Текст книги "Надежда (СИ)"

Автор книги: Елизавета Абаринова-Кожухова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 34 страниц)

– Стало быть, – утвердительно кивнул Генка.

– У меня к тебе один вопрос. Всего один. Правда ли, что…

– Правда, – не дослушав, ответил Генка.

– И это никак нельзя предотвратить? – почти с мольбой спросил Вася. Генка отрицательно покачал головой:

– Прошу тебя, Вася, не воспринимай это так трагически. Поверь мне, в этом нет ничего страшного. И что это действительно так, ты убедишься раньше, чем это случится.

Вася подумал было, что Генка под словом «это» подразумевает что-то другое, и хотел даже уточнить, но тут их беседу прервал Митькин голос:

– Васька, Генка, хорош трепаться, я фотографа привел!

Пока Васятка под нескромными взглядами Маши неловко переминался с ноги на ногу, вертя в руках диковинную штуковину, именуемую не менее диковинным словечком «фотоаппарат», Митька, всерьез считавший себя фотохудожником, составлял композицию:

– Маша, ты становись сюда, слева от Генки. А ты, Вася, с другой стороны и клади руку Маше на плечо. Люся садится в первом ряду, и не позируйте с такими кислыми рожами, а улыбайтесь и смотрите прямо в объектив, и тогда вылетит птичка…

– А он симпатичный, – нагнувшись, шепнула Маша на ухо Люсе.

– Кто?

– Да наш фотограф. Похоже, он вообще впервые без ничего загорает. И еще у него такие выразительные серые глаза!

Люся в ответ лишь усмехнулась – во всем, что касалось мальчиков, Маша была неисправима. А о ее слабости именно к сероглазым мальчикам знали все.

Тем временем Митька закончил составлять фотокомпозицию и присел на травку рядом с Люсей:

– Ну, давай. Теперь смотри в окошечко, и когда увидишь, что все мы в нем помещаемся, жми на кнопочку!

Васятка довольно долго водил аппаратом по сторонам и, наконец, щелкнул.

– Постой, куда ты? – удивился Митя, когда начинающий фотограф отдал ему «Смену» и повернулся, чтобы вернуться к себе. – Оставайся с нами, знаешь, как у нас тут весело! Кстати, и познакомимся. Митька, то есть Дмитрий Александрович.

– Васятка, – представился Васятка.

– Значит, мы тезки! – обрадовался Дубов, протягивая руку.

А Люся, здороваясь с Васяткой, ухитрилась заглянуть ему в глаза – они и впрямь оказались серыми.

– И все-таки, простите меня, я не могу, – сказал Васятка. – У меня там…

И когда все принялись уговаривать Васятку остаться, неожиданно вмешался Генка:

– Ребята, не удерживайте его. Васятке действительно нужно быть там, где он находился.

– Ну, раз надо – значит надо, – с сожалением протянул Митька. – Но как надумаешь – приходи к нам! Или нет, постой – давай я тебя сниму.

– Откуда снимешь? – не понял Васятка.

– Ну, сфотографирую. Встань вот сюда, и держись свободно, как будто никто тебя и не снимает. – Митька отошел на несколько шагов и щелкнул аппаратом. – Замечательно. Сегодня проявлю, а на днях напечатаю. Так что, Васятка, приходи сюда снова – получишь карточки.

Васятка молча кивнул, хотя знал, что при всем желании сюда уже не вернется, разве что в другом времени.

* * *

Похоже, что любимая присказка Серапионыча – «я с пол-Кислоярском лично знаком» – не была просто красным словцом или художественным преувеличением: едва он покинул поэтическое ристалище в «Овце», как его прямо на улице «перехватила» внешне малоприметная молодая дама. Звали ее Хелена, а по профессии она была историком, специализирующимся на прошлом Кислоярского края, хотя ее исследования уже в те годы порой выходили за рамки обычного (или, если хотите, «дозволенного») краеведения. В отличие от Серапионыча, Хелена еще не знала, что в не очень далеком будущем ей предстоит провести ряд громких исторических разысканий, нередко в связке с частным детективом Василием Дубовым, и даже более того – сопровождать его в первом путешествии в параллельный мир. Не знала она и того, что величать ее будут не иначе как Госпожа Хелена, а если полностью – баронесса Хелен фон Ачкасофф.

– Доктор, как хорошо, что я вас встретила! – обрадовалась будущая баронесса. – Если вы не заняты, то непременно должны пойти со мной. А если заняты – все равно пойдемте.

– Вообще-то я теперь свободен, – с улыбкой отвечал доктор. – Но хотелось бы знать, уважаемая Хелена, куда вы собираетесь меня препроводить. Надеюсь, не в какое-нибудь непристойное место? А то я как раз оттуда.

– Ну, если наш городской Дом культуры считать непристойным местом… – засмеялась Хелена.

Доктор подумал, что помочь Наде и Васятке он теперь ничем не сможет – и легко согласился.

– Нынче вечером выступает с лекцией питерский профессор Кунгурцев, – пояснила Хелена, – а теперь с ним можно пообщаться, так сказать, в неофициальной обстановке. Уверяю вас, умнейший человек и редкостный собеседник!

Серапионыч был рад лично познакомиться с Кунгурцевым хотя бы в прошлом – в «своем» времени такой возможности он был лишен, так как профессор несколько лет назад погиб, пытаясь не допустить, чтобы ценные исторические свидетельства из древних Кислоярских курганов попали в руки мафии. Кстати говоря, расследование именно этого дела принесло первую славу Василию Дубову, хотя – надо отдать справедливость – немалую помощь ему оказал и Серапионыч. А все началось с того, что, собирая грибы вблизи железнодорожной насыпи, доктор наткнулся на компьютерную дискету, а на ней… Впрочем, не будем пересказывать события, а отошлем читателей к книге «Искусство наступать на швабру» и к ее первой главе – «Полет над гнездом ласточки».

– Сейчас профессор как раз готовится к лекции, – продолжала Хелена, пока они не спеша шли к Дому культуры, который, как и все в Кислоярске, находился неподалеку. – А вообще-то это, конечно, безобразие – мы узнаем о своей истории от человека, приехавшего к нам из-за тридевяти земель. Увы – мы ленивы и нелюбопытны, как сказано уже давно и не мною…

– Ну, к вам-то это не относится, – возразил доктор. – Ваши труды по истории здешних мест – святое дело, которое непременно оценят если не современники, то потомки.

– Так я же не гоняюсь за славой, – скромно заметила Хелена. – Просто занимаюсь тем, что мне кажется интересным и важным…

За этими разговорами они подошли к городскому Дому культуры – весьма убогому и давно не ремонтированному зданию, внешний вид которого являл собою яркий пример отношения городских властей к культуре. Прямо к дверям прозрачной изолентой была приклеена рукописная афишка о предстоящей лекции, которую внимательно изучал очень молодой человек в потертых джинсах и с длинными вьющимися волосами.

– Ну вот, хоть кто-то заинтересовался нашей историей, – сказал Серапионыч. Юноша обернулся, и доктор узнал в нем поэта Ивана Покровского, с которым был давно знаком, но ближе сошелся лишь в последние годы.

– Здравствуйте, Ваня, очень рад вас видеть, – приветливо заговорил доктор, не совсем, правда, уверенный, что уже знавал Покровского в том году, в который нечаянно угодил. – Я тут сейчас заглянул в «Овцу» на поэтическое сборище, но вас там не застал…

– А я туда, знаете, не хожу, – задумчиво ответил Иван Покровский. – Ибо не чувствую там присутствия истинной поэзии. Суета сует и томление духа.

– Скорее, плоти, – ввернула Хелена, которая иногда бывала довольно язвительной. Вспомнив похотливые взоры, которые на него бросали как Софья Кассирова, так и Александр Мешковский, доктор вполне согласился с этим уточнением.

– Вот думаю, не сходить ли на лекцию, – развел руками Покровский. – Как вы думаете, имеет ли смысл?

– Ну конечно же, имеет! – с жаром подхватила Хелена. – А теперь идемте с нами, я вас тоже познакомлю с профессором.

– А удобно ли? – засомневался юный поэт.

– Конечно, удобно, – заверила его, а заодно и Серапионыча, госпожа Хелена. – Дмитрий Степаныч и сам охоч до простого человеческого общения.

Пройдя через вестибюль, являющий собою такое же запустение, как и внешний вид здания, Хелена и ее спутники очутились в зрительном зале, где на сцене суетился, развешивая наглядные материалы, моложавый энергичный человек в замшевой куртке и немного мешковатых брюках. Ему помогал парень, которого Серапионыч тут же узнал.

– Рыжий… – прошептал доктор. Стало быть, это было правдой: Рыжий, он же Толя Веревкин, действительно находился в Кислоярске именно в эти же дни. А случайно или нет – уже другой вопрос.

– Хеленочка! – радостно закричал через весь зал профессор Кунгурцев. – Как хорошо, что вы пришли: я должен кое-что уточнить, а вы у меня – главный консультант.

– Обычно уточнения заканчиваются тем, что у вас все правильно, и мои консультации ни к чему, – с улыбкой возразила Хелена.

– Ну, это старинный спор историков между собою, – профессор подошел к Хелене и галантно поцеловал ей ручку. – Но вы, я вижу, не одни?

– Да, со мною представители нашей Кислоярской интеллигенции, – ответила Хелена. – Тоже интересуются историей родного края. Владлен Серапионыч, врач. – (Специализацию доктора она уточнять не стала). – Иван Покровский, поэт.

– Кунгурцев, – представился профессор, благожелательно протягивая руку новым знакомым. И обернулся к сцене: – Толя, чего ты там делаешь вид, будто что-то делаешь, давай к нам. Это мой помощник, Анатолий Веревкин. Тот блудный студент, из-за коего ваша милиция три дня на ушах стояла.

– Уважаемый Дмитрий Степаныч, я давно наслышан о ваших исследованиях, – заговорил Серапионыч, – но, увы, сам побывать на лекции не смогу. Не могли бы вы хотя бы в двух словах поделиться, о чем пойдет речь?

Профессор проницательно посмотрел на Серапионыча:

– Если в двух словах – то об истории Кислоярщины. Обо всем этом, – Кунгурцев широким движением обвел наглядные пособия, теперь уже заполонившие собой чуть не всю сцену. – Об этом – но и не об этом. Не о черепках, которые мы выкапываем из земли, пронумеровываем и по описи сдаем в музей. А о том, что скрывается за ними, о той неведомой жизни, что протекала, а то и бурлила не где-то в древнем Риме, или на брегах Нила, а здесь, на этом самом месте, где мы с вами теперь стоим и разговариваем.

Но тут произошло нечто неожиданное – Иван Покровский, только что внимавший вдохновенной речи Кунгурцева, пошатнулся и, схватившись за грудь, стал медленно оседать. Серапионыч подхватил его и усадил на кресло в первом ряду.

– Ничего, ничего, все в порядке, – отвечал доктор на немой вопрос окружающих. – Обморок, обычное дело у наших молодых поэтов.

Это происшествие показалось Серапионычу довольно странным – за долгие годы знакомства он никогда не замечал за Покровским никаких серьезных недомоганий, не говоря уж о внезапных потерях сознания. Но так как Иван не подавал признаков жизни, доктор достал скляночку, отвинтил крышечку и поднес ее к носу пациента. Юноша открыл глаза, потом резко вскочил – на непривычного человека даже запах докторского эликсира нередко оказывал самое радикальное действие.

– Простите, я сам не понял, что со мною случилось, – виновато проговорил Иван Покровский. – Как будто весь мир сжался в одну точку, а потом передо мной поплыли какие-то видения, одно прекраснее другого, но какими они были, я теперь даже не могу вспомнить…

Доктор внимательно слушал, но, мельком оглядев остальных, заметил, что Хелена бледна, как мел, а выражение лица у профессора Кунгурцева как-то странно изменилось. Что выражало лицо Толи Веревкина доктор не увидел, так как в это время он склонился над диапроектором и старательно что-то там поправлял.

– А вы знаете, нечто похожее только что случилось и со мною, – не без некоторых колебаний призналась Хелена. – Нет-нет, мир в точку не сжимался, а вот видение было. Хотя и не столь прекрасное, как у вас, Ваня, но по-своему знаменательное. Словно я иду по дороге, и дорога раздваивается, а я продолжаю идти сразу по обоим. То есть по обеим.

– И куда они вели, обе эти дороги? – явно скрывая волнение, спросил Веревкин. При этом он продолжал возиться с аппаратурой.

– Увы, – вздохнула Хелена. – Видение исчезло так же быстро, как возникло.

– В таком случае я тоже должен признаться, что испытал какие-то странные ощущения, – сказал Кунгурцев. – Да нет, не то чтобы виденья, а скорее – предчувствия. Даже не понял, предчувствия чего – это длилось мгновение, не больше… Толя, – обратился он к студенту, – а ты как?

– Тоже ощущал, – нехотя буркнул Веревкин, не отрываясь от проектора.

– И что ощущал? – не отступался профессор.

– Не помню, – ответил Толя. А доктор подумал, что он просто по каким-то причинам не хочет распространяться о своих ощущениях.

– Странно, что бы это значило? – задалась вполне закономерным вопросом Хелена. – Неужто мы соприкоснулись с чем-то таким, что неподвластно современной науке?

– Думаю, что как раз наоборот, – возразил доктор. – Неподалеку от Кислоярска, в Островограде, имеется опытный реактор, на котором экспериментируют ученые-ядерщики. Может, это как-то взаимосвязано?

– Владлен Серапионыч, а сами-то вы что чувствовали? – вдруг спросила Хелена.

– Я? – глянул на нее доктор. – Я-то как раз ничего не чувствовал, и это весьма странно.

– А по-моему, ничего странного, – вновь вступил в беседу Иван Покровский. – Доктор бросился мне на помощь и если даже что-то и ощущал, то просто ничего не заметил. – С этими словами юный поэт осторожно поднялся с кресла и сделал несколько шагов вдоль сцены. – Извините, Дмитрий Степаныч, из-за меня вы прервали вашу увлекательную речь…

– Ну, какая там речь, – засмеялся Кунгурцев. – Настоящая речь будет вечером. А сейчас я просто хотел сказать, что не надо смотреть на историю, как на что-то мертвое, давно ушедшее. Наше прошлое продолжает жить рядом с нами и воздействовать на нас, хотя мы этого и не осознаем. Точнее, не хотим сознавать… – Кунгурцев проницательно глянул на Серапионыча. – У меня такое ощущение, любезнейший доктор, что вы со мною не вполне согласны?

Серапионыч снял пенсне, не спеша протер его платочком и водрузил на прежнее место:

– Я догадываюсь, Дмитрий Степаныч, к чему вы клоните. Согласен ли я с вами? Знаете, и да, и нет. Историческая память, самосознание – все это, конечно, очень хорошо, но… Как бы вам сказать? Хорошо в идеале, а действительность – она ох как далека от идеала.

– Что вы имеете в виду? – удивился Кунгурцев.

– К примеру, на основе археологических находок и документальных свидетельств некий ученый муж доказывает, что когда-то в прошлом – тысячу ли, пятьдесят лет назад – произошла большая несправедливость. Для него это исторический факт, не более. Но когда уже другие люди используют его выводы, чтобы, как им кажется, восстановить историческую справедливость, то это неизбежно приводит к новым несправедливостям, а то и настоящим бедам. Патриотизм – это очень хорошо, но отчего он так часто становится последним прибежищем негодяев?

– Ну, Владлен Серапионыч, по-моему, вы сильно сгущаете краски, – примирительно сказала Хелена. – Послушать вас, так все исторические исследования нужно свернуть, а учебники истории превратить в сухое перечисление имен и дат.

– А вот этого я не говорил, – несколько натянуто рассмеялся доктор. – Я другое хотел сказать. Вот у нас, у эскулапов, есть принцип: не навреди. Хотя, конечно, собственно к моей специальности это не очень относится… Да. И мне кажется, что он не менее актуален и для других профессий. И историков в том числе.

– Что ж, с этим трудно спорить… А что на данный счет думает наша молодежь? – Профессор обернулся к Ивану Покровскому и Толе Веревкину. Студенту явно не хотелось вступать в спор, но вызов был брошен, и уклоняться он не стал:

– История – это не только прошлое, но и настоящее, и будущее. Каждый из нас – творец истории, в том числе и сами историки. Но я считаю, что полезны лишь те истины, которые ведут к прогрессу. Общественному, научно-техническому – все равно какому.

– Смотря что понимать под прогрессом, – тихим голосом и не очень уверенно проговорил Иван Покровский. – Если железной рукой в светлое будущее, или как в Китае – миллион погибнет, зато остальные будут жить счастливо – то я против такого прогресса.

– Ну, я же не призываю к чему-то подобному, – возразил Толя Веревкин, – но если бы мы стали впадать в противоположную крайность, то до сих пор, извините, лаптями бы щи хлебали.

– Да, но как удержаться на среднем пути? – встрял Серапионыч. – Чтобы и щи съесть, и лаптей не замочить. А то начинаем всегда с благих намерений, а заканчиваем… В общем, известно чем.

– Владлен Серапионыч, а о чем вы, собственно, говорите? – вдруг спросил Кунгурцев.

Доктор чуть растерялся. Имел-то он в виду прежде всего события, которые должны были начаться несколько лет спустя – Нагорный Карабах, Сумгаит, Тбилиси, Таджикистан, Приднестровье и далее по списку, весьма длинному. Да и от Чаликовой, бывавшей во всех этих и многих других горячих точках, он немало слышал о таких страшных подробностях, которые даже не появлялись в газетах и на телевидении. Но говорить об этом Владлен Серапионыч не стал. Конечно, можно было бы еще раз сослаться на «вещий сон», но доктор понимал, что здесь, в отличие от «Овцы», такой номер никак не прошел бы.

– Ну, это ж я так, скорее теоретически, – отвечал Серапионыч. – Да, может, я вовсе и не прав. – И, как бы продолжая тему, доктор заговорил совсем о другом: – Вот, кстати, о связи прошлого с настоящим. Как раз неподалеку от Горохового городища есть такая деревенька, Заболотье, а неподалеку – старинная усадьба Покровские Ворота, где теперь правление колхоза.

– Да, я о ней наслышан, – кивнул Кунгурцев. – Но побывать пока еще не сподобился.

– А я бывала, и не раз, – вставила Хелена.

– Когда-то, до революции, усадьба принадлежала князьям Покровским…

– Баронам, – поправила Хелена.

– Да? Ну, значит, баронам, – не стал спорить Серапионыч, хотя и сам прекрасно знал титул Покровских. Просто он хотел проверить осведомленность Хелены. – Да, так вот я сейчас подумал – а не из тех ли баронов Покровских наш юный пиит?

– Кто – я? – искренне изумился Иван Покровский. – Ну, дорогой Владлен Серапионыч, вы уж скажете!

– А что, очень даже возможно! – оживилась Хелена. – Ваня, будьте так любезны, приподымите голову… Так-так, откиньте чуть назад волосы, а правой рукой сделайте вот так… Вот видите!

– Что – видите? – не понял Кунгурцев.

– Вылитая баронесса Лизавета Михайловна Покровская с портрета, писанного местным художником-самоучкой Иваном Серафимовым в 1892 году! Не верите – сходите в наш городской музей и убедитесь.

– Ага, а если я сложу руки на груди и скорчу загадочную улыбку, то буду вылитая Мона Лиза, – подхватил Иван Покровский и тут же осуществил сказанное. Все расхохотались, даже сумрачный Толя Веревкин скупо улыбнулся.

– Смейтесь, смейтесь, – сказала Хелена, которая, впрочем, и сама смеялась не меньше других – «Джоконда» получилась очень уж джокондистая. – А среди баронов Покровских, к слову сказать, было немало людей искусства. Вот, например, барон Савва Лукич, доживший почти до девяноста лет, был на дружеской ноге с несколькими поколениями российских литераторов – от Радищева и Державина до Герцена и Чернышевского. О Грибоедове, Жуковском, Пушкине и Баратынском я уж не говорю.

– Ну, все ясно – дурная наследственность, – шутя вздохнул Иван Покровский.

– Простите, Хелена, а откуда у вас такие сведения? – поинтересовался профессор Кунгурцев.

– Так я же, кроме всего прочего, занимаюсь изучением старинных усадеб, – не без гордости сообщила историк. – А изучая усадьбы, никак не пройдешь мимо их обитателей. Конечно, никто бы меня туда не пустил, если бы я заявила, что меня интересуют бароны Покровские – иное дело история колхоза «Путь лампочки Ильича», или как он там теперь называется. Пришлось даже «для отмазки» составить записку о жизнедеятельности первого председателя колхоза товарища Волобуева, но на что не пойдешь ради подлинного дела. – И, немного подумав, Хелена печально добавила: – Хотя и товарищ Волобуев – это, к сожалению, тоже наша история…

* * *

Анна Сергеевна и Каширский сидели на стволе поваленной сосны и не отрываясь наблюдали за дорожкой, которая шла вдоль реки и хорошо просматривалась с невысокого пригорка. Попутно авантюристы вели разговор, по большей части представлявший из себя экспрессивный монолог Анны Сергеевны с редкими вкраплениями Каширского.

– Из-за вас у меня сплошные накладки, – раздраженно вещала госпожа Глухарева, – и при первой же возможности я проведу служебное расследование и раскопаю, что тому причиной: ваше разгильдяйство или осознанное вредительство?

– Что за вздорные фантазии, – самоуверенно отвечал Каширский. – Я выполнил свое обязательство, то есть задал объекту Василию Дубову установку переместиться в водную среду, а то, что вы, уважаемая Анна Сергеевна, не смогли обеспечить искомый результат – это уже ваша недоработка, но отнюдь не моя.

– Хватит чепуху молоть! – прикрикнула Анна Сергеевна. – Когда я его топила, кто-то мне мешал, и очень активно. Рядом никого не было. Значит, вы нарочно мне вредили!

– Как же я мог вам вредить? – совершенно спокойно возразил Каширский. – Если кто и препятствовал, то, скорее всего, вы сами.

– Что-о? – взъярилась Глухарева. – Вы говорите, да не заговаривайтесь!

– Видите ли, Анна Сергеевна, где-то в глубине души вы и сами понимаете всю бесперспективность и антиисторичность своей затеи, и потому подсознательно пытаетесь сами себе помешать… – Однако, украдкой бросив взор на Анну Сергеевну, Каширский предпочел эту тему не развивать. – Впрочем, возможно и иное объяснение – вы просто наткнулись на какую-нибудь невидимую подводную корягу!

Пространные разъяснения Каширского немало позабавили Чаликову, которая и была той невидимой «корягой», помешавшей Анне Сергеевне утопить юного Васю Дубова. Надежда слушала спор двух злоумышленников из можжевельниковых зарослей у подножия пригорка. Правда, из ее укрытия не была видна дорожка, по которой должны были пройти Дубов и его друзья, но Надя была уверена, что и на сей раз сумеет воспрепятствовать преступным козням.

– Ничего, теперь мне уже никакая коряга не помешает, – мрачно пообещала Анна Сергеевна.

– Ну и как вы собираетесь действовать на этот раз? – осторожно поинтересовался Каширский. – Ведь объект же будет не один. Не уверен, что вы справитесь сразу с пятерыми, пускай даже несовершеннолетними.

– Вот вы мне и поможете, – заявила Анна Сергеевна.

– Каким образом?

– Болван! Отделите Дубова от остальных. Дадите ему установку, чтобы отошел в сторонку.

– Зачем? – удивился Каширский.

– Поссать и посрать, – громогласно и со смаком отчеканила Анна Сергеевна. – Пардон, господин профессор, пописать и покакать. Или, если угодно, вывести из организма продукты жизнедеятельности!

– А-а, ну так бы сразу и сказали, – обрадовался Каширский.

«Что они задумали на этот раз?» – не на шутку встревожилась Чаликова. А в том, что действовать нужно быстро и решительно, она убедилась очень скоро: лес огласился лихим пересвистом какой-то неведомой птицы. Свистел, разумеется, Васятка – увидев, что ребята уходят с пляжа, он вызвался идти вместе с ними и по дороге показывал свои навыки в подражании голосам птиц. Не то чтобы он делал это очень умело, но Вася Дубов и его приятели, будучи городскими детьми и не очень разбираясь в птицах, слушали Васяткины упражнения, развесив уши.

– Кажется, идут, – приглядевшись, сообщил Каширский.

– Прячемся, – ответила Анна Сергеевна и повалила сообщника за ствол. – Ну, приступайте же!

Каширский сосредоточился, если не сказать набычился, и принялся вещать замогильным голосом:

– Василий Дубов, даю вам установку, что вам хочется ссать… То есть писать. В смысле, вывести из организма продукты деятельности!

Вася резко остановился.

– Ребята, идите вперед, я вас догоню, – попросил он, а пальцы уже расстегивали пуговицы на шортах. Друзья поспешили вперед, лишь Васятка, почуяв неладное, то и дело украдкой оглядывался.

Чаликова увидала, как Анна Сергеевна сунула руку в сумочку, и на солнце блеснуло острие кинжала.

И тогда Надежда решила применить самое радикальное средство, на какое была способна. В свое время Чумичка пытался обучать ее колдовским премудростям, и хотя ученицей Надя оказалась весьма посредственной, один из Чумичкиных приемов она все же освоила неплохо.

Надя выглянула из укрытия, подняла правую руку и, прицелившись, щелкнула пальцами. Небольшой огненный шарик, почти вовсе незаметный на ярком солнечном свету, полетел точно в Анну Сергеевну, которая уже, крадучись, неумолимо приближалась к Васе с занесенным ножом.

– Горю! Спасите!! – истошно завопила Анна Сергеевна, почувствовав жар сзади и обнаружив, что ее черная юбка охвачена огнем.

Тем временем Вася закончил писать, аккуратно застегнул шорты и, обернувшись на крик, увидел, как некая дама с горящим подолом на безумной скорости мчится к реке.

– Все ясно – пыталась закурить, а спичку не погасила, – сделал Василий единственно возможное (хотя и не совсем верное) логическое заключение и, убедившись, что до лесного пожара дело, к счастью, не дошло, поспешил вдогонку за друзьями, уже давно скрывшимися за очередным изгибом тропинки.

Чаликова же ненадолго задержалась, чтобы насладиться особенностями того раздела «великого и могучего», коим в совершенстве владела госпожа Глухарева. И Анна Сергеевна, выскочив из реки с еще слегка дымящимся подолом мокрого платья, с лихвой оправдала Надеждины ожидания.

Господин Каширский, на которого излился сей девятый вал красноречия, слушал с видом страдальца, иногда непроизвольно поглаживая себя по заднему карману, куда он на всякий случай спрятал кинжал, впопыхах оброненный Анной Сергеевной. Каширский знал, что Анне Сергеевне следует дать выговориться, и лишь тогда она будет способна воспринять то, что он собирался ей сказать.

Монолог длился минут двадцать. За это время не только ярость госпожи Глухаревой немного поутихла, но и платье (вернее, то, что от него осталось) успело отчасти высохнуть.

– Ну, чего молчите? – свирепо сверкнув очами, завершила Анна Сергеевна свое сольное выступление.

Каширский прокашлялся:

– Анна Сергеевна, постарайтесь меня выслушать спокойно и без эмоций, хотя я понимаю, что в создавшемся положении они неизбежны. Если вы помните, я с самого начала предостерегал вас от этого замысла, и все события нынешнего дня, включая последнее происшествие, целиком и полностью подтверждают мои опасения.

– Ближе к делу, – мрачно бросила Анна Сергеевна. – У меня мало времени.

– Ну что вы, времени вполне достаточно, – возразил Каширский. – Как раз столько, чтобы добраться до Городища и вернуться в Царь-Город.

– Пока не замочу этого паршивца Ваську, ни о каком возврате не может быть и речи, – отрезала Анна Сергеевна.

– Вы как хотите, а я возвращаюсь, – заявил Каширский. – А ликвидировать Дубова вы все равно не сможете, как ни старайтесь.

– Почему это? – скривилась Глухарева.

– А потому что невозможно уничтожить в прошлом человека, который жив в настоящем, – терпеливо разъяснил Каширский. – И то, что вы, уважаемая Анна Сергеевна, этого не понимаете, я еще могу объяснить вашей излишней возбудимостью и недоверием к столь мощному двигателю прогресса, каковым является наука. Для меня гораздо удивительнее, что даже такой здравомыслящий человек, как Эдуард Фридрихович Херклафф, согласился помочь вам в этом безответственном предприятии.

– Да что вы размазываете дерьмо по лопате?! – раздраженно перебила Анна Сергеевна. – По делу говорите!

– Ну что ж, можно и по делу, – согласился Каширский. – Устранение Дубова, как любое резкое происшествие «обратным» числом, вызовет полный хаос в настоящем и будущем. И вот, чтобы этого не допустить…

– А-а, так это все-таки вы мне пакостите?! – прошипела Анна Сергевна. – Ну, берегитесь!

– Да при чем тут я, – досадливо отмахнулся Каширский. – Против этого восстает сама Природа. Или, если хотите, Господь Бог, хотя лично я в него не верю и предпочитаю оперировать таким понятием, как «Высшие силы», пока наука не раскроет природу этих сил. Именно они помешали вам сначала отравить, потом утопить и, наконец, зарезать Василия Дубова. Не хочу вас зря пугать, почтеннейшая Анна Сергеевна, но у меня есть основания полагать, что следующая попытка может закончиться для вас самым плачевным образом, вплоть до летального исхода.

– Так что я, зря старалась? – возмутилась Анна Сергеевна.

– Ну, не в первый же раз, – успокоил ее Каширский. – И, разумеется, не в последний.

Однако этого разговора Чаликова уже не слышала – минут пять понаслаждавшись «великим и могучим» монологом Анны Сергеевны, она поспешила на кольцо автобуса. По счастью, ни самозабвенно бранившаяся Глухарева, ни стоически внимавший ей Каширский не заметили Надеждиных передвижений.

Явившись на остановку, Чаликова увидела, что автобус уже готовится к отъезду, а из окна беспокойно выглядывает Васятка. Надя помахала ему рукой и ускорила шаг, но ее остановил невесть откуда взявшийся милиционер:

– Гражданочка, предъявите документы. Не беспокойтесь, до отправления еще пять минут.

Надя со вздохом открыла сумочку и протянула милиционеру справку, которой ее снабдил Серапионыч.

– Спасибо, все в порядке, – сделал под козырек страж порядка. И даже улыбнулся, как показалось Надежде, несколько двусмысленно: – Счастливого пути, товарищ Чаликова.

– Простите, а в чем дело? – спросила товарищ Чаликова, пряча справку в сумочку.

– Ловим преступников, – охотно откликнулся милиционер. – Один – артист-гипнотизер, вместо денег расплачивается листьями с деревьев. А с ним женщина в черном, которая пыталась угощать детей отравленным мороженым.

– Да уж, чего на свете не бывает, – посочувствовала Надя и поскорее вскочила в автобус.

Прокомпостировав билет и устроившись на одном из свободных мест, она вновь достала справку и, разбирая далеко не каллиграфический почерк Серапионыча, прочла следующее:

«Выдана неопознанному трупу гражданки Надежды Чаликовой, доставленному в морг г. Кислоярска. Личность подтверждаю». Документ скрепляли подпись Серапионыча и служебная печать.

* * *

За решением задачек и уравнений, за доказательством теорем Солнышко и Варя даже не заметили, как прошел день. И плоды познания с древа точных наук оказали на них, если так можно выразиться, свое побочное воздействие: в какой-то миг, глянув друг на друга, они одновременно устыдились своей наготы, хотя виду и не подали. Но во время очередной отлучки Солнышка в коридор (позвонил Серапионыч, чтобы узнать, нет ли чего нового от Нади) Варенька оделась. Вернувшись, Солнышко ничего не сказал, но в глубине души еще больше смутился. Почувствовав это, Варенька через несколько минут попросилась в туалет, а возвратившись, застала Солнышко уже одетым. Причем не абы как, а при полном параде: ради такого случая он надел свои нарядные брюки, Васину белую рубашку, а в отцовском гардеробе позаимствовал желтый галстук в синюю полосочку – чутьем художника Солнышко уловил, что именно такое сочетание цветов ему подойдет лучше всего.