Текст книги "Книга нечестивых дел"

Автор книги: Элль Ньюмарк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Элль Ньюмарк
«Книга нечестивых дел»

Посвящается учителям.

Если я проникаю взглядом глубже (чем другие),

то только потому, что стою на плечах гигантов.

Сэр Исаак Ньютон

Глава I
Книга нечестивых дел

Меня зовут Лучано, просто Лучано. Я венецианец, теперь уже старый и словно цепью прикованный к своим воспоминаниям, – стараюсь осознать все, что со мной случилось, звено за звеном возвращаясь в прошлое.

Есть некое дело, относительно которого я обещал хранить молчание, но с тех пор, как принес клятву, времена изменились. На протяжении всей своей жизни я наблюдал появление человека из темноты веков. Великие мыслители отворили наши умы, а великие художники открыли нам глаза и сердца. Некоторые называют это Ренессансом – Возрождением – и время сие найдет отражение в далеком будущем благодаря чудесному изобретению печатного станка. Не исключено, что отныне молчание – плохая услуга распространению знаний. Наверное, маятник качнулся в другую сторону и настало время заговорить. Начну не торопясь, и имеющие уши да услышат.

Интрига зародилась в дни моей юности, когда я служил в Венеции учеником старшего повара дожа. Я заподозрил, что творится что-то неладное, когда дож пригласил к себе во дворец неотесанного крестьянина. Как водится среди слуг, я по освященной веками традиции занял свой пост за слегка приоткрытой дверью, ведущей в столовую из служебных помещений дворца. Оттуда было удобно наблюдать за сидящими вокруг стола мужчинами: дожем, главой светлейшей Венецианской республики, изящным, усыпанным драгоценностями человеком, и его гостем – диким paesano [1]1
  Крестьянин ( ит.) – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть]с мозолистыми руками, грязью под ногтями и немытыми волосами, в знак почтения наспех смоченными водой и зачесанными назад.

Трапеза началась с прозрачного бульона из телячьей ноги, поданного в фарфоровых мисочках, настолько тонких, что, казалось, пламя свечей просвечивало сквозь них. Крестьянин застенчиво улыбнулся служанке и пробормотал:

– Спасибо, синьора. – Его грубый голос никак не вязался со смиренной манерой.

Женщина фыркнула на его глупость – что за нелепица благодарить служанку! – поклонилась дожу и вышла. А поравнявшись со мной на лестнице, пробормотала:

– Надеюсь, этот тупой contadino [2]2
  Крестьянин, деревенщина (ит.)


[Закрыть]порадуется даровому угощению. Дож задумал что-то нехорошее. – Она пожала плечами и отправилась на кухню за следующим блюдом.

Но, как оказалось, зря.

Крестьянин уставился в миску, словно какой-нибудь черкес на чайные листья. Я сам вышел из того же мира и легко мог понять его сомнения: дворец дожа не кухня с земляным полом – суп не заглатывают прямо из миски. Как же поступить?

Когда дож выбрал большую ложку из ряда изящных серебряных столовых приборов, он последовал его примеру. Убогий гость, подражая дожу, пытался бесшумно вкушать бульон с кончика ложки, но в гнилых зубах зияли дыры, и он с присвистом причмокивал. Покрытое щетиной лицо побагровело; наконец он сдался и положил ложку.

Дож сделал вид, что ничего не заметил. Правитель улыбнулся – при этом в глубине его рта блеснуло золото – и, щедро наполнив серебряный кубок «Вальполичеллой», красным вином с цветочным букетом и горьковато-сладким привкусом, из собственных виноградников, приглашающе кивнул.

– Прошу, синьор, – подал он кубок своему сотрапезнику поневоле.

Бедняга застенчиво улыбнулся и обхватил кубок широкими ладонями. Он старался пить медленно, беззвучно, и эта неловкая попытка вести себя по-благородному усилила воздействие вина. Непривычный к сложному букету, он осушил бокал залпом и громко причмокнул. Раскрасневшись от удовольствия, поставил пустую емкость на кружевную скатерть и повернулся поблагодарить господина, однако… Вот незадача!

Его лицо исказилось – улыбка превратилась в гримасу, лоб сморщился, словно имбирный корень. Он схватился за горло, задыхаясь, пытаясь втянуть воздух, а в глазах застыли недоумение и страх. Он свалился со своего расшитого стула и неуклюже ткнулся головой в турецкий ковер. Глаза остекленели, как у мертвеца.

Дож, хилый пожилой сифилитик, коснулся полотняной салфеткой уголков губ и поднял свою царственную особу с сиденья. Пытаясь удержаться на ногах, оперся испещренной старческими пятнами рукой на край стола, опустился рядом с трупом на колени и достал из складок одежды пузырек с янтарной жидкостью. Раскрыв мертвецу рот, он приложил пузырек к уже синеющим губам и осторожно влил эликсир.

Брезгливо бормоча, дож засунул палец в зловонный рот крестьянина и надавил на язык, чтобы жидкость проникла мертвому в глотку. Когда пузырек опустел, дож с видом человека, выполнившего небольшое, но неприятное дело, вытащил пахнущий лимоном платок, который всегда носил в рукаве, вытер ладони и, прижав платок к носу, глубоко вдохнул, явно довольный возможностью поставить наконец преграду исходившей от крестьянина вони.

Облаченный в тяжелую парчу, не отнимая платок от носа, дож вновь сел на стул, глядя на труп маленькими пытливыми глазками. Затем рассеянно поправил на голове замысловатую красную шапочку, и ее тупой конец поднялся вверх, напомнив указующий на Бога средний палец.

Глава II
Книга начал

Мертвый крестьянин был во дворец приглашен, а я, бездомный сирота, попал туда благодаря доброте своего наставника. Я всем обязан ему и остальным моим учителям. Без наставников человечество так и не вышло бы из темной, холодной, сырой пещеры; люди искали бы на себе вшей и ломали голову, как праотцу удалось развести легендарный огонь.

Я познакомился с маэстро в четырнадцать лет или пятнадцать, хотя откуда мне знать свой истинный возраст? Мне неизвестна дата моего рождения; впрочем, теперь это не имеет никакого значения. Убийство крестьянина произошло в 1498 году от Рождества Христова – том самом, когда старший повар дожа увидел, как я украл с лотка гранат на острове Риальто, и избавил меня от нищенской жизни на улице.

Я хорошо помню тот увесистый гранат на своей ладони – в жесткой красной кожуре, набитый рядами сладких рубиновых зерен. Когда я взял его из груды других, то сразу представил упоительный хруст кожуры, облачко терпкого аромата и вкус брызнувшего на губы, стекающего по подбородку сока. Ах этот библейский плод с остроконечной пуповинкой – избранник богов и пища мертвых! Я прижал гранат к груди и побежал.

Но старший повар, встав на моем пути, схватил меня за ухо.

– Так не годится, парень! – Он отобрал мой гранат – да-да, я уже думал о нем как о своем – и вернул продавцу. Я растерялся и в то же время разозлился. Но прежде чем успел что-либо предпринять, он сказал: – Я покормлю тебя на кухне во дворце. Но прежде ты должен помыться.

Вот это да! Поесть во дворце дожа! За такое дело я бы вымыл всех вшивых беспризорных, всех гнойных прокаженных, всех больных проституток на беднейших задворках Венеции.

– Слушаюсь, синьор, – пробормотал я.

– Andiamo. [3]3
  Пойдем (ит.)


[Закрыть]– Крепко схватив за ухо, он повел меня по Риальто.

Мы миновали пекаря, у которого я воровал хлеб, и тот удовлетворенно хмыкнул – наверняка решил, что меня наконец накажут. Прошли мимо торговца рыбой, где я совсем недавно стащил копченую форель, и он погрозил мне страшным острием здоровенного ножа. Пробрались сквозь толпу покупателей, и те косились на моего поводыря и кивали, словно хотели сказать: «Вот и отлично – один негодник попался!»

Такие же грязные и неопрятные типы, как я, подозрительно выглядывали из темных углов – если человека ведет по улице хорошо одетый господин, это для нищего либо очень хорошо, либо очень плохо. Меня может ждать бесплатная горячая еда, дарованная из милосердия, или жестокое наказание, уготованное для мальчишек, о которых ни единая душа не пожалеет. Я подмигивал своим друзьям, намекая на нежданное везение, но голод был гораздо сильнее уверенности в том, что меня покормят.

На заднем дворе дворца я разделся и вымылся грубым щелочным мылом в холодной воде. Пока я дрожал в деревянной ванне, повар обрил мне голову.

– Вшам не место на моей кухне, – сказал он.

– Как вам угодно, синьор. – Я не забыл, что он обещал мне еду.

Вспоминаю, какая меня охватила паника, когда я сидел голый и обритый в деревянной ванне и он тронул родимое пятно на моем лбу. Как-то слишком любовно провел по нему пальцем и дольше, чем нужно, задержал руку. Мне приходилось встречать мужчин, которым нравилась близость с мальчиками, и я не раз вырывался из их потных рук. И теперь резко откинул голову, испуганный, но готовый дать отпор. Я всмотрелся в его лицо, ища намек на хищность, которую научился распознавать на улице. Но ничего подобного не заметил – умные глаза спокойно смотрят на меня.

Повар убрал руку и деловито приказал:

– Скреби! За ушами и между пальцами ног. – Здесь же, во дворе, он сжег мою одежду и, затаптывая угли, приговаривал: – Фу, ну и грязь! – Затем дал мне чистые шерстяные панталоны и белую тунику из сурового полотна. Почувствовав на только что вымытом теле чистую одежду, я поежился от удовольствия, а он тем временем повел меня внутрь.

Пропитанная ароматом лавра и тимьяна дворцовая кухня располагала тремя очагами, достаточно большими, чтобы в каждый мог войти, не сгибаясь, взрослый мужчина. Повар приказал мне сесть на треногий деревянный табурет в углу и дал кусок желтого сыра и ломоть свежего хлеба с твердой корочкой. Давно мне не приходилось пробовать не объеденный крысами сыр без черных пятен плесени. Я сидел на табурете, склонившись бритой головой к еде, и быстро глотал. Марко постоянно меня учил: «Если тебя решили бесплатно покормить, ешь быстрее, пока не отобрали». Я набил полный рот, щеки раздулись, как дыни, я почти не мог жевать. Но пихал все больше и больше.

Повар тронул меня за плечо:

– Не торопись, парень. Всему свое время.

Проглотив все, что мне дали, я обвел глазами кухню – нельзя ли что-нибудь стащить перед уходом: лакомый кусок для моих друзей Марко и Доминго, ложку, которую можно продать за несколько медных монет, или луковицу, чтобы обменять на ломтик мяса. Но меня поразило, насколько на этой кухне все было слаженно. Дюжина одетых в безукоризненно белые куртки поваров работали с изяществом и удивительной точностью движений. Помещение гудело, как деловитый улей – чистое, хорошо проветренное и освещенное дневным светом, проникающим сквозь расположенные по обеим длинным стенам высокие окна. Проворные повара обступили разделочные столы, на которых высились груды овощей и в керамических плошках вымачивалось мясо в пряных рассолах.

Пекарь, которого, как я потом узнал, звали Энрико Сплетник, замешивал тесто с изюмом, и вокруг него клубами взлетала мука – ни дать ни взять, кулинар-чародей в волшебном облаке. Энрико трудился у горбатого кирпичного очага и в тот день доставал лопаткой на длинной ручке золотистые булки. От них исходил настолько сильный дурманящий аромат, что я чуть не застонал.

Разумеется, Джузеппе тоже был там, этот неприятный неприветливый пьяница с покатыми плечами. Он мел пол и презрительно фыркал в мою сторону. Я знал его по Риальто. Он был братом торговца рыбой, человека уважаемого за качество своего товара. Я не обратил на Джузеппе внимания, еще не сознавая, насколько сильно его возмущает мое присутствие на кухне.

Меня всецело занимала жаровня, где на вертелах медленно поворачивались ряды куропаток. Даже на сытый желудок от созерцания такого изобилия – подрумянивающегося, сдобренного специями и источающего жир мяса – у меня потекли слюнки. Соблазнительный вид дичи на вертелах и аромат выпекаемого хлеба сопровождался стуком разрубающих овощи ножей, бульканьем в горшках и шипением на сковородах. Все это вызывало почти эротические ощущения.

В другом очаге над огнем висел котел, и над ним курились струйки пара. Я заинтересовался, какой кулинарный шедевр в нем варится. Представил густой суп из белой фасоли, аппетитное кроличье рагу или опущенные в булькающий куриный бульон свежие овощи – кушанья, о которых я слышал, но ни разу не пробовал.

В дальнем конце кухни находилась лестница, ведущая в людскую, где мне предстояло спать, хотя в тот момент, сидя на стуле и лихорадочно поглощая хлеб с сыром, я не мог себе представить ничего подобного. Я решил, что старший повар – хороший человек, время от времени кормит уличных сирот, но вскоре прогонит меня на все четыре стороны.

Слизывая остатки сыра с зубов, я заметил у задней двери каменный резервуар. Прежде чем обрести положение на этой кухне, я перетаскал в него сотни бадеек с водой. Соседняя дверь вела во двор, где я мылся, и далее – в хищный, голодный город. Меня поразило, что мир изобилия кухни и мой мир разделяла всего лишь обычная створка.

По другую сторону водосборника находилась еще одна дверь – в тот день закрытая. За ней был пользующийся дурной славой огород старшего повара – коллекция диковинных растений, повергавшая в трепет поваров, благодаря которой маэстро слыл чудаком.

Скромный стол старшего повара был обращен ко всему пространству кухни, и оттуда он мог окинуть единым взором все свои владения. В последующие дни я наблюдал, как за этим столом он изобретает меню и планирует званые обеды. Артист в своем деле, он слыл знатоком и оригиналом и редко обращался за рецептами к многочисленным книгам на полках за своей спиной. От долгого неупотребления тома покрылись пылью, но он, страж познаний, продолжал ревностно их собирать. В тот день он стоял неподалеку от стола и, подбоченившись, здоровался со служанками и поденщицами, входящими и выходящими через двери черного хода.

– Buon giorno, [4]4
  Добрый день (ит.)


[Закрыть]Белинда, – бросил он, и ему улыбнулась растрепанная девушка с ведром мыльной воды. – Come stai, [5]5
  Как дела? (ит.)


[Закрыть]Тереза? – Седая, с дряблым лицом горничная пожала плечами и, шаркая туфлями, прошла мимо.

Парад женщин в форменной одежде со швабрами и подносами прервало сказочное появление мажордома. Он вплыл на кухню, странно запрокинув голову и выпятив выдающийся подбородок. Одной изнеженной рукой он придерживал пышное атласное одеяние, другой – поигрывал шелковым веером с вычурными цветами. На ногах у него были расшитые бусинами туфли с загнутыми носками. Ох уж эти злополучные туфли!

Я был ошеломлен театральным зрелищем, зато привыкшие к нему повара не обратили никакого внимания. Лишь один из них, Данте, прервал свое занятие – он в это время солил баклажаны – и изобразил улыбку, впрочем, не совсем искреннюю. Вскоре я узнал, что мажордом появлялся на кухне каждый день и его великолепие больше ни на кого здесь не действовало. В тот раз на нем был яркий синий камзол, расшитый оранжево-розовыми и золотыми нитями. Когда он проходил мимо, меня окутало облако аромата сирени. Мажордом бросил старшему повару какой-то вопрос: что-то насчет соуса или супа, точнее не могу припомнить – настолько был потрясен его видом. Затем поджал губы, помахивая веером, выслушал ответ и прощебетал:

– На твое усмотрение. – Величественно, даже с некоторым оттенком негодования, словно укоряя нас за обыденность, удалился.

После его ухода старший повар обратил внимание на меня. Я в это время собирал с рубашки последние крошки и очень хотел превратиться в невидимку, чтобы задержаться в этих райских кущах. Но старший повар, заметив, что я все доел, принес мне коричневую, округлой формы штуковину, которую назвал картошкой. До этого я ни разу не видел этот экзотический овощ из Нового Света, но он мне сразу понравился своей увесистостью и земляным запахом. Повар дал мне орудие и объяснил, что это нож для чистки кожуры, показал, как им пользоваться, и велел приступать к работе.

И я начал. Чистил, подметал, вывозил мусор, приносил воду (огромные количества воды), складывал дрова, разжигал печи, отмывал тяжелые горшки – и все это за еду и соломенный матрас в людской. Потребовалось несколько дней, чтобы я осознал, что старший повар, его звали Амато Ферреро, взял меня к себе в ученики.

Раздосадованный подметальщик Джузеппе прежде меня понял, насколько мне повезло. В качестве ученика повара я сразу занял положение выше, чем он, и жалкий пьяница не мог этого стерпеть. Каждый раз, проходя мимо, он шептал:

– Ублюдок, – и, охраняясь от дурного глаза, направлял на меня растопыренные указательный палец и мизинец. Грозил из-за спины старшего повара метлой, раскатывал почти сложенную мною поленницу, бросал очистки на мытые блюда и снова вносил на кухню мусор, чтобы все решили, что я ленив.

Но я не обращал на него внимания. Впервые с детства я ел три раза в день и спал под крышей. Мне предстояло стать поваром, но я бы не возражал, если бы мой наставник оказался сапожником или рыбаком. Он кормил меня и обучал ремеслу; ничего подобного я от жизни не ожидал. И покоренный подобной роскошью, боясь кого-нибудь обидеть, я не решался ни жаловаться на Джузеппе, ни интересоваться мотивами своего учителя. Выполнял его указания, ел дарованную еду и считал, что мне несказанно повезло.

Но в то же время я скучал по Марко и старался подавить в себе чувство вины за свалившуюся на меня необъяснимую удачу, которая его обошла стороной. Сначала я надеялся, что на кухне найдется работа для нас обоих, но вскоре понял: мне отдали единственное свободное место. Я старался откупиться, при каждой возможности воруя для него еду. Рано утром, до прихода поваров, я собирал всякие остатки, которых не должны были хватиться, заворачивал в промасленную тряпку и прятал за резервуар с водой до позднего вечера, когда мне надлежало выносить мусор. Голодный Марко с нетерпением поджидал меня по другую сторону забора. А если его там не было, я оставлял сверток рядом с мусорной бадьей. К утру тот каждый раз исчезал.

Еще я скармливал обрезки своему преданному коту Бернардо, который разжирел и стал лосниться с той поры, как я подобрал его умирающим от голода котенком. Марко принес его, когда я проработал на кухне всего неделю, и заявил:

– Вот твой приставучий кот. Ты же не ждешь, что я стану его кормить?

Хотя Бернардо часто таинственным образом исчезал, как это делают коты, он всегда возвращался, чтобы подкрепиться на заднем дворе и завалиться спать у меня под боком в людской. Старший повар Ферреро терпел его ради меня.

В те первые дни я льстил себя мыслью, что Ферреро выбрал меня за мою исключительность, разглядев признаки проницательного ума и оценив ловкость быстрых пальцев вора-карманника. Но теперь, спустя много лет, я не сомневаюсь, что выбор, главным образом, определила его вера в способности человека бороться с бедствиями, а также желание обзавестись сыном и наследником – в особенности наследником.

И время он тоже выбрал не случайно. В те дни, словно освежающий бриз с востока, Венецию будоражил слух. Все, от слуг до аристократов, шептались о некоей византийской книге, в которой будто бы содержались мысли древних колдунов. Считалось, что эта книга утеряна в веках, но она обнаружилась запрятанной где-то в Венеции. Впоследствии я осознал, что именно этот слух побудил старшего повара взять ученика.

В плену слуха оказались буквально все. Я вспоминаю один разговор, подслушанный в дни моего ученичества. Он вызвал во мне буйство фантазий, предметом которых в том числе являлась моя обожаемая прекрасная Франческа. Энрико и повар по овощам Данте встретились у кирпичного очага, склонили друг к другу головы и сложили на груди руки. Энрико что-то шептал, и его слова, казалось, захватили собеседника. «Тереза», – долетел до меня голос Данте, другого дворцового кладезя всех новостей.

Меня всегда интересовало происходящее вокруг, и я, чтобы не пропустить их слов, принялся складывать неподалеку дрова. Выживая на улице благодаря своему уму, я пришел к выводу, что подслушивать – такой же естественный и необходимый процесс, как дыхание.

– Не исключено, что в книге имеется формула превращения свинца в золото, – предположил Энрико.

– Чушь! – слегка разочарованно ответил Данте. – Алхимия не более чем миф. Подумай: желающие завладеть книгой уже богаты. Нет, в ней, должно быть, даны указания, как управлять людьми, покорять их умы и сердца.

– Покорять сердца? Ты имеешь в виду любовное зелье? Ерунда! Какой в нем прок?

Данте назидательно поднял палец.

– Любой мужчина выложит женщине секреты, если та сумеет разжечь в нем желание, – глубокомысленно кивнул он. – Не может быть лучшей шпионки, чем искусительница. Влюбленный перед такой не устоит.

Энрико обдумал его слова.

– Согласен. Ослепленный любовью всегда уязвим. Но в книге должно быть нечто большее, чем рецепт приворотного зелья. Иначе с какой стати ее хочет заполучить старый дож? Может, в ней содержится формула продления жизни?

– Навечно?

– Как знать.

Боже! Мысль угостить Франческу приворотным зельем поразила и совершенно захватила меня. Я решил, что из всех тайн мифической книги приворотное зелье – самая ценная.

Все верили, что в книге найдется именно то, что им больше всего необходимо. Моей единственной мечтой была Франческа, но другие люди стремились к иным целям. Как добиться любви, разбогатеть, обрести бессмертие – эти страстные желания повергали людей в сумбур неверия и в итоге доводили до беды.

Хитросплетение тайн началось с убийства крестьянина, о чем я, не колеблясь, доложил своему наставнику. Старший повар знал, что я подсматриваю за дожем, и одобрял это. Он считал, что мне полезно наблюдать за благородным человеком и перенимать пристойные манеры, особенно за столом.

– Скажите, как человек ест, и я скажу вам, кто он таков, – постоянно повторял синьор Ферреро.

Приготовление еды помогало ему выявлять таинства жизни. Я так и вижу, как он взбивает в зажатой в сгибе локтя медной чашке белок и мурлычет в такт ритмичным движениям, пока тягучая жидкость не превращается в снежную шапку.

– Видишь? – взмахивает он мутовкой, словно волшебной палочкой. – Магия, да и только! – А затем тычет мутовкой в меня. – Помни, Лучано: звери едят, а люди совершают трапезу. – И, разравнивая сладкую меренгу на пергаменте, приговаривает: – Вот почему мы называем утонченного человека человеком со вкусом.

Благодаря наставничеству Ферреро я начал понимать пользу утонченности. Кроме всего прочего, она позволяла мужчине привлекать к себе определенный тип женщин, таких, как благовоспитанная жена старшего повара Роза. Я интересовался женщинами, но не был еще ни с одной, поскольку уличные девчонки за самое малое проявление благосклонности требовали денег. Марко этот вопрос занимал не меньше, но он притворялся, будто женщины ему безразличны. Он был на них в обиде, поскольку мать бросила его, оставив себе сестру-двойняшку.

– Ох уж эти женщины! – повторял он. – Зло, которое приходится терпеть.

Я не считал женщин злом, но думал, что они недосягаемы. Моя обожаемая Франческа жила в монастыре. И хотя в затворничестве дотянуться до нее было невозможно, надежда меня не покидала. Франческа оказалась в монастыре по воле определенных обстоятельств, но по дерзкому любопытному взгляду, когда она оказывалась на Риальто, и выбивавшимися из-под чепца новообращенной прядями светлых волос я понимал, что она не принимает свое послушничество всерьез. И вскоре обнаружил, что под обличьем монахини таится сочная, словно слива, и непокорная, как грех, женщина. Мой юношеский оптимизм позволял мне надеяться, что она оставит монастырь и, если я сумею обеспечить ей жизнь благородной дамы, выйдет за меня замуж.

Но мое превращение из уличного сорванца в будущего мужа требовало времени. Во мне крепко укоренились повадки беспризорника, проявляясь в крадущейся походке, грубой речи, настороженном взгляде. Страстно желая стать достойным Франчески, я тайно наблюдал за жизнью во дворце и откладывал в памяти свои наблюдения. А когда раз в неделю получал на полдня выходной, потешал Марко и Доминго, изображая ужимки высокородных особ.

Касался уголков губ воображаемой салфеткой и прохаживался по мосткам, разведя плечи и выпятив подбородок. Напыщенно кланялся Доминго и говорил:

– С вашего позволения, милорд.

Затем шлепал Марко по спине и требовал:

– Ну-ка, парень, подай сюда живо мою гондолу!

Им это казалось игрой. А я репетировал будущую жизнь благородного господина.

Но прежде всего мне надлежало угождать синьору Ферреро в качестве его ученика. Увидев, как дож льет янтарную жидкость в глотку мертвецу, я пустился через две ступени по служебной лестнице, торопясь рассказать наставнику о том, что совершилось убийство. К моему удивлению, он не разохался, не схватился за грудь и даже не выпучил от удивления глаза. Сел за обильно посыпанный мукой стол и, не замечая, куда ставит руки, вдавил локти в ком теста.

– Ты уверен, Лучано? Этот человек в самом деле умер?

– Да, маэстро.

– Иногда за смерть принимают иные состояния.

– Маэстро, его отравили. Я видел своими глазами. Мертвее не бывает.

– О Dio! [6]6
  О Боже! (ит.)


[Закрыть]– Старший повар схватился руками за голову. – Началось!