Текст книги "Практические занятия по русской литературе XIX века"

Автор книги: Элла Войтоловская

Соавторы: Эвелина Румянцева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

Портрет Пугачева на военном совете Пушкин дает в окружении соратников из казацких старшин. Пушкин кратко зарисовывает фигуру, позу, кулак, бороду. Черты лица Пугачева разгладились. Теперь уже ясно видно, что они «правильные и довольно приятные». Пушкин подсказал, дал направление, а читатель уже сам ищет причины этой перемены в психологическом состоянии героя.

И так обычно: из пушкинских портретов читатель получает толчок, направление собственным мыслям и сам уже додумывает психологическое состояние героя, проникается его настроением, чувствами.

В следующей картине Пугачев слит со своими товарищами в общем высоком чувстве. Чувство это рождено песней: «Общий высокий тон повести связан с песней. Иногда песни, идущие в эпиграфах, незаметно переходят в текст пушкинской прозы» [218]218
  Шкловский Виктор. Повести о прозе. Размышления и разборы, т. 2. М., 1966, с. 39.


[Закрыть]. Высокое начало повести придает Пугачев своими речами, иносказаниями, поговорками, пересказами сказки, любовью к песне, участием в ее исполнении. Он вносит в повествование стихию высокой народной поэзии, народной речи.

В приведенных выше студентами документах говорилось, что Пугачев с сообщниками «поют бурлацкие песни». Приняв решение идти к Оренбургу, Пугачев обратился к товарищам: «Ну, братцы, затянем‑ка на сон Грядущий мою любимую песенку.

Чумаков! начинай!» Сосед мой затянул тонким голоском заунывную бурлацкую песню, и все подхватили хором:

 
Не шуми, мати зеленая дубровушка,
Не мешай мне, доброму молодцу, думу думати.
 

Эта песня, называющаяся в чулковском «Песеннике» [219]219
  М. Д. Чулков (1740—1793)—один из первых собирателей русского фольклора, народных песен и обрядов. Его «Собрание разных песен» широко известно.


[Закрыть]разбойничьей и относящаяся по традиции к Ваньке Каину, приведена в повести Пушкина целиком. Пугачев и его товарищи пропели ее от начала до конца. Пушкин называет ее не разбойничьей, а бурлацкой [220]220
  В статья В. Непомнящего удачно дается сопоставление пения этой песни караульщиком в разбойничьем лагере Дубровского с исполнением ее пугачевцами. См.: Непомнящий В. Сила взрыва. О пушкинском слове и русской народной поэзии. – «Литература в школе», 1971, № 3, с. 14—24.


[Закрыть]. В–песне говорится о том, что крестьянский сын держал ответ перед государем, как «воровал, с кем разбой держал». Выслушав признание это, «государь–царь» вынес ему приговор:

 
Я за то тебя, детинушка, пожалую
Среди поля хоромами высокими,
Что двумя ли столбами с перекладиной.
 

Гринев вспоминает о том, как пели эту песню пугачевцы: «Невозможно рассказать, какое действие произвела на меня эта простонародная песня про виселицу, распеваемая людьми, обреченными виселице. Их грозные лица, стройные голоса, унылое выражение, которое придавали они словам и без того выразительным – все потрясло меня каким‑то пиитическим ужасом» (8, ч. 1; 331).

То, что Пушкин дал возможность своему герою так почувствовать народную песню и людей, поющих ее, свидетельствует, по мнению В. Непомнящего, о высокой оценке Пушкиным Гринева [221]221
  Непомнящий В. Сила взрыва, О пушкинском слове и русской народной поэзии, – Там же, с. 22—23.


[Закрыть].

Портрет Пугачева, когда он остался «глаз на глаз» с Гриневым, очень выразителен: «Несколько минут продолжалось обоюдное наше молчание. Пугачев смотрел на меня пристально, изредка прищуривая левый глаз, с удивительным выражением плутовства и насмешливости. Наконец он засмеялся, и с такою непритворной веселостию, что и я, глядя на него, стал смеяться, сам не зная чему» (8, ч. 1; 331).

Пугачев пристально всматривается в Гринева, старается понять, разгадать его. Когда по навету Швабрина Гринев был приговорен к смерти, Пугачев даже не взглянул на него, не узнал, что именно с этим офицером он встретился во время бурана, не вспомнил и про заячий тулупчик. Сейчас Пугачев хотел постигнуть, что перечувствовал тогда, о чем думал теперь этот человек, приговоренный им к виселице и спасенный им от нее. Выражение «плутовства и насмешливости» на лице Пугачева, вероятно, было рождено тем, что Пугачев чувствовал свою власть над Гриневым, ощущал свою силу и слабость другого. Неожиданно Пугачев расхохотался, и своей непритворной веселостью он заразил Гринева, и тот «стал смеяться, сам не зная чему». Заразительный смех Пугачева прорвал плотину недоверия, сблизил Гринева с Пугачевым. Гринев внутренне получил возможность открыться Пугачеву, говорить с ним прямо о том, как он расценивал все происходящее и будущее. И то, что Гринев был смел и правдив, не испугался виселицы и говорил то, что думал и чувствовал, не только спасло его, но пробудило к нему доброе чувство в душе Пугачева. То, как он хмурится, как одобрительно хлопает Гринева по плечу, когда тот все более открывает свои чувства и отказывается от предложений Пугачева, вызывает в читателях симпатию к этому умному и по–своему глубоко понимающему людей и жизнь человеку. Именно через портрет Пугачева, с помощью его мимики и жестов, мрачного, страшного, лукавого, сверкающего взора Пушкин открывает читателям то, о чем думает, что чувствует этот человек. В портретах Пугачева, созданных Пушкиным, с большой силой проявилось отношение автора к своему герою.

Читатели «Капитанской дочки» ощущают, что искренний заразительный смех Пугачева, его «добрая веселость», по выражению Марины Цветаевой, глубоко симпатичны Пушкину. Пугачев начинает верить Гриневу тогда, когда он не соглашается на предложения Пугачева и проявляет при этом искренность и правдивость. Пушкину удалось показать, как росло внутреннее доверие между двумя этими людьми, и как совсем неожиданно для себя Гринев полюбил Пугачева, проникся симпатией к нему, хотя положение преданного долгу екатерининского офицера мешало этому чувству.

Симпатия к Пугачеву у Пушкина все растет. «Пушкин всем отвращением от Николая I был отброшен к Пугачеву» [222]222
  Цветаева Марина. Мой Пушкин. (Пушкин и Пугачев). Вступительная статья Вл. Орлова. Подготовка текста А. Эфрон и А. Саакянц. М 1967. с. 125.


[Закрыть]. Постепенно и сам автор «Капитанской дочки» и его герой все больше привязываются к Пугачеву: «Пушкин Пугачевым зачарован. Ибо, конечно, Пушкин, а не Гринев, за тем застольным пиром был охвачен «пиитическим ужасом»… Да и пиитом‑то Пушкин Гринева, вопреки всякой вероятности, сделал, чтобы теснее отождествить себя с ним» [223]223
  Цветаева Марина. Мой Пушкин, с. 125.


[Закрыть]. Завороженность Пушкина Пугачевым М. Цветаева называет «чарой». «В «Капитанской дочке» Пушкин под чару Пугачеву подпал и до последней строки из‑под нее не вышел… И главное, – пишет Цветаева, – (она дана) в его магической внешности, в которую сразу влюбился Пушкин.

Чара – в его черных глазах и черной бороде, чара в его усмешке, чара – в его опасной ласковости, чара – в его напускной важности…» [224]224
  Там же, с. 130.


[Закрыть]

Есть в отношении Пушкина к Пугачеву и известная доля насмешливости. Она проявляется по поводу принятой Пугачевым на себя роли царственной особы, что, конечно, сковывает самого Пугачева и лишает его обычной непосредственности и живости. Так, при выступлении пугачевцев из Белогорской крепости все ждали выхода Пугачева: «У крыльца комендантского дома казак держал под уздцы прекрасную белую лошадь киргизской породы… Наконец Пугачев вышел из сеней. Народ снял шапки. Пугачев остановился на крыльце, со всеми поздоровался. Один из старшин подал ему мешок с медными деньгами, и он стал их метать пригоршнями. Народ с криком бросился их подбирать, и дело обошлось не без увечья. Пугачева окружали главные из его сообщников» (8, ч. 1; 334).

Характерно, что в такие моменты мы не видим ни лица, ни глаз Пугачева. Они, если можно так сказать, «утоплены» в принятой на себя Пугачевым роли, патриархальных представлениях о царской власти, бытовавших в крестьянстве. Прекрасную белую (обязательно белую!) лошадь, на которой, по наивным понятиям простонародья, должен был ехать царь–батюшка, держит под уздцы простой казак. В эти минуты Пугачев менее всегб непосредствен. Он скован и сам чувствует, что позирует.

Кстати сказать, в лермонтовском «Вадиме», писавшемся одновременно с «Капитанской дочкой», ярко отражены те же наивные, бытовавшие в народе представления о царской власти и ее регалиях. Вот, например, показательная сцена из лермонтовского «Вадима», раскрывающая крестьянскую психологию, отношение простых людей к Пугачеву.

«– Ну! Вадимка! —сказал один толстый мужик с редкой бородкою и огромной лысиной… – как слышно! скоро ли наш батюшка‑то пожалует.

– Завтра – в обед, – отвечал Вадим, стараясь отделаться.

– Ой ли? – подхватил другой, – так, стало быть, не нонче, а завтра… так… так!., а что, как слышно?., а что, у него серебряный кафтан‑то?

– Ах ты дурак, дурак, забубенная башка… – сказал третий, покачивая головой, – эко диво, серебряный… чай не только кафтан, да и сапоги‑то золотые…

– Да кто ему подносить станет хлеб с солью? – Чай все старики…» [225]225
  Лермонтов М. Ю. Собр. соч. в 4–х томах, т. 4. М. – Л., 1959, с. 93—94.


[Закрыть]

Эти представления так прочно укоренились в народе, что Пугачев, даже не желая этого, должен был отзываться на них.

Бросается в глаза, что на всех пушкинских портретах Пугачева–самозванца подробно описаны костюм, поза, жесты, но не дано лицо, особенно глаза Пугачева. Пугачев как бы застыл, он – здесь пассивен. Но когда Пугачева волнуют подлинные чувства, какой он разный, как живут и горят его глаза! Сколько различ-* ных оттенков отражают глаза, лицо Пугачева!

В главе «Разлука» мы видим разгневанного Пугачева. Он возмущен и раздосадован Савельичем, который, уезжая из крепости, решил представить Пугачеву для возмещения «реестр барскому добру, раскраденному злодеями». Пугачев был вне себя от гнева. Пушкин, как и обычно, выразил это только одним штрихом: «Это что еще!» – вскричал Пугачев, сверкнув огненными глазами» (8, ч. 1; 335). Студенты не раз встречали в исторических документах и в «Истории Пугачева» эпитет «огненные» (о глазах Пугачева). Так, Пугачева, посаженного в клетку, везли на Монетный двор, где потом стали показывать его всем желающим. «Рассказывают, что многие женщины падали в обморок от его огненного взора и грозного голоса» (9, ч. 1; 79).

В главе «Мятежная слобода» Пугачев все время перед нами. Здесь особенно заметно, каким разным может быть Пугачев в различные моменты жизни. Сначала мы видим Пугачева в избе, которую мятежники называют дворцом. Сочетание в ней оклеенных золотою бумагою стен и обычной крестьянской утвари – свидетельство наивного представления крестьян–мятежников об убранстве дворца. «Пугачев сидел под образами, в красном кафтане, в высокой шапке и важно подбочась. Около него стояло несколько из главных его товарищей, с видом притворного подобострастия. Видно было, что весть о прибытии офицера из Оренбурга пробудила в бунтовщиках сильное любопытство и что они приготовились встретить меня с торжеством» (8, ч. 1; 347).

Ни лица, ни глаз Пугачева мы не видим. Только позу и облачение. Нарочитая театральная помпезность сковала его внутренне. Он позирует. Однако он сразу же узнал Гринева, и «поддельная важность его вдруг исчезла». Он с «живостью» обратился к нему.

Во время пребывания Гринева во дверце Пугачева в присутствии его главных сподвижников жизнь Гринева не раз подвергается опасности. Иной раз дело принимало оборот, особенно угрожающий для. Гринева. И нет сомнения, что если бы он находился в руках, например, Белобородова, не сносить бы ему головы: «Швабрина казнить не беда, а не худо и господина офицера допросить порядком: зачем изволил пожаловать. Если он тебя государем не признает, так нечего у тебя и управы искать, а коли признает, что же он до сегодняшнего дня сидел в Оренбурге с твоими супостатами? Не прикажешь ли свести его в приказную, да запалить там огоньку: мне сдается, что его милость подослан к нам от оренбургских командиров», – советовал Пугачеву Белобородов.

На протяжении всей повести Пушкин подчеркивает у Пугачева большую, чем у его соратников, душевную щедрость, великодушие и понимание людей. Он много раз спасает Гринева, и не только потому, что памятлив на добро. Он умен и широк по натуре и в каждый данный момент схватывает сразу многое. Он понимает ситуацию и человека и умеет поверить ему, когда чувствует его искренность и правоту. Он находчив и смел, в душе его, как это показал Пушкин, живет множество разных чувств, и он умеет к ним прислушаться. Он сметлив и душевно тонок.

Гринев рассказывает о том, какое впечатление произвели на него слова Белобородова: «Логика старого злодея показалась мне довольно убедительною. Мороз пробежал по всему моему телу при мысли, в чьих руках я находился. Пугачев заметил мое смущенье. «Ась, ваше благородие? – сказал он мне, подмигивая. – Фельдмаршал мой, кажется, говорит дело. Как ты думаешь?

Насмешка Пугачева возвратила мне бодрость» (8, ч. 1; 348—349).

Умная насмешливость Пугачева, его о многом говорящее лицо часто снимает для Гринева напряженность самых трудных обстоятельств. Он знает, что, если ему удастся рассмешить Пугачева, последний откликнется и поймет важнейшее для него. «Уловка моя удалась. Пугачев развеселился. «Долг платежом красен», – сказал он, мигая и прищуриваясь».

Об этой последней особенности глаз Пугачева студенты нашли много свидетельств современников. Так, Полуворотов – писарь оренбургского сельского правления – сообщал о Пугачеве: «а знаков он [Полуворотов] на лице его не приметил, кроме сего, что левый глаз щурит и часто им мигает» (9, ч. 1; 235).

Отмечая в лице Пугачева те особенности, на которые указывали современники, Пушкин дает их, когда они помогают выявлению того или иного душевного движения героя. И часто именно эти живые штрихи позволяют проникнуть во внутренний мир, понять поведение Пугачева. «Поэтичность Пугачева – в его безмерном великодушии, в том, что он возмущен бесчестьем и мстительностью Швабрина, и в том, что он широко и крупно мыслит, жаждет подвига, глубоко понимает свое положение и в основном верно оценивает обстановку» [226]226
  Шкловский Виктор. Повести о прозе. Размышления и разборы, т. 2. М., 1966, с. 45–46.


[Закрыть].

Пугачев великодушен к Гриневу, которому удалось заручиться его поддержкой. Поутру Пугачев позвал его ехать в Белогорскую крепость спасать Машу Миронову. «Пугачев весело со мной поздоровался и велел мне садиться в кибитку». Но и теперь в душе Гринева не было полного доверия к Пугачеву. Происходило это, вероятнее всего, потому, что он всегда помнил о своем положении офицера екатерининской армии, верном государевой присяге. Где‑то в самой глубине, несомненно, жило в нем и воспоминание о сне во время страшного бурана, связанном с Пугачевым. Не забыл он и о казни Ивана Кузмича, Ивана Игнатьевича и Василисы Егоровны. Потому‑то никогда не исчезало в нем чувство настороженности и беспокойства по отношению к Пугачеву. Но Пушкин наградил дворянина Гринева и иными качествами. Он был искренен, честен и справедлив. Пугачев вызывал в нем сложные чувства. Обладая исключительной наблюдательностью, Гринев сумел увидеть в лице Пугачева, в руках которого находилась судьба Маши и его собственная судьба, и многие добрые чувства. Факт примечательный, если учесть дворянское происхождение и позицию пушкинского героя.

Глубокое волнение охватило Гринева, когда Марья Ивановна была спасена и избавлена от гнусного Швабрина, а Пугачев, смеясь, сказал Гриневу, что попадья отлично сделала, когда скрыла правду. Великой благодарностью и душевным трепетом проникнуты слова Гринева, обращенные к Пугачеву: «Но бог видит, что жизнию моей рад бы я заплатить тебе за то, что ты для меня сделал…» – сказал он, прощаясь. Он «пламенно желал» одного – «вырвать его из среды злодеев», «спасти его». Дважды спасенный Пугачевым, Гринев не изменил дворянской присяге. Вспоминая спустя многие годы те грозные события, которых он оказался невольным участником, он припоминал день за днем свои встречи с Пугачевым, его лицо и все, что удалось ему прочитать и увидеть в нем. Стремясь быть предельно точным, он каждый раз описывал это лицо, рисовал один за другим портреты Пугачева по воспоминаниям. Это, в свою очередь, и дало возможность автору «Капитанской дочки» сказать то, что он сам думал о Пугачеве. Передавая одно за другим впечатления честного и искреннего Гринева, Пушкин помог читателю увидеть в лице Пугачева больше того, что увидел в нем автор записок.

О том, насколько трудно было Пушкину в современных ему условиях самодержавной действительности создать художественный образ Пугачева, очень выразительно говорит академик Е. В. Тарле: «Каким рисует он нам Пугачева? То, что Пушкину удалось под недреманым жандармским оком клеврета Николая I Бенкендорфа и под «двумя свинцовыми пулями – по выражению Герцена, —которыми сам Николай Павлович смотрел на мир божий», «протащить», как говорится, Пугачева, того Пугачева, которого мы все благодаря ему знаем, – поразительно… Итак, были разные увлечения и были разные сочинения о Пугачеве, как бранные, так и хвалебные, и все они со временем стали достоянием архивов, а пушкинский Пугачев остался и поныне здравствующим и невредимым. И что бы вы ни читали о нем, вы не можете отделаться от образа этого чернобородого, со сверкающими глазами мужика, от этого исторического деятеля первого ранга, с которым вихрь и муть свели пушкинского героя зимней ночью. Этот Пугачев, который впервые явился нам из-под пера Пушкина, у нас, людей, выросших на великой русской литературе, всегда неотрывно стоит перед глазами, как только мы обращаемся к той эпохе, и ничто не вытравит его» [227]227
  Академик Тарле Е. В. Пушкин как историк. – «Новый мир», 1963, № 9. с. 216.


[Закрыть].

Сложный по натуре, человек бурного темперамента и неуемных страстей, Пугачев принимал решения сразу и неожиданно. В общении с ним у Гринева не оставалось времени для обдумывания своих поступков. Все решалось мгновенно, обусловилось впечатлением от выражения лица и настроения Пугачева. Это и заставило Гринева вглядываться в лицо Пугачева, ища в нем подтверждения правильности своих решений и поступков. Живя среди хозяев осажденного Оренбурга, Гринев хорошо видел их организационную беспомощность, неуменье сражаться и побеждать, их равнодушие к бедствиям населения, жестокость На этом фоне явственно выступали и талантливость Пугачева, и незаурядные способности его как военачальника, умение быстро принимать важные решения, любовь и вера в него простого народа; органическая связь Пугачева с массой была ощутима и подтверждала многое, что видел Гринев. Гринев нигде не формулирует этих мыслей, но, вслушиваясь в слова Пугачева, наблюдая за его действиями, он отмечает и фиксирует все.

Так, на протяжении всего повествования вновь и вновь является лицо героя, изменчивое, подвижное, живое, требующее размышлений и разгадываний. Таково место портрета героя в «Капитанской дочке».

В дальнейшем следует поставить перед студентами вопрос о воздействии творческого метода Пушкина в создании портрета героя, в частности портрета Пугачева, на последующих русских писателей, и в первую очередь на Л. Толстого, который считал Пушкина–прозаика своим учителем.

«Капитанская дочка» – любимое произведение Л. Толстого. Как и Пушкин, Л. Толстой не дает законченного статичного портрета. Внешность его героев, как и внешность пушкинского Пугачева, дается в движении, в развитии, или, как говорил сам Л. Толстой о Хаджи–Мурате, «в текучести».

Открывая своих героев изнутри, психологически объясняя их, Толстой, как и Пушкин, постоянно рисует их в движении: мы видим выражения их глаз, их улыбку, походку, своеобразные особенности их внешнего облика. И при этом у каждого из героев Л. Толстого, как и у всякого человека, есть что‑то особенно приметное, запоминающееся. Так, например, думая о княжне Марье Болконской, мы вспоминаем ее лучистые глаза. У Катюши Масловой видим раскосость глаз, напоминающих черную смородинку. Энергичное пожатие маленькой руки и легкая походка навсегда слиты для нас с образом Анны Карениной. Лица людей постоянно меняются, но что‑то особенно характерное для каждого из них запоминается у героев Толстого, так же как черная борода и сверкающие глаза – непременные характерные особенности лица пушкинского Пугачева [228]228
  О значении портрета героя в творчестве Л. Толстого хорошо сказано в работе: Прянишников Н. Проза Пушкина и Л. Толстого (Поэтика «Капитанской дочки» Пушкина. О некоторых особенностях писательской манеры Л. Толстого). Чкалов, 1939, с. 31, 41—42, 43—44 и др.


[Закрыть].

Л. Толстой придает портретам героя такое значение потому, что считает, что общение человека с другими людьми никогда не ограничивается беседой. Об этом хорошо сказано в одной из работ Г. М. Фридлендера: «Процесс взаимного общения людей в изображении Толстого – это многослойный процесс, в котором участвует не одна только речь, но и весь человек. Рот произносит слова, но одновременно «говорят» улыбка, взгляд, спина, движения рук – словом, все человеческое тело в целом и каждая его частица. И лишь из чтения не одного, взятого отдельно, а всех элементов этого языка можно судить по–настоящему о намерениях говорящего и об общем смысле его речи… смысл сказанных слов оставался беднее самого процесса общения, выражал лишь одну его сторону, один, иногда не главный аспект его более полного, широкого и противоречивого общего психологического содержания» [229]229
  Фридлендер Г. М. О некоторых проблемах поэтики сегодня. – В кн.: Исследования по поэтике и стилистике. Л., 1972, с. 35—36.


[Закрыть].

В то время как Пушкин предоставляет читателям самостоятельно решать, чем вызвано то или иное изменение в лице героя, Л. Толстой помогает читателю своими пояснениями. Л. Гинзбург говорит, что «авторское вмешательство» постоянно сопутствует изображаемым явлениям у Л. Толстого» [230]230
  Гинзбург Л. О психологической прозе. Л., 1971, с. 373.


[Закрыть]. Оно сопровождает каждую реплику героев Л. Толстого. Правда, исследовательница не упоминает, что внимательный авторский анализ сопутствует не только словам и мыслям героев, но и описанию их внешности, его портрету.

Так, от анализа портретов Пугачева можно перейти к раскрытию особенностей художественного портрета у других писателей.

В конце занятий по этой теме предлагаем студентам небольшую письменную работу: проанализировать один из портретов персонажа в незавершенной повести Лермонтова «Вадим».

Преподаватель сделает небольшое сообщение. Название лермонтовской повести условно. Авторское заглавие не сохранилось – первый лист рукописи утерян. Для нас значительно то, что и «Капитанская дочка» и «Вадим» воплощают одну и ту же тему – пугачевщину. Обращение двух писателей к пугачевской теме объясняется прежде всего ситуацией русской жизни того времени, когда налицо были рецидивы новой пугачевщины. Оба произведения – и «Капитанская дочка» Пушкина и «Вадим» Лермонтова – отчетливо проводили мысль о неизбежности и справедливости народного возмущения. В брошюре «О развитии революционных идей в России» Герцен характеризовал пугачевщину и рассматривал ее появление как «противудействие» петербургскому терроризму» [231]231
  Герцен А. И. Собр. соч. в 30–ти томах, т. IX. М., 1956, с. 135.


[Закрыть]. Герцен характеризовал пугачевское восстание как «отчаянные усилия казака и крепостного освободиться от жестокого ярма» [232]232
  Там же, т. VI, 213.


[Закрыть]. Преподавателю следует порекомендовать для освещения этого вопроса современное исследование, автор которого пишет, что лучшие люди России постоянно обращались к вопросу о том, что власть не уступается и что без Пугачева нельзя [233]233
  См.: Эйдельман Н. Я. Герцен против самодержавия. Секретная политическая история России XVIII‑XIX веков и Вольная печать. М., 1973.
  Одна из глав книги (гл. VII – «Замечания о бунте», с. 193—258) необходима преподавателю для всей темы о «Капитанской дочке» и «Истории Пугачева». Автор пишет о том, что Герцен не знал этих «Замечаний» Пушкина, которые не были опубликованы, но были переданы царю. «К сожалению, – пишет автор, – он (Герцен. – Э. В.)не знал в то время не предназначавшихся для печати пушкинских «Замечаний о бунте», где как раз была сделана попытка высказаться до конца» (с. 197).


[Закрыть]. Пушкинская «История пугачевского бунта» – тема постоянных размышлений Герцена. Ему дорога мысль Пушкина о том, что народ не забывает пугачевщины: «Народ, – писал Пушкин, – живо еще помнит кровавую пору, которую так выразительно прозвал он пугачевщиной» (9; 81). Герцен обращается к теме Пугачева, перефразируя эти слова Пушкина: «До сих пор еще живет в его (народа. – Э. В.) памяти Пугачевское восстание» [234]234
  Герцен А. И. Собр. соч. в 30–ти томах, т. VII. М., 1956, с. 168.


[Закрыть].

Герцен много и взволнованно писал и о Лермонтове. Круг событий в лермонтовском «Вадиме» [235]235
  «Вадим» Лермонтова был впервые опубликован в журнале «Вестник Европы», 1873, № 10.


[Закрыть]значительно уже, чем в «Капитанской дочке». Нет в нем пушкинской исторической глубины и прозорливости. Бунт крестьян возглавляет романтик Вадим, одиночка, оторвавшийся от своего класса и примкнувший к пугачевцам. Но социальная острота движения, его неукротимость, думы и чаяния народа переданы с большой силой. Преподавателю обязательно надо дать студентам почувствовать огромную творческую энергию юного Лермонтова, который уже в 18 лет принялся за тему народного восстания, совершенно не разработанную в русской литературе. В отличие от Пушкина Лермонтов дал пугачевщину без Пугачева, но осмысление им бунта и его целенаправленность даже, пожалуй, решительнее, чем у Пушкина. Заслуга Лермонтова в том, что он поднялся над своей средой, проклинавшей Пугачева, и правдиво поведал о событиях, составивших неотъемлемую часть истории России. И если для Вадима Пугачев – «дерзкий безумец», а для дворян – самозванец, то для людей из народа он «батюшка», который обещал свободу и даром соль.

И в «Капитанской дочке» и в «Вадиме» восставшие крестьяне. видят в Пугачеве своего вождя и безоговорочно идут за ним. И хотя сам Пугачев лично не присутствует в повести Лермонтова, это почти не замечается нами; грозная волна, прокатившаяся по помещичьей округе, слита воедино с фигурой Пугачева с разговорами народа о нем [236]236
  Н. К. Пиксанов справедливо видел в картинах крестьянского движения и образах людей из народа, данных Лермонтовым, ценнейшие стороны его произведения (См.: Пиксанов Н. К. Крестьянское восстание в «Вадиме» Лермонтова. Саратов, 1967.)


[Закрыть].

В повести «Капитанская дочка» ученый–историк и великий художник Пушкин создал широкую картину бушевавшей в конце XVIII в. пугачевщины. На этом фоне он нарисовал замечательную фигуру вождя крестьянского восстания Емельяна Пугачева, живые и яркие портреты которого помогли читателю заглянуть в его духовную жизнь.