Текст книги "Надежда (СИ)"

Автор книги: Елизавета Абаринова-Кожухова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц)

– А-а-а, ну конечно же! – почти театрально хлопнула себя по лбу Ефросинья Гавриловна. – Я-то больше знала его как Савватея Пахомовича. Ну как же, как же! И какое дело привело вас ко мне?.. Хотя нет, о деле потом. Сначала вы должны хоть сколько-то отдохнуть. Шутка ли – всю ночь пешком… Тимофей!

В горницу вошел помощник:

– Чего изволите, хозяйка?

– Поручаю гостей твоим заботам. Накорми их и отведи в такое место, где бы им не мешал шум с улицы. Но платы отнюдь не бери.

– У меня есть чем заплатить, – попытался было возразить дон Альфонсо, но Ефросинья Гавриловна пресекла все попытки:

– Друзья Савватея Пахомовича – мои друзья, а с друзей платы за проживание я не беру. А когда выспитесь – добро пожаловать ко мне. Тогда-то и о делах потолкуем.

– Прошу за мной, – пригласил Тимофей. Максимилиан поднялся с диванчика первым и помог встать дону Альфонсо. Чувствовалось, что гости и впрямь попали в изрядную переделку.

Оставшись одна, Ефросинья Гавриловна вновь достала кувшин с наливкой, однако, немного поразмыслив, вернула его на место – день и без того сулил быть весьма занятным.

* * *

Стена, окружающая Царь-Город, имела несколько ворот – по числу дорог, расходящихся из Кислоярской столицы в разные стороны света. При городских воротах постоянно находились стрельцы-охранники, имеющие весьма широкий круг обязанностей. Им доводилось и задерживать подозрительных людей (как это произошло с Каширским), и разъяснять въезжающим, как им лучше добраться в ту или иную часть города, и самое основное – досматривать кареты и обозы с товарами, главным образом на предмет въездных податей. Впрочем, размер податей был скорее символическим, дабы совсем не отвадить своих и чужих купцов от Кислоярской столицы, расположенной в стороне от больших торговых путей.

Количество стрельцов, дежуривших у тех или иных ворот, зависело от того, какая дорога через них проходила. К примеру, на тех воротах, через которые можно было добраться до Горохового городища, достаточно было одного или двух стражников, да и те по большей части дремали без дела: эта дорога, миновав несколько захудалых деревенек, терялась среди болот в двух-трех верстах за городищем. Самою оживленной была застава, за которой начинался Ново-Мангазейский тракт: здесь постоянно сновали в обе стороны фуры и обозы с товарами, и на их досмотре рука об руку со стрельцами трудились чиновники из Податного приказа. Служба при «Мангазейских» воротах почиталась у них самой хлопотной, но в то же время и наиболее «хлебной».

Чуть по-своему обстояли дела на тех воротах, которые называли «Белопущенскими» или «Бельскими». С одной стороны от них находилась так называемая Бельская слободка, известная весьма лихими нравами, а с другой начиналась дорога, по которой за два-три дня можно было добраться до Белой Пущи и Новой Ютландии, а за пару часов – до Боровихи и Загородного царского терема. Поток проезжающих на этой дороге бывал очень неравномерным и порой непредсказуемым – иногда за день проходили несколько десятков пешеходов да проезжали одна-две повозки, а порой на заставе одновременно оказывались несколько экипажей, и путникам приходилось ждать своего череда.

Именно в такой «затор» попали наши кладоискатели, возвращаясь в Царь-Город из Загородного терема. Как раз в это время привратники досматривали какой-то груз, вывозимый из города, и Чумичке пришлось остановить карету на обочине, где имелось нечто вроде площадки – как раз для подобных случаев. Седоки охотно высыпали из кареты на свежий воздух. Как раз перед ними своей очереди ждала добротная карета, запряженная тройкой столь же добротных упитанных лошадей. По краю площадки прогуливались обитатели кареты – пышная дама в собольей накидке и с тяжелыми серьгами в ушах, очень похожая на купчиху с картины Кустодиева, и не менее степенного вида господин в поддевке и в лихо скрипучих кожаных сапогах.

Дубов заговорил с ними:

– Почтеннейшие, я так вижу, что вы здесь часто ездите, вы не знаете – долго нам еще ждать?

Господин в поддевке ласково глянул на Василия:

– Думаю, что не очень. Хотя, вообще-то, если бы они там постарались, то могли бы и поскорее.

– А куды торопиться? – вступила в беседу «кустодиевская» дама. Голосок у нее оказался неожиданно тоненький. – Им за быстроту не плотють.

– Что верно, то верно, – согласился ее спутник. – Кстати, позвольте представиться: купец Кустодьев, а это моя супруга Федосья Никитична.

– Василий Дубов, – несколько удивившись фамилии купца, в ответ представился детектив, разумеется, не уточняя рода своих занятий. – И чем же вы, почтеннейший господин Кустодьев, торгуете? – спросил Дубов, более, впрочем, из вежливости.

– Ну, сам-то я не столько торгую, сколько помогаю торговать другим, – охотно откликнулся купец. – У меня струги по Кислоярке ходят в Новую Мангазею и далее, в Замошье.

Новую Мангазею Василий знал, и даже очень знал – а вот о Замошье слышал впервые.

– Это такой городок на Венде, в десяти верстах за Мангазеей, в соседнем княжестве, – пояснил Кустодьев. И, понизив голос, добавил: – Зело удобное местечко для нашего брата купца – с тамошними мытарями насчет налогов завсегда можно договориться, и ко взаимной выгоде.

«Ну, понятно – оффшорка для отмывания черного нала», – перевел Василий слова купца на язык современных ему понятий.

– А еще туда все те бегут, кто угодил в опалу к царю-батюшке, – хихикнула Федосья Никитична. Господин Кустодьев строго посмотрел на нее:

– Струги у меня уходят каждодневно ровно в полдень. Так что ежели у вас есть какие товары, то милости прошу – я беру по-божески, останетесь довольны. Спросите у городского причала, где кустодьевский лабаз – вам любой укажет.

– Спасибо, если появится надобность, то непременно воспользуюсь, – заверил Дубов.

Как и предрекал почтенный купец, долго ожидать не пришлось. Кустодьевскую карету пропустили за считанные минуты (видимо, он умел договариваться не только с Замошьевскими мытарями), а когда настал черед наших путешественников, то выяснилось, что их уже ждали, и даже более того – встречали со всеми возможными почестями. Василий не мог понять – то ли об их приезде уже знали, то ли ожидали впрок: не сегодня, так завтра. Как бы там ни было, все трое привратников, встав в ряд, торжественно приветствовали кладоискателей, подняв вверх секиры. А старший даже лично пожал руку каждому, начав с Петровича. Видимо, несмотря на лохмотья, он, как личный представитель Путяты, почитался за старшого.

Если Петровича так и распирало от гордости, что его держат за важную особу, то Дубова с Чаликовой такой прием не очень-то радовал – это значило, что покинуть Царь-Город «по-тихому» будет гораздо сложнее, чем они предполагали.

Серапионыч же вел себя со всегдашнею милой непосредственностью. Едва завершилась церемония приветствования, он обратился к старшему охраннику:

– Скажите мне, любезнейший, вон тот очаровательный домик, – доктор указал на мрачноватое строение неподалеку от заставы, не то большую избу, не то маленький терем. – Это случайно не та харчевня, про которую мне рассказывал боярин Андрей?

Не присутствовавший при беседе доктора с опальным боярином, охранник несколько удивился подобному вопросу, однако ответил:

– Нет, сударь, тот очаровательный домик принадлежит мне. Зато чуть дальше, за углом, и впрямь находится харчевня. Но та ли, о которой вы говорите…

– Та, та, ну конечно же, та самая! – радостно подхватил Серапионыч. И обратился к своим спутникам: – Друзья мои, раз уж мы оказались в здешних краях, то должны там побывать – помните, я вам говорил о просьбе боярина Андрея?..

(С боярином Андреем, обвиненным в отравлении князя Борисава Епифановича, доктор встречался в городском остроге по личному разрешению боярина Павла и под предлогом оказания лекарской помощи. Но толком поговорить им так и не удалось – охранники следили за каждым словом заключенного и его гостя).

Единственный, кому предложение доктора пришлось не по душе, оказался Петрович.

– Позвольте с вами не согласиться, почтеннейший Серапионыч, – заговорил он в своей новой манере, – ибо мне следует немедля оповестить всемилостивейшего Государя Путяту об итогах наших разысканий.

– Как, вы собираетесь ехать прямо к Путяте?! – чуть не взвыла Надежда. – Нет-нет, лучше уж в харчевню.

Однако это противоречие неожиданно легко разрешил начальник стрельцов:

– Так вы, господа, не волнуйтесь – езжайте по своим делам. А господина Петровича мы сами к Государю препроводим, и в наилучшем виде!.. Насчет ваших находок тоже не извольте беспокоиться, – поспешно прибавил начальник, – все будет в сохранности, даже не сомневайтесь!

Заверив Петровича и стрельцов, что о сохранности находок они изволят беспокоиться меньше всего, путники поспешили за угол, к харчевне.

Помещение, где они оказались, было весьма обширным, но вид имело довольно неряшливый. Едва гости уселись за столом со скатертью явно не первой и даже не второй свежести, к ним вышла трактирщица, по внешнему виду более напоминавшая мадам из заведения несколько иного рода.

Окинув посетителей быстрым оценивающим взглядом, хозяйка деловито осведомилась:

– Чего изволите – девочек, мальчиков?

– Да нет, сударыня, мы людей не едим, – не подумав, ответила Чаликова. – Мы ж не Херклаффы какие-нибудь!

– Нам бы позавтракать, – попросил Дубов.

«Мадам» оглядела гостей куда уважительнее:

– О, ну это меняет дело. Стало быть, вам и девочек, и мальчиков?

Здесь уж не выдержал Чумичка:

– Ты прекрати, старая потаскуха, нам тут голову морочить. Сказали тебе – принеси еды, вот и неси!

– Ну и пожалуйста! – «Мадам» ушла, обиженно вихляя задом. Как показалось Дубову, обиженность у нее вызвало не столько существительное «потаскуха», сколько прилагательное «старая».

Едва хозяйка исчезла, из-за соседнего столика встала небрежно накрашенная и столь же небрежно нарумяненная девица в латанном синем сарафане и нетвердой походкой подошла к гостям:

– Ого-го, кто к нам пожаловал! Вы мне сходу приглянулись – я хочу всех вас поиметь здесь и сейчас!

Девица пошатнулась и, чтобы не упасть на грязноватый пол, схватилась за плечо Дубова:

– А вы, сударь, очень миленький мужчинка. Давайте я тебя обслужу по лучшему разряду. Много не возьму, сколько дашь, тем и удовольствуюсь!

– Оставьте меня в покое, – проворчал Василий, с трудом освободившись из цепких лапок девицы. А та уже переключилась на Серапионыча:

– А вам, господин хороший, непременно нужна такая девушка, как я. Не глядите, что выпимши, я еще ого-го!.. И что вы только в ней нашли, – ткнула пальцем девица в сторону Чаликовой, – ни кожи, ни рожи!

– На себя погляди, лахудра, – не осталась в долгу Надя, которая в глубине души считала себя самой обаятельной и привлекательной журналисткой всего постсоветского пространства и потому любые намеки на свою внешность воспринимала весьма остро.

Тем временем девица принялась охмурять Васятку:

– Ой, какой миленький парниша! Я вижу, вы еще невинный, но это не беда, я тебе помогу. И даже платы не возьму, так ты мне приглянулся!

– Чего она хочет? – тихо спросил Васятка у Серапионыча.

– Это я тебе потом объясню, – усмехнулся доктор.

– Эй, Акунька! – раздался из-за двери голос «мадамы». – Кончай приставать к приличным людям, а то живо за порог вылетишь!

– Это за какой такой порог? – возмутилась Акунька. – Я, между прочим, на свои пью!

– Ну и пей себе, а людей в покое оставь! – не отступалась хозяйка. – Не видишь – у них на тебя «не стоит»!

– Ничего, скоро встанет, – пообещала девица, однако оставила гостей в покое и пересела за свой столик, где ее дожидалась недопитая чарка и недоеденная луковица.

И тут Васятка негромко сказал:

– А ведь она – вылитая княгиня Евдокия Даниловна…

– Кто – вот эта вот чувырла? – удивилась Надежда. – Ну, Васятка, ты уж придумаешь!

– Евдокия Даниловна Длиннорукая? – тут же насторожился Дубов. Однако, внимательнее приглядевшись к девице, должен был в очередной раз признать наблюдательность Васятки: действительно, если бы с нее снять густой слой румян и белил, слегка причесать и поприличнее одеть, то ее, пожалуй, можно было бы спутать с супругой градоначальника. Правда, и княгиню Дубов видел всего раз, на открытии водопровода, да и то издали, но зато Васятка многократно встречал ее в церкви на Сороках, так что ему можно было верить.

– А это как раз то, что нам надобно, – вполголоса сказал детектив.

– Что именно? – удивилась Надя. – Эта вульгарная девка? Вот уж не думала, Васенька, что у вас такой дурной вкус!

Дубов лишь беззаботно рассмеялся и, встав из-за стола, подошел к девице:

– Сударыня, не желаете ли пересесть за наш столик?

– А что – уже встало? – радостно прогудела девица. – Я сразу увидела, что приглянулась вам, да вы признаться не хотели!

Василий галантно подал девице руку, так что она, явно не привыкшая к такому изысканному обхождению, даже несколько застеснялась. А Дубов, не давая ей опомниться, подвел ее к столу и усадил между собой и Чаликовой.

Наде это не очень понравилось, но она сообразила, что если Дубов и имеет какие-то виды на эту жрицу «первой древнейшей», то явно не по ее основному роду занятий. Но что именно Василий задумал, Чаликовой не могла подсказать даже ее интуиция, свойственная работникам «второй древнейшей».

Тем временем Дубов уже завел с девицей беседу:

– Сударыня, мне хотелось бы для начала узнать, как вас зовут-величают?

– Акуня, – ответила девица.

– А по имени-отчеству?

– Акулина Борисовна, – чуть смущенно сказала Акуня. Было видно, что ее давно никто не величал «по батюшке», да и вообще не обращался столь уважительно, как этот странный господин в знатном кафтане.

– А вас как звать-величать? – робко спросила Акуня.

– Ну, у меня имя очень редкое, – обаятельнейше улыбнулся Дубов, – Василий Николаевич. Но вы можете звать меня просто Вася.

– А можно Васяткой? – чуть осмелела девица.

– Нет, Васяткой вы можете звать нашего юного друга. Кстати, представлю вам и остальных моих спутников. Надежда. Владлен Серапионыч. А это – Чумичка, наш… – Василий Николаевич чуть было не сказал «колдун», но вспомнив, что Чумичка не любит афишировать свой род занятий, сказал «возница».

Тут в зале появилась «мадам» с большим горшком какой-то похлебки, пахнущей очень зазывающе, а следом за нею два половых несли подносы со всякими закусками и запивками. Судя по виду, половые по совместительству и были теми «мальчиками», которых «мадам» пыталась предложить гостям.

– Акунька, ты опять к людям пристаешь? – напустилась хозяйка, установив горшок посреди стола. – Гляди, дождесся у меня!

– Нет-нет, сударыня, это не она к нам, а мы к ней пристаем, – успокоил хозяйку Дубов.

– А-а, ну-ну, совет да любовь, – захихикала «мадам». – Кушайте, господа, на здоровье!

– Да и вы угощайтесь, Акулина Борисовна, – пригласил Дубов. – Чего вам положить – супчику, картошки, салату?

– Мне бы водочки, – потупив глазки, сказала Акуня.

– Ну, водочки, так водочки, – согласился Василий, но, к ее разочарованию, налил самый чуток, на донышке. – Больше не могу, ибо вы нужны нам трезвой.

– Чаво? – взбрыкнула Акуня. – Всем приличным господам я и выпимши хороша, а вам, видишь ли, тверезая нужна! А пошли вы к бесу, извращенцы!

И Акуня сделала вид, что хочет встать и уйти.

– Да заткнись ты, шалава, и выслушай, что тебе говорят, – не выдержала Чаликова. – А уж потом, блин, выкобенивайся, сколько душе угодно!

– Так бы сразу, блин, и сказали, – ухмыльнулась Акуня. – А то крутите, блин, вокруг да около, блин!

(Похоже, это словечко из нашего современного словаря пришлось Акуне изрядно по душе).

– Ну вот, а дело у нас до вас такое, – чуть помолчав, продолжал Дубов. – Вам, уважаемая Акулина Борисовна, придется некоторое время поработать княгиней.

Детектив замолк, ожидая, как воспримет Акуня это необычное предложение.

– Ага, ну понятно, – деловито кивнула Акуня. – Вы меня хочете какому-то князю в пользование отдать. Так, что ли?

– Не совсем, – откликнулся Василий. – Вы должны будете изображать из себя настоящую княгиню, да так, чтобы ваш супруг… то есть ее супруг даже не заметил, что рядом с ним вовсе не его жена. Ну и, естественное дело, вознаграждением останетесь довольны. Стало быть, по рукам?

– Ну, блин, вы даете, – прогудела Акуня. – Точно извращенцы, но вы мне понравились. Эх, черт с вами, согласна!..

– Ну что ж, иного ответа я и не ожидал, – удовлетворенно потер руки Дубов. – В таком случае не будем откладывать – да и поедем!

– Как – поедем? – негромко переспросила Чаликова. – Не повезем же мы ее к Рыжему! Все ж-таки приличный дом…

– Разумеется, нет, – подхватил Дубов. – Мы поедем на Сорочью улицу, в храм отца Александра!

– А-а, вот оно что, – протянула Надя. До нее только сейчас начал доходить замысел Дубова. – Похоже, Васенька, вы опять втягиваете нас в какую-то авантюру. Вот за это я вас и люблю.

– Простите, Василий Николаич, – не без сожаления оторвался Серапионыч от похлебки, – но как вы объясните наш визит к Александру Иванычу? Я, правда, не совсем понял, что вы задумали, но заранее поддерживаю. Однако мне кажется, что это будет выглядеть несколько подозрительно…

– Вовсе нет, – возразил детектив. – Мы просто подвезем Васятку до дома, вот и все. А то, что мы давно знакомы с отцом Александром, ни для кого не секрет.

– С отцом Александром мы давно знакомы с позавчерашнего дня, – напомнила Чаликова. – Ведь официально мы познакомились с ним на открытии водопровода.

– Так вы что, собираетесь везти меня в церковь? – настороженно спросила Акуня, из всего разговора понявшая только это. – Да ежели я там в таком виде появлюсь, так меня же, блин, камнями побьют!

– Не побьют, – оптимистично пообещал Дубов. – Да и вид у вас будет совсем другой, уж об этом мы позаботимся.

– Ну, другой, так другой, – ответила Акулина Борисовна, хотя и не очень-то была уверена, что все произойдет именно так. Во всяком случае, судьба предоставляла ей редкий случай хоть ненадолго покинуть привычную жизнь в Бельской слободке, засосавшую, ее подобно болоту, и испытать что-то новое и ранее неведомое.

Однако уже почти на пороге Серапионыч остановился:

– Постойте, я ж совсем забыл, ради чего сюда вас всех затащил.

Акуня удивленно на него уставилась:

– И чаво же ради?

– Передать поклон от некоего боярина Андрея. Впрочем, к вам, Акулина Борисовна, это вряд ли относится…

Однако, увидев, как побледнело, даже сквозь слой дешевых румян, лицо Акуни, доктор понял, что его слова относятся именно к ней.

– Боярин Андрей просил сказать, чтобы вы не верили в его виновность, – негромко договорил Серапионыч.

– А я никогда и не верила, – столь же тихо ответила Акуня. И тут же резко возвысила голос: – Ну, чего встали, блин, идемте скорее!

* * *

Даже оказавшись в «каталашке» – небольшой клетушке при городских воротах, куда бросали всяких мелких нарушителей – Каширский оставался «человеком науки»: он отнюдь не предавался отчаянию из-за утраты свободы и, главное, сокровищ, а пытался путем научного анализа установить возможные причины столь неожиданного провала и выработать стратегию дальнейших действий.

Собственная участь заботила Каширского менее всего – он был уверен, что высокопоставленные покровители и работодатели очень скоро вытащат его из этой переделки. Волновало другое – кто дал знать охранникам, что они с Анной Сергеевной идут в Царь-Город «не порожняком»? Петровича Каширский исключил сразу – настолько он был уверен в действенности «установки».

Тут припомнились последние слова Глухаревой, сказанные при задержании – «это вы нарочно устроили».

– Уж не Анны ли Сергеевнины это плутни? – вслух подумал Каширский. – А что, неплохо придумано: меня – «в каталашку», как выражается Херклафф, а сама все сокровища берет себе. Ну, придется еще с охранниками слегка поделиться… Хотя нет, не думаю. Анна Сергеевна до такого просто не додумалась бы. Куда уж ей, бедняжке.

В конце концов, перебрав еще несколько версий, господин Каширский пришел к выводу, что он пал жертвой случайной проверки на воротах.

– Будь иначе, меня бы сразу отправили в острог или еще чего похуже, а не держали «на съезжей», – подытожил Каширский.

Остановившись на этом утешительном объяснении, узник окончательно вернул себе присутствие духа и начал перебирать в уме имена влиятельных покровителей, которые помогли бы ему возвратить изъятые при задержании ценности.

«А Анне Сергеевне фиг чего дам, – злорадно подумал Каширский. Но тут же сжалился: – Хотя ладно уж, чего там, подарю ей малахитовую шкатулку – пускай радуется!»

От великодушных размышлений узника оторвал лязг двери. Каширский поспешно придал лицу вид грозный и решительный и даже собрал воедино мысленную энергию – на случай, если придется пустить в ход сверхчувствительные способности.

В темницу, подслеповато щурясь, вошел незнакомый господин в скромном на вид, но очень добротном и явно не дешевом кафтане.

– Господин Каширский? – вежливо осведомился гость.

– Да, – с достоинством ответил ученый. – Я – Каширский и хотел бы знать, долго ли еще продлится мое незаконное задержание?

– Собственно, я сюда явился, чтобы дать вам волю, – произнес незнакомец с обезоруживающей улыбкой и уставился на Каширского, как бы ожидая благодарственных излияний. И, не дождавшись, чуть помрачнел: – Прошу следовать за мной.

Они вышли из «съезжей» и, миновав склонившихся в почтительнейшем поклоне привратников, сели в роскошную карету, запряженную парой белых коней. Кучер свистнул кнутом, и экипаж, сорвавшись с места, понесся по улице. И хотя путь лежал явно не в направлении того дома, где они с Анной Сергеевной квартировались, Каширский не стал задавать спутнику никаких вопросов, а делал вид, что воспринимает происходящее как должное.

* * *

Князь Длиннорукий исправно выполнял доверенную ему должность царь-городского градоначальника, но в глубине души все же считал, что она ему «тесновата в плечах». Поэтому он всегда радовался случаю показать себя в делах, выходящих за пределы чисто хозяйственной работы. И если разработка памятника царю Степану шла через пень-колоду по причине расхождений с ваятелем Черрителли во взглядах на Высокое Искусство, то теперь, похоже, наклевывалось дельце, в котором князь мог бы развернуться вовсю.

Градоначальник принимал в своей присутственной палате дюжину юношей и девушек, многие из которых едва вышли из подросткового возраста. Вместе с ними был господин значительно старше, хотя сколько ему лет, толком никто не знал. Да и вообще, о боярине Павловском, совсем недавно «всплывшем» в Царь-Городе, ходили весьма смутные слухи – вплоть до того, что в прежние годы он находился в глубокой опале и будто бы даже был за что-то бит кнутом.

Последние несколько месяцев боярин Павловский неустанно ходил по столице и всюду, где возможно, рассказывал о своей горячей любви к новому царю и о том, как он поддерживает и одобряет каждое слово и каждое дело Путяты. Об этом же он хотел выступить и на позавчерашнем открытии водопровода, но не был допущен на главный помост, откуда звучали все речи. Однако боярин Павловский отнюдь не обиделся на такое пренебрежение его рвением, а, шныряя в толпе, всем втолковывал, что Путята – лучший друг водопроводчиков. В этом вопросе все были с ним согласны, если не считать некоей боярыни Новосельской, которая почему-то обозвала Павловского негодяем и прихлебателем, на что последний, зная вздорный нрав мятежной боярыни, даже не стал отвечать.

Под стать Павловскому была и молодежь: у некоторых из юношей кафтаны спереди и сзади были расписаны изображением человека, похожего на царя Путяту, а у девушек поверх платьев были прикреплены дощечки с надписью: «Мы любим Путяту», а у одной даже – «Путята, я хочу тебя!». Особо живописно выглядел один мальчик, самый юный из всех, с длинными волосами, стянутыми на лбу ленточкой, который сидел на скамеечке, держа на коленях огромные гусли.

Пока что молодежь больше помалкивала, а боярин Павловский увлеченно разъяснял Длиннорукому цель их прихода:

– Все мы прекрасно видим, как трудно приходится нашему любимому Государю, когда всякие враги народа пытаются вставлять палки в колеса его славных дел. Мы, честные люди, преданные своей Родине, своему Отечеству, просто обязаны объединиться вокруг нашего Государя. И кто другой положит почин этому святому делу, если не наши дети, наше лучшее будущее?!

– Да-да, Глеб Олегович, в этом нет сомнения, – на всякий случай соглашался градоначальник. – Но в чем, так сказать, выражается ваше благое дело?

– Я ни на миг не сомневался, князь, что вы нас поддержите! – еще более воодушевился боярин Павловский. – Наша задача – объединить все здоровые силы нашей молодежи и не только словом, но и делом помочь нашему любимому царю в его славных начинаниях. И перед вами – первые, кто решил взяться за эту великую задачу! – Боярин с гордостью указал на своих подопечных.

– Нет, все-таки зря говорят, что молодежь у нас теперь не та, – не менее боярина Павловского воодушевился князь Длиннорукий. – А молодежь у нас что надо – орлы, да и только! Вот она, будущая наша смена!

Князь отечески положил руку на плечо молодого статного парня:

– А я тебя узнал – ты же Ваня, сынок боярина Стального. Вот уж годы летят! Казалось, еще вчера батька тебя учил на коне ездить, а ты то и дело оземь головою сваливался. А теперь вон какой вымахал, кровь с молоком. Небось, все девки на тебя заглядываются?

Ваня Стальной заметно смутился, даже чуть покраснел, а чтобы как-то загладить неловкость, достал из кармана смятый листок и стал по слогам читать:

– Мы, юные путятинцы, торжественно клянемся крепить и созидать…

– Да не тарахти ты, Ванюшка, – боярин Павловский ласково, по-свойски похлопал его пониже спины. – Видишь, тут же все свои, скажи по-человечески.

Ванюшка спрятал листок и, прокашлявшись, заговорил:

– Ну, мы вот подумали и решили, что надобно нам всем вместе, заедино держаться. Потому как токмо вместе мы – сила. А то люди у нас очень уж разобщены: богатеи свою корысть блюдут, бедняки – свою, знать на простолюдинов и глядеть не хочет. А это неправильно, потому как Господь Бог всех нас равными сделал, а Путята всем нам единый царь…

– Погоди, Ваня, это ж ты что предлагаешь – богатым с бедными всем делиться? – перебила боярышня в парчовом платье и с огромными золотыми сережками в ушах. – Нет, эдак я не согласная! А может, ты мне еще скажешь с Нюркой одежкой поменяться и в Бельскую слободку податься? – ткнула девица в сторону своей соседки.

– Да ты не бузи, Глафирушка, никто тебя ни с кем делиться не заставляет, – с некоторой досадой сказал боярин Павловский, не забыв как бы невзначай погладить боярышню по парчовому плечику. – Не о дележке речь, а о том, чтобы всем заедино быть!

– Постойте, что это вы про Бельскую слободку говорили? – насторожился градоначальник, а сам подумал: «Неужто и до них молва о вчерашних прорицаниях дошла? Вот уж сраму сам себе удружил…»

Словно ожидая, когда ее заденут, вперед вышла другая девица, которую Глафирушка называла Нюркой. Именно она, судя по надписи на дощечке, «хотела» Путяту.

– А что, мне стыдиться нечего! – заявила Нюрка, смело оглядев всех, кто был в палате. – Оттого, что я в Бельской слободке себя торгую, я что, хуже других? Может, я нашего царя Путяту не меньше вашего люблю! И не я одна такая, уж можете мне поверить. Я хотела и подружку свою, Акуньку, с собою привесть, да она запропала куда-то, а не то бы непременно пришла.

– Ничего, Нюрочка, в другой раз приведешь, – с масляной улыбочкой проговорил боярин Павловский. – Ты, Ваня, расскажи лучше, что вы задумали.

– О-о, ну так мы много чего задумали, – охотно откликнулся Ваня Стальной. – Вот, например, на родине Путяты, в Свято-Петровской усадьбе…

– Я и сам родом из тех краев, – вставил боярин Павловский с важной таинственностью в голосе, словно бы причащаясь к славе царя. – Извини, Ванюшечка, я тебя перебил – продолжай.

– Ну вот я говорю, – продолжал Ваня, – что надобно в Свято-Петровской восстановить все так же, как раньше, когда Путята был такой, как мы, и даже еще младше, и превратить усадьбу в место всеобщего поклонения, в источник этой, как ее, все время забываю…

– Народной Мысли, – трепетным голосом подсказал боярин Павловский.

– А это еще что за хреновина? – простодушно удивился градоначальник.

– Народная Мысль – это то, чего так не хватает нам всем, – со священными придыханиями произнес боярин Павловский. – Вы думаете, отчего у нас все шло через пень-колоду? А оттого, что не было Народной Мысли!

– А-а, ну понятно, – кивнул князь Длиннорукий. То есть вообще-то он толком ничего не понял, но сама мысль о Народной Мысли ему пришлась по душе. Чуть меньше ему понравилось предложение разместить источник Народной Мысли в Свято-Петровской – это означало бы чем-то обделить вверенную ему столицу. Поэтому, не возражая по существу, князь выдвинул встречное предложение:

– А на месте непристойной лужи, именуемой Марфиным прудом, непременно возведем собор и назовем его Храмом Путяты-Спасителя. – И, подумав, градоначальник добавил: – А всякие мелкие церквёнки на окраинах, ставшие средоточием распутства – прикроем!

– Да здравствует Путята! – вдруг завопила Глафира.

– Да здравствует Путята! – отозвалась остальная молодежь, вскинув руки вперед и чуть вверх.

– Ой, извините, что-то на меня такое нашло, – виновато проговорила Глафира. – Просто я нашего Государя так люблю, что аж мутит… То есть я хотела сказать, в общем, вы меня понимаете, – совсем смешалась девушка.

– Ну конечно же, понимаем, – проникновенно проговорил боярин Павловский. – Я и сам испытываю нечто подобное, когда слышу его имя… А не спеть ли нам? – неожиданно предложил он, оборотясь к юноше с гуслями. И пояснил для градоначальника: – Это наш певец и сказитель, прозванием Алексашка Цветодрев. Такие песни слагает – заслушаешься!

Юный Цветодрев возложил персты на вещие струны и запел высоким срывающимся голосом:

– Гой ты еси славный наш Путята-Царь,

Наша ты надежа и опорушка,

Ты стоишь ногами на родной земле,

Головою небо подпираючи…

– Хорошая песня, – одобрил градоначальник, когда Цветодрев закончил, – душевная. А есть ли у вас что-нибудь такое, чтобы звало, чтобы подымало на великие свершения?

– Есть, как не быть, – радостно подхватил боярин Павловский. – Ребятушки, давайте-ка нашу, любимую!

Песенник вновь ударил по струнам и запел не по-прежнему, а быстро и решительно, отбивая такт сафьяновым сапожком:

 
– С любимым Путятой
Мы в битву пойдем
За Родину нашу,
За Отчий наш дом.
Пусть в будущем будет,
Как не было встарь —
Будь славен вовеки,
Ты наш Государь!
 

И вся дюжина дружно подхватила припев:

 
– А сунется ворог —
То будет не рад,
Ведь с нами Путята
И стольный наш град.
Стране и народу
Привольно под ним —
Да будет он Богом
Вовеки храним!
 

Не успели отзвучать последние слова, как Глафира снова вскричала и выбежала прочь из градоначальничьей палаты.