Текст книги "Надежда (СИ)"

Автор книги: Елизавета Абаринова-Кожухова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 34 страниц)

– Восвояси – это куды ж? – пристально глянул на него Святославский.

– В Замошье-с, – потупя глазки, ответил половой.

Князь присвистнул:

– Ну, Замошье – там же обманщик на обманщике и обманщиком погоняет!

– А вы отведайте, – искушал половой. С этими словами он нацедил вина в большую чарку и с поклоном передал Святославскому.

– Вроде как бы и недурно, – должен был признать князь, попробовав вина и передав чару по кругу.

– Хорошее винцо, – оценил Антип.

– И за душу крепко берет, – дополнил Мисаил.

– Возьмем? – допив оставшееся, Василий выжидающе посмотрел на князя.

– Возьмем! – ухарски махнул рукавом Святославский. – А бочку, любезнейший, мы вам сегодня же взад пришлем.

– Постойте, а как вы их в Замошье возвращаете – уж не на стругах ли моего доброго приятеля господина Кустодьева? – как бы между прочим осведомился Дубов. Конечно, купец Кустодьев, которого он видел всего-то пару раз, приятелем ему не приходился, но Василий давно уже усвоил, что дела в Царь-Городе зачастую строятся на дружеских, кумовских и просто родственных отношениях – оттого и несколько преувеличил степень своего знакомства с купцом.

– Да-да, конечно, Кустодьева-с, – обрадовался половой.

– Чем бочку туда-сюда катать, мы ее прямо на причал и доставим, – предложил Дубов. А сам подумал: «Как все ладно складывается. Уж не слишком ли ладно?..»

Несколько времени спустя мимо Потешного приказа проследовала весьма живописная процессия. Ее возглавлял сам глава Приказа с привязанным к спине огромным котлом, обмотанным разноцветными тряпками. Следом за ним Василий Дубов нес две корзины с многочисленными закусками, а сзади скоморохи Антип и Мисаил прямо по мостовой лихо катили винную бочку. Царь-городцы, привыкшие к подобным чудачествам князя Святославского (у нас бы это назвали «перфоменс», «хэппенинг» или «экшен»), воспринимали шествие как должное.

Вкусный запах, доносившийся из котла и корзинок, притягивал всех бродячих собак округи, и когда шествие достигло Боярской слободки, его сопровождал внушительный четвероногий эскорт. Но увы – князь и его спутники скрылись за воротами дома, принадлежащего боярину Андрею, и собаки, сердито потявкав и помочившись на заборы соседних теремов князя Святославского и градоначальника Длиннорукого, нехотя разбрелись.

«Добры молодцы», околачивающиеся поблизости, внутренне напряглись, но не более того – в их задачу входило наблюдение за происходящим, а действовать они должны были в одном случае: если бы боярин Андрей вздумал самовольно покинуть место домашнего заточения. К тому же в гости к боярину пожаловали не абы кто, а государственный муж князь Святославский и по заслугам обласканный царскими милостями Василий Николаевич Дубов.

При виде гостей боярин Андрей искренне обрадовался – он уже знал, что придет Василий, и даже знал, с какими целями, а тут к нему сверх заявленного закатилась целая разухабистая орава, да еще с выпивкой и закуской.

– Ну вот, дорогой боярин Андрей, мы и явились поздравить тебя с вызволением из темницы! – возвестил Святославский, опуская котел на пол. – И первое наше дело – опростать эту бездонную бочку!

– Как? – изумился хозяин. – Там же столько, что нам ее и за неделю не опростать!

– Ну, тогда тащи сюда, во что перелить, – весело распорядился князь.

Вскоре все ведра, кувшины, жбаны, котелки и даже цветочные вазы в доме боярина Андрея были до краев наполнены вином, а бочка оказалась вычерпанной только лишь наполовину. Святославский послал скоморохов к себе в терем, и те притащили еще несколько емкостей, но и это мало изменило положение вещей. Дубов заикнулся было, что лишнее можно бы вылить в отхожее место, но против этого бурно восстал князь Святославский:

– Для того ли?.. Ну, дальше продолжай ты, – велел он Антипу.

– Для того ли виноградари полуденных земель в поте лица своего растили лозы виноградные, для того ли сбирали виноград и выдавливали целительный сок, для того ли везли за тридевять земель сие чудо неизъяснимое, дабы выливать его в помойную яму?! – театрально выкинув руку вперед, на одном дыхании выпалил Антип, да с таким чувством, что Святославский даже малость пригорюнился.

– Это откуда? – тихо спросил Дубов.

– Из гишпанской кумеди «Богатеи тоже стенают», – так же негромко ответил Мисаил.

– Сами все выпьем, – громогласно заявил Святославский, – но не дадим пропасть ни капле!

– Да мы ж помрем, ежели все это выпьем, – с дрожью в голосе возразил боярин Андрей.

Дубов подошел к окну – на обочине улицы уже стояла телега, запряженная лошадью. То и другое предоставил князь Святославский, чтобы отвезти пустую бочку на причал. Чуть в сторонке по-прежнему околачивались «добры молодцы», а к дому боярина Андрея уже понемногу подтягивались юные путятинцы с плакатами и транспарантами.

К Василию подошел боярин Андрей:

– Не пойму, чего им от меня нужно. Или ребятам больше делать нечего?..

– Молодые еще, глупые, – усмехнулся Василий. Он не стал говорить, что молодежь просто самовыражается, как умеет, а истинная задача тех, кто за нею стоит – сделать жизнь боярина Андрея невыносимой и, может быть, даже добиться того, чтобы он сам запросился обратно в темницу.

И тут Василий заметил, что по улице идет богато, но весьма аляповато одетая женщина. Увидев боярина Андрея и Дубова, она остановилась прямо под окном.

– Акулина? – невольно вырвалось у боярина. Поняв, что это мог услышать и кое-кто из «добрых молодцев», Василий сделал даме чуть заметный знак.

– Кака я тебе, к бесу, Акулина? – мгновенно поняв, что от нее требуется, заголосила женщина. – Я – княгиня Евдокия Даниловна, невежа, градоначальничья, блин, законная жена!

– Прости, княгинюшка, не признал, – поклонился ей из окна боярин Андрей.

Взгляды княгини и боярина на миг встретились, но тут «Идущие вместе» принялись выкрикивать свои кличи, и Дубов отвел хозяина подальше от окна. А княгиня решительным шагом направилась прямо к митингующим.

– Да что вы тут всякой хренотенью, блин, занимаетесь! – напустилась она на молодежь. – Коли впрямь Царя и Отечество любите, так займитесь чем-нибудь полезным, а не орите тут, как придурки!

Парни и девушки не знали, что им делать, тем более, что в знатной даме некоторые из них узнали жену градоначальника. По счастью, поблизости находился их руководитель и вдохновитель, который даже выплыл из тени, чтобы разрешить это недоразумение:

– Сударыня Евдокия Даниловна, простите молодых царелюбцев и не пеняйте им за те маленькие неудобства, которые они создают уважаемым соседям. Тем паче, что все это происходит, так сказать, с согласия вашего достопочтеннейшего супруга…

– А ты кто такой? – бесцеремонно перебила княгиня. – Небось, такой же бездельник и пьяница, как мой благоверный?

– Я – боярин Павловский, – не без гордости заявил «бездельник и пьяница». – А они – юные путятинцы, иначе говоря – «Наши», или «Идущие вместе».

– Ну и шли бы вы все вместе куда подальше, – княгиня смачно харкнула прямо под ноги боярину Павловскому и пошла прочь.

– Так что ж нам делать, Глеб Олегович? – обратился к боярину юный Ваня Стальной. – Продолжать, али как?

– Продолжайте, – решился боярин Павловский, не забыв ласково погладить Ваню чуть ниже спины. – Только шумите потише. – И, вздохнув, добавил: – Слыхивал я, будто бы почтеннейшая Евдокия Даниловна малость не в себе, да не представлял, что настолько…

Покуда князь Святославский и скоморохи продолжали рыскать по дому и по двору в поисках пустой посуды, Дубов решил кое о чем порасспросить хозяина:

– Скажите, боярин Андрей, отчего вы назвали Евдокию Даниловну Акулиной?

Боярин Андрей промолчал. Но потом все же заговорил как бы вне связи с предыдущим:

– Когда я ее увидел в первый раз, остолбенел: вылитая Евдокия Даниловна. И дело не во внешнем сходстве – душа у нее такая же чистая. А все это, оно в ней наносное, уверяю вас. Жизнь заставила.

– Она вам рассказывала о своей участи? – спросил Дубов.

– Нет. Да и зачем? И так все ясно, – вздохнул боярин Андрей. – Я ей, пока был на свободе, помогал, чем мог. Сколько раз предлагал устроить в приличный дом, на хорошую работу – а она отказывалась. Я, говорит, девка пропащая, одного хочу – подохнуть где-нибудь под забором… Скажите, Василий Николаич, там, – он кивнул в сторону окна, – там княгиня была, или…

– Ну конечно, княгиня, – твердо ответил Василий. – Вы ж сами слышали, что она сказала: я – княгиня Евдокия Даниловна, жена градоначальника.

– А где же тогда Акулина? – пристально глянул на Дубова боярин Андрей.

– Как где? Вестимо, в Бельской слободке, – совершенно серьезным голосом, но с хитрецой в глазах произнес Василий Николаевич. – Другое дело, ежели она исчезнет, или уже исчезла, так ее никто и не хватится…

Важная беседа оказалась прерванной шумным появлением князя Святославского и скоморохов, тащивших бочку с плескавшимися на донышке остатками вина. Раскрасневшееся лицо и сбившийся набок кафтан князя недвусмысленно говорили, что в качестве емкости для вина он использовал и самого себя.

– Ну, разопьем оставшееся! – громогласно предложил Святославский.

Василий украдкой глянул на часы – пора было отправлять бочку на пристань.

– Эх, была не была! – решился Дубов. – Разливайте!

Князь щедро разлил вино по чаркам. Друзья выпили, помолчали.

– Да, хорошее винцо, – сказал Василий с видом знатока, хотя вряд ли сумел бы отличить «Каберне» от «Киндзамараули». – К такому бы вину еще и хорошую закуску…

– Ах я болван! – хлопнул себя по лбу Святославский. – У нас же уха стынет!

И князь, прихватив с собой Антипа, кинулся в сени, где остались котел и корзина. А вернувшись, они увидели, как Василий и боярин Андрей, установив закрытую бочку на подоконнике, живо обсуждают, как ее сбросить вниз, но так, чтобы она попала точно на телегу, а не на мостовую или, не дай Боже, на кого-нибудь из «Идущих вместе».

(Если бы князь Святославский был знаком с устным творчеством Ираклия Андронникова, то непременно вспомнил бы его яркий и образный рассказ, в котором Сергей Есенин точно так же высчитывал, в какой момент ему лучше всего сбросить из окна бочку с керосином, чтобы ненароком не пришибить двух старушек, движущихся по улице навстречу друг дружке).

– Возьми чуть левее! – кричал Василий кучеру. – А вы, ребята, расступитесь, а то и до греха недалеко.

– Еще бы! – подхватил боярин Андрей. – Охота мне из-за вас, бездельников, опять в темницу садиться!

– Да тебе, злодей, голову отрубить мало! – крикнула боярышня Глафира.

– Лучше о своей голове озаботься, дуреха! – не остался в долгу боярин Андрей. И это могло показаться весьма странным – доселе он ни в какие пререкания с митингующими не вступал и во время их акций даже к окну старался не подходить.

Наконец, вычислив, что теперь бочка уж точно не упадет мимо телеги, Дубов и боярин Андрей решительно спихнули ее с окна. Бочка тяжело упала на солому, постеленную на телеге, возница свистнул кнутом, и лошадка с резвым ржанием понесла ее мимо терема градоначальника.

– Вот бы тебя, боярин Андрей, в бочку – да в Кислоярку! – злорадно выкрикнула боярышня Глафира.

Боярин даже не обиделся:

– С тобою, девица-красавица – хоть в бочку, хоть в Кислоярку!

– А что, я согласная, – засмеялась Глафира. В сущности, никакой личной вражды к опальному боярину она не испытывала, а приглядевшись, должна была признать, что и собой он весьма пригож, даже не в пример столь обожаемому ею Путяте.

– Ну что ж, теперь можно и за стол, – с вожделением промурлыкал князь Святославский. – А чего это я Мисаила не вижу?

– Прихватило, – сочувственно вздохнул Дубов. – С непривычки к заморскому вину.

– Бывает, – со знанием дела сказал князь. – Ну, Богу помолясь – да за трапезу.

Обед удался на славу. Съедено было немало, а выпито – и того больше. Это если не считать затейливых «кулинарных» рассказов Святославского, которые изливались из него, будто из рога изобилия, и тем щедрее, чем больше он вливал в себя ухи и вина.

А по окончании обеда князь устало откинулся на спинку кресла:

– Уфф, хорош-шо посидели. А теперь недурно бы и соснуть.

Однако Василию спать вовсе не хотелось. Напротив, он испытывал радостный прилив сил и желание поделиться своей радостью со всем миром.

– Вы как знаете, а я иду на улицу, к народу! – сообщил он. – Извините, боярин Андрей, вас не приглашаю. А ты, Антип, идешь со мной!

Взяв ведро с вином, большую чару и корзину с остатками закуски, Дубов и Антип направились прямо к «Идущим вместе», которые, правда, никуда не шли, а добросовестно стояли на месте, выкрикивая свои немногочисленные лозунги. Когда они уставали скандировать, юный Цветодрев устраивал музыкальные паузы, виртуозно солируя на гуслях.

– Бог вам в помощь, товарищи! – провозгласил Дубов, нимало не озабочиваясь совместимостью таких слов, как «Бог» и «товарищи». – Я так чувствую, что вам нужно подкрепиться. А заодно и горло промочить.

И Василий, зачерпнув из ведра полную кружку, церемонно протянул ее боярышне Глафире.

Немного починившись, Глафира как бы нехотя приняла чарку и медленно ее осушила, а потом закусила пирожком, который ей преподнес Антип.

Этому безобразию запоздало воспротивился Ваня Стальной:

– Что ты делаешь, Глафира? Аль запамятовала, что наш любимый царь Путята и сам хмельного в рот не берет, и другим не советует?

– Не хочешь – ну и не пей, – уже чуть заплетающимся голоском ответила Глафира, – а другим не мешай!

– Ну, отчего же не хочу? – раздумчиво протянул Ваня. – Вот ежели бы не вина, а водички какой испить… А то и прямь сухота в глотке.

– Так это ж и есть водичка, – обрадовался Дубов, зачерпывая еще одну чару. – Ну, самую малость вином отдает, чисто символически!

– Да, недурна водичка, – похвалил Ваня, отпив пол-кружки. – Извини, добрый человек, до дна пить не буду – мне много нельзя.

– Ну, раз нельзя, значит нельзя, – не стал настаивать Василий. И обратился к юноше, стоящему рядом с Ваней: – Ну а вам-то, сударь, надеюсь, можно?

Боярин Павловский из своего затишка неодобрительно следил за тем, как Дубов угощает его подопечных, но до поры до времени не вмешивался. Когда же настал черед юного гусляра Цветодрева, он не выдержал:

– Да что вы делаете, милостивый государь, не видите, что он еще мальчик?

– Как, неужели? – захихикала Нюрка из Бельской слободки. – Ну, это мы живо исправим!

Василий внимательно пригляделся:

– Да, и вправду мальчик. И пускай всякий, кто скажет, что это девочка, бросит в меня камнем!

– Лучше бросьте спаивать молодежь, – проворчал боярин Павловский.

– Как вам будет угодно, – легко согласился Дубов. – Но вот ведь вы, уважаемый… простите, забыл ваше имя-отчество?

– Глеб Олегович.

– Вот вы, Глеб Олегович, уже вышли из молодежного возраста?

– Увы, – с кручиною в голосе вздохнул боярин Павловский, – у меня, почитай, и не было настоящей молодости, ибо она пришлась на мрачные годы прежних правлений. И лишь теперь, с воцарением нашего славного Путяты, я вновь чувствую себя юным и счастливым,

– Так выпьем же за вашу вторую молодость! – подхватил Василий, проворно подсунув боярину Павловскому полную чару.

– Ну, за это грех не выпить, – должен был согласиться боярин Павловский и, лихо опрокинув в себя содержимое, громко закричал:

– Да здравствует Путята!

– Да здравствует Путята! – подхватили «Идущие вместе», воодушевленные замошьевским вином.

«Причастив» боярина Павловского, Дубов и Антип направились к «добрым молодцам», которых Василий Николаич для себя поименовал «людьми в штатском»:

– А вы, честные господа, не желаете ли винца откушать?

– Не, мы на службе, – простодушно ответил один из них, коего Дубов безошибочно определил как «старшого».

– То есть мы тут просто гуляем, сиречь праздно шатаемся, – попытался другой «штатский» поправить оплошность своего начальника.

– Ну, тогда вам сам Бог велел выпить за здравие нашего любимого и обожаемого Государя! – обрадовался Всилий. – Али вы, господа, не желаете, чтобы он здравствовал многая лета?

Делать нечего – пришлось и господам наблюдателям испить винца. Когда же один из них попытался схитрить и вернуть недопитую чарку, то Антип, доселе больше молчавший, неожиданно гаркнул чуть не над ухом:

– Пей до дна, пей до дна, пей до дна!

Сделав доброе дело – угостив «добрых молодцев в штатском» – Дубов вернулся к молодежи, рядом с которой он как бы и сам помолодел, возвратившись в незабвенные годы комсомольской юности.

– Ну что вы все одно и то же кричите – «Слава Путяте» да «Слава Путяте», – сказал Василий. – Надо это дело как-то разнообразить. – И, возвысив голос, он сходу принялся выдавать новые лозунги (а точнее, старые на новый лад): – Народ и Путята едины! Путята – ум, честь и совесть нашего времени! Путятинским путем идете, товарищи! Где Путята – там успех, там победа! – И напоследок: – Монархия – мать порядка!

Слушая Дубова, боярин Павловский начал подозревать, что тот откровенно глумится и над обожаемым Путятой, и над «Идущими вместе» и даже над ним самим, боярином Павловским, но ничего поделать не мог – ведь Василий говорил вроде бы самые правильные вещи, а доказать, что делал он это не совсем искренне, было невозможно. Тем более, что простодушные девушки и юноши все принимали за чистую монету и от души подхватывали любой клич Василия.

И тут из окна донесся зычный голос всеми позабытого боярина Андрея:

– Эй, робяты, да вы что, запамятовали, какого беса сюды приперлись – Государя славить, али мя грешного порочить да бесчестить?

Василий проворно обернулся в его сторону:

– Ах да, простите великодушно, дорогой боярин Андрей, мы совсем про вас забыли. Но постараемся восполнить это досадное упущение. – И, малость размыслив, выпалил на едином дыхании: – Позор боярину Андрею – безумию, бесчестию и бессовестности нашего века!

– Вот это совсем другое дело, – радостно прогудел боярин Андрей.

Тем временем народ потихоньку прибывал. Каким-то образом по округе разлетелась весть, что на Боярской наливают, и со всех сторон стекались любители дармовой выпивки, так что Антипу даже пришлось сбегать в дом за добавкой. А так как «Идущие вместе», подзуживаемые Дубовым, беспрерывно и громогласно прославляли Путяту, то многие решили, что это сам царь-батюшка их угощает, и благодарственным выкрикам и здравицам не было конца-края.

Почувствовав, что «чего-то не хватает», Василий вновь обратился к молодежи:

– Друзья, а не спеть ли нам?

– А что, споем! – задорно крикнула боярышня Глафира.

Юный Цветодрев, которому Василий таки ухитрился налить пол-чарки, покамест боярин Павловский отлучался за угол по малой нужде, вновь возложил длинные тонкие персты на струны и вдохновенно запел:

 
– Цвети, Кислоярская наша держава,
Подобно небесному Солнцу, сверкай.
А вороги слева и недруги справа
Как волки скрежещут зубами пускай.
 

Остальные дружно подхватили припев:

 
– Славься, Отечество наше любимое,
Славься, Путята, наш царь дорогой.
Господом Богом вовеки хранимое,
Славим тебя и гордимся тобой!
 

Слушая стройный хор «Идущих вместе», Василию вдруг самому захотелось спеть. «Эх, жаль, скрипку не прихватил, – с сожалением подумал Дубов, – а то еще и сыграл бы».

Василий подошел к Цветодреву и запел приятным баритоном ту самую песню, за которую в свое время на областном смотре комсомольской песни получил третью премию:

 
– Работа у нас такая,
Забота наша такая —
Цвела бы страна родная,
И нету других забот.
И снег, и ветер,
И звезд ночной полет
Тебя, мое сердце
В тревожную даль зовет!
 

Цветодрев прямо со второго куплета «ухватил» мелодию и настолько верно и ненавязчиво подыгрывал на гуслях, что, наверное, даже сама Александра Пахмутова осталась бы довольна. А Василий, на ходу вспоминая подзабытые слова, думал, что песня эта вовсе не такая уж и комсомольская, а просто очень хорошая и душевная песня о светлых человеческих чувствах. Должно быть, это поняли и друзья Цветодрева – в сущности, все они были обычными парнями и девушками, не чуждыми высоких душевных стремлений, и их ли одних вина, что эти стремления у них обрели столь искаженные очертания? Как только Василий под общие рукоплескания допел песню, Ваня Стальной подскочил к нему с просьбой записать слова. И, естественно, Дубов не мог ему отказать.

Но не стоит думать, что Василий Николаевич просто дурачился – пел, сочинял лозунги и угощал прохожих вином. Нет, он примечал все – и то, как боярин Андрей отошел от окна в глубь дома, и даже вернувшуюся пустую телегу князя Святославского.

Закончив диктовать Ване слова «Тревожной молодости», Василий подошел к телеге:

– Ну как, отвез?

– Вестимо, отвез, – степенно ответил возница. – И еще дождался, покуда бочку на ладью отнесли. Все, как ты велел.

– И сам видел, как ладья отплыла? – не отступался Василий.

– Видел, как тебя сейчас, – заверил возница.

– Ну, коли так, винца испей, – тут же предложил хлебосольный Дубов. – Антип, налей ему чарку, да не скупись!

И тут в конце улицы показалась богатая карета, запряженная тройкой породистых белых коней.

– Князя Длиннорукого? – вслух подумал Василий.

– Самого Путяты! – со священными придыханиями ответил боярин Павловский, случившийся поблизости. И, обернувшись к своим подопечным, с мольбой заговорил: – Ребятки, милые мои, уж вы расстарайтесь – ведь такой случай редко когда выпадает!..

Увидав скопление народа, царь Путята пожелал остановиться и выйти к своим подданным, о чем, вероятно, впоследствии горько сожалел.

– Слава Путяте! – грянули «Идущие вместе», бурно (хотя и не очень трезво) поддержанные всеми присутствующими. Путята чуть поморщился и, дежурно «сделав ручкой», хотел было уже вернуться в карету и ехать дальше, но тут к нему подскочил боярин Павловский и принялся с жаром что-то говорить, указывая на своих юных подопечных. Царь слушал вполуха и чувствовал себя посреди общего внимания к своей особе не очень-то уютно.

И тут из дома с воплем выбежал Мисаил:

– Боярин Андрей исчез!!!

Царь отодвинул Павловского и решительно направился к Мисаилу, попутно бросив на Дубова сдержанно-яростный взор.

– Говори толком и по порядку, что случилось! – велел Путята.

– Ну, ежели по порядку, то все началось с вина, которого целую бочку купил мой начальник, глава Тайного приказа князь Святославский, – начал было Мисаил обстоятельный рассказ. – А я совсем забыл, что от вина у меня иногда случается… Ну, вы понимаете.

– Несварение желудка, – подсказал Дубов, – в смысле, понос.

– Вот-вот, самый настоящий понос, – радостно подхватил Мисаил. – И покаместь господа с боярином Андреем услаждались вином и ухою, я, как дурак, просидел в отхожем месте. И вот скажи мне, Государь, есть ли после этого в мире справедливость? – Мисаил сделал выверенное движение рукой, как бы призывая не то в свидетели, не то в сочувствующие все земные и небесные силы.

– По делу говори! – мрачно оборвал его Путята.

– Ну вот я и говорю, – испуганно зачастил скоморох, – дело самое скверное. Выхожу это я из… ну, оттуда, где поносом маялся, иду по дому, во все уголки заглянул, а окромя спящего князя Святославского, ни одной живой души не встретил!

Путята с тихой ненавистью глянул на Василия – он уже не сомневался, что Дубов имеет к исчезновению боярина Андрея самое прямое отношение, но так как формальных причин утверждать подобное он пока что не имел, то выразился более обтекаемо:

– А ведь это по вашему, Василий Николаич, ходатайству его выпустили из темницы!

– Как так, по моему? – искренне возмутился Василий. – Извините, Государь, но инициатива исходила не от меня, а от Надежды, а я с самого начала говорил ей, что это дело не стоящее. Не верите – спросите у госпожи Чаликовой!

Однако Путята уже не слушал Дубова – его тяжелый взор упал на «добрых молодцев», которых он, кстати говоря, прекрасно знал по совместной работе в Сыскном и Тайном приказах. Теперь они дрожали, словно осиновый лист, в ожидании царского гнева. И не зря.

– Вы тут зачем поставлены – выполнять свое задание, или пьянствовать? – бушевал Путята, уловив явственный винный дух, исходящий от «молодцев». – Предупреждаю сразу – ежели не найдете боярина Андрея, то я вас дерьмо выгребать отправлю, так и знайте!

– Глядите, да вон он где! – вдруг заорал Антип, указывая на человека, нетвердой поступью выходящего из ворот.

«Добры молодцы», явно не желающие переквалифицироваться в ассенизаторы, гурьбой кинулись к воротам и вскоре представили беглого боярина пред светлые очи Государя.

Но увы – Государь не оценил их стараний:

– Кого вы мне привели, придурки? Это же князь Святославский!

Князь же Святославский, увидев Дубова, обрадовался несказанно:

– Василий Николаич, куда это вы запропастились? А я хотел позвать вас в еще одну прелестнейшую харчевенку, где подают чудные блинчики с брусникой. Вы берете такой блинчик, окунаете его в сметанку, откусываете маленький кусочек и заедаете щучьей икоркой…

– Князь, куда исчез боярин Андрей? – прервал Путята «вкусный» монолог Святославского. Царь старался говорить очень тихо и спокойно, хотя внутри его все клокотало.

– А? Что? В чем дело? – переспросил князь, ласково дыхнув перегаром.

– Государь спрашивает, куда вы девали боярина Андрея, – громко повторил Дубов царский вопрос.

Князь, казалось, только теперь заметил, что они не вдвоем:

– А-а, царь-батюшка? А иди ты в жопу, царь-батюшка, не до тебя. – И вновь обратился к Дубову: – Да, Василий Николаич, так о чем бишь я толковал? Берете блинчик, окунаете в сметанку и запиваете медовушкой. Но чуть-чуть, в меру, дабы не перебить вкуса брусники…

И хотя князь Святославский обошелся с Государем столь неучтиво вовсе не от злости, а скорее по простоте душевной, Путята аж позеленел, в сердцах плюнул на мостовую и решительным шагом направился к карете. А Дубов чуть слышно проговорил:

– Два – один.

Но увы – даже и на этом невзгоды Путяты не закончились. Увидев, что он собирается уезжать, боярин Павловский дал отмашку своим ребятам, чтобы те достойно проводили любимого Государя. И надо же было такому случиться, что самая громкоголосая из «Идущих вместе», боярышня Глафира, оказалась как раз рядом с царскою тройкой. И едва она завопила: «Путята, мы любим тебя!!!», как лошади от испуга рванули с места и на бешеной скорости понесли карету, так что миг спустя она исчезла за ближайшим поворотом.

Все произошло так стремительно, что никто ничего не мог понять. Разъяснить собравшимся, что же, собственно, случилось, взялся скоморох Антип.

– Братцы, на помощь, царя украли! – выкрикнул он во весь голос. И толпа, дыша винными парами, опрометью помчалась туда, куда лошади унесли карету – спасать Государя из лап похитителей. А того, что при этом едва не сбили с ног самого Государя, никто даже не заметил.

Боярская слободка вмиг опустела – остались лишь Путята, Дубов и князь Святославский, продолжающий бубнить себе под нос что-то о блинах с икоркой, да еще кучер, хлопочущий вокруг телеги. Именно он первым и пришел на выручку:

– Да ты не кручинься, Государь-батюшка, садись ко мне в повозку, я тебя с ветерком домчу, скажи только, куда.

Василий представил себе, как Путята «с ветерком» катится через весь город на телеге, годной разве что для перевозки пустых бочек, и втайне возжелал, чтобы царь принял это предложение. Но, очевидно, Путята представил себе то же самое – и отказался, а вместо этого решил зайти к градоначальнику и одолжить у него конный выезд, чтобы добраться до дому. Василий вызвался сопровождать Путяту. Царь глянул на него исподлобья, но промолчал, и Дубов принял это за знак согласия.

Князя Длиннорукого они застали сидящим за обеденным столом в обнимку с Евдокией Даниловной. Перед ними стоял наполовину опростанный кувшин сливовой наливки – свято соблюдая советы Серапионыча, водкой градоначальник супругу не потчевал.

Когда нежданные гости вошли, супруги как раз пели на два голоса, но отнюдь не патриотические песни из репертуара «Идущих вместе», а нечто совсем иное, слышанное княгиней в ее «докняжеской» жизни в Бельской слободке. Мы рискнем привести только один куплет, по сравнению с прочими наиболее скромный и целомудренный:

 
– Я свою любимую
Из могилки вырою.
Поимев, помою
И опять зарою.
 

Увидев Василия, княгиня смутилась и даже на миг прервала пение, но Дубов ей чуть заметно кивнул – дескать, все путем, продолжайте в том же духе – и Евдокия Даниловна, задорно подмигнув гостям, зачастила:

 
– Мой Ванюшка самый лучший,
Всех парней зараз ушил —
Как легли мы спать с Ванюшей,
Трех невинностей лишил!
 

Хоть и не сразу, но сообразив, что к нему пожаловал собственною особой Государь Путята, хозяин не без труда выбрался из-за стола и почтительно поклонился. Княгиня же, как ни в чем не бывало, осталась сидеть и даже подлила себе в чарку еще наливки.

– Сударыня, может быть, вы хоть на миг оторвете задницу от стула и привстанете, когда перед вами стоит царь? – не выдержал Путята.

– Чаво? – пренебрежительно глянула на него княгиня. – Кто тут царь – уж не ты ли? – Евдокия Даниловна громко захохотала: – Не смеши людей!

– Душенька, это ж и впрямь царь, – попытался было убедить супругу князь Длиннорукий, но та уже никого не слышала, опричь себя:

– Да какой ты царь? На себя посмотри – таких, как ты, троих возьми, а все царь не получится. Царь!.. Царь – это ого-го, а ты просто недомерок какой-то!

С этими словами княгиня наконец-то соизволила оторвать задницу от удобного стула, но лучше бы она этого не делала.

– Пошел прочь отсюда, – пуще прежнего напустилась она на Путяту. – А ежели ты думаешь, что здесь тебе чарку дармовую нальют, то не дождешься!

– Евдокия, но это же и в самом деле царь, – еще раз попытался Длиннорукий вразумить супругу, но увы – с прежним успехом. То есть неуспехом.

– Кто царь – вот этот вот? – с величайшим презрением переспросила Евдокия Даниловна. – Да ты ж, князь, говорил, что сам скоро царем станешь, а перед всяким придурком лебезишь!

Даже несмотря на изрядное подпитие, князь Длиннорукий не на шутку перепугался и в глубине души возбранил себя за словесную несдержанность. Дело в том, что князь представлял собою наглядное подтверждение известной поговорки о трезвом уме и пьяном языке. Конечно, это не означало, что он похвалялся перед супругой своими притязаниями на царский престол – речь шла несколько о другом: градоначальник высказал мысль, что если уж с Дормидонтом пресекся славный род прежних правителей, то более естественным было бы, если б царем стал он, древнеродовитый князь Длиннорукий, а не «нечаянно пригретый славой» Путята.

Однако Путята в такие тонкости вдаваться не стал.

– Ну что ж, дорогой князь, я так вижу, что сегодня у нас с тобою разговора не получится, – произнес царь очень тихим и вкрадчивым голосом, отчего даже у Василия по спине мурашки пробежали. – Но завтра мы с тобой поговорим. Начистоту поговорим.