Текст книги "Книга нечестивых дел"

Автор книги: Элль Ньюмарк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

Дож и профессор вяло взялись за пудинге розовым джемом, но тут же прекратили свое занятие. Хозяин уронил голову на руки и разрыдался, а гость откинулся на спинку стула и повторял:

– Я так и знал. Я так и знал.

Дож поднял на него глаза и провозгласил:

– Жизнь полна печали! – На его носу висела капелька розового джема.

– В ней нет места милосердию, – согласился философ. Его губы были испачканы пудингом.

Хозяин поднялся.

– Извините, я вынужден удалиться.

– Конечно. – Мужчины обнялись. Помпонацци высморкался в салфетку, а дож тем временем хлюпал носом себе в воротник. Не переставая всхлипывать, они, поддерживая друг друга на непослушных ногах, направились к двери – точь-в-точь объятые вселенской тоской инвалиды. Как только они скрылись, слуги на лестнице дали волю веселью. Карий глаз Безобразной герцогини моргнул, и из-за картины послышался приглушенный гогот.

Вечером мне приказали отнести в спальню дожа стакан имбирного отвара, чтобы успокоить желудок. А на следующий день подавленный профессор, с опухшим лицом и покрасневшими глазами, вернулся в Падую.

Мы сделали все, что было в наших силах.

Но лучше бы старший повар вообще ничего не делал.

Глава XXV
Книга Н'бали

Мысленно возвращаясь к событиям, последовавшим за обедом философа и дожа, я прихожу к выводу, что повинен в них не только синьор Ферреро, не удержавшийся и затеявший свои хитрые кулинарные эксперименты, но и я, рассказавший о них Марко. Теперь я это понимаю, по тогда думал, что мы просто вместе посмеялись над тем, как дож и его ученый гость заливались плачем словно младенцы и все перемазались в пудинге. Я не виделся с Марко больше месяца – избегал и его, и Франческу из-за их требований. Но решил, что смешной рассказ может снять напряжение в наших отношениях с Марко.

В субботу я принес своему товарищу вареные куриные шеи, которые вытащил из горшка с полуфабрикатами. Мяса в них было не много, но зато они вкусно пахли. И пока он обсасывал маленькие круглые кости, я потешал его рассказом про Помпонацци.

– Видел бы ты это, Марко. Служанки до сих пор смеются.

Он положил куриную шею и посмотрел на меня.

– Так говоришь, оплакивали каплуна?

– Заливались слезами как дети, завывали словно коты. Все лица выпачкали в пудинге и джеме.

– Подозрительно.

– Забавно.

– Нет, как и все, связанное с твоим старшим поваром, – подозрительно.

Черт! Как он мне надоел!

– Марко, куда подевалось твое чувство юмора? Еда изменила настроение людей. Что тут такого? У синьора Ферреро есть травы, которые способны на это.

– У него есть не только травы. У него есть опиум.

– Для супа.

– Ерунда, – упрямо гнул свое Марко. – Он что-то задумал.

– Перестань! – Он даже не улыбнулся, когда я рассказывал, какими смешными были дож и его рыдающий гость. – Старший повар пользуется своими рецептами, чтобы защитить определенных людей.

– Определенных людей? Твой старший повар выбирает, кого спасти, а кем пожертвовать?

Вопрос заставил меня задуматься. Многие из гостей дожа начинали свой визит за столом, а кончали в подземелье, и лишь в некоторых случаях еда предотвращала угрозу. Синьор Ферреро захотел, чтобы философ из Падуи продолжал развивать свои бредовые идеи. Но когда в другой раз дож отправил в застенок известного фальшивомонетчика, только пробормотал: «Поделом».

– Старший повар знает, что делает, – наконец ответил я.

– Не сомневаюсь. Он знает много всяких вещей.

Мне не понравился коварный тон Марко.

– Забудь обо всем, что я сказал, – попросил я.

– Никогда.

Ночью я лежал на соломенном матрасе, гладил Бернардо и слушал доносившиеся с улицы музыку и голоса. Стал представлять, как Франческа касается кончиками пальцев моего лица, и вскоре задремал, но сон был неглубоким и тревожным. Задолго до рассвета я очнулся, разбуженный видением любимой в рубашке, хотел приласкать кота, но рука натыкалась только на мешковину матраса. Улица притихла, зато в спальне раздавался мощный храп.

– Бернардо! – Кот исчез.

Я сел, протер глаза и натянул штаны. Босиком прошел вдоль спальни и шепотом позвал:

– Кис-кис-кис… Бернардо.

Дверь оказалась открытой, но в этом не было ничего необычного. Часто последний слуга добирался до постели настолько уставшим, что не имел сил закрыть ее как следует. Я выглянул на лестницу и снова тихонько позвал:

– Бернардо.

Шагнул вниз и на середине лестницы увидел кота – нахохлившегося, как большой меховой шар. Он посмотрел на меня и моргнул.

– В чем дело? Ты что-то услышал?

Кот скользнул вниз по лестнице, я последовал за ним.

Не успел я дойти до низа, как послышался щелчок. Что это? Закрылась дверь? Защелкнулся замок? Я сделал еще шаг и вгляделся в темноту на кухне. За одним из окон потрескивала масляная лампа. Мечущееся на ветру тусклое, неверное пламя осветило пробирающуюся к задней двери фигуру. Спустившись на цыпочках с лестницы, я догнал незнакомца и набросился на него сзади. Он вскрикнул, и мы упали на пол. Я уже занес кулак, чтобы ударить непрошеного гостя, но тот воскликнул:

– Лучано!

– Марко? – Неужели он настолько безрассуден, что забрался во дворец дожа?

– Отцепись, дурья твоя башка!

– Что ты здесь делаешь?

– То, на что ты бы никогда не решился. – Марко полез за пазуху и показал мне маленький тряпичный сверток. Развязал на разделочном столе, и я увидел, что он украл в шкафчике старшего повара: несколько сушеных листьев, сморщенный цветок, зерно и стручок. Порошок и травы он насыпал в два кусочка промасленной бумаги и закрутил концы. Ничего, кроме трав и специй. Старясь скрыть облегчение, я наклонился и потрогал пальцем сухие листья.

– И что ты собираешься с этим делать, болван? Будешь готовить обед?

– Отнесу абиссинке. Завтра я выясню, что задумал твой старший повар. И спрошу у нее, где находится Руфина. – В его глазах светилась надежда.

– Абиссинке? Каким образом ты собираешься с ней расплатиться?

Он звякнул монетами в кармане и кивнул в сторону кладовой со специями. Значит, взял деньги из серебряной коробки, о которой я ему рассказывал.

– О Боже, Марко…

– Ты сам говорил, что пропажу нескольких монет никто не заметит.

Я сразу понял, что нельзя ему позволить идти к абиссинке одному. Пусть Марко украл только травы и специи, но неизвестно, что он вообразит и напридумывает. В человеческой природе видеть и слышать то, что хочется увидеть и услышать. Я обязан защитить старшего повара.

Даже если бы я хотел получить совет, у меня не осталось времени. Наступало воскресенье – выходной синьора Ферреро. Следовательно, мне предстояло разбираться с Марко самому.

– Все это глупость, – сказал я. – Но меня интересует абиссинка. Я пойду с тобой.

Марко улыбнулся.

– Я знал, дурья твоя башка, что ты согласишься. Зайду за тобой утром. Прихвати мне что-нибудь на завтрак. – Он хлопнул меня по плечу и исчез за дверью.

После того как мы подали дожу завтрак, я сказал Пеллегрино, что собираюсь на мессу. Мы встретились с Марко за задним двором, и я дал ему кусок хлеба с сардинами. А потом косился на своего приятеля, удивляясь, как он глотал, почти не жуя, и наблюдал за ним всю дорогу, пока мы шли по Риальто и затерянным улочкам Венеции. Оказавшись в черкесском квартале, живописном районе с постоянно кочующим населением, остановились перед таверной и подняли глаза на трепещущие на ветру газовые занавески на высоких арочных окнах абиссинки.

Ходили слухи, что Н'бали родилась от абиссинки и итальянского матроса. Он привез мать и дочь в Венецию и оставил у черкесов. Сам ушел в море и, как часто случается, больше не объявился. После смерти матери Н'бали осталась жить в черкесском районе, поскольку, как и его обитатели, не желала терять самобытность.

Но в отличие от них не заслужила репутации шарлатанкии воровки. Некоторые называли черкесов цыганами и презирали за то, что они жили замкнуто и подчинялись только своим законам. Но даже среди этих изгоев Н'бали была чужой, ибо считалась истинным адептом, которому действительно подвластны высшие силы. Поговаривали, будто она могла лечить и узнавать все о людях, просто прикасаясь к ним.

Переступив порог цыганской таверны, мы пробились сквозь шумную толпу и ароматы острого гуляша и янтарного вина, удивляясь режущей ухо музыке и отрывистой речи здешних жителей. А когда поднялись в просторную комнату Н'бали с ее высокими окнами и приятным запахом сандалового дерева, то словно мгновенно перенеслись от хаоса к покою.

Хозяйка сидела на полу, выпрямив спину и скрестив ноги. Ее кожа отливала медом, на голове отсутствовали волосы, руки и ноги были длинные и тонкие, а в плавных движениях чувствовалась печаль. Она носила веревочные сандалии, на шее висело ожерелье из костяных и деревянных бусинок, на запястьях звенели золотые браслеты и крошечные золотые колокольчики – на щиколотках. У нее был тонкий точеный нос, четко очерченные губы и языческие глаза. Маленькие груди едва прикрывала простая красная материя, обернутая вокруг худощавой фигуры и закинутая за плечо. Она говорила плавно, нараспев, с тягучими нотками и легким акцентом. Судя по всему, ее родным языком был амхарский.

Запах сандалового дерева исходил от масла, которым она натирала тело, чтобы походить на мать – чистокровную эфиопку. А печаль вызывало сознание, что она mingi – абиссинское слово для любого невезения на Земле. Невезение Н'бали было в том, что ее чистую эфиопскую кровь замутил отец-итальянец. Мать учила Н'бали сторониться всякого унижающего достоинство влияния, иначе ее абиссинский дух подвергнется разрушению и она превратится в обычную венецианку.

Н'бали никогда не видели на людях, а ее комнату украшали лишь те немногие предметы, которые оставила ей мать: плетеная циновка на полу, яркая желтая ткань, расстеленная на сиденьях под окнами, растянутая на стене буйволовая шкура, долбленая тыква, из которой она ела, и воловий рог, из которого пила. На столике с гнутыми ножками стояли фигурки из темного дерева, демонстрирующие гениталии в мельчайших подробностях.

У Н'бали было два постоянно настороженных кота – белый и черный, – которые не сводили с нее глаз, когда она к ним обращалась. Некоторые люди утверждали, будто животные понимали ее мурлыкающий язык. Почему-то никому не приходило в голову сказать подобное про меня, когда я разговаривал с Бернардо или когда дож сюсюкал со своими любимцами. Поистине слово в устах посвященного приобретает совершенно иное значение.

Все, что делала Н'бали, отличалось от практики других. Она не занималась ни ведовством, ни цыганскими штучками: не занавешивала окна плотными шторами, не произносила заклинаний, не готовила зелий и отваров. Когда мы появились на пороге ее просторной комнаты, она пригласила нас войти:

– Садитесь рядом. – Словно давно ждала.

Мы сели на циновку. Марко покосился на меня и сказал:

– Сначала про Руфину.

– Конечно.

Он повернулся к Н'бали.

– Можешь мне сказать, где сейчас моя сестра?

Абиссинка показала нам раскрытую ладонь.

– Мать меня учила, что люди не ценят того, за что не заплатили.

Марко вложил ей в ладонь несколько монет. И, не сжимая кулак, Н'бали ссыпала их в деревянную чашку, где они звякнули, упав на привезенные со всего мира деньги.

– Ты украл эти монеты.

У Марко отвисла челюсть.

– Нет…

– Это не мое дело. Мать учила, я не в ответе за то, что совершили другие. Я отвечаю только за собственные действия.

Мы с Марко перевели дыхание.

– Так как насчет моей сестры? – спросил мой товарищ.

Н'бали закрыла глаза, и ее лицо исказила болезненная гримаса.

– Твои сестра и мать – вместе.

– Где?

Абиссинка печально посмотрела на Марко и покачала головой.

– Если не знаешь, так и скажи, – разозлился мой товарищ.

– Я не знаю.

Мне показалось, что это мой шанс.

– Вот видишь, мы напрасно теряем время.

– Нет! Я уже отдал ей деньги. – Марко достал из-за пазухи мешочек и развернул перед абиссинкой. – Вот. Скажи, лежащие в этой тряпке вещи волшебные?

Н'бали широко улыбнулась, показав белоснежные зубы.

– Разумеется. В ароматном мире других не бывает.

– Но что это за волшебство? Для чего они используются? – Потому, как сгорбился Марко, я понял, что он немного напуган, и добавил: – Скажи нам, что это такое. Этого будет достаточно.

Марко бросил на меня предостерегающий взгляд.

Н'бали пробежала пальцами по листьям, зерну и стручку, раскрыла бумажные пакетики и дотронулась до зернистого порошка. Положила ладони на тряпочку и при этом то закрывала, то открывала глаза.

– Зачем спрашивать меня о том, что вы и так знаете?

Марко насупился.

– Не знаем. Поэтому и пришли.

Абиссинка пристально смотрела на меня, мне стало не по себе, и я поежился.

– Понятно, – проговорила она, взяла первый лист и помахала у себя перед носом. – Валериана. Успокаивает нервы, помогает забыть о неприятностях. Конечно, если принять слишком много, позабудешь обо всем – от первого до последнего.

Соус, дарующий забвение.

Н'бали взяла второй лист.

– Белена. В малых дозах хороша, чтобы успокаивать перевозбудившихся детей, но большие количества могут причинить вред сердцу и вызвать глубокую меланхолию.

Помпонацци и дож обливались слезами за десертом.

Абиссинка презрительно ткнула пальцем в засушенный цветок.

– Гибискус, или китайская роза. Некоторые считают, будто гибискус усиливает сексуальное влечение. – Я затаил дыхание. – Ничего подобного. Это просто цветок. Иногда его используют для приготовления чая.

– Ты уверена? – Язык меня почти не слушался.

Н'бали посмотрела на меня с удивлением.

– Тебе лет четырнадцать, пятнадцать?

– Примерно так.

Она откинула голову назад, ее веки дрогнули, в глубине груди родился хриплый смех.

– Ты прав. Это афродизиак. Ешь гибискус, и будешь заниматься любовью снова и снова.

Но в любовном напитке старшего повара гибискуса не было. Может, его рецепт не полный? Может, поэтому у меня и не получилось с Франческой?

Н'бали взяла в одну руку зерно, в другую стручок.

– Кофе и какао. Эти растения из Нового Света. Из них готовят стимулирующие напитки и греховно восхитительные сладости.

Бехайм назвал глазурь на пирожных восхитительной, как совокупление.

Абиссинка коснулась кончиком пальца порошка, и ее лицо потемнело.

– Что это? – встрепенулся Марко.

– Опиум. Снимает боль и вызывает блаженные мечты.

– Но на кухне не используется? Ведь это же наркотик?

– Разумеется, наркотик. – Н'бали обвела рукой разложенные перед ней специи. – Все эти растения наркотики.

– Понятно. – Марко пододвинул ей другой бумажный пакетик. – А что здесь?

Абиссинка вздохнула.

– Это становится скучно.

«Отлично, – подумал я. – Ей не терпится от нас избавиться».

Марко показал на деньги в деревянной чашке.

– Мы тебе заплатили.

Н'бали поднесла к пакетику ладонь.

– Амарант.

– Я так и знал! – Марко так сильно хлопнул по столику с идолами, что они подскочили.

– Как ты смеешь! – Абиссинка решительно смахнула травы своей длиной рукой. Марко хотел было подхватить свое сокровище, но все, кроме стручка какао, исчезло в плетеной циновке.

– Что ты наделала? – прошипел мой товарищ.

Н'бали покачала головой, словно снимая напряжение в шее.

– Понимаю, что у тебя на уме: съешь амарант и будешь жить вечно. Мать рассказывала мне эту легенду и много других: о вратах Александра, о фонтане юности, о живущих в огне саламандрах и о священнике-короле пресвитере Иоанне, – фыркнула она. – Он никак не может сравниться с королевой Эйлоукой. [46]46
  Абиссинская королева и 1468–1423 гг. до н. э.


[Закрыть]Мать говорила мне обо всем. Она знала о книге задолго до того, как о ней начали судачить в Венеции.

Я застыл.

– Она рассказывала о многих книгах и о глупцах и жуликах, которые их разыскивают. – Абиссинка показала длинным пальцем на Марко. – Ты жаждешь золота. – Она перевела взгляд на меня. – А тебе хочется любви. И вы оба считаете, будто книга способна удовлетворить ваши желания.

Марко вскочил и, сжав кулаки, пошел на нее.

– Что тебе известно о книге?

Я встал между ними.

– Ей ничего не известно. О книге никто ничего не знает.

– Перестань, – устало махнула рукой абиссинка. – Ты же знаешь, что книга у твоего наставника.

Господи! Синьор Ферреро никогда не говорил об этом прямо, но я догадывался. Догадывался давно – наверное, с тех самых пор, как мы с ним ездили в Рим. Но не готов был признать открыто. Тем более перед Марко.

Марко повернулся ко мне и буквально пригвоздил к полу взглядом.

– Ты знал! – Это прозвучало не как вопрос, а как обвинение. Мы встретились с ним глазами.

– Нельзя смотреть прямо в глаза друг другу, – предупредила абиссинка. – Некоторые способны убивать взглядом.

– Ты знал! – повторил Марко.

Я не ответил.

Н'бали распрямила ноги и одним грациозным движением поднялась. Подошла ко мне и дотронулась до моего родимого пятна. Я вздрогнул, но она осторожно обвела его пальцем.

– Mingi – имя всех несчастий, которые подстерегают людей. Несчастья могут притягивать к себе близнецы, люди с кривыми зубами и родимыми пятнами.

Меня пробрал озноб, и я отпрянул, но Н'бали вновь широко улыбнулась.

– Не бойся. Твои несчастья можно преодолеть простой жертвой. Кто-то должен умереть, и, будь уверен, этот кто-то умрет. Тебе остается только подождать. В моем народе говорят: «Терпение превращает молоко в масло».

У меня во рту моментально пересохло, а Н'бали села и повернула руки ладонями вверх. Блестящая безволосая голова покачивалась на стебельке шеи, взгляд устремился вдаль, она представляла собой картину неземного спокойствия.

Мы с Марко попятились к двери и, когда достигли порога, абиссинка подняла руку и проговорила:

– Все так и будет. Кто-то умрет.

Мы скатились по лестнице, и внизу Марко снова прошипел:

– Ты знал!

– Марко, ты не понимаешь…

– Я понимаю одно: ты враль!

– Я тебе все объясню…

– Я отниму у него книгу, и не пытайся меня остановить.

– Марко, послушай…

Но он оттолкнул меня и скрылся в толпе пляшущих цыган.

Пока я шел на улицу, в голове не стихали слова Н'бали: «Кто-то должен умереть». Мои мысли прервало неприятное ощущение в затылке – словно кто-то за мной наблюдал. Я повернулся и заметил Джузеппе: он сидел за столиком в углу и смотрел на меня. Что он делает в черкесской таверне? Он был из тех, кто презрительно называл черкесов цыганами и при этом плевался. Он встретился со мной глазами, и я, вспомнив предостережение абиссинки, что взглядом можно убить, отвернулся, но было слишком поздно.

Глава XXVI
Книга бессмертия

На следующий день я ломал голову, как рассказать старшему повару о своем визите к Н'бали. Моя тревога была понятна. Синьор Ферреро то и дело бросал свое любимое замечание: «Будьте внимательны!» Я же в то утро был настолько рассеян, что ему приходилось хлестать меня этой фразой словно кнутом. Когда наступило время перерыва, я вздохнул с облегчением, взял хлеб и прошутто, вышел во двор и сел перекусить, привалившись спиной к водяному насосу. Но как только кончил слизывать с пальцев крошки и соль, подошел старший повар и встал передо мной.

– Что с тобой? Дело в той девушке?

– Нет, маэстро. – Я вытер рот тыльной стороной ладони и пробормотал: – Случилось кое-что новое. Боюсь, нас ждут неприятности.

– Неприятности уже происходят. – Синьор Ферреро наклонился, опершись руками о колени. – Но опыт мне подсказывает: они открывают новые возможности.

– Венеция набита солдатами, подозревают всех и каждого. Извините, но я не вижу, какие в такой ситуации могут открыться новые возможности.

– Например, мы попробуем составить меню по индийскому методу.

– Меню? – Черт! Я решил, что мой наставник просто бредит своей работой.

Старший повар присел на корточки подле меня.

– Индийский учитель по имени Девиирасад разделил всю еду на три категории: корнеплоды, вызывающие инерцию, мясо и перцы, дающие возбуждение, и свежие фрукты и овощи, обладающие неземными свойствами. Каждое блюдо должно представлять собой баланс целого. Преобладание одного типа может вывести еду из равновесия.

Я всплеснул руками.

– Разве это имеет хоть какое-нибудь отношение к нашей жизни?

– В сомнительные времена человек должен быть таким же уравновешенным, как сбалансированная еда: нельзя проявлять излишнюю апатию, чересчур волноваться и терять внимание. Девиирасад наставлял учеников на терпение и бдительность.

– Но…

– Ты слышишь, что я говорю? Быть терпеливым и бдительным – это значит проявлять внимание.

Терпение и бдительность – это прекрасно, но он не знал о Н'бали.

– Маэстро! – Я решил, что лучше всего говорить напрямик. – Я ходил с моим другом Марко к абиссинке.

Старший повар потер глаза.

– Зачем?

– В ночь с субботы на воскресенье Марко проник на кухню. Я его поймал, но он уже успел кое-что стащить из вашего шкафа. Вас в воскресенье здесь не было, а он решил – со мной или без меня – показать свою добычу Н'бали. Я знаю Марко, и поэтому понадеялся как-то его обуздать. Я хотел защитить вас.

– Что ты такое говоришь?

– Абиссинка ему сказала, что книга у вас. Откуда она об этом узнала?

Синьор Ферреро пожал плечами.

– Эта женщина из посвященных.

– Еще она сказала, что кто-то должен умереть.

– Эка невидаль. Заявить подобное – все равно что предсказать восход солнца.

Старший повар словно не хотел меня услышать и понять, насколько серьезна ситуация.

– Меня тревожит то, что может предпринять Марко.

– Марко? – изумленно прищурился он. – Помимо Марко существуют гораздо более серьезные угрозы.

– Но…

– Послушай, я благодарен, что ты пытался меня защитить, но у тебя нет возможностей контролировать каждую ситуацию. – Наставник положил мне руку на плечо. – Тебе надо учиться оставаться спокойным в опасные моменты. Жди меня сегодня вечером на кухне. Попозже, когда все лягут спать.

Ночью я прокрался на кухню босиком. На лестнице было темно, и на середине пути я остановился – без всякого повода, если не считать пугающее меня тайное и грозное, что могло таиться во мраке. Старший повар сидел за своим столом в круге желтого света, словно в лужице растопленного масла, склонив голову к поваренной книге.

– Я пришел, – сообщил я.

Он поднял голову.

– Вижу. – Поманил меня и сделал знак, чтобы я сел к нему лицом. – Лучано, тебе известно, что я владею тайными рукописями.

– Да, маэстро. Книгой.

– И не одной. А вот передо мной сборник рецептов, который является инструментом учителей. Эти рецепты – ключ к знаниям, попавшим к нам из множества мест и эпох.

– Понимаю, маэстро.

– Есть один рецепт, который может вызвать недоумение, но сокрытый в нем смысл очень важен.

– Понимаю, маэстро.

Синьор Ферреро усмехнулся.

– Это суфле из амаранта. Некоторые полагают, что амарант исчез, но это, как ты мог заметить в подвале, не так. Его только трудно достать и он дорог. Амарант придает суфле приятный пряный вкус, однако его репутация раздута и этот рецепт порождает толки о бессмертии.

– Но нет никакого бессмертия. – Я был явно смущен. – Или есть?

– Только не в том смысле, в каком его обычно представляют.

– Как это понимать?

– Все люди смертны, но каждый человек что-то оставляет после себя. – Старший повар подался вперед, и наши лица оказались совсем рядом. Я заметил у него новые морщинки и мешки под глазами. Но он был доволен собой и продолжил: – Суфле демонстрирует тщетность погони за бессмертием. Жизнь есть смерть. Мгновение возникает и угасает. Нет ничего, кроме настоящего, но ты не способен его удержать, можешь только в нем находиться. Суфле обостряет сознание момента. Учит ценить полновластное, но мимолетное теперь.

Я почесал затылок.

– Суфле?

Синьор Ферреро откинулся на спинку стула.

– Взгляни сюда. – Он положил на стол растрепанную поваренную книгу. Ее переплет был из плохо выделанной кожи – потертый и в пятнах от неаккуратного обращения. Листы выдраны и засунуты куда придется. Пока старший повар переворачивал страницы, я заметил, что их писали разные люди. Буквы были самых разнообразных начертаний, а некоторые напоминали вырезанные на дверях в еврейском квартале. Дойдя примерно до середины, синьор Ферреро повернул книгу ко мне и указал на красиво оформленную страницу: бумага от времени потемнела, края позолочены, контуры шрифта мягкие. Углы страницы украшали изображения маленьких изящных цветов на вьющихся ветвях.

– Вот, это и есть суфле из амаранта.

– На этой странице?

– Да. – Старший повар взглянул на лист, и его взгляд затуманился. – Господи! От мысли о бессмертии мне становится скучно, – тяжело вздохнул он. – В одной из тайных рукописей духовное пробуждение называют эликсиром бессмертия. Может быть, отсюда и пошли разговоры об эликсире.

– Подождите, так это именно та книга?

– Почему ты спрашиваешь? Ты же знал, что она у меня.

– Она такая потрепанная. Стоит на кухне, на книжной полке, у всех на виду.

– Да. Скрыта под невзрачной оболочкой. Так надежнее всего. Вот преимущество моей профессии: поваренные книги не интересуют никого, кроме меня. Все ищут необычный, богато оформленный том, в переплете из дубленой кожи, с иллюстрациями, тщательно оберегаемый и спрятанный где-нибудь в монастыре. Это бросалось бы в глаза. Нет, мы, хранители, зашифровываем добытые знания в рецепты и передаем другим. В этом томе – знания учителей.

– Так вот она, значит, какая – книга.

Синьор Ферреро поднялся.

– Пойдем, Лучано. Сейчас тебе предстоит кое-что узнать.

Старший повар подошел к столу напротив кирпичной печи Энрико и выбрал сбивалку.

– Постарайся уяснить, что когда готовишь суфле, почти все зависит от техники.

– При чем тут суфле? Нам надо думать о тайных Евангелиях, Борджа, Ландуччи, Марко и Н'бали.

– Хранители всегда жили под угрозой провала. Поэтому тебе следует учиться терпению и проявлять бдительность. А для этого всегда быть предельно внимательным. Ну вот, мы начинаем делать суфле.

Я снова почесал затылок.

– Не отвлекайся. Суфле – волшебное блюдо. Оно вырастает на сковороде словно золотое облако, и его основное свойство – мимолетность.

– Что это значит?

– Что оно недолговечно, как жизнь. И в этом его ценность.

Старший повар взял несоленое масло, сливки, амарант, муку, сыр, яйца, коричневого цвета приправу, немного соли и белый перец.

– Амарант, – продолжал он, – придает блюду приятный привкус. Но древняя символика сбивает с толку. Забудь о ней – это просто редкий злак с восхитительным ароматом. А теперь разведи огонь. Несильный и ровный.

Он разделил белки и желтки, слил в разные миски и отставил в сторону. Дал мне ступку и пестик и велел растереть соль и перец. Пока я превращал их в пудру, он учил:

– Как можно мельче, чтобы не осталось ни одного комка. Успех зависит от внимания к мельчайшим деталям.

Я натер сыр, а он смешал на сковороде растопленное масло, амарант и муку, взбил до однородной массы и поставил на самую верхнюю решетку над огнем. Одной рукой добавлял сливки, а другой не переставал помешивать. От жара его лицо раскраснелось, на лбу выступили капельки пота, но темп оставался неизменным. Сняв сковороду с огня, он влил в нее половину желтков, посыпал солью и перцем и потянулся за коричневой приправой.

– Всегда должна присутствовать какая-то специя. – Он размешал натертый сыр и на время отставил густую массу. Добавил немного соли к белкам, зажал медную чашку в сгибе локтя и принялся сбивать мерными, быстрыми движениями. Он это делал и раньше, и мне всегда нравилось наблюдать, как поднимается белок и превращается в пушистое облако. Белок он смешал с сырной пастой и все вместе вылил в прямоугольное блюдо, которое поставил на верхнюю решетку печи. – Как можно нежнее. Нежность никогда не лишняя. – Он вытер руки о передник. – Теперь будем ждать.

Я про себя огорчился, представив, сколько времени нам предстоит провести у печи, но старший повар назидательно поднял палец.

– Большая часть жизни – это ожидание. Тебе будет легче, если ты не станешь роптать.

– Понятно, маэстро. – Я сложил руки на столе вместо подушки и опустил на них голову. Мерцание огня, тишина, тепло, терпкий аромат и шелест переворачиваемых страниц убаюкали меня, и я задремал. На приготовление суфле уходит около часа, но мне показалось, что прошло всего несколько секунд, когда наставник меня разбудил.

– Готово!

Суфле выглядело точно так, как он предрекал: поднимающееся из блюда волшебное облако. Синьор Ферреро взял блюдо двумя полотенцами и осторожно снял с огня. Не наклоняя, перенес на стол, поставил и отошел на шаг.

– Вот полюбуйся – суфле! – Он был похож на гордого отца.

Мы восхищались хрустящей корочкой, вдыхали вкусные запахи и удивлялись куполообразным формам. Затем в середине суфле появилась ямочка. Она углублялась и превратилась в кратер, от которого во все стороны поползли морщинки.

– Маэстро, оно съеживается.

– Разумеется, съеживается. Вдумайся, Лучано, суфле больше никогда не поднимется – ты это видишь своими глазами. Стоило отвлечься, и ты бы вовсе не оценил его красоты, – покачал головой синьор Ферреро. – Самое глупое поверье, которое мне приходилось слышать, это то, что амарант не позволяет суфле опасть. Разве оно от этого станет лучше? – Он широким жестом показал на съеживающуюся массу. – Мимолетность. Вот в чем его прелесть.

Я всеми силами пытался понять его слова, но постижение их смысла могло бы занять целую жизнь.

Старший повар протянул мне ложку, но прежде чем я погрузил ее в суфле, сказал:

– Здесь и сейчас только мы и суфле. Время – это всегда теперь. Наша задача – наполнить собой мгновение. Ты в состоянии это сделать?

– Думаю, да.

– Хорошо. Тогда приступим к еде. – Он прорвал тонкую корочку и разложил суфле. Пододвинул мне тарелку и улыбнулся. – Ощути лаконичную простоту момента, Лучано.

Суфле было воздушным и сочным. Первая порция взорвалась во рту, и я отдался ощущению мягкого аромата и шелковистой массы на языке. Амарант действительно придал блюду пряный ореховый вкус. Обволакивая мой язык, он доставил мне наслаждение, и тревоги отступили. Старший повар был прав: если полностью погрузиться в переживаемый момент, ничто не способно помешать. Суфле захватило меня целиком.

Проглотив последний кусок, синьор Ферреро улыбнулся.

– Знаешь, Лучано, иногда мне приходит в голову, что разговоры об алхимии тоже породило это суфле.

– Из-за его золотистого цвета?

– Нет. Научившись жить настоящим, ты становишься богат, как только может быть богат человек. Надо пользоваться каждым мгновением.

– Даже плохим?

– В первую очередь. Они-то и демонстрируют нам, кто мы такие.

Пока я размышлял над полученным уроком, старший повар подошел к столу и внимательно посмотрел на свою книгу. Корешок был переломлен, некоторые страницы затерты до прозрачности, другие рассыпались, когда их переворачивали. Многие были выдраны, помяты, запятнаны, разорваны… Книгой явно постоянно пользовались – открывали, перелистывали, дополняли. Мне пришло в голову, что она сильно увеличилась в объеме, пройдя за столетия через руки бесчисленных хранителей.

Помыв посуду, я присоединился к наставнику за столом.