Текст книги "Надежда (СИ)"

Автор книги: Елизавета Абаринова-Кожухова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)

– Будто бы он съел нашего царя-батюшку, одни косточки оставил! – выпалила Маша и сама испугалась собственных слов. Хотя слова-то были не ее собственные, а услышанные от других.

– Маша, а ты, случаем, на солнце не перегрелась? – сочувственно переспросила Евдокия Даниловна. – Может, тебе чаю с шиповником попить?

Однако князь воспринял Машино сообщение куда серьезнее: он-то доподлинно знал о случаях людоедства, в том числе о последнем и самом нашумевшем – съедении княгини Минаиды Ильиничны.

Глаза князя сверкнули – в этот миг он был похож на пружину, выпрыгнувшую на свободу после долгого принудительного нахождения в тесно сжатом состоянии:

– Но ежели это правда… Нет-нет, конечно, я не верю, более того, я искренне желаю нашему любимому царю Путяте долгих лет жизни и славных свершений на благо Отечества. Но если ЭТО правда… Тогда… ТОГДА Я… Тогда мне светит царство!!!

И Маша, и Евдокия Даниловна взирали на князя с немалым беспокойством – уж не повредился ли он в рассудке? Но князь на них даже не смотрел – он уже, сам того не замечая, лихорадочно бегал по гостиной, размахивая руками:

– А что? Здесь главное – кто первый успеет. А таким случаем грех не воспользоваться!

– Князь, прикажете принести дождливую одежду? – слегка невпопад спросила Маша.

– Какую, к бесам, одежду! – вспылил князь. – Скажи лучше, чтобы лошадей закладывали, я еду в царский терем. И коли не вернусь оттудова новым царем-батюшкой, то мое место на помойке! – Немного успокоившись и даже замедлив бег по гостиной, он добавил уже тише: – Мне и Херклафф того же напророчил – мол, царем будешь!

– Что, так и сказал – царем? – недоверчиво переспросила Маша.

– Ну, не впрямую, конечно, однако намекнул, – нехотя уточнил князь.

– Если ты ввяжешься в заварушку, то тогда уж точно окажешься на помойке, – неожиданно вмешалась княгиня. – Решать, конечно, тебе, но мой совет – надо скорее сваливать, пока все тихо.

Князь посмотрел на супругу со смешанным чувством легкого испуга, гнева и, пожалуй, уважения. В прежние времена Евдокия Даниловна никогда не вникала в мужние дела, а если бы подобное каким-то чудом произошло, то князь просто прикрикнул бы на нее: «Не суди о том, глупая баба, в чем ни беса не смыслишь!».

Но на сей раз, подумав, князь неожиданно согласился:

– Что ж, Евдокия, а ведь ты, пожалуй, права. Съели царя-батюшку или не съели, а оставаться тут нам не след. Маша, да ты что, заснула – тащи скорее одежду для дождя!

* * *

Увидев Чаликову в приемной царского терема, Василий не на шутку перепугался и сразу же кинулся туда, хотя и не очень представлял себе, как он будет выручать Надежду, если с нею что-то случится.

Чуть позже, еще раз попросив кристалл показать Надю, Дубов увидал ее на улице в обществе Чумички. Это обстоятельство немного его успокоило, и Василий решительно направился в ту часть города, где, по его мнению, теперь находились Чумичка и Надя. Чутьем сыщика Дубов понимал, что с Надеждой произошло нечто непредвиденное, иначе она не оказалась бы в царском тереме – это было то же самое, если бы Чаликова сама, по доброй воле, отправилась к волку в пасть.

То и дело сверяясь с кристаллом, Василий быстро продвигался по улицам, пока, в конце концов, не столкнулся с друзьями чуть ли не нос к носу.

– Наденька! Чумичка! – презрев конспирацию, кинулся Дубов им навстречу. Но Наденька при виде незнакомца чуть не шарахнулась в сторону.

– Да Василий это, Василий, просто рожа другая, – успокоил ее Чумичка.

– А коли ежели точнее – Савватей Пахомыч, – дополнительно представился Дубов. – Надя, зачем вы пошли туда?.. – И Василий указал куда-то в сторону, явно имея в виду царский терем. Вместо ответа Надя приоткрыла сумку и дала Василию туда заглянуть. Продолговатый предмет, иначе говоря, кинжал Анны Сергеевны, лежал на месте.

Дубов все понял:

– Наденька, вы с ума сошли!

– Похоже, что так, – совершенно спокойно согласилась Чаликова. – Спасибо Чумичке, иначе не знаю, что теперь было бы…

– Но зачем, зачем?.. – все никак не мог успокоиться Василий. – И чего бы вы этим добились?

– Скоро узнаете, – проворчал Чумичка. Надежда и Василий недоуменно глянули на него, но переспрашивать не стали.

– Васенька, я должна обо многом вам рассказать, – заговорила Надя, но Чумичка перебил:

– Потом расскажешь. А теперь идемте ко мне. В городе вам незачем болтаться.

Это они и сами прекрасно понимали. К тому же несколько царь-городцев, весьма бедно одетых, скучковавшиеся на обочине шагах в тридцати от наших путешественников, проявляли к ним явно не самые добрые чувства.

– Эй вы, чужеземцы поганые! – дерзко выкрикнул один из них. – Чего зыритесь? Убирайтесь подобру-поздорову!

И вся ватага издевательски заулюлюкала.

Надя уже было двинулась в сторону обидчиков, но спутники ее удержали.

– Да вам что, жить надоело? – зашипел Василий ей прямо в ухо.

– Бей чужеземцев, – понеслось им в спину, – спасай Царь-Городщину!!!

И, как довесок, прямо над головами просвистел с силой пущенный камешек.

Уже не думая о том, как сохранить достоинство, путники резко прибавили шагу и чуть не бегом завернули за ближайший угол.

– Откуда они узнали, что мы чужеземцы? – отдышавшись, проговорила Надежда. – Мы же и одеты, как они, и говорим вроде бы так же. Ну, почти так же.

Василия беспокоило другое – отчего вдруг возникла такая агрессивность в самых обычных, в сущности, людях? Доселе ничего подобного он в Царь-Городе не наблюдал.

Улица, на которой они оказались, была одной из главных торговых улиц Кислоярской столицы. Обычно в разгар дня здесь работали все лавки и толпился самый разношерстный люд, но теперь почти никого не было, а торговцы стремительно убирали товар и закрывали лавочки.

– Скажите, почтеннейший, что случилось? – вежливо обратилась Надежда к торговцу хлебом и баранками, который запирал огромный замок на дверях своей лавчонки.

Торговец зачем-то оглянулся, а затем, понизив голос, нехотя ответил:

– Говорят, нашего Государя, того… Ну, вы понимаете.

– Не очень, – честно призналась Надя.

– Съели, что ли? – как бы в шутку подсказал Чумичка.

– Вот именно, – шепотом ответил хлеботорговец, в душе радуясь, что страшное слово вместо него произнес кто-то другой.

– Кто вам такое сказал? – удивленно спросил Дубов.

– Все говорят. – Торговец повернул ключ и, подергав замок, поспешил прочь.

Надя с сомнением поглядела на Чумичку:

– С чего ты взял, что царя съели?

– Идемте скорее, – не ответив на вопрос, пробурчал колдун. – Сами видите, что кругом творится.

 
– «Как злы-то люди были встарь,
Придворным-то какой позор!
Был съеден незабвенный царь
Навуходоносор!» —
 

не удержалась Чаликова процитировать строчки из песни Беранже в переводе В.С. Курочкина.

До Чумичкиного дома они добрались без приключений, но у Надежды все время было такое ощущение, будто сгущаются тучи и надвигается гроза, даже буря. И это несмотря на то, что погода стояла почти безоблачная, а с неба светило яркое солнце.

Василий отметил, что «приличной» публики на улицах становилось все меньше, зато двери и даже ставни на многих домах были наглухо закрыты, а немногочисленные прохожие явно стремились поскорее оказаться дома или хоть в каком-то укрытии. Зато чуть не на каждом углу зловеще торчали группы «лихих молодцев», среди которых попадались и девицы не менее лихого вида, готовые в любой миг затеять какие угодно беспорядки.

Сопоставляя факты, Чаликова легко могла убедиться, что слухи о съедении царя соответствуют действительности по меньшей мере с девяностопроцентной вероятностью. Казалось бы, произошло то, к чему Надя стремилась, но отчего-то ее это совсем не радовало.

* * *

Рыжий ходил взад-вперед по приемной царского терема, будто хищник по клетке.

– Ну, что нового? – резко остановился он, заметив, что в приемную вошел чернобородый дьяк.

Вид у дьяка был столь же безрадостный, как у новоназначенного градоначальника:

– Ничего хорошего. Народу перед теремом человек сто с лишком, а половина охраны сбежала.

– Ну а что бояре, что главы приказов?

– Только что вернулся нарочный, – уныло ответил дьяк. – Всех объехал, и в приказах побывал, и на дому – ни одного не застал.

– Будто крысы с корабля… – вполголоса проговорил Рыжий. – А вы-то чего ждете? Я бы на вашем месте давно бы уже отсюда слинял, пока не поздно.

– А вы? – отрывисто переспросил дьяк.

– А я останусь.

– Ну и я останусь.

Рыжий вновь стал мерить приемную шагами, потом резко встал, как вкопанный.

– Скажите, вино у вас тут есть?

– Есть, как не быть, – чуть удивился чернобородый. – И вино есть, и наливка, и пенник. Чего предпочтете?

– На ваш вкус, – Рыжий присел за «секретарский» стол и принялся бездумно перебирать указы, ходатайства и верительные грамоты.

Дьяк скрылся в глубинах терема и очень скоро вернулся, неся поднос с кувшином, чаркой и солеными огурцами на тарелке. Расставив все это на столе, он налил пол-чарки:

– Вишневая наливка сгодится?

– Сгодится, сгодится, – вздохнул Рыжий. – А сами-то?

– Нет-нет, я не употребляю, – стал отнекиваться дьяк.

– Вы хотите, чтобы я один пил, будто горький пьяница? – с горечью усмехнулся Рыжий.

Вместо ответа дьяк сбегал за второй чаркой и налил себе – чуть-чуть, на донышке.

– Ну, поехали, – провозгласил Рыжий. – Уважаемый… Кстати, сколько с вами знаком – и даже имени вашего не знаю. А наливка хороша-а! Вот Наденька Чаликова зовет вас очень уважительно – дворецкий Бэрримор.

– Звучит внушительно, – дьяк пригубил наливки и закусил огурчиком. – А что это, простите, означает?

– Это такой англицкий джентльмен, – ухмыльнулся Рыжий, – который то и дело приговаривал: «Овсянка, сэр!».

– А меня, кстати говоря, весьма похоже зовут, – откликнулся дьяк. – Борис Мартьяныч.

– Звучное имя, – одобрил Рыжий и щедро наполнил обе чарки почти до краев. – А главное, редкое.

– Ну а вас-то как по-настоящему звать? – полюбопытствовал Борис Мартьяныч. – Рыжий – это ведь не имя и не родовое прозвание?

– Рыжий – это и имя, и прозвание, и состояние души, – снова помрачнел Рыжий. – А имени у меня нет и не было. А коли и было, так давно быльем поросло.

И Рыжий, будто заправский выпивоха, ухарски опрокинул в себя содержимое чарки. Дьяк Борис Мартьяныч, придерживая бороду, осторожно выпил до половины.

Тут в приемную, топоча сапогами, ввалился царский стрелец в красном кафтане. Увидав «пьянку на рабочем месте», совершенно невозможную при Путяте, он хотел было выйти прочь, но Рыжий остановил его.

– Ну, что там на улице?

– Народ прибывает, – бодро доложил стрелец. – Царя-батюшку хотят лицезреть.

– Хотеть не вредно, – уже слегка заплетающимся языком ответил Рыжий. И оборотился к дьяку: – Ну что, дружище Борис Мартьяныч, покажем народу царя-батюшку? Хотя не много-то чего полицезреть осталось – одни косточки, да и те обглоданные!

Дьяк испуганно перекрестился:

– О Господи, ну что вы такое говорите!

– Правду говорю, только правду и ничего, кроме правды! – ответил Рыжий, словно припечатал. И строго глянул на стрельца, который с испуганным видом переминался с ноги на ногу: – У тебя что-то еще?

– Да. Вы, господин Рыжий, спосылали вашего возницу за князем Длинноруким. И вот он вернулся…

– И, конечно, без князя Длиннорукого? – не то спросил, не то констатировал Рыжий.

– В градоправлении его не было, а дома сказали, что князь вместе с супругой уже отбыл в Ливонию исполнять должность посла, – сообщил стрелец. – Но сосед оказался дома, и его-то ваш возница уговорил приехать сюда. Прикажете ввести?

Рыжий только рукой махнул и подлил себе еще немного наливки.

– Что за сосед? – удивленно переспросил дьяк, взором проводив охранника.

– Сейчас узнаем, – рассеянно бросил Рыжий. И заговорил как бы о чем-то совсем другом: – Да, Борис Мартьяныч, хорошо же он жил, Государь наш, что едва беда пришла, так никого рядом нет. А кто был, так и те прочь бегут, словно от чумы. Только мы с вами одни здесь дурака валяем! Вот скажите, где этот, как его, ну, тот парень, что за столом сидел и посетителей отшивал?

– Сказал, что в Тайный приказ отправился, за сыскарями, – пробурчал Борис Мартьяныч. – И ни его, ни сыскарей… О Господи! – вырвалось у дьяка. – Что ж теперь будет? И что делать?

– Дельный вопрос, – хмыкнул Рыжий. – Им уже задавались большие умы – Николай Гаврилыч Чернышевский и Владимир Ильич Ульянов-Ленин. Вы, почтеннейший Борис Мартьяныч – третий… Что делать? Можно было бы хотя бы созвать Боярскую Думу – да где они, эти бояре? Ау! Разбежались, как тараканы из-под веника. Был бы жив князь Борислав Епифанович, какой-никакой, а все из царского роду – а и того сгубили. Да еще и супругу съели, причем по наводке нашего милейшего Путяты!

– Да что вы такое несете! – не выдержал дьяк. – С чего вы взяли?..

Рыжий поглядел прямо в глаза Борису Мартьянычу:

– А вы об этом, конечно же, не знали? И не догадывались? И не спрашивали себя, что общего может быть у Государя с этим прощелыгой Херклаффом?

– Спрашивал, – каким-то упавшим голосом промолвил дьяк и решительно допил оставшееся в чарке. – Еще как спрашивал! Да не мое это свинячье дело – судить, с кем наш царь дела водит. Мое дело служить ему верой и правдой!

И дьяк, отодвинув блюдо с закуской, поставил локти на стол и закрыл лицо ладонями.

Тут в приемную вернулся стрелец, а следом за ним – обещанный «сосед князя Длиннорукого», иными словами, глава Потешного приказа князь Святославский. Но не один, а в сопровождении скоморохов Антипа и Мисаила. Все трое были слегка «под мухой» – их сорвали с места, когда они оприходовали содержимое вчерашней бочки.

Господин Рыжий никогда не был высокого мнения о деловых и иных свойствах князя Святославского, но он привык работать с тем материалом, какой есть. Поэтому новоназначенный градоначальник встряхнулся, словно сгоняя с себя хмель, и обратился к прибывшим буднично, по-деловому:

– Надеюсь, господа, вы уже знаете, зачем вас сюда вызвали?

Князь и скоморохи удивленно переглянулись.

– Нет, не знаем, – ответил Святославский. И неуверенно предположил: – Должно быть, царь-батюшка мне голову рубить будет за то, что давеча невежливо с ним обошелся…

Рыжий не признавал старинного царь-городского обычая – разводить долгие разговоры да подъезжать к сути дела издалека. К тому же и случай сейчас был не тот. Поэтому он решительно возвысил голос:

– Положение сложное и опасное. Нужно что-то делать, чтобы избежать беспорядка и успокоить людей. Вы ж сами видели, сколько их под окнами собралось.

– Да уж, народу, словно море, – подтвердил Антип.

– На наши представления и пол-столько не приходит, – со вздохом добавил Мисаил.

– А для чего они заявились? – запоздало удивился Святославский.

– Они заявились, потому что кто-то пустил по городу зловредные слухи, будто наш Государь съеден, – объяснил Рыжий. И тяжко вздохнул: – Которые, увы, соответствуют действительности…

– Мда-а, – глубокомысленно протянул Святославский. – А вы, случаем, ничего не перепутали?

– Хотите взглянуть на то, что от него осталось? – подал голос дьяк Борис Мартьяныч, который с самого прихода князя и скоморохов сидел за столом и бездумно глядел в пустую чарку.

– А давайте для успокоения нравов покажем им представление! – вдруг предложил князь, на которого весть о съедении царя отчего-то не произвела должного впечатления. – Мы как раз начали разучивать трагедь «Лютая смерть царя Валтасара» по библейским сказаниям…

– Народ успокоится только в одном случае – если мы покажем ему царя Путяту, – отрезал Рыжий. – И желательно не мертвого, а живого! Может быть, вы знаете способ, как это сделать?

– И даже не один! – с воодушевлением подхватил Святославский. – Вы сказали, косточки сохранились? Значит, и череп сохранился. А это уже больше, чем ничего…

– На что вам череп? – с подозрением глянул на князя дьяк Борис Мартьяныч. – Уж не собираетесь ли вы какое кощунство над ним сотворить? Не дозволю!

И он даже пристукнул по столу, но попал по краю тарелки, отчего недоеденный огурец взлетел чуть не до потолка. Мисаил очень ловко поймал его и незамедлительно отправил себе в рот.

– Никакого кощунства, – заявил он, прожевав огурец. – Разыграем знаменитую англицкую кумедь, забыл, как называется, ну, там еще один чудик откопал на погосте череп скомороха и стал его расспрашивать, дескать, ответь мне, старина, быть али не быть?

– И вы что, думаете с этой хохмой выступать перед народом? – не выдержал Рыжий.

– Да! – с вызовом приосанился Мисаил. – Потому как искусство принадлежит народу!

– А то можно спослать в Потешный приказ за рисовальщиками, – гнул свое князь Святославский. – Они вам так череп разукрасят, что ни одна собака не отличит! А что, почему бы нет? Кости оденем в царский кафтан, все это безобразие выставим в окне, а сами встанем сзади, чтоб народ не видел, и будем толкать туда-сюда, будто он сам движется!

Тут уже Рыжий не выдержал:

– Князь, вы, кажется, не совсем понимаете, в чем дело. Ежели мы сейчас, вот прямо сейчас не убедим народ, что царь жив-здоров и просит всех успокоиться и разойтись по домам, то это будет значить одно – в самые ближайшие дни нас ждут великие беспорядки, брожение, бесчинства и как следствие – гибель всего Кислоярского царства. А вы устраиваете какой-то балаган на костях!

– Ну, так бы сразу и сказали, – хладнокровно откликнулся Святославский. – В таком случае имеется у меня еще один способ, самый верный. Ну-ка, Антип, покажи нам, что не зря казенный хлеб жуешь.

Антип чуть ссутулился, зачесал волосы на плешь, напряг ноздри, сложил губки бантиком, раскрыл глаза до отпущенных природою пределов и при этом каким-то чудом сдвинул их к переносице.

– Государь! – вскрикнул дьяк Борис Мартьяныч и даже вскочил из-за стола.

– Да-а, и не отличишь от настоящего, – похвалил Рыжий, с изумлением разглядывая «опутятившегося» Антипа. – А сказать что-нибудь его голосом сможешь?

– Да ну что вы, в таком состоянии и своим-то голосом ничего не выговоришь, – ответил за Антипа князь Святославский. – Для этого у нас есть Мисаил… Хотя нет, было раньше у нас одно дарование, по прозванию Макарий Галка, этот умел кого угодно изобразить, да так, что не то что ни одна собака – родная матушка не отличит. Жаль, не задержался в моем ведомстве – взял да ушел на вольные хлеба. Хотя что за хлеба у него такие – не пойму. С тех пор как простились, ни разу о нем не слышал, – печально вздохнул князь. – Спился, должно быть… Ну, давайте.

Мисаил прокашлялся и отрывисто заговорил, старательно подчеркивая и выделяя каждое слово:

– Господа. Дорогие соотечественники. Вы. Видите. Что я. Жив. И нет никаких. Оснований. Верить инсивуна… Инсинува… Инсвину… Верить вымыслу, будто бы. Меня. Съели. Обещаю, что мы. Найдем. Всех тех. Кто распустил эти. Вздорные слухи. И примерно. Накажем. Где найдем. Там. И. Замочим.

Мисаил говорил так похоже, что Рыжий с Борисом Мартьянычем, на миг забыв о невзгодах, даже зарукоплескали. А князь Святославский гордо провозгласил:

– Вот видите, какие способности у нас втуне пропадают. Так что вы уж замолвите словечко перед… ну, перед тем, кто потом будет, чтобы не скупились на средства для Потешного приказа!

И тут за спиной князя раздалась громкая напевная речь:

– Исполать вам, добры молодцы и красны девицы!

(Хотя красных девиц в приемной не было вовсе, а присутствующих добрыми молодцами назвать можно было лишь с большой натяжкой).

Напевный голос принадлежал боярину Шандыбе, славному огромной, во всю голову, лысиной. Кроме того, борода у него то ли не росла вообще, то ли он ее брил, оттого при виде сего боярина Рыжему вспоминался заглавный герой виденного в молодости фильма про Фантомаса, разве что густые брови несколько выбивались из этого яркого кинематографического образа.

– Едва сквозь толпу пробрался, – радостно сообщил Шандыба. – На что не пойдешь, чтобы царские косточки проведать!

– И что, за этим вы сюда пришли? – неприязненно глянул на него Рыжий.

– А заодно посмотреть, как вы тут простой народ дурите! – еще радостнее провозгласил боярин Шандыба.

– Пить будете? – слегка заплетающимся языком проговорил дьяк Борис Мартьяныч. И, не дожидаясь ответа, наполнил чарку и протянул ее нежданному гостю.

– Вот такие, как вы, народ и спаивают, – громогласно заявил Шандыба, однако чарку принял. – Пью не за ваше здравие, но за упокой души нашего царя и за светлое будущее нашего государства!

С этими словами боярин сноровисто влил содержимое чарки себе в глотку и занюхал широким рукавом кафтана.

– Ну да, ты один у нас честный и порядочный, – не выдержал князь Святославский. – А мы все – лгуны, вруны да обманщики.

– А вот это ты сказал, князь, а не я, – хохотнул Шандыба. – Дело, конечно, ваше, а я вышел бы к народу и объявил всю правду!

– Вот выйди и объяви, – предложил Святославский.

– Почему это я? – возмутился боярин. – Я, что ли, Государя слопал?

– А кто – мы? – не выдержал господин Рыжий.

– Может, и вы, – Шандыба сел на один из стульев для посетителей и закинул ногу за ногу. – Когда я пришел, Государя уже съели, а вы были тут! А что, я вас покрывать не буду, я перед кем хошь правду-матку зарежу!

– Вот-вот, прямо как на той неделе, – злорадно подхватил князь Святославский. – Заявился на свадьбу и, хлебнув медовухи, принялся невесту обличать – мол, и такая она, и сякая, и гуляла с кем ни попадя…

– Я правду говорил! – приосанился Шандыба.

– Так эту правду все и до тебя знали, – продолжал Святославский. – А ты приперся и все веселье людям испохабил!

– Невеста должна быть честной! – заявил боярин Шандыба. И как бы в подтверждение своих слов рубанул по воздуху ребром ладони.

– Ну никто ж не спорит, что невеста должна быть честной, – с досадой проворчал Святославский, – да зачем об этом на свадьбе говорить?

Содержательный спор оказался вскоре прерван, что называется, самым насильственным способом: раздался звук разбиваемого окна, и в приемную влетел увесистый булыжник, по счастью, ни в кого не попав. Стали слышны и крики с улицы:

– Ца-ря! Ца-ря! Ца-ря!

– Ну, теперь ваш выход, – обратился Рыжий к Антипу и Мисаилу. – Народ хочет царя, а вы вдвоем его прекрасно заменяете!

Однако скоморохи попятились задом от окна.

– Они же нас каменьями закидают, – выкрикнул Мисаил.

– Боязно, – поежился Антип.

– Вам надобно выпить, – с видом знатока промолвил князь Святославский. – Для храбрости.

– Но не здесь, – разомкнул уста дьяк Борис Мартьяныч. – Пройдемте куда-нибудь вглубь терема.

– И я даже знаю, куда, – тут же подхватил Рыжий. И оборотился к Шандыбе: – Вы, почтеннейший боярин, кажется, хотели полюбоваться останками Путяты? В таком случае добро пожаловать в его горницу.

И вся честная беседа, прихватив кувшин с остатками наливки, покинула приемную. И очень вовремя – вослед им туда влетел еще один булыжник.

* * *

Не очень доверяя тем слухам, что Маша принесла с базара, князь Длиннорукий послал в город конюха, садовника и других дворовых людей посмышленее, и вскоре они вернулись с новостями более чем неутешительными – будто слухи не смолкают, а настроения среди горожан такие, что беспорядков не избежать, даже если толки окажутся беспочвенными. Поэтому, хоть князю и хотелось прихватить с собой побольше всякого скарба, но после недолгого совещания с княгиней было решено взять только самое необходимое, зато выехать как можно скорее.

Но и сборы самого необходимого заняли не так уж мало времени, и, проезжая по городу, княжеская чета могла воочию наблюдать плоды зловредного брожения умов: и опустевшие улицы, и запертые среди бела дня ряды лавок, и кучки подозрительных людей, с явной враждебностью поглядывающих на аляповатую длинноруковскую карету.

Еще более неприятная неожиданность ждала их на выезде из Царь-Города. Несмотря на то, что Ново-Мангазейские ворота обслуживала целая дюжина стрельцов, не считая чиновников Податного приказа, на сей раз там столпилось чуть не полсотни карет и повозок – состоятельные горожане предпочли переждать смутные времена в загородных усадьбах или на постоялых дворах Новой Мангазеи.

Князь прикинул – ожидание своего череда могло затянуться чуть не до вечера. Поэтому он, недолго думая, выбрался из кареты и решительно направился к воротам.

– Я – градоначальник князь Длиннорукий, – заявил он, надеясь, что весть о его новом назначении досюда еще не дошла. – Извольте пропустить меня немедля, вне очереди!

Молодой стрелец посмотрел на князя чуть свысока – для него градоначальник никаким начальством не был, ибо привратная служба подчинялась совсем другому ведомству. К тому же до Ново-Мангазейских ворот уже дошли слухи о съедении царя, и стрельцы прекрасно понимали, отчего столько людей, и отнюдь не самых бедных, разом рванули прочь из столицы. Естественно, таким случаем грех было бы не воспользоваться, и привратники чуть не в открытую намекали выезжающим, что во избежание задержки неплохо бы заплатить. Выезжающие и сами это прекрасно понимали, так что многие стрельцы и чиновники, оказавшиеся в этот день на службе, значительно повысили свое благосостояние.

Конечно, стрелец, к которому обратился Длиннорукий, не прочь был бы в одиночку «навариться» на столь высокопоставленном государственном муже, но князь, похоже, решил добиться преимуществ, не залезая в мошну. А вымогать взятку у самого князя Длиннорукого охранник все же поостерегся – не вышло бы потом себе дороже. Поэтому он позвал непосредственное начальство – старшего стрельца. Это был уже немолодой человек с хитрым проницательным взглядом.

В отличие от своего подчиненного, он отнесся к князю с самым искренним уважением и желанием помочь – но больше на словах, чем на деле:

– Понимаете, дорогой князь, я бы со всем моим удовольствием пропустил вас и без очереди, и даже безо всякого досмотра, но вы же знаете – таков порядок. Я слыхивал, будто вы сами в градоправлении никакого непорядка не терпите, и всегда своим ребятам говорю: «Вот с кого вам, оболтусам, пример надобно брать!..»

Князь уже понял, что именно от него требуется, и в общем-то даже готов был «дать на лапу» кому угодно, лишь бы поскорее выбраться из города, которым до вчерашнего дня безраздельно правил. Но увидев, что ему, светлейшему князю Длиннорукому, перечат самым наглым образом, он, что называется, «уперся рогами».

– А вот это вы видели? – князь, будто козырного туза, извлек из-за пазухи верительную грамоту.

– Примите мои поздравления, – с еле скрытой издевкой произнес старший стрелец. – Значит, вы отныне будете управлять Царь-Городом из Ливонии?

Позеленев в лице, князь полез было в карман за кошельком, но вздрогнул, услышав за спиной резкий пронзительный голос:

– Что такое? Почему не едем?

Обернувшись, князь увидел супругу. Когда Евдокии Даниловне наскучило ждать, она отправилась следом за мужем. Сходу «въехав» в суть происходящего, княгиня тут же обратила все красноречие на старшего стрельца:

– Да ты что, козел безрогий, шутки тут шутить, блин, вздумал? Тебе в нос твой поганый суют грамоту, самим царем-батюшкой подписанную, а ты кочевряжисся, будто дерьмо в проруби! Да ежели ты сей же миг не пропустишь нас, так я до самого Государя дойду, он тебя, шмакодявку позорную, не токмо со службы выпрет, а с потрохами съест!

Услыхав такое из уст женщины, известной набожностью и незлобивым нравом, старший охранник даже лишился дара речи – к счастью, ненадолго. А едва обретя его, крикнул подчиненным:

– Пропустите князя и княгиню Длинноруких! И немедля!

Вскоре лошади уже несли княжескую карету по наезженной Мангазейской дороге, а княгиня выговаривала супругу:

– Ну какого беса ты стал с ними «заедаться»? Знаешь ведь, что начальство всегда право!

С этим князь не спорил – такого правила он и сам неукоснительно придерживался, исполняя должность градоначальника.

– Заплатил бы им, дурачок, пускай подавятся! – не успокаивалась Евдокия Даниловна. – А если бы они захотели нас досмотреть – ты об этом подумал?

Князь молчал – супруга была кругом права. Дело в том, что сборы «самого необходимого» отнюдь не ограничивались упаковкой одежды, обуви и прочих нужных в дороге вещей. Чета Длинноруких собственноручно зашивала деньги и драгоценности под подкладку одежды, так что нетрудно было представить, к каким последствиям мог бы привести не совсем поверхностный досмотр.

* * *

Хозяева дома, где снимали комнаты Глухарева и Каширский, были обычным купеческим семейством. Они не имели никакого отношения к тому ведомству, чьи поручения нередко выполняла парочка авантюристов. Пустить к себе в дом столь сомнительных постояльцев хозяева согласились, уступая просьбе Глеба Святославовича, приятеля и чуть ли не дальнего родственника. Взамен он пообещал условия благоприятствования в делах и даже налоговые скидки. (Хозяева знали, что Глеб Святославович состоит на Государевой службе, но по какой части – об этом он никогда не распространялся).

И действительно, вскоре их торговля пошла в гору, а вопросы с государственными учреждениями, в прежние времена требовавшие долгих хлопот и, чего греха таить, немалых средств, теперь решались как бы сами собой.

Когда по городу поползли зловещие слухи, сие почтенное семейство, подобно многим другим, тоже решило на время покинуть столицу, а про постояльцев впопыхах никто даже не вспомнил.

Впрочем, господин Каширский обо всех этих жутких событиях и не подозревал: вернувшись домой, он засел за научный труд «Астральное и ментальное тело в социальном аспекте», который писал уже несколько лет в недолгих и нечастых перерывах между разного рода авантюрными предприятиями.

Но не успел он записать и нескольких строчек, как в комнату ворвалась Анна Сергеевна Глухарева, причем в самом отвратительном настроении.

– Опять дурью маетесь?! – даже не поздоровавшись, напустилась она на Каширского. – Кругом такое творится, а вы…

Каширский нехотя отложил тетрадку:

– Что-то случилось?

– Да, случилось! – рявкнула Анна Сергеевна. – Мало того, что у меня сперли кинжал, так еще и «кинули», как последнюю дуру!

– Кто? – удивился Каширский.

– Кто-кто – черт в пальто! – сварливо бросила Анна Сергеевна. – Путята, кто же еще! Сделал мне заказ, я все исполнила, а как платить – шиш с маслом!

– Неужели отказался? – посочувствовал «человек науки».

– Попробовал бы, – злобно процедила госпожа Глухарева. – Хуже – сдох!

– Кто скончался? – не понял Каширский.

– Путята, кто ж еще! – пуще прежнего взбеленилась Анна Сергеевна. – Весь город про то гудит, а вы сидите в этом сраном чулане и ни хрена не видите!

– Ну так просветите, – спокойно предложил Каширский. – Кто гудит и что произошло с Государем? Объясните толком.

– Некогда объяснять! – отрезала Анна Сергеевна. – Я одно знаю – все богатеи рванули из города, и наши тоже. В доме остался один старичок-сторож, но я его уже того… В общем, нейтрализовала. Раньше, чем через час, не очухается. Так что весь дом в нашем полном распоряжении. Помародерствуем вволю!