Текст книги "Практические занятия по русской литературе XIX века"

Автор книги: Элла Войтоловская

«…Стихотворение «Пророк», – писал Белинский в 1844 г., – принадлежит к лучшим созданиям Лермонтова и есть последнее (по времени) его произведение. Какая глубина мысли, какая страшная энергия выражения! Таких стихов долго, долго не дождаться России!..» (VIII, 117). В 1840 г. в статье о стихотворениях Лермонтова Белинский дал общую характеристику лермонтовской поэзии. Он впервые соотнес поэзию Лермонтова с творчеством Пушкина и дал понять русской публике, что различие их взглядов коренится в различии общественных эпох. «В первых лирических произведениях Лермонтова, разумеется, тех, в которых он особенно является русским и современным поэтом, также виден избыток несокрушимой силы духа и богатырской силы в выражении; но в них уже нет надежды, они поражают душу читателя безотрадностью, безверием в жизнь и чувства человеческие, при жажде жизни и избытке чувства… Нигде нет пушкинского разгула на пиру жизни; но везде вопросы, которые мрачат душу, леденят сердце… Да, очевидно, что Лермонтов – поэт совсем другой эпохи и что его поэзия – совсем новое звено в цепи исторического развития нашего общества» (IV, 503). Самые характерные черты поэзии и всего творчества Лермонтова Белинский видит в особенностях его эпохи. Отсюда исходят вопросы, «которые мрачат душу, леденят сердце» поэта. Здесь надо искать причины отсутствия надежды и поражающей безотрадности, безверия в жизнь и чувства человеческие. И Белинский, и Герцен ясно осознавали трагизм положения Лермонтова, считали его поэтическим выразителем эпохи и поколения 30–х годов. Они видели в нем «выразителя дум и настроений последекабристской и послепушкинской поры, человека новой эпохи и создателя новой поэзии» [310]310
  «… Они оба считали его своим», – писал Б. Эйхенбаум. См.: Эйхеибаум Б. О поэзии. Л., 1969, с. 181—214.


[Закрыть]. В задание, которое получили студенты по подготовке анализа стихотворения «Пророк» Лермонтова, входило ознакомление с высказываниями о Лермонтове Белинского и Герцена, брошюру которого «О развитии революционных идей в России» (1851), в части, относящейся к Лермонтову, студенты должны были сопоставить со стихотворением «Пророк». Говоря о Лермонтове и не называя «Пророка», Герцен в характеристике и своего времени, и личности Лермонтова поразительно близко подошел к тому, что прозвучало в лермонтовском «Пророке», где художественно выразительно отражена трагическая судьба не только одного поэта, но всех мыслящих людей его времени. Работа по анализу «Пророка» начинается с этого сопоставления, которое наглядно покажет студентам, что лермонтовский «Пророк» есть художественное воплощение трагизма целой эпохи.

Идейная связь Лермонтова с декабризмом была несомненной для Герцена. «Все мы были слишком юны, чтобы принять участие в 14 декабря. Разбуженные этим великим днем, мы увидели лишь казни и изгнания. Вынужденные молчать, сдерживая слезы, мы научились, замыкаясь в себе, вынашивать свои мысли– и какие мысли! Это уже не были идеи просвещенного либерализма, идеи прогресса, – то были сомнения, отрицания, мысли, полные ярости. Свыкшись с этими чувствами, Лермонтов не мог найти спасения в лиризме, как находил его Пушкин. Он влачил тяжелый груз скептицизма через все свои мечты и наслаждения. Мужественная, печальная мысль всегда лежит на его челе, она сквозит во всех его стихах. Это не отвлеченная мысль, стремящаяся украсить себя цветами поэзии; нет, раздумье Лермонтова – его поэзия, его мученье, его сила» [311]311
  Герцен А. И. Собр. соч. в 30–ти томах, т. VII. М., 1956, с. 225.


[Закрыть].

У Лермонтова, Герцена и всех лучших людей их эпохи были общие вопросы, «которые мрачат душу, леденят сердце». Печальные мысли и «тяжелый груз скептицизма» владели ими.

Лермонтов образно сказал об этом уже в первых строфах своего «Пророка»:

 
С тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.
 

«Лермонтов… – писал Герцен, – так свыкся с отчаяньем и враждебностью, что не только не искал выхода, но и не видел возможности борьбы или соглашения. Лермонтов никогда не знал надежды, он не жертвовал собой, ибо ничто не требовало этого самопожертвования…» И далее: «Ничего не может с большей наглядностью свидетельствовать о перемене, произошедшей в умах с 1825 года, чем сравнение Пушкина с Лермонтовым» [312]312
  Там же, с 224.


[Закрыть].

В противовес пушкинскому поэту–пророку, который ОСТЭЕИ ляет мрачную пустыню одиночества и идет к людям, лермонтовский пророк, в котором воплощены черты лучших людей целого поколения, спасаясь от людей, идет в пустыню. Здесь та же пушкинская метафора.

 
Посыпал пеплом я главу,
Из городов бежал я нищий,
И вот в пустыне я живу,
Как птицы, даром божьей пищи.
 

И если для пушкинского пророка безлюдная пустыня представляется воплощением мрака и отчаянья, куда идет он, «великой скорбию томим», то лермонтовский пророк именно там находит покой и отдохновенье.

 
Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная;
И звезды слушают меня,
Лучами радостно играя.
 

Лермонтов с какой‑то удивительной простотой и выразительностью показал одиночество и затравленность пророка в шумном городе. Старцы, с «самолюбивой» улыбкой призывающие «детей» глумиться над ним, – завершающая сцена трагедии;

 
Смотрите ж, дети, на него:
Как он угрюм, и худ, и бледен!
Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его!
 

Драматизм положения лермонтовского пророка наглядно выступает в сопоставлении с его предшественником.

У Пушкина:

 
Как труп, в пустыне я лежал,
И бога глас ко мне воззвал.
 

У Лермонтова:

 
Глупец, хотел уверить нас,
Что бог гласит его устами!
 

Торжественная патетика пушкинского «Пророка» обусловлена обращением к пророку самого бога (вдохновенья, воплощающего творческие силы). О лермонтовском пророке иронически говорят люди, которые ничего не поняли ни в нем, ни в его проповеди. В «Пророке» Лермонтова образно выражена трагедия лучших людей его времени и самого поэта. Заключая свое слово о Лермонтове, Герцен сказал о нем: «Не хотели знать, сколько боролся этот человек, сколько выстрадал, прежде чем отважился выразить свои мысли. Люди гораздо снисходительней относятся к брани и ненависти, нежели к известной зрелости мысли, нежели к отчуждению, которое, не желая разделять ни их надежды, ни их тревоги, смеет открыто говорить об этом разрыве» [313]313
  Герцен А. И. Собр. соч. в 30–ти томах, т. VII. М., 1956, с. 225.


[Закрыть].

Даже близко знавшие Лермонтова люди не до конца понимали причины трагедии поэта. Убедительный и интересный материал на эту тему приводит в своей статье Р. Б. Заборова «Материалы о М. Ю. Лермонтове в фонде В. Ф. Одоевского» [314]314
  См.: Труды Гос. публичной библиотеки имени М. Е. Салтыкова-Щедрина, V (8). Л., 1958, с. 185—199.


[Закрыть]. В фонде В. Ф. Одоевского имеется записная книжка с двенадцатью последними стихотворениями Лермонтова, среди которых и «Пророк». Книжка эта была дана Лермонтову Одоевским перед последним отъездом поэта на Кавказ. Одоевский просил Лермонтова заполнить эту книжку новыми стихами и, передавая, вписал в нее напутствия Лермонтову. Среди них изречения из Первого послания Иоанна Богослова и Первого послания апостола Павла к коринфянам. Р. Б. Заборова считает, что «полемическая связь стихов Лермонтова с напутственными записями Одоевского несомненна» [315]315
  Там же, с. 188.


[Закрыть].

«Пророк» Лермонтова в какой‑то степени был «ответом поэта на изречение из апостола Павла, которое гласило: «Держитеся любве, ревнуйте же к дарам духовным, да пророчествуете. Любовь же николи отпадет». К этому, очевидно, призывал Одоевский и Лермонтова, цитируя из первого послания апостола Павла к коринфянам. Религиозный идеализм Одоевского был чужд Лермонтову. И он противопоставил словам этого изречения своего «Пророка». Нравственные вопросы о правах и судьбе личности в николаевском обществе, волновавшие Лермонтова на протяжении всей его недолгой жизни, вели его к беспощадному отрицанию и протесту против существующей действительности. Трагедия Лермонтова заключалась в том, что свой протест в условиях реакции он до конца осуществить не мог.

«Блажен незлобивый поэт…» Н. А. Некрасова

Пушкин сказал в своем «Пророке» о нравственном долге поэта, борца за правду. «Пророк» Лермонтова – художественное обобщение скорбной участи глашатая правды, обладающего всеведением, в эпоху реакции. В VII главе «Мертвых душ» Гоголь поведал о разной судьбе двух писателей. Тот, кто «не изменил ни разу возвышенного строя своей лиры», кто «окурил упоительным куревом людские очи», встречает признательные слезы и единодушный восторг. Другой же, кто говорит правду и «крепкою силою неумолимого резца» дерзнул выставить на «всенародные очи» «всю глубину холодных, раздробленных характеров», встречается осуждением и негодованием (VI, 134).

В 1852 г. в мартовской книжке «Современника» было напечатано стихотворение Некрасова «Блажен незлобивый поэт…».

Имя Гоголя не было названо, так как оно было под запретом. Под стихотворением стояла только дата – 25 февраля. В этот день стало известно о смерти великого писателя России. «Блажен незлобивый поэт…» – это не просто сочувственное слово. Ученик Белинского, Некрасов выразил здесь мысли великого критика о Гоголе, которым глубоко он сочувствовал, сказал о значении творчества Гоголя – писателя–гражданина.

Как и Гоголь в своем лирическом отступлении в «Мертвых душах», Некрасов противопоставил в этом стихотворении двух поэтов. Один «незлобивый»,

 
В ком мало желчи, много чувства:
Ему так искренен привет
Друзей спокойного искусства.
 

Этот представитель «спокойного искусства» бережет «беспечность и покой» свой собственный и тех, к кому обращается. Ему не известны ни пытки сомнений, ни голос правды, ни дерзкие разоблачения. Его поэзия чужда сатиры, а лира миролюбива. Некрасов иронизирует над этими защитниками «чистого искусства». Они равнодушны к судьбам людей, народа, родины. Ничего не значит в глазах Некрасова их успех и популярность. Во имя благополучия и покоя они забыли о долге и назначении поэта.

«Но не таков удел, и другая судьба писателя…» – сказал Гоголь. Рисуя образ иного поэта, Некрасов говорит о трагической судьбе самого Гоголя.

 
Но нет пощады у судьбы
Тому, чей благородный гений
Стал обличителем толпы,
Ее страстей и заблуждений.
 

Вся эта часть стихотворения написана с подъемом, взволнованно, с болью. Звучит она скорбно и страстно. В ней слышны и сочувствие и негодование. У студентов, разбирающих эту вторую часть стихотворения, обычно возникают мысли о связи ее с лермонтовским «Пророком». У Лермонтова пророк не только поэт, как у Пушкина. Это всеведущий, преданный своим убеждениям глашатай правды, будь он художник, политик, ученый. Студенты говорят о широте лермонтовского образа, который можно отнести ко многим явлениям жизни. Это делает возможным сблизить лермонтовского пророка с образом Гоголя, созданным Некрасовым. Если «незлобивый поэт» только поэт, то Гоголь у Некрасова – это боец, сражающийся с неправдой оружием слова, сатиры, поэт–гражданин.

 
Питая ненавистью грудь,
Уста вооружив сатирой,
Проходит он тернистый путь
С своей карающею лирой.
 

«Карающая лира» обрекла его на «тернистый путь». Лермонтовский пророк, провозгласивший «любви и правды чистые ученья», бежал от людей в пустыню: он не чувствовал себя в силах противостоять злобе и насмешкам людей. Поэт–гражданин в некрасовском стихотворении становится только сильнее и непреклоннее от того, что его «преследуют хулы».

В. И. Ленин очень любил Некрасова и часто цитировал его в своих произведениях. В 1917 г. Ленин использовал стихотворение «Блажен незлобивый поэт…» в борьбе с врагами революции. Он писал: «Большевик вообще мог бы применить к себе известное изречение поэта:

 
Он слышит звуки одобренья
Не в сладком ропоте хвалы,
А в диких криках озлобления.
 

…И большевик, интернационалист, сторонник пролетарской революции, по справедливости, может в этих диких криках озлобления «слышать звуки одобрения», ибо бешеная ненависть буржуазии часто служит лучшим доказательством правильной и честной службы пролетариату со стороны оклеветанного, травимого, преследуемого» [316]316
  Ленин В. И. Поли. собр. соч. Изд. 5–е, т. 34, с. 90—91.


[Закрыть]

На практических занятиях студенты уже знают о том, что Некрасов, как и другие передовые люди страны, глубоко переживал период, когда Гоголь отказался от своих гениальных произведений и выступил с книгой «Выбранные места из переписки с друзьями». В 1847 г. Белинский опубликовал в «Современнике» статью в связи с книгой Гоголя. Он горячо возражал против идей этой книги. В статье «Выбранные места из переписки с друзьями Н. Гоголя» Белинский по цензурным соображениям не мог быть откровенным до конца. Всю жестокую правду о книге Белинский высказал в «Письме к Гоголю» из Зальцбрунна (15 июля 1847 г.), которое Герцен оценил как «гениальную вещь» и как «завещание» великого критика. В. И. Ленин, назвавший Белинского «предшественником полного вытеснения дворян разночинцами в нашем освободительном движении… еще при крепостном праве», писал: «Его знаменитое «Письмо к Гоголю», подводившее итог литературной деятельности Белинского, было одним из лучших произведений бесцензурной демократической печати, сохранивших громадное, живое значение и по сию пору» [317]317
  Там же, т. 25, с. 94.


[Закрыть].

Студентам известно, что Белинский, несмотря на бескомпромиссное отношение к «Выбранным местам…», до конца своих дней считал Гоголя «главою литературы», «главою поэтов» и продолжал вести страстную борьбу за автора «Ревизора» и «Мертвых душ». В стихотворении «Блажен незлобивый поэт…» Некрасов поднимается над личной жизнью и судьбой великого писателя, не считает нужным говорить о его ошибках и противоречиях. Он создает образ до конца последовательного поэта-гражданина, говорит о том, что дорого и близко в Гоголе для мыслящих людей общества.

И все же в стихотворении Некрасова есть глухие упоминания о сомнениях гениального писателя:

 
И веря и не веря вновь
Мечте высокого призванья,
Он проповедует любовь
Враждебным словом отрицанья.
 

Останавливаясь на последних двух строчках, студенты отмечают общее и различное в образе некрасовского поэта–гражданина и лермонтовского пророка. Оба они ведомы любовью к людям. Но у некрасовского поэта–гражданина иное оружие. Он действует «враждебным словом отрицанья». Это и создает все новые сонмища врагов. И над могилою Гоголя Некрасов произносит свое полное глубокой горечи и сочувствия слово о Гоголе и встает на защиту его имени:

 
Со всех сторон его клянут,
И, только труп его увидя,
Как много сделал он, поймут,
И как любил он – ненавидя!
 

Готовясь к анализу стихотворения Некрасова, студенты должны были прочитать соответствующие места в книге Корнея Чуковского «Мастерство Некрасова». Следует привести в конце занятия отрывок из этой книги: «…если вспомнить дату напечатанья этого стихотворенья, станет ясно, как мужественно боролся Некрасов за Гоголя даже под угрозой тяжелых репрессий, даже в тесном окружении таких враждебных гоголевскому направлению писателей, как Дружинин, Василий Боткин, Щербина. Не забудем, что в то же самое время за менее крамольный поступок, за одно только сочувственное напоминание о Гоголе, вызванное известием о его неожиданной смерти и не заключавшее в себе тех «криминалов», какие имеются в стихотворении Некрасова, другой почитатель Гоголя – Тургенев – был арестован и сослан.

Своими стихами о Гоголе Некрасов заявлял во всеуслышанье, что гоголевское направление хоть и кажется уничтоженным беспощадными цензурными мерами, на самом деле существует и живет» [318]318
  Чуковский Корней. Мастерство Некрасова. Изд. 4–е, испр. М., 1962, с. 126.


[Закрыть].

Некрасов считал Гоголя своим литературным отцом. Я. П. Полонский перефразировал слова Некрасова о Гоголе и отнес их к самому Некрасову: «Блажен озлобленный поэт». Этот эпитет надолго остается с Некрасовым потому, что, как пишет К. И, Чуковский, в шестидесятых годах «злоба» приобрела такое же значение политического термина, как и «дело». Вот один из множества примеров – известное стихотворение поэта–революционера М. Михайлова:

 
Ты умолк; но нам из гроба
Скорбный лик твой говорит:
«Что ж молчит в вас, братья, злоба,
Что ж любовь молчит?..
 
 
Братья, пусть любовь вас тесно
Сдвинет в дружный ратный строй,
Пусть ведет вас злоба в честный
И открытый бой!» [319]319
  См.: Чуковский Корней. Мастерство Некрасова. Изд. 4–е, испр. М., 1962, с. 330.


[Закрыть]
 

Некрасовский образ поэта–гражданина, писателя–сатирика, гонимого и поруганного, по существу близок и поэту–пророку Пушкина, всевидящему и знающему все, происходящее в жизни. Близок он и пророку Лермонтова – непонятому и преследуемому бешеной злобой. Но он и совсем другой. Он не покинул бы город, чтобы в одиночестве скитаться в пустыне. В его трагедии нет ничего таинственного: он поэт жизни действительной, и ей принадлежит его слово. Это не только художественный образ. Это реально живший, только сейчас ушедший гениальный писатель, карающая лира которого близка поэту Некрасову.

Следует обратить внимание студентов на делавшееся уже в литературе сопоставление Демона у поэтов разных эпох.

Некрасовский Демон тоже сопоставляется с Демоном Пушкина и Лермонтова. Об этом интересно говорит в своей статье А. Н. Зимина. Автор пишет, что некрасовский Демон «не похож ни на Демона Пушкина, ни на Демона Лермонтова». «Некрасов снимает с него налет таинственности, загадочности, сверхъестественности… приземляет образ Демона, придав ему, если так можно выразиться, оттенок обыкновенности» [320]320
  3имина А. Н. Стихотворение Н. А. Некрасова «Демону». – В кн.: Проблемы реализма в русской литературе. Свердловск, 1963, с. 40—53.


[Закрыть]. В образе «старого мучителя», «демона бессонных ночей» действительно имеется «оттенок обыкновенности». Ничего обыденного или обыкновенного нет, конечно, в некрасовском образе поэта–обличителя. Но «в нем также нет ничего таинственного, загадочного, сверхъестественного», он создан художником, отдавшим должную дань форме, помнящем о том, что «важен в поэме стиль, отвечающий теме». Восточный стиль и библейские выражения не соответствуют образу писателя–обличителя. Не соответствует этому образу и обстановка лермонтовского «Пророка». Все три образа, по терминологии Некрасова, – образы «народных заступников», борцов за правду. Но у каждого из них свое оружие.

5. Тематика лирики многообразна. Часто для того, чтобы раскрыть какое‑либо лирическое стихотворение, необходимо прочитать и другие произведения поэта, почувствовать его поэтические образы, созданные в тот же период творческого пути, познакомиться с его дневниками и т. д. Своеобразие и движение поэтической мысли открываются при сопоставлении близких по теме стихотворений.

Остановимся на двух стихотворениях Н. А. Некрасова – «Зеленый шум» (1862) и «Надрывается сердце от муки…» (1862– 1863).

Размышляя над поэтической картиной весны в «Зеленом шуме», студенты долго не могли открыть социальный смысл стихотворения. В самом деле, властный голос «Зеленого шума» оказывается здесь силой, которая ведет к простветляющему примирению:

 
Люби, покуда любится,
Терпи, покуда терпится,
Прощай, пока прощается,
И – бог тебе судья!
 

Эта мысль выражена в стихотворении не только в прямой декларации, но и в движении поэтических образов. Гулкий, настойчивый рефрен пронизывает стихотворение:

 
Идет–гудет Зеленый Шум,
Зеленый Шум, весенний шум!
 

Есть что‑то возбуждающе–радостное в этом стремительном перекатывании «у», в твердых, могучих, как звучные аккорды, повторах: «шум, шум, шум». Экспрессия рефрена создается не только инструментовкой, мелодией строки, но и смелостью поэтического образа.

Вл. Луговской заметил, что новизна некрасовского образа поразительна: звук окрашен цветом весны (шум зеленый). «Разве не очаруешься, – писал он, – дурманным цветением садов, поступью весны, шумом весенних ветров, когда читаешь бессмертные строки:

 
Идет–гудет Зеленый Шум,
Зеленый Шум, весенний шум!»
 

В комментариях к стихотворению «Зеленый шум» в двенадцатитомном Собрании сочинений Н. А. Некрасова и в более раннем Собрании сочинений поэта под редакцией В. Е. Евгеньева–Максимова и Корнея Чуковского (1930) сказано, что игровая песня украинских девушек, оказавшая известное воздействие на «Зеленый шум», была напечатана в 1856 г. в «Русской беседе» с комментариями этнографа и ботаника М. А. Максимовича, которая, как видно из сличения ее текста и стихов Некрасова, произвела на поэта большое впечатление. М. А. Максимович писал: «…в этом зеленом шуме девчат отозвался Днепр, упирающийся в зелень своих лугов и островов… В одно весеннее утро я видел здесь, что и воды Днепра, и его песчаная Белая коса за Шумиловкою, и самый воздух над ними – все было зелено… В то утро дул порывистый горишний, т. е. верховой, ветер, набегая на прибрежные ольховые кусты, бывшие тогда в цвету, он поднимал с них целые облака зеленой цветочной пыли и развевал ее по всему полуденному небосклону». И образы некрасовской весны подсказаны украинской народной песней. Но оригинальность поэтического замысла от этого не снижается.

Картины всемогущей, всепроникающей, всеохватывающей весны даны пластически, очень выразительно. Ямбовый рефрен сменяется строфой, где трехстопный ямб завершается дактилическим окончанием. Мелодика стиха как бы отражает гул весенних сил, растворяющихся в мягком шелесте листвы. Движение весны приводит к гармонии: «все зелено, и воздух и вода!» Мир объединен всепроникающим дыханием весны.

После этой гармонической картины рефрен повторяется. И здесь порыв весенних сил снимает с человеческой души привычное оцепенение горя. Застаревшая рана вдруг обнажается, и воспоминания оживают:

 
Скромна моя хозяюшка
Наталья Патрикеевна,
Воды не замутит!
Да с ней беда случилася,
Как лето жил я в Питере…
Сама сказала, глупая,
Типун ей на язык!
В избе сам–друг с обманщицей
Зима нас заперла,
В мои глаза суровые
Глядит – молчит жена
Молчу… а дума лютая
Покоя не дает:
Убить… так жаль сердечную!
Стерпеть – так силы нет!
 

В этой открывшейся вдруг после порыва весеннего ветра человеческой драме проглядывает жестокая горечь. Она тем сильнее, что участники драмы совсем не плохие люди. Наталья искренна и честна, сознание своей вины мучит ее. В ее молчаливом взгляде ожидание кары или прощения. Не жаждой мести полон и лирический герой: стыд не дает ему покоя. Унижено человеческое достоинство, потому и пришло ожесточение («припас я вострый нож…»).

Рефрен прерывает уже, кажется, близкую к развязке драму, и перед нами открывается иная, чем прежде, картина весны. Если в начале стихотворения нас поразило всеохватывающее движение и всемогущество весны, то здесь весна трогательно нежна, ласкова, чиста. Свежесть «новой зелени», лепет бледнолистной липы и белой березоньки, «как молоком облитые» вишневые сады, «повеселевшие сосновые леса» – все согрето «теплым солнышком». Весна – мирная, добрая сила, она покоряет не насилием, а мягкостью, красотой, призывной нежностью. Здесь ощутимо, как «служит поэту гибкий, послушный, работающий стих» [321]321
  Маршак С. Я Собр. соч., т. 7. М., 1971, с. 67.


[Закрыть].

Этот гибкий стих говорит о том, как «новой зеленью лепечут песню новую» деревья леса. Но он не только говорит, а, по верному наблюдению С. Я. Маршака, «поет и не нуждается в музыке, чтобы стать песней» [322]322
  Там же, с. 69.


[Закрыть]. И эта песня весны подсказывает измученному человеку новый выход – не озлобление, а любовь может восстановить мир, приобщить к радости:

 
Слабеет дума лютая,
Нож валится из рук…
 

Весна, ее сила спасает человека от преступления, которого он не простил бы себе и которое мучало бы его еще сильнее, чем стыд. Зеленый шум оказывается более властным, чем ожесточенный голос зла. Гармония в природе требует мира и в человеческой душе. Человек из народа способен наслаждаться красотой природы, отдаться зову человечности, и это ведет читателя к признанию его высоких душевных качеств. Так в анализе стихотворения проясняются демократические и гуманистические тенденции поэта.

В стихотворении «Надрывается сердце от муки…» поэт подчеркивает в природе не только смягченность, нежность, ласковую тишину, но «простор свободы», неумолчный шум жизни. Это гармония ничем не скованного движения. Голоса природы, в которых «все в гармонию жизни слилось», противостоят миру социального зла, полного «царящих звуков» «барабанов, цепей, топора».

В «Зеленом шуме» весна победила человеческое горе потому, что горе это было частным. Выйдя из жестокого круга собственного страдания, приобщившись к большому миру природы, человек стал добрее. В стихотворении «Надрывается сердце от муки…» поэт подавлен не частной драмой, а социальным злом. И потому не примирение с жизнью, а желание свободы, столь ярко раскрывшееся в весеннем пробуждении, венчает стихотворение. «Заглушить музыку злобы» природа не может, она лишь дает надежду на то, что человеческий мир окажется близким к гармонии природы и «прозревшее око» насладится ее красотой.

Стихотворение «Надрывается сердце от муки…» трагичнее «Зеленого шума», но характер, направленность чувств человека йз народа и поэта поразительно близки. Эта общность дает надежду на то, что простой человек услышит в «зеленом шуме» весны властный голос свободы.

В работе над стихотворением студентам поможет книга К. И. Чуковского «Мастерство Некрасова». «Обаяние счастья» почувствовал Чуковский в глубинах творчества Некрасова. От царящих в несправедливом мире «барабанов, цепей, топора» поэт ищет спасения в «чудо–смешанном шуме» ликующей жизни, весне, природе [323]323
  См.: Чуковский Корней. Мастерство Некрасова, с. 206—207.


[Закрыть].

Полезной для анализа стихотворения будет и статья И. А. Битюговой «Надрывается сердце от муки…». Здесь отражены конкретные политические впечатления поэта в период правительственной реакции 1862—1863 гг., приводится характерное для настроений поэта письмо Некрасова к Л. Толстому. Автор показала роль в этом стихотворении мерно–четкого ритма трехстопного анапеста с регулярной сменой мужских и женских рифм и выразительно–разнообразной интонацией. Звучащему грохоту барабана и лязгу цепей в первом четверостишии противостоит певучая аллитерация двадцати следующих строк, составляющих вторую часть стихотворения, воплощающей весенний «чудно смешанный шум». Концовка стихотворения исполнена верой поэта в торжество «красоты» и «добра». На протяжении всего анализа стихотворения «Надрывается сердце от муки…» И. А. Битюгова то и дело привлекает другие стихотворения Некрасова и ведет сопоставление их со стихами Фета и Тютчева [324]324
  См.: Поэтический строй русской лирики. Сборник. М., 1973, с. 160—173


[Закрыть].

На примерах анализа различных лирических стихотворений студенты приходят к выводу, что каждое из них требует нахождения специального ключа для раскрытия его сокровенных глубин. Так, например, стихотворение Пушкина «…Вновь я посетил» рассматривалось студентами в связи с его творческой историей, которая помогает уяснению всего замысла поэта. Пушкинский «Пророк» раскрывается в связи с обращением поэта к «восточному стилю» и библейским оборотам, близким гражданской тематике декабристов.

«Пророк» Лермонтова потребовал от студентов ознакомления с высказываниями Белинского и Герцена об эпохе 30–х годов и оценкой ими творчества Лермонтова. Это позволило увидеть в лермонтовском пророке художественное обобщение – трагический образ мыслящего человека того времени. Анализ стихотворения Некрасова «Зеленый шум» потребовал от студентов рассмотрения других его стихотворений.

Разбирая и анализируя лирические стихотворения, студенты приобретают навыки к выявлению способов типизации лирики, раскрытию в них единства формы и содержания, разгадыванию особенностей их поэтической образности, исторической и социальной обусловленности. В процессе этой работы они приобретают навыки находить тот нужный ключ, который откроет им наиболее глубоко творческий замысел поэта.