Текст книги "Книга нечестивых дел"

Автор книги: Элль Ньюмарк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Глава XIII
Книга Марко

Рассвет предрекал ясный прохладный день. Старший повар решил отправить меня на Риальто купить груш и горгонзолу. [31]31
  Итальянский полумягкий сыр со специфическим ароматом и прожилками голубой плесени.


[Закрыть]Я понял, что это кулинарный экзамен, и был готов. Я и до этого сопровождал его за покупками, и он показывал мне, как выбирать груши по запаху, цвету и на ощупь. Их следовало приобретать в момент наивысшей зрелости, без намека на зелень или помятость. Груши должны быть крепкими, но не твердыми, с приятным ароматом, готовые на стол в тот же день, но на следующий – уже перезрелые. А сыр следовало брать dolce, [32]32
  Сладкий, мягкий (ит.)


[Закрыть]а не piccante, [33]33
  Острый, пикантный (ит.)


[Закрыть]поскольку его собирались подать вместе с грушами на десерт. Зрелость горгонзолы не так мимолетна, как груш. Уже подернувшийся прожилками пряной плесени, он еще долго не портится. Хотя и у сыров с плесенью есть свой предел. Когда я жил на улице, то, копаясь в мусорных отбросах, нашел кусок горгонзолы с червячками, выглядывающими из крошащихся синеватых пещерок.

Старший повар Ферреро насыпал мне в ладонь медяшек, чтобы я купил две дюжины груш и два килограмма сыра. И тем самым продемонстрировал, что доверяет моей честности и способности поторговаться и правильно выбрать товар. Я опустил монетки в карман, схватил корзину для покупок и вприпрыжку бросился с кухни. У задней двери взял сладкого укропа для Доминго и побежал через двор. Мне не терпелось увидеть мою прекрасную Франческу.

Риальто всегда представлял собой огромный венецианский рынок – пульсирующее торговое сердце города. У причалов Большого канала было тесно от кораблей, на пристанях сновали грузчики. Мне нравилось наблюдать эту толчею, где продавали и покупали специи и золото, масло и изумруды, тигров и тиковое дерево, где пререкались, спорили и торговались на разных языках, а больше жестами – размахивая руками.

А какое там было разнообразие красок! Поскольку на Риальто приходили в основном иностранцы или неграмотные, вроде меня, хозяева лавок сообщали о себе яркими вывесками: гроздь темного винограда означала виноторговца, зеленые флаконы – аптекаря, позолоченный единорог – ювелира, выгравированная лошадиная голова – торговца упряжью… Рынок представлял собой ожившую иллюстрированную книгу.

Залавками ремесленников на Риальто простиралась бесконечная путаница узких проходов между прилавками торговцев едой. В мясном ряду скот забивали прямо на месте, и кровь высыхала на солнце между грудами облепленных радужными мухами потрохов. В этом углу мне правилось меньше всего и начинало слегка мутить от вида мычащего испуганного скота и мясников с испачканными кровью руками и одеждой. Иногда даже волосы у них слипались бурыми колтунами от запекшейся крови. Ух! Этого было почти довольно, чтобы у меня пропал вкус к мясу. Почти. Мой наставник превращал мясо в аппетитные творения, нисколько не напоминавшие обреченных на смерть животных.

Другие прилавки были приятнее. Ближе к пристани хозяйничали торговцы рыбой – верховодили за столами, заваленными черными мидиями и отливающей на льду серебром рыбой из Британии. В декабре с Альп привозили огромные, упакованные в солому глыбы льда, которые потом складывали под землей в толстенные ледяные колодцы, и лед легко сохранялся год, а то и дольше. Торговец рыбой, у которого работал Доминго, никогда не скупился на лед, поэтому его товар оставался свежим, привлекая богатейших венецианских покупателей, таких как старший повар дожа.

Доминго заметил меня и окликнул:

– Эй, Лучано, привет! – И, подтолкнув хозяина локтем, пояснил: – Это мой друг Лучано.

В тот день я слишком спешил и не стал задерживаться – бросил ему укроп и крикнул:

– Съешь с форелью.

На прилавке птичника гоготали гуси. Висели связками отсеченные цыплячьи ноги (незаменимые для супа), в плетеных клетках недовольно крякали утки. Проходя, я швырял им крошки черствого хлеба. Торговцам это нравилось: чем жирнее товар, тем больше прибыль.

Даже узкие каналы вокруг Риальто были забиты плавучими лавками: стояла баржа с наваленным грудами зеленым виноградом, лодка с апельсинами и лимонами и еще одна, накренившаяся под тяжестью дынь. Я бежал и упивался запахами и красками знакомого мира: пирамид кроваво-красных апельсинов из Греции, тонких стручков зеленой фасоли из Марокко, солнечно-спелых вишен из Прованса, гигантской белой капусты из Германии, черных мясистых фиников из Константинополя и блестящих фиолетовых баклажанов из Голландии. Я торопливо пробирался сквозь эту съедобную мешанину – мой бывший дом – и едва сдерживал себя, чтобы что-нибудь не стянуть, когда торговец поворачивался ко мне спиной. Мне больше не требовалось воровать еду, но от привычки бороться за жизнь избавиться нелегко.

Я миновал прилавок с грушами: их только что сорвали – плоды еще хранили солнечное тепло, листья были сочными, не увядшими. Я запомнил место, решив вернуться сюда, после того как повидаюсь с Франческой.

Известный торговец сыром стоял за прилавком перед бочкой, где в молоке буйволицы плавали перевязанные шары моцареллы, и зазывал прохожих:

– Подходите, синьоры. Только принюхайтесь, как прекрасно выдержан мой пармезан. Взгляните: овечий сыр только что из Испании! Попробуйте, тут же влюбитесь!

Но запах огромного круга горгонзолы заглушал все другие ароматы. Я вернусь за сыром, купив груши. Но сначала найду Франческу.

В такой же утренний час я часто видел ее там, где продавали оливки, и, решив срезать путь, свернул в темный прокопченный ряд переписчиков. Эти старики выполняли роль секретарей неграмотных и сидели в креслах с прямыми спинками, положив на их ручки свои письменные доски. Многие носили длинные бороды и курчавые бакенбарды. У одних на головах красовались сдвинутые на затылки ермолки, у других – прикрепленные ко лбам ремешками молитвенные коробочки; несколько человек покрыли плечи платками с бахромой, кто-то повесил на шею амулеты. Но мне все они казались на одно лицо. Переписчики были евреями. Не имеющие права обзаводиться собственностью, они становились купцами, ростовщиками или учеными. Переписчики считались самыми образованными людьми в Венеции.

Их инструменты покоились перед ними: бритва, чтобы чистить необработанный пергамент, пемза, чтобы доводить его до ума, длинная узкая линейка и кабаний клык для отделки законченного продукта. На каждой письменной доске стояли бычьи рога с чернилами разного цвета, куда они макали видавшие виды перья. И у каждого переписчика в ногах находилось корытце с раскаленными углями, чтобы сушить чернила. От жаровен в воздухе стоял густой смрад, и пока я петлял по этому маленькому оазису грамотности, у меня перехватило дыхание.

Живя на улице, я редко приближался к переписчикам. Меня заносила в их ряд лишь необходимость спрятаться или срезать путь. Здесь от дыма в воздухе першило в горле, а украсть было нечего, разве что золотой лист, который, если с ним обращаться осторожно, можно обменять на хлеб, но чаще всего он просто рассыпался в моем потном кулаке. Когда я приближался к концу ряда, ко мне бросился человек. Я узнал знакомую фигуру и повадку, а затем разглядел рыжие волосы Марко. Он что-то стянул и хотел спрятаться, как мы часто поступали с ним вместе. Мы узнали друг друга одновременно, и я машинально бросился за ним в заваленный мусором и кишащий крысами тупик.

Мы присели у груды отбросов. Марко, с трудом переводя дух, поднял на меня глаза и презрительно присвистнул:

– Ты все больше превращаешься в неженку. – Он вынул из-под грязной рубашки морковку и, не обращая на меня внимания, запихнул в рот. На его шее темнели разводы грязи, сальные волосы слиплись и торчали рыжевато-коричневыми перьями, на руке нагноилась свежая царапина. Глаза покраснели, из них сочилось что-то липкое. Глядя на него, я ощутил укол вины, стыдясь за свою чистую одежду.

В то утро, занятый мыслями о Франческе, я захватил всего один пучок укропа для Доминго, поскольку знал, что буду проходить мимо его прилавка. Не ожидал наткнуться на Марко. И теперь, откинувшись назад, предусмотрительно прикрыл ладонью тяжелый от доверенных мне медяков карман. У моего лица жужжала муха, но я не решился ее убить, опасаясь, что монеты звякнут и привлекут внимание Марко. Остатки еды – это хорошо, но деньги – куда лучше.

Марко доел морковь и, порывшись в куче мусора, спросил:

– Принес мне что-нибудь?

– Извини, сегодня ничего не было, вынесу вечером.

Он выудил из отбросов горбушку хлеба, счистил с нее грязь и плесень и впился зубами, но хлеб оказался слишком черствым.

– Черт! – Ломоть ударил в кирпичную стену, как будто в нее кинули камень. Марко повернулся ко мне и просветлел. – Знаешь, мне кажется, что вчера вечером я встретил Руфину. Девушка была подходящего возраста и с рыжими волосами, как у меня. Я заметил ее напротив публичного дома, где работала моя мать, но она была с матросом и они вошли внутрь, прежде чем я успел с ней заговорить. Сегодня вечером я собираюсь туда вернуться. – Он подтянул мешковатые штаны и скользнул оценивающим взглядом по моей корзине. – Ты почему ушел с кухни? Собрался на Риальто? Делать покупки для старшего повара? Деньги с тобой?

Я скептически хмыкнул и решил, что крупинка правды заставит Марко мне поверить.

– Деньги? Скажешь тоже! Разве я испанский король? Хочу прогуляться по ряду с оливками, посмотреть на Франческу.

– А для чего тогда корзина?

– Чтобы все решили, будто я пришел за покупками. Не могу же я просто так стоять и таращиться на нее.

– На монахиню! – покачал головой Марко. – Напрасно теряешь время.

– Что ты понимаешь! – Я вскочил на ноги и презрительно щелкнул по зубам большим пальцем. Тут же сообразил, что наделал, но было поздно – монеты звякнули в кармане.

Марко смерил меня взглядом.

– Так у тебя все-таки есть деньги!

– Старший повар велел мне купить груш. – Я отступил на шаг.

Он повел подбородком в сторону дворца дожей.

– Ты становишься таким же, как они.

– Марко, я не могу дать тебе эти деньги! – Черт! Мне больно было слышать собственные слова. Я каждый день трижды сытно питался, спал в теплой, сухой постели, а бедный Марко по-прежнему ничего не имел. Мне хотелось хотя бы немного загладить свою вину и предложить ему хоть что-то. Я присел на корточки, придвинулся к нему и прошептал: – Я правда не могу дать тебе эти деньги и сожалею, что не принес еды. Но я открою тебе тайну.

– Ее нельзя съесть, – помрачнел мой друг.

– Я кое-что узнал о книге.

Марко разочарованно махнул грязной рукой, но в его глазах мелькнул интерес.

– Ну рассказывай, как получить награду! По мне, эта книга ни на что другое не годится.

– Ценность книги намного выше обещанной за нее награды. Дож убивает людей ради того, чтобы ее найти. – Я выдержал эффектную паузу. – Ландуччи ее ищет.

– Ландуччи? Он что, тоже умирает от сифилиса?

– Формулы бессмертия не существует.

– Черт! А то я не знал! Зачем книга понадобилась Ландуччи?

Я никогда бы не стал повторять то, что доверил мне старший повар, да и история с Евангелиями не заинтересовала бы Марко, поэтому я произнес слова, которые он больше всего хотел услышать:

– Ты был прав, старший брат. Старина Рикарди сказал, что должен существовать способ делать золото. – Я поднялся, привалился к стене и, надеясь, что удалось принять умный вид, сложил на груди руки. Я понимал: ни Марко, ни мне ни за что не получить награды, но если я не мог насытить его желудок, то хотел хотя бы подпитать воображение.

Марко вскочил на ноги и, сжимая кулаки, принялся расхаживать по тупику, расшвыривая в стороны попадающийся под ноги мусор.

– Я так и знал! Золото – вот что правит миром! – Он посмотрел на меня, и я вздрогнул от взгляда его покрасневших глаз. – Мы должны ею завладеть!

– Книгой? Мы? – Я предвидел нечто в этом роде, но его слова были слишком абсурдны. – Марко, мы не умеем даже читать.

– Ты живешь во дворце и можешь узнать все, что знают его обитатели. Как только они обнаружат книгу, мы ее стянем. – Он потер руки. – Все очень просто.

Вот нелегкая!

– Марко, эти люди опасны. У Ландуччи есть «черные плащи», чтобы присматривать за книгой. Они готовы пытать и убивать всех и каждого. Ты собираешься украсть у них книгу?

– Стоит рискнуть. – Мой товарищ дрожал от возбуждения.

– Нет, не стоит. Я не могу утверждать наверняка, что книга раскрывает секрет алхимии. Старина Рикарди только сказал, что такое возможно. Поверь, это слишком опасно…

– Эгоист! – Марко вплотную придвинулся ко мне, и, ощутив прогорклый запах его тела, я невольно задержал дыхание. – Ты ничем не рискуешь, таская мне объедки. Но стоило дойти до серьезного дела, как ты понял, что можешь все потерять, и тут же струсил! Вспомни, сколько я рисковал, чтобы обучить тебя, помочь выжить.

– Знаю, но…

– Никаких «но». Ты один из нас, а не из них! – Марко снова указал подбородком на дворец. – Не дрейфь, Лучано. Пока ты находишься там, у нас есть шанс.

– Но старший повар…

– К черту твоего старшего повара! Он держит тебя в качестве раба.

– Нет.

– Глупец! Он никогда тебя не возвысит. С какой стати? Чему он тебя научил? Мыть тарелки и таскать дрова? Почему не дает другой работы? Что прячет в потайном шкафу, о котором ты мне рассказывал? Как изготовил тот волшебный соус? Странный тип этот твой старший повар. Люди, знаешь ли, всякое говорят. Может, он колдун?

– Перестань, Марко.

– Тогда к чему вся эта таинственность? Готов поспорить, его тайный шкаф может многое рассказать. Не сомневаюсь, там он хранит всякие волшебные зелья.

– Ты сумасшедший, Марко, – сказал я, но почувствовал, что он затронул меня за живое. Во-первых, я по-прежнему мыл посуду и таскал дрова. Мой единственный кулинарный урок ограничился тем, что старший повар научил меня резать лук. Я хорошо и честно выполнял свои обязанности, но он даже не заикался о моем повышении. Евангелия – это, конечно, интересно, но они не имели ко мне никакого отношения. Во-вторых, у моего благодетеля действительно был секретный шкаф, и он отказался объяснить, как делается дающий забвение соус. И в-третьих, и это самое печальное, о чем Марко даже не догадывался, старший повар мне солгал насчет любовного напитка. Слова Марко о зельях в шкафу напомнили мне, как синьора Ферреро разливала в спальне какую-то жидкость и при этом хихикала и подтрунивала над мужем; я вспомнил тяжелый, насыщенный запах. Что это было? Любовное зелье? Не потому ли синьор Ферреро держит дверцу запертой?

Сама собой возникла мысль: может, старший повар заговаривает мне зубы, распространяясь о чтении и тайных рукописях, чтобы не менять мое положение на кухне?

Марко хитро улыбнулся, показав почерневшие зубы, и снова плюхнулся на землю.

– Если хочешь, верь своим придумкам про старшего повара. – Он привалился к стене и завел ладони за голову. – Но если ты намерен вытащить ту монахиню из монастыря, тебе потребуется помощь. Люди судачат, будто в книге есть секрет любовного зелья. А мы с тобой прекрасно понимаем, что без него или гор золота она головы не повернет в твою сторону. Бьюсь об заклад, какой-нибудь богатый кардинал уже положил на нее глаз. – Марко знал, как поймать меня на крючок.

Он заметил в моих глазах неуверенность и продолжал натиск:

– Мы можем разбогатеть, Лучано. Франческа будет твоей. И мы все вместе отправимся в Новый Свет. Скажи на милость, неужели наше счастье повредит твоему старшему повару? Каким образом?

Марко видел, что мое смущение растет, и воспользовался этим:

– А так… она в монастыре, ты всего боишься…

– Кто сказал, что я боюсь?

– Ты сам. Не хочешь идти на риск. Даже ради Франчески и Нового Света. Ты меня разочаровал, Лучано. Никогда бы не подумал, что ты такой трус. – Марко ущипнул себя за покрытую струпьями руку.

Внезапно все загадки тайных Евангелий показались мне совершенно не важными. Какое отношение имеют ко мне интриги священников и политиков? И каким образом мое счастье может повредить старшему повару? Почему он молчит о моем повышении? И все же…

– Марко, нам надо крепко подумать. Прежде всего мы не умеем читать.

Марко изменил тон и заговорил вкрадчиво:

– Что с тобой, дурная твоя башка? Мы же сообразительные ребята! Можем научиться читать. Сумеем все, что задумаем.

Он был прав. Раньше нас ничто не останавливало. Может, я просто раскис? Да, я обещал старшему повару, что никогда его не предам, но любовное зелье никак не связано с тайными Евангелиями. И я почти не удивился собственным словам:

– Думаю, что смогу держать глаза открытыми.

– Так-то лучше, братишка. – Я прикрыл ладонью карман с деньгами, но он только рассмеялся. – Не беспокойся. С какой стати мне отнимать несколько медяшек у младшего брата, который может достать формулу изготовления золота? Иди исполняй поручение, как примерный раб. Чао, Лучано! – Марко махнул рукой и пошел прочь.

А я поплелся к выходу из тупика и, кусая нижнюю губу, пытался осмыслить происшедшее. Когда я оказался в ряду переписчиков, он уже затерялся в густом дыму.

Я потратил с ним слишком много времени и не мог себе позволить искать Франческу. Солнце стояло уже высоко, и я убедил себя, что моя возлюбленная, привыкшая делать покупки рано утром, давно вернулась в монастырь. Я представил, как она плетет кружева и ее тонкие пальцы ловко управляются с питью и иголками – счастливыми иголками. И, пробормотав длинное проклятие, повернул к прилавкам с фруктами и сыром.

Я выбирал груши очень тщательно – каждую осматривал, нюхал, слегка ощупывай. Брал только самые сочные и забраковал одну из-за маленького пятнышка, которое продавец пытался закрыть рукой. Похвалив себя за острый глаз, я решил, что мой выбор произведет на старшего повара впечатление. И это очень важно, поскольку я не раб и он после этого меня повысит.

Я торговался с продавцом сыра, а потом наблюдал, как тот отрезает большой кусок горгонзолы. Когда он взвешивал его, я стоял рядом с весами, не оставляя ему шансов обмануть. С сердитым видом он завернул сыр и опустил в мою корзину. Сыр был спелым, груши – великолепными, и несколько монет еще звенели в моем кармане.

Я должен был радоваться, но вместо этого понуро шел, обдумывая коварные слова Марко. Раб? Вот еще! Что он может знать? Я получу повышение, а если к тому же что-то узнаю об алхимии – прекрасно. Поделюсь с ним. Никаких проблем, если только не придется предать моего благодетеля. Не составит труда держать Марко подальше от синьора Ферреро – он не приближался к кухне, поскольку завидовал моей работе и не желал видеть меня там. Марко ждал, чтобы я сам к нему приходил. От него не будет никакого беспокойства. Но что это? Он там?

Марко стоял во дворе рядом с дверью на кухню – ошибиться было невозможно – и поджидал меня.

– Похоже на праздник. – Он загородил мне дорогу, потер свой впалый живот, и я услышал, с каким урчанием тот переваривал единственную морковку. – Или ты так питаешься каждый день?

– Прекрати. Вот возьми грушу.

– Всего одну? Ты же ешь по три каждый день.

– Хорошо. Возьми две.

Марко выбрал две самые лучшие с верха корзины.

– Ты не должен здесь находиться, – сказал я.

– Почему? Ты мой должник. Деньги остались?

У Марко был взгляд как у всех уличных мальчишек – смесь страха и поднимающегося откуда-то из глубины вызова. Я вспомнил чувство, сопровождавшее этот взгляд, и произнес:

– В моем кармане осталось несколько монет. Возьми и уходи. – Я почувствовал, как он достает деньги, и понял, что старший повар придет в ярость. Решит, что я абсолютно глуп, раз заплатил столько, сколько с меня запросили.

Марко зажал монеты в грязном кулаке.

– Я знал, Лучано, что на тебя можно положиться. Не такой уж ты размазня. Вместе мы добудем эту книгу.

– Марко…

– Я приду завтра.

Глава XIV
Книга подозрений

Я решил пробраться на кухню, как воришка, с заднего входа, хотя хотел не украсть, а, наоборот, избавиться от своей добычи. Быстро и без шума я сложил груши и сыр на боковом столике, надеясь, что успею отправиться за дровами до того, как мой благодетель заметит мое возвращение. Позже, когда он пересчитает фрукты, я бы состроил невинный вид, который мне так хорошо удается, и сказал, что оставил на столе две дюжины груш и несколько монет и совершенно не понимаю, куда они подевались. Может, даже смог бы набраться наглости и кивнуть на Джузеппе. Но стоило мне направиться к порогу, как я наткнулся на синьора Ферреро.

Он скептически наклонил голову и, указывая на груши, стал считать:

– Uno, Due, Tre, Quatro, Cinque… [34]34
  Одна, две, три, четыре, пять… (ит.)


[Закрыть]– И, досчитав до двадцати двух, повернулся ко мне: – Разве я не велел тебе купить две дюжины? Знаю, ты не умеешь читать, но я сам научил тебя считать.

– Остальные были нехорошие, маэстро. Помятые, некрасивые.

– На Риальто горы фруктов с разных концов света, а ты сумел найти всего двадцать две груши?

– Да, маэстро.

– М-м-м… Где мои деньги?

– Ничего не осталось.

– Понятно. Груши внезапно подорожали.

– Намного, – кивнул я.

Очень долго, мне показалось – целую вечность, старший повар с философским видом рассматривал меня, затем сказал:

– Лучано, у тебя там остались голодные друзья, так?

– Нет, то есть… – Меня прошиб пот. Я не мог ему лгать. Придется терпеть наказание. – Да, маэстро. У меня есть голодные друзья. Я отдал две груши и все оставшиеся деньги.

– Но они были не твоими, и ты не смел ими распоряжаться.

– Знаю. Я все компенсирую – завтра же украду две груши вместо тех, которые отдал.

– Ни в коем случае.

– Я не мог отказать. Видели бы вы его лицо. Вы когда-нибудь голодали?

– Да, голодал – правда, недолго, но помню. Ладно, будем считать, что груши подорожали и мы взяли последние. – Он потрепал меня по волосам, провел ладонью по родимому пятну. – У тебя доброе сердце, Лучано, и ты сказал правду. Это стоит дороже груш. А теперь иди за дровами.

– Что?

– Ты оглох?

– И это все? Мне ничего не будет?

– А чего ты хочешь? Орден за свою доброту? Приступай к работе.

Ошарашенный, я пошел прочь. Готовность синьора Ферреро прощать была недоступна моему недоверчивому уму уличного сопляка. В нашем мире таких людей, какой, называли дураками, но я знал, что он вовсе не глуп. Просто не мог оценить широту его души.

Зато своего друга Марко легко понимал. Он пришел бы в ярость, заподозрив обман. И его нисколько бы не тронуло, что я поступаю так из милосердия. С какой стати? Если кто и нуждается в милосердии, так именно он.

Я больше походил на Марко, чем на старшего повара, поэтому едкие слова моего товарища делали свое дело, пока я накладывал в корзину дрова и бормотал себе под нос: «Я не раб». Но тогда почему до сих пор чищу картошку и выношу мусор? К тому времени я уже три месяца работал на синьора Ферреро – обычный испытательный срок для ученика. Знал свои обязанности и хорошо их выполнял. Так отчего мой благодетель не заикается о повышении? И насчет таинственности Марко тоже был прав. Что он хранил в своем маленьком шкафчике, который постоянно держал запертым и скрывал за медными сковородами?

Уверения Марко, что меня не всегда оставят в рабском положении, разъедали душу, и с каждой новой порцией дров надежда на будущее таяла. Я разносил наколотые поленья к печам и аккуратно укладывал. Наконец механические движения успокоили мысли и я заметил на кухне какой-то необычный фон – бормотание, заполнявшее паузы между привычными звуками дневных трудов. Люди явно о чем-то шептались – я почуял отчетливый шорох расползавшихся слухов. Поэтому взял метлу и, заняв выгодную позицию, стал мести несуществующую пыль у ног Энрико, который делал вид, будто помогает Пеллегрино помешивать сладкую пшеничную кашу – густую, на миндальном молоке, с яичными желтками и шафраном. Ее подадут с кусочками оленины, замаринованной в пряном бургундском. Рядом стояла седая Тереза и слушала, притворяясь, будто чистит серебро. Энрико шептал:

– Не только посадили в тюрьму. Убили!

– Ты уверен?

– Еще бы. В том мешке корчился вовсе не кот.

– Сам видел?

– Эдуардо видел. Они вывезли из ворот большой мешок и поплыли с ним в море. – Энрико изогнул бровь. – А когда вернулись, никакого мешка с ними не было.

– «Черные плащи»? – едва слышно спросил Данте.

– Были бы «черные плащи», никто бы ничего не заметил. Я говорю о людях дожа.

– И ты не сомневаешься, что это был…

– Испанский алхимик. Все так думают. В последнее время его никто не видел и его ларек на замке.

– Должно быть, продал дожу какое-то снадобье, а оно не подействовало.

– Может, афродизиак?

– Скажешь тоже! Дожу? Даже испанский алхимик способен не на все. – Энрико придвинулся ближе к Пеллегрино. – Я слышал, это была жидкость для оживления мертвого, но она оказалась бессильна. Помнишь того крестьянина? – Он прикрыл веки.

Я не слышал, как подошел синьор Ферреро. Он схватил Энрико за руку и повернул к себе с такой силой, что повар выронил ложку, разбрызгав кашу по полу и запачкав обувь. Взгляд синьора Ферреро был необыкновенно суров.

– Если бы я хотел, чтобы на моей кухне сплетничали, то нанял бы подружек своей дочери.

Терезу как ветром сдуло. Пеллегрино подтер кашу, а Энрико поднял обе руки и, кланяясь, попятился к посыпанному мукой столу.

– Извините, маэстро.

Я тоже стал просить прощения, но синьор Ферреро меня оборвал:

– За работу.

В тот день я с радостью чистил картошку – обязанность, которую выполнял в уединении и тишине. Сел на треногий деревянный табурет, поставил слева корзину с серовато-бурыми корнеплодами, а справа – чистую пустую миску. Я снимал грубую кожуру, вырезал глазки, добирался до гладкой белой сердцевины и успокаивался. Когда первые темные очистки упали на пол у моих ног, я загадал, что это ключи, способные открыть мне некую истину, нагую, как картофелина без кожуры. Четыре полоски очистков для Евангелий, три для убийства, две для формул и зелий, одна для запертого шкафчика.

Гора очистков у ног росла, а в миске, словно скульптура, громоздились белые картофелины. Но сколько бы я ни переиначивал ключи, они упорно не хотели ничего открывать. Черт побери этого Марко! Будь проклят старший повар со своими секретами! Мое возмущение росло вместе с кучей грязных очистков, и я все с большим недоверием думал о своем благодетеле. Не морочил ли он мне голову, рассказывая о тайных рукописях? И что прятал в своем шкафу?

Старший повар с головой ушел в приготовление соуса к оленине и приказал его не беспокоить. Прошел мимо кладовой, которой пользовались все повара, и приблизился к своему шкафу. Снял медную сковороду, открыл дубовую дверь медным ключом. Поспешно, как в прошлый раз, что-то достал, опустил в карман и немедленно запер шкаф.

И в этот миг запертая дверца воплотила в себе все вопросы, накопившиеся у меня о синьоре Ферреро и моем будущем на его кухне. Я провел по картофелине ножом – раз, два, три – и из-под бурой кожуры появилось белое нутро. А ведь очистки, до того как я их срезал, прилегали друг к другу и скрывали таящуюся внутри суть. Пара движений ножом – и она предстанет перед взглядом. Но, черт возьми, я ничего не мог разглядеть.

Марко был прав: мы всегда добивались цели, – и в тот день я настроил свой ум на то, чтобы получить ответы на некоторые вопросы. Марко научил меня чистить карманы, красть с прилавков и куском проволоки отпирать замки. Когда мы проникли в лавку торговца флорентийской шерстью, намереваясь украсть одеяла, он объяснил: «Для этого не требуется глаз – легкое прикосновение и хороший слух». В ту зиму я впервые спал на улице в тепле. Я привык доверять Марко, но он утверждает, будто мой благодетель меня обманывает и даже является чародеем. Согласитесь – смешно. Да, его шкаф кажется подозрительным. Но представители черной магии хранят у себя засушенные змеиные глаза, вороновы когти, отсеченные у повешенных носы, крысиные внутренности вперемешку с шерстью и пуповины мертворожденных младенцев. Старший повар не стал бы держать такое сомнительное добро на своей сверкающей чистотой кухне. Разве не так?

Соус забвения, разумеется, вызывал подозрения, как и манера синьора Ферреро говорить о непонятных вещах, не имеющих никакого отношения к его профессии. И еще – щекотливый вопрос с любовным зельем. Что, если любовный напиток все это время хранился на кухне, прямо у меня под носом?

Будем рассуждать так: Бог помогает тем, кто действует. Пора брать дело в свои руки. Наведаюсь к шкафу старшего повара и узнаю, поддастся ли он моей проволоке.

Той же ночью я поднялся с соломенного матраса и с проволокой в руке, босиком прокрался вниз по лестнице для слуг. Бледный свет сочился в окна кухни, и от этого по стенам скользили тени. Я повернулся к шкафчику старшего повара с мыслью: «Брошу один-единственный взгляд».

Но неспокойные ночные тени нервировали меня, и я решил подготовиться к задуманному, заглянув сначала в кладовую, где повара хранили специи. Открыть ее не преступление: днем дверь никто не запирал. Я всего лишь познакомлюсь с тем, что на нашей кухне ежедневно может видеть любой. Более того, меня давно могли бы просветить, что стоит тут на полках. От этой мысли я испытал возмущение и почувствовал, что моему поступку есть достойное оправдание.

Я вставил проволоку в замок и, приложив ухо к двери, стал слушать тихие щелчки. Когда узкая тяжелая дверь открылась, на меня хлынула волна запахов. Сначала сладковатый аромат корицы и гвоздики с земляным привкусом тимьяна и орегано, затем сосновый дух розмарина и острый – базилика. Терпкая смесь оглушила меня, и я застыл, позволяя ей себя обволакивать. Поражала мысль, что многие из пряностей привезены из дальних концов света. Драгоценный товар, доставленный через пустыни, горы и океаны, попадал только на кухни самых богатых людей.

Мои глаза полезли на лоб при виде низкого, но настолько широкого сосуда с горошинами перца, что поднять его я сумел бы только обеими руками, – целое состояние богача. Горсточка перечных горошин стоила столько же, сколько платили в неделю обычному работнику, и я часто слышал выражение «дороже перца». Торговцы иногда наживались, продавая поддельные горошины перца, слепленные из глины и масла. Я снял деревянную крышку и запустил пальцы в сосуд, словно скупец, наслаждающийся своими сокровищами. Некоторые горошины оказались раздавленными, и от резкого запаха у меня защипало в носу. Никакой подделки из глины – здесь настоящая ценность.

Над сосудом с перцем я заметил серебряную коробку с изящно выгравированными изображениями птиц и цветов. Открыл своей проволокой ненадежный замок, и в тусклом свете блеснули дукаты и медь. В серебряной коробке хранилась наличная касса кухни на мелкие покупки. Если старшему повару требовалось приобрести что-нибудь крупное, сумму записывали на счет дожа. Но я часто видел, как мажордом небрежно бросал на стол синьора Ферреро кошелек. Старший повар пересыпал деньги в эту коробку, никогда не пересчитывая, и я даже не представлял, что монет так много. Когда он давал мне или Пеллегрино мелочь на покупки, то брал, что требовалось, и бросал обратно сдачу, не проверяя. Меня это поражало: такие деньги казались мне целым состоянием, а он считал их недостойной внимания ерундой.