Текст книги "Надежда (СИ)"

Автор книги: Елизавета Абаринова-Кожухова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц)

– Чувствую, что здесь, – сказал он после нескольких минут упорных, но тщетных усилий, – а никак не поддается. Еще бы, за двести-то лет не то что затвердело – закаменело!

– Да вы, дорогой Василий Николаич, просто с инструментом управляться не умеете, – усмехнулся доктор. – Дайте-ка мне.

Дубов и Серапионыч вновь поменялись местами, но и доктору с его навыками никак не удавалось сковырнуть с аистиного ока затвердевшую лепнину. Однако Серапионыч не унывал:

– Ну что ж, попробуем по-другому.

С этими словами он вытащил из внутреннего кармана свою заветную скляночку и осторожно вылил малую толику содержащегося в ней живительного эликсира на голову аиста. Раздалось очень тихое, слышное одному Серапионычу шипение, и если голова, шея и клюв благородной птицы остались по-прежнему тверды, то вещество, залеплявшее глаз, стало мягким, будто известка или пластилин, и вскоре из-под его слоя показалась маленькая темная бусинка.

Серапионыч ласково погладил аиста по спине:

– Да, бедняга, нелегко ж тебе было два века вслепую лететь…

– Ну, Владлен Серапионыч, что у вас там? – от нетерпения даже чуть подпрыгнула Чаликова.

– А вы, Наденька, сами поглядите, – предложил доктор, спускаясь на пол.

– Ух ты! – выдохнула Надежда, заступив на его место.

– Попробуйте его чем-нибудь ткнуть, – с замиранием в голосе попросил Дубов.

Надя поднесла к глазу аиста шариковую авторучку, которой только что простукивала стену, и кончиком стержня надавила на глаз, сначала чуть-чуть, а потом со всех сил.

И вдруг бусинка начала как бы проваливаться вглубь, и Надя почувствовала, что следом прямо у нее под руками со скрипом проваливается и часть барельефа.

– Вот это да! – ахнул Васятка, увидев, как в стене появилась трещина в виде прямоугольника точно по границам, которые определил Серапионыч. Хотя миг назад барельеф имел совершенно цельный вид, без малейших намеков на какие-то зазоры.

Надя отпустила авторучку, и стена обрела прежний вид.

– Или мне померещилось… – не договорил Дубов, стоявший дальше других от барельефа.

Чаликова вновь надавила на глаз – и часть барельефа вновь провалилась внутрь стены.

– Попробуйте ее сдвинуть, – дрожащим голосом проговорила Надя, продолжая держать стержень в аистином глазу.

Доктор взялся за ствол березки, над которой летел аист, и подвижная часть барельефа сначала очень медленно, как бы через силу, а потом все увереннее стала уходить влево, будто дверь раздвижного шкафа.

А в открывшемся проеме показалась груда золотых изделий тончайшей работы, усыпанных драгоценными камнями столь же искусной огранки.

Глядя сверху на все это несметное богатство, Надежда вдруг почувствовала неимоверную скуку. Почему-то вспомнилась Москва, родители, младший брат, родная редакция, потом совсем уж неизвестно почему – детство, Новый Год, елка, запах мандаринов, хрупкие елочные игрушки, таинственно поблескивающие в свете разноцветных лампочек… Почти как эти сокровища, только гораздо веселее и ярче.

Надя медленно спустилась со стула и прислонилась к стене. Василий подошел и несмело взял ее за руку.

Трудно сказать, что испытывали в этот миг их друзья. Васятка и Серапионыч разглядывали драгоценности, не решаясь прикоснуться. А внимание Чумички привлек лежащий на самом верху очень крупный ограненный бриллиант.

– Красивый камешек, – почему-то вполголоса произнес доктор. Надежда почти через силу заставила себя взглянуть на «камешек»:

– Неужели это и есть тот знаменинтый алмаз? Внушительно смотрится, но на пол пуда никак не тянет…

Чумичка молча поднял бриллиант и переложил на сидение стула, чтобы все могли его получше рассмотреть. Отделка была очень необычная: с трех сторон переливались небольшие, сделанные безо всякого видимого порядка гранки, но с четвертой стороны он был плоским, будто срезанным.

– Это же… – не веря своим глазам, прошептал Василий.

А Чумичка извлек из-под кафтана еще один такой же камень с такой же «срезанной» гранью и соединил их

– Выходит, вторая половина магического кристалла все эти годы лежала здесь? – тихо произнесла Надя.

– Получается, что так, – столь же тихо ответил Василий. И сказал уже громче: – Кристалл твой, Чумичка. Он принадлежит тебе по праву.

– А что будем делать с остальным? – обратился ко всем вместе и в то же время как бы ни к кому доктор Серапионыч.

Никто не ответил. И не потому что не знали, что отвечать, а потому что ответ был и так ясен. В том числе и самому Серапионычу.

* * *

Михаил Федорович наверняка прославился бы на все Кислоярское царство своей безграничной работоспособностью и редкими деловыми качествами, но увы – особенности его службы исключали не только всякую славу, но и малейшую известность, если она выходила за пределы небольшого кружка подчиненных.

Рабочий день Михаила Федоровича иногда длился двадцать четыре часа в сутки и отличался огромной напряженностью, при том, что свое местожительство и одновременно рабочее место – малозаметный домик на окраине Царь-Города – он покидал очень редко. Вот и теперь, несмотря на поздний час, Михаил Федорович принимал доклад от одного из своих ближайших сотрудников, которому мог бы доверять всецело, когда бы не имел застарелой привычки не доверять никому и ничему, в том числе и самому себе.

Если бы посторонний каким-то чудом оказался на этих докладах, то он обратил бы внимание на то, как по-разному протекали беседы Михаила Федоровича и его подчиненных. Со своим основным помощником Глебом Святославовичем, ныне находящимся в служебной командировке, он говорил как профессионал высочайшего уровня с профессионалом столь же высокого уровня, оттого и понимали они друг друга с полуслова, а то и вовсе без слов. Хотя в их беседах неизменно присутствовала своего рода дистанция, если не сказать – отчужденность, неизбежная даже при самых доверительных отношениях начальника и подчиненного.

А вот с нынешним докладчиком, по имени Лаврентий Иваныч, степень откровенности была куда больше – можно сказать, что шел деловой разговор двух единомышленников.

Особо пристальное внимание Михаила Федоровича было обращено к «делу о пропавшем Ярославе», хотя Лаврентий Иваныч почему-то относился к нему очень легкомысленно:

– И чего тебе дался этот дурак Ярослав? По-моему, Михал Федорыч, ты преувеличиваешь его значение. Да он и сам прекрасно понимает, что в его положении лучше всего молчать и не высовываться.

– Да пойми ты, что дело не в Ярославе, – строго посмотрел Михаил Федорович на своего собеседника. – Если мы даже такого, как ты говоришь, дурака упустили, значит, система дала сбой! И где уверенность, что в следующий раз мы не лопухнемся уже по-настоящему?

– И что ты предлагаешь?

– Прежде всего – проанализировать. Четко установить, где случилась просечка, и сделать выводы на будущее.

Лаврентий Иваныч расстегнул ворот кафтана, достал футляр, извлек оттуда пенсне в золоченой оправе и водрузил на нос:

– Уф, теперь хоть нормально вижу. Если уж нельзя очки носить, так хоть бы линзу хоть какую достать бы…

– Ты еще скажи – сбрить бороду и переодеться во френч с галифе, – не без ехидцы усмехнулся Михаил Федорович. – Да, так вот, я провел внутреннее расследование и установил, кто виновен в «проколе» с Ярославом.

– И кто же?

– Прежде всего – я, как основное ответственное лицо. Во-вторых, Глеб. Нашел, кому поручить столь ответственное дело – Каширскому с его «установками». Ну ладно Каширский, он вообще не совсем из нашей конторы, но ведь Глеб-то Святославович должен был его подстраховать… А третий виновный – уж извини, Лаврентий Иваныч, но это ты!

– Я-то тут при чем? – изумился Лаврентий Иваныч.

– Очень даже при чем. Учитывая важность дела, я поручил тебе проследить за тем, что произойдет на пруду…

– Так ведь мои люди проследили! И как только операция «Установка» дала сбой, я тебе тут же доложил.

– Да что толку, что доложил – Ярослав-то исчез! Не докладывать надо было, а… а это самое на месте.

– А указаний, чтобы «это самое», ты не давал, – возразил Лаврентий Иваныч.

– А то сам ты не понимаешь? – раздраженно бросил Михаил Федорович.

– Я-то понимаю, но не могу же я сказать своим людям, чтобы они… – замялся Лаврентий Иваныч. – Ну, в общем, это самое.

– И это лишний раз говорит о твоем недостаточном профессионализме, – подхватил Михаил Федорович. – Ты должен так уметь сказать, ничего не сказав по сути, чтобы и так все было понятно. Ну и людей себе подобрать соответствующих! Забыл, что ли, кто решает все?

– Да где мы здесь такие кадры достанем? – уныло вздохнул Лаврентий Иваныч.

– Кадры нужно учить и воспитывать, – назидательно поднял кверху палец Михаил Федорович. – А мы все время спотыкаемся именно на человеческом факторе: один не проследил, другой не учел, третий не понял указания. И так всякий раз… Ну ладно, продолжим разбор полетов. Раз объект ушел, следовало предпринять все, чтобы его найти. А что, спрашивается, было для этого сделано?

– Все возможное, – уверенно отвечал Лаврентий Иваныч. – Мы составили список связей Ярослава и в максимально сжатые сроки все «прочесали».

– Да видел я ваш список, – отмахнулся Михаил Федорович. – Нет, вроде бы все верно, а приоритеты расставлены как попало. Какие-то мещане Осьмушкины, какие-то купцы Кочерыжкины… Вот он – формальный подход к делу. Скажи лучше, во сколько была проверка в церкви на Сорочьей улице?

– Ну, где-то после утренней службы, – не очень уверенно ответил Лаврентий Иваныч.

– А туда надо было сразу, в первую же очередь! Я почти уверен, что без этого попа тут не обошлось.

– Не могли же мы врываться к нему посреди ночи! Все-таки отец Александр – уважаемый человек, служитель веры…

– Кто служитель веры – Александр? Разве ты не не знаешь, кто он таков на самом деле?

– Ну и кто же?

– Скоро узнаешь, – мрачно пообещал Михаил Федорович. – А сегодня, между прочим, он встречался и о чем-то беседовал с боярином Павлом, этим… – Михаил Федорович едва удержался от какого-то очень грубого слова. – В общем, наш любезнейший Глеб Святославович мне постоянно плешь проедает, будто против нас затевается заговор. Я не верил, а теперь все больше склоняюсь к тому, что в его словах немалая доля истины.

– Какой еще заговор! – беспечно махнул рукой Лаврентий Иваныч. – Отец Александр случайно встретился с боярином Павлом – и уже заговор? По-моему, Михаил Федорович, ты малость перетрудился.

– Во-первых, не случайно, – с нажимом произнес Михаил Федорович, – а во-вторых, дело не только в этих двоих, а в том, что вообще все начинает идти наперекосяк. Раньше мы сами определяли, что и где должно происходить, а теперь плетемся в хвосте событий… Ну ладно, ты мне скажи лучше, что вы там учудили с этой княгиней, вдовой, как ее, имя все не запомню?

– Нет-нет, что ты, я к этому никакого отношения, – почти испуганно замахал руками Лаврентий Иваныч.

– Вот я и говорю – опять мимо нас, – подхватил Михаил Федорович. – И так все чаще и чаще. А почему? А потому что кое-кто, – он неопределенно указал в потолок, – выходит из-под нашего влияния. И так исподволь это делает, что мы и сами не заметили, как очутились на обочине. Хорошо еще, что не в канаве…

– Ну, знали же, кто он таков, – заметил Лаврентий Иваныч. – Надо было другого «раскручивать», не такого хитрозадого.

– Ничего, пускай покамест порезвится, – угрюмо проворчал Михаил Федорович. – Никуда он без нас не денется! А будет много прыгать – другого найдем.

– Ну и как же ты собираешься восстановить былое влияние? – как бы без особого любопытства спросил Лаврентий Иваныч.

– Как? Очень просто – делами. Только так мы сможем доказать, и прежде всего самим себе, что еще на что-то годимся. А первое дело – поймать Ярослава и достойно его проучить.

– Дался тебе Ярослав, – усмехнулся Лаврентий Иваныч. – Как будто кроме него и заняться-то нечем.

– …И завтра же «прощупаем» этого всезнайку отца Александра, – как бы не заметив последних слов собеседника, продолжал Михаил Федорович. – Не сразу, не сразу. Сперва мы его плотно «попасем», а уж потом и «пощупаем».

Последние слова Михаил Федорович проговорил с особыми интонациями и особым выражением лица. Давно изучивший нрав своего начальника Лаврентий Иваныч знал: это означает, что Михаил Федорович готов идти до конца, не считаясь ни с чем и даже не всегда соизмеряя цели со средствами к их достижению.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЦАРСКАЯ МЫШЕЛОВКА

Дормидонту очень хотелось бы, чтобы его гости погостили еще хотя бы денек, но увы – они решили отъезжать с утра пораньше. И уехали бы по-английски, не прощаясь, если бы Серапионыч не воспротивился – он лучше других понимал, как обидит хозяина такой поспешный, без патриархального прощания, отъезд.

Ну и, ясное дело, по такому случаю Дормидонт задал завтрак, стоящий хорошего обеда.

Видя впереди долгие дни скучного одиночества, Дормидонт старался наговориться впрок. И, конечно же, расспрашивал гостей о вчерашних «кладоискательских» успехах.

Для Дубова подобные расспросы были словно нож вострый. Не будем судить, хорошо это или нет, но Василий совершенно не умел врать. Поэтому повествование о том, что происходило в заброшенном домике, он предоставил Серапионычу, а сам больше слушал, уткнувшись носом в тарелку. Разумеется, это не значило, что доктор имел склонность ко лжи – просто он был прекрасным рассказчиком и не почитал за большой грех иногда ради красного словца слегка приукрасить действительность.

Но сегодня доктор превзошел самого себя, чему, несомненно, отчасти содействовало и содержимое скляночки, которое он не забывал подливать себе в чай. Впрочем, при всем красноречии Серапионыч умудрился ничего не сказать по существу. И дело было не только в Петровиче, который вполне мог подслушивать за дверьми, но и в том, что Дубов и его друзья решили не посвящать в тайны тайника даже Дормидонта.

– И вот разверзлись хляби небесные, и соскользнул покров, и пали стены неприступные, – азартно вещал Серапионыч, размахивая вилкой с нацепленным на нее соленым рыжиком, – и открылась нам тайна неведомая, доселе неслыханная!..

– Погоди ты, эскулап, – с трудом вклинился Дормидонт во вдохновенный монолог Серапионыча. – Скажи лучше, нашли вы там хоть чего, или нет?

Доктор чуть смешался – с горних высей его «приземляли» на грешную землю. На помощь Серапионычу пришла Надя:

– Государь, вы оказались на редкость проницательны: там и вправду была бутыль вина. И знаете, двести лет выдержки пошли ему на пользу – вкус просто бесподобный!.. Ведь правда же? – неожиданно обратилась она к своим спутникам.

Дубов лишь что-то буркнул и слегка покраснел, а Васятка легко согласился, что да, вкус у вина – лучше не бывает. Видимо, Васятка при этом рассуждал так: Вот ежели бы там оказалось вино скисшее, а он подтвердил бы, что вкусное, то это было бы вранье. А раз вина вообще не было, то и вранья тоже как бы и не было.

– Да-да, такого винца я еще в жизни не пивал, – радостно подхватил Владлен Серапионыч, дабы отвлечь внимание Дормидонта от смущения Василия Николаевича. – Мы даже хотели принести вам, но вспомнили, что вы не употребляете, и оставили, где нашли. И решили, что когда в следующий раз окажемся в ваших краях, то непременно допьем!

– Ловлю на слове, – усмехнулся царь.

– Впрочем, кое-что мы там нашли и кроме винца, – скромно заметила Чаликова. – Хотя, конечно, это далеко не то, что мы надеялись отыскать.

– Ну-ка, ну-ка, – подался вперед Дормидонт.

Надежда подняла худосочный мешок, лежавший возле ее стула, и высыпала прямо на стол содержимое – те несколько украшений, которые были в «кузнечном» сундуке с иконами.

(Поразмыслив, друзья решили именно их выдать за все, что им удалось найти. Это, по мнению Чаликовой, должно было бы отвадить власти от новых поисков, которые непременно бы начались, если бы Дубов и его товарищи сказали, что ничего не нашли. А так вроде бы и клад был найден, ну а что сокровищ так мало – не их вина. Местом же отыскания клада, по предложению Серапионыча, решили объявить берег озера, где после Анны Сергеевны и Каширского осталась глубокая и широкая яма).

Вооружившись дареной лупой, Дормидонт стал внимательно разглядывать украшения, однако особого восторга они у царя не вызвали:

– Да тут же, понимаешь, даже и не драгоценности вовсе, а так – пустячки.

– Уж не хотите ли вы, Государь, сказать, что это – ненастоящие драгоценности? – удивился Серапионыч.

Царь взял какое-то колечко с камешком, еще раз внимательно рассмотрел его в лупу и даже попробовал на зуб:

– Что тут скажешь? Золото вроде настоящее, и камень тоже, а сделано как-то наспех, без старания. Нет, конечно, я не бог весть какой знаток, но уж настолько-то разбираюсь.

– А вот это? – Василий протянул Дормидонту золотую брошку, которую он неудачно пытался подарить Настасье.

Однако Дормидонт лишь мельком оглядел брошку:

– Дешевка. Видите, и позолота кое-где сошла, и камешки половина выпали. Да какие там камешки – обычные стекляшки. Удивляюсь, как Степан мог на такое позариться!

– Ну, Степан же не сам грабил Новую Мангазею, – заметил Дубов. – А его воины могли и не разбираться в ювелирных тонкостях. Видят, красивая вещица – и в сумку.

Тут дверь медленно раскрылась, и в трапезной появился Петрович. Что-то в его облике показалось Чаликовой не совсем обычным, она только не могла понять, что именно. А если бы Надя пригляделась внимательнее, то заметила бы, что дырявая рубаха на Петровиче не болталась, как обычно, а заправлена в латаные штаны, и даже рваные башмаки были чуть чище, чем обычно. Кроме того, остатки волос теперь не торчали как попало, а были аккуратно зачесаны на плешь.

Перемены в Петровиче стали еще более наглядны, едва он открыл рот.

– Сударыня, – учтиво полупоклонился он в сторону Чаликовой, – и вы, достоуважаемые господа. Наш возница, почтеннейший Чумичка, хотел бы узнать, не изъявите ли вы желание тотчас пожаловать в карету и отправиться в Царь-Город, дабы не злоупотреблять покоем высокочтимого хозяина сего мирного прибежища?

– Право же, побыли бы еще, – неприязненно глянув на Петровича, сказал Дормидонт.

– Позвольте напомнить, сударь, что главная цель нашего пребывания в сием поместье уже достигнута, – еще учтивее продолжал Петрович, покосившись на разбросанные по столу украшения, – и лично я не вижу причин далее здесь задерживаться. Позвольте также милостивейше напомнить, что наш обожаемый правитель, сиречь царь Путята, ожидает нас, снедаемый надеждами на успешное обретение утраченного.

– Хоть завтрак закончить ты нам позволишь? – хмуро спросил царь. – Да ладно уж, садись за стол, съешь чего-нибудь, чего зря стоять.

– О нет, я не считаю себя вправе сидеть наравне со столь высокопоставленными особами, – отказался было Петрович, но почувствовав, что во второй раз его вряд ли пригласят, почел за лучшее согласиться: – Однако, ежели вы так настаиваете, то я, конечно же, присоединюсь к трапезе и откушаю что-либо от ваших невиданных щедрот!

С этими словами он присел на краешек стула и с помощью большой ложки переложил из блюда к себе на тарелку совсем немного (!) какого-то овощного кушанья, после чего стал медленно его есть, помогая себе вилкой и кусочком хлеба (!!), а от вина отказался вовсе (!!!), ограничившись кружкой кваса, да и то неполной.

Все, кто был за столом, тихо дивились столь скоропостижным переменам в бывшем Грозном Атамане, и гадали, к лучшему ли они, или наоборот.

* * *

Лишь к утру достигли Каширский и Анна Сергеевна стен Царь-Города. Чтобы попасть в столицу, нужно было миновать ворота, в которых обычно стояли двое-трое стрельцов в красных шапках, вооруженных секирами. В их обязанности входило брать подати с въезжающих в столицу иноземцев и проверять купеческие обозы на предмет недозволенных товаров. На обычных путников, а тем более пеших, стрельцы, как правило, внимания не обращали и пропускали их туда и обратно беспрепятственно.

Однако на сей раз путникам явно не повезло – стрельцы встретили их скрещенными поперек ворот секирами:

– Кто такие?

Каширский вздохнул, опустил на землю мешок и извлек из внутреннего кармана свернутую вчетверо грамоту, из которой следовало, что податель сего, господин имярек, исполняет особые поручения и должен быть пропускаем беспрепятственно даже в такие места, куда обычным смертным далеко не всегда открыт ход. Грамоту венчала круглая печать и подпись весьма значительного должностного лица, которая обычно отваживала служивых задавать Каширскому какие-либо дополнительные вопросы.

На стрельцов же привратников, похоже, куда большее впечатление произвели отнюдь не подпись и не печать, а имя самого предъявителя.

– А-а, так вы и есть Каширский? – голосом, ничего хорошего не предвещавшим, проговорил первый стражник. – Вас-то нам и надо!

– А в чем, собственно, дело? – забеспокоился Каширский.

– А то сами не знаете! – ухмыльнулся второй охранник. – В Сыскном приказе вам немало порасскажут о ваших темных делишках!

– Вы не имеете права! – захорохорился Каширский. – Я ученый с мировым именем, без пяти минут Нобелевский лауреат, я самого царя Путяту консультирую!..

– А кстати, что у вас в мешочке? – вдруг спросил первый стрелец. – Покажите, будьте так любезны.

– Ни за что! – испуганно вскричал Каширский, вцепившись в мешок. – Это мои личные вещи.

Охранник с силой потянул мешок на себя, Каширский не отдавал, и кончилось это тем, чем и должно было – мешок порвался, и через дырку на землю посыпались драгоценные украшения, старинные монеты и золотые кувшинчики.

– Значит, личные вещи? – усмехнулся второй стрелец. – Ну что ж, господин Каширский, пройдемте со мной.

– Тогда и меня ведите! – не выдержала Глухарева. – Я тоже замешана в разных темных делишках!..

– Сударыня, не морочьте голову, – отмахнулся от нее первый стрелец, будто от назойливой мухи. – Ступайте своим путем и не мешайте нам работать.

– Это вы нарочно устроили, чтобы… – крикнула Анна Сергеевна вдогонку – и осеклась. А хотела она сказать: это вы нарочно устроили, чтобы не делиться со мной.

Так сбылось второе пророчество Херклаффа о «каталашке» для Каширского.

Анна Сергеевна смачно плюнула и, миновав ворота, вошла в город, на ходу обдумывая, как бы ей вызволить сообщника, а главное – вернуть драгоценности.

* * *

Лошади, щедро покормленные в Загородном тереме, резво несли карету в направлении Царь-Города. Путешественники все больше помалкивали, молчал и Петрович, сжимая в руках «дипкурьерский» мешок, куда перед отъездом перегрузили те более чем скромные украшения, которые и должны были играть роль Степановских сокровищ. Когда же к Петровичу обращались, он отвечал неизменно учтиво, порой до приторности. При этом Надя ловила себя на мысли, что у нее было бы куда спокойней на душе, если бы Петрович вел себя по-прежнему: визжал, вскидывался по всякому поводу, а по каждому третьему поводу размахивал ржавыми кухонными ножами.

Василий думал о том, что накануне в спешке они не договорились о дальнейших действиях и не согласовали, кто и что будет отвечать в случае чьих-либо расспросов. Вообще-то сыщик надеялся, что им и не придется встречаться с должностными лицами Царь-Города, а просто они сдадут Рыжему «по описи» заявленные сокровища и с заходом солнца уйдут в «свой» мир.

Карета замедлила ход и остановилась на обочине. Дверь приоткрылась, и в проеме появился Чумичка:

– Небольшая остановка. Лошадям нужна передышка, да и нам не мешает размяться…

– Да-да, друг мой, это вы хорошо придумали, – обрадовался Серапионыч. – Что может быть лучше, как подышать свежим воздухом. Да и вид здесь прелестный…

Доктор был прав – Чумичка остановил лошадей в таком месте, где к дороге примыкала большая живописная поляна, за которой темнел привычный лес. А в густой траве между знакомых и незнакомых луговых цветов кое-где алели запоздалые земляничины.

– Какой чудный уголок, – сказал Василий, удобно развалясь на траве. – Спасибо, Чумичка, что привез нас сюда. Знаете что, друзья мои, а давайте тут весь день проведем! А потом заедем к Рыжему, передадим ему весь этот хлам и – домой!

– Ну, Васенька, это уж вы размечтались, – усмехнулась Надежда.

– Уж и помечтать нельзя, – немного театрально вздохнул детектив.

Однако Чумичка тут же вернул мечтателей на грешную землю:

– Давайте о деле поговорим, пока Петровича поблизости нет… Серапионыч, это и до вас касается!

Доктор в это время отошел довольно далеко от остальных, собирая землянику. Однако, услышав оклик Чумички, послушно вернулся.

– А хороша тут земляничка, хороша, – заметил Серапионыч, угощая друзей тем, что успел набрать. – Нашей не чета!

– Эта-то еще ничего, – со знанием дела откликнулся Васятка. – Вот у нас в лесу за деревней есть одна лужайка, там такая земляника – ого-го! И большая, и сладкая…

– О землянике после, – досадливо перебил Чумичка. – Дело-то у меня к вам и впрямь важное.

Колдун вынул из внутреннего кармана две половины магического кристалла и положил их на траву.

– У кого есть одна такая половина, тот обладает огромною силой, – пояснил Чумичка, – особенно ежели умеет пользоваться. А обе половины дают власть чуть не над всем миром. Для того-то кристалл и был разрезан надвое, чтобы этого не произошло. Но теперь так случилось, что обе половины вместе. Пока они хранятся у меня, никакого вреда не будет. Но кто знает, что может случиться? Все под Богом ходим.

– Ну так, может быть, уничтожим его от греха подальше? – предложила Надя.

– Это очень трудно, – покачал головой колдун. И, подумав, добавил: – Ежели вообще возможно.

– И что ж делать? – забеспокоился Серапионыч.

– А вдруг Херклафф узнает? – Надя аж побледнела, представив себе чародея-людоеда, обретшего власть над всем миром.

– Да уж, перспектива та еще, – проворчал Василий.

– Потому-то я ищу вашей помощи, – терпеливо выслушав опасения друзей, продолжал Чумичка. – Я хочу, чтобы вы унесли одну из этих половинок в свою страну и там спрятали.

– А ты научишь нас им пользоваться? – попросила Надя. – Ну хотя бы что-нибудь самое простенькое.

– Научу, – ответил Чумичка. – За год я в это дело немного «въехал», хотя честно скажу – и сотой доли не ведаю.

– Ну, например?.. – не отступалась Надя.

– Например? – чуть призадумался Чумичка. – Да вот, я вижу, у Васятки рубаха совсем помялась. Давай ее сюда.

Васятка снял рубашку и протянул колдуну. Тот, ни слова более не говоря, расстелил ее прямо на траве и провел по ней большой гранью одного из кристаллов, словно утюгом.

– Вот это да! – восхитился Васятка, принимая рубаху: она была не только гладко выглажена, но и вообще – выглядела, будто новенькая.

* * *

Обычные утренние хлопоты остались позади, и Ефросинья Гавриловна, владелица лучшего в Новой Мангазее постоялого двора, пила свой утренний чай с ежевичным вареньем.

За окном, выходившим на одну из оживленнейших улиц, шла обычная жизнь торгово-ремесленного города: то и дело проезжали телеги и богатые кареты, сновали люди в нарядах самых разных стран и народов, в лавках шла бойкая торговля, а в харчевне многочисленные купцы и приказчики успешно совмещали обильный завтрак с заключением всяческих торговых сделок.

Утреннее чаепитие было для Ефросиньи Гавриловны временем недолгого отдохновения от всяких дел, и подчиненные в эти пол часа старались ее без особой надобности не беспокоить.

Вчерашний день прошел как нельзя лучше – от постояльцев отбою не было, прибыл даже один богатый купчина, который оставил в обеденном зале кучу денег, превышавшую обычный доход за три дня. А ночью не было никаких происшествий на почве неумеренного потребления вина, так что Ефросинья Гавриловна пребывала в наилучшем настроении – вот как немного, оказывается, нужно человеку для счастья. А чтобы счастье было полным, Ефросинья Гавриловна протянула руку под стол, где у нее на особой подставочке стоял кувшин со смородиновой наливкой, коей она потчевала своих наиболее дорогих гостей, а иногда угощалась и сама. Но в меру – ведь ей предстоял долгий и хлопотный трудовой день.

Но не успела хозяйка подбавить в чай немного наливки, как в дверь заглянул ее старший помощник.

– Ну, чего застрял? – благодушно прогудела Ефросинья Гавриловна низким грудным голосом. – Входи, раз уж пришел. Чаю хочешь? Наливки не предлагаю: негоже, чтобы на постояльцев духом хмельным веяло – дурная слава пойдет.

Помощник чуть обиделся:

– Вы так говорите, Гавриловна, будто я напрашиваюсь, чтобы вы мне налили.

– Да ты не серчай, Тимофей, – ласково пророкотала Ефросинья Гавриловна. – Я ж прекрасно знаю, что ты и капли в рот не берешь, особливо с утра. Говори, с чем пожаловал.

– Тут к нам один почтенный господин прибыл, – откашлявшись, приступил Тимофей к докладу. – С виду рыцарь из Мухоморья, то есть из Новой Ютландии, и с ним еще один, по внешности и одежде возница, но ни лошади, ни кареты нет…

– Ну и прекрасно, – перебила Ефросинья Гавриловна. – Посели их в согласии со средствами, что ж ты по таким пустякам ко мне бежишь?

– Дело в том, что он хочет с вами лично поговорить, – объяснил Тимофей. – По важному будто бы делу. Вынь да положь ему Ефросинью Гавриловну!

Хозяйка поставила блюдце на стол:

– Прямо так по имени-отчеству меня и назвал? Странно, что-то я раньше знакомства с рыцарями не водила… Ну что же, без причины он бы встречи со мною не искал. Зови его сюда!

Тимофей вышел, а в горницу, чуть заметно прихрамывая, вошел благородный господин в сильно помятом щегольском камзоле, держа в руках не менее щегольскую шляпу со сломанным пером. На шее у него был явственно виден шрам, который не мог скрыть даже поднятый воротничок. Господина поддерживал под руку другой человек, одетый попроще, но тоже довольно изысканно.

Обладавшая безупречной зрительной памятью Ефросинья Гавриловна мысленно «прокручивала» в уме всех, с кем ей приходилось встречаться за последние тридцать или сорок лет – однако ни того, ни другого не узнала.

– Ну что ж, прошу садиться, – указала Ефросинья Гавриловна на диванчик, так как на единственном стуле сидела сама. – С кем имею честь говорить?

– Меня зовут Альфонсо, – произнес господин в камзоле. – Я – рыцарь из Новой Ютландии. А это – мой друг Максимилиан.

Сказав это, дон Альфонсо зевнул и обессиленно закрыл глаза.

– Извините, сударыня, мы всю ночь пешком добирались до вашего города, – вступил в беседу Максимилиан, выглядевший чуть свежее своего хозяина. – А перед тем претерпели немало бедствий…

Дон Альфонсо открыл глаза:

– Но это долгий рассказ. А дело у нас немалой важности. К вам обратиться мне посоветовал ваш друг Василий Николаевич Дубов…

– Дубов? – переспросила Ефросинья Гавриловна. Память на имена у нее была чуть хуже, чем на лица, но и Василия Николаевича Дубова среди своих знакомых она не могла припомнить. А уж тем паче среди друзей.

– Ну, тот человек, что в прошлом году останавливался у вас вместе с двумя скоморохами, – увидев, что имя Дубова хозяйке ничего не говорит, стал объяснять дон Альфонсо.