Текст книги "Надежда (СИ)"

Автор книги: Елизавета Абаринова-Кожухова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 34 страниц)

– Да что вы там, дьявол вас побери, опять отстаете? Так мы до вечера нидокудова не дойдем!

– Дойдем, Анна Сергеевна, дойдем, не беспокойтесь, – уверенно отвечал Каширский, с сожалением отрываясь от следов и поспешая за Глухаревой. – Главное – не сбиться с пути, и пока мы следуем в соответствии с научными методами, все будет в порядке!

– Дай вам волю, так вы со своими идиотскими методами в трех елках заблудитесь, – не унималась Анна Сергеевна, – а потом скажете, что ставили научный экскремент!

Вскоре показался перекресток – дорогу пересекала другая, более узкая, и следы явственно указывали, что и обе кареты, и все лошади, сколько бы их ни было, повернули направо. Однако вместо того, чтобы следовать туда же, Каширский остановился и задумался.

– Ну идемте же, – тормошила его Анна Сергеевна. – Чего встали, как столб?

– Да уж, не добралась еще цивилизация до этого забытого уголка, – вздохнул Каширский. – Нет бы поставили указатели, написали расстояния и все прочее.

– Ага, и открыли «Макдональдс» для господ проезжающих, – ядовито подпустила Глухарева.

– Ну, зачем же «Макдональдс», – возразил Каширский. – Лучше бы что-нибудь более экологически полезное…

– А мне кажется, оттуда кто-то едет, – перебила Анна Сергеевна.

– Откуда, откуда? – заозирался Каширский. – Ах, оттуда! Полагаю, Анна Сергеевна, нам с вами следует понаблюдать, но самим не «светиться».

На сей раз Глухарева не стала спорить, а тут же залегла в придорожную канаву. Каширский последовал за ней, и вскоре искатели чужих сокровищ имели счастливую возможность наблюдать, как по «перпендикулярной» дороге, прихрамывая на одно колесо, прогромыхала карета, которую тащила пара лошадей. Когда экипаж, перевалив через главную дорогу, скрылся за ближайшим поворотом. Каширский и Анна Сергеевна вылезли из укрытия.

– Ну, что скажете? – насмешливо спросила госпожа Глухарева.

– Карета ехала с той стороны, куда она завернула незадолго до настоящего момента, – глубокомысленно изрек Каширский. – Причем одно колесо еле держится, это и по следам видно. Да и карета явно не Рыжего.

– Сделали открытие, – презрительно фыркнула Анна Сергеевна. – Это и так ясно. Карета кого-то из Мухоморских придурков-рыцарей. А кто был внутри, вы заметили?

– Ну разумеется, заметил, – охотно откликнулся Каширский. – Их было трое. Один – некто лично мне незнакомый, по всей вероятности, владелец кареты. Другой – Василий Дубов, а третий – какой-то юноша. Но я не исключаю вероятности, что на самом деле это Надежда Чаликова, ибо еще во время пребывания в Новой Ютландии она имела несколько противоестественный обычай переодеваться мальчиком и даже исполняла должность пажа при короле Александре. Вероятно, это является следствием трансвестических наклонностей госпожи Чаликовой…

– Да при чем тут Чаликова? – брюзгливо перебила Анна Сергеевна. – Мальчишка – из ихней шайки, прислужник у какого-то попа. Ну и куда ж нам теперь, по-вашему, двигать?

– Либо туда, либо сюда, – ответил Каширский с видом ученого-экспериментатора. – Можно, конечно, остаться здесь и ждать дальнейшего развития событий, но вы, Анна Сергеевна, как я понимаю, будете против.

– Правильно понимаете, – буркнула Глухарева.

– Тогда я предлагаю направиться влево, – предложил Каширский. – Если что, всегда можем вернуться и подкорректировать направление поисков.

На том и порешив, авантюристы зашагали в ту сторону, куда только что проехала карета дона Альфонсо.

* * *

Нынешний день складывался для Царь-Городского градоначальника князя Длиннорукого, прямо скажем, далеко не самым лучшим образом: ранний подъем, пропажа Петровича, наконец, неприятный разговор у царя – все это требовало вознаграждения. И его князь решил себе доставить за обедом – то есть не ограничивать себя ни в еде, ни, естественно, в питье. А так как градоначальник по природе был человек общественный, то обедал обычно не один, а вместе с полдюжиной ближайших подчиненных. В небольшой харчевне через дорогу от градоуправления хорошо знали и князя, и его помощников, потому что обедали они там чуть не ежедневно. Более того, Длиннорукий по доброте душевной частенько угощал своих сотрапезников, ожидая взамен совсем немногого – чтобы они с открытым ртом слушали все, что он говорит (вне зависимости от мудрости речей) и от всей души смеялись его шуточкам, также независимо от степени их остроумия.

Когда уже было съедено немало, а выпито и того больше, в харчевню вошел некий иноземного вида господин. Сюда он заглянул явно ненадолго и направился прямо к стойке.

– Что кушать будете, почтеннейший? – любезно поклонившись, осведомился трактирщик.

– О найн, я уже покушаль, – с лучезарной улыбкой ответил иноземец. – Я бы хотель, как это, запить.

– Чего изволите? Медовушка, водочка? Особо посоветовал бы нашу наливочку – другой такой нигде нет, и не ищите! К рыбке лучше нее ничего не найдете, это любой вам скажет, да вот хоть наш обожаемый градоначальник!

Впрочем, обожаемый градоначальник ничего этого не слышал – он произносил очередную здравицу:

– Так подымем же наши чары за это самое… Не знаю, за что, но подымем!

– Скажите, битте, а что у фас есть к мясо? – полюбопытствовал иноземец.

– Ну, это смотря к какому, – со знанием дела заметил трактирщик. – К говядинке хорошо одно, к свининке другое, а к баранинке – и вовсе третье… Позвольте полюбопытствовать, сударь, а вы какое мясо кушать изволили?

– Ну, дас нихт ист суть важно, – отчего-то слегка смутился почтенный иностранец. – Ф общем, налейте что-нибудь на ваш усмотрение!

И тут его заметил Длиннорукий. И не только заметил, но и непритворно обрадовался. А обрадовавшись, выскочил из-за стола, едва не опрокинув стул, и бросился навстречу заморскому гостю. Но споткнулся о неровность в полу и непременно свалился бы, кабы почтенный иноземец его не подхватил. И, может быть, напрасно – движимый непритворной любвеобильностью, да еще подогретой выпитым, князь тут же заключил ценителя мясных запивок в страстные объятия и столь же страстно облобызал, едва не смахнув монокль последнего на пол. А оторвавшись от иноземца, тут же потащил его к себе за стол:

– Это ж такая встреча! Эдуард Фридрихыч, само Провидение прислало сюда вас, вы непременно должны с нами отобедать!

– Данке шон, я уже есть отобедать, – вяло сопротивлялся Эдуард Фридрихович, но князь его и не слушал.

– Да знаете ли вы, невежды и оболтусы, кто это? – продолжал он, обращаясь уже к своим сотрапезникам. – Это ж великий предсказатель Херклафф. Что он ни сболтнет – все исполнится!

Господин Херклафф, не любивший излишней огласки, чуть поморщился, но поняв, что от градоначальника все равно не отделаешься, милостиво позволил ему усадить себя за стол. Следом трактирщик принес чарку красного, будто кровь, вина, и с почтительным поклоном поставил ее перед Херклаффом.

– Истинно говорю вам, сей иноземец – великий пророк, – не унимался Длиннорукий, – и будь моя воля, я бы непременно присовокупил его прорицания к Ветхому Завету, ко всяким Илиям, Захариям и Самуилам! Знаете ли, господа, кто нашему славному Саулу, сиречь обожаемому Путяте, царство предсказал? Да все он же, Эдуард Фридрихович!

– Ну, фы несколько преувеличивает мой способности, – отпив немного вина, возразил Херклафф.

– Ничего не преувеличиваю, – продолжал князь. – А скажите, дорогой господин Херклафф, вы могли бы и мне будущее предсказать?

– Вам? – слегка удивился чародей. – А разве у фас есть будушшее? Впрочем, с довольствием. То есть нет, с удовольстфом.

– Ну так давайте нынче вечерком, – обрадовался градоначальник. – Заходите ко мне прямо домой, по-простому, я вас угощу как подобает, да и насчет вознаграждения не беспокойтесь…

– Битте, херр князь, но я уже это… угостился, – отклонил Эдуард Фридрихович заманчивое предложение. – А фознограшдение – дас ист пустячки, главное для меня – помогайть хорошему человек. То есть вас. Нихт бляйбен, давайте приступать.

– Как, прямо теперь? – опешил Длиннорукий. Ему, конечно, хотелось узнать свою будущность, но не в присутствии же подчиненных, которые внимательно прислушивались к беседе своего начальника со знаменитым предсказателем.

– Тепер, тепер, – радостно блеснул моноклем господин Херклафф. – Как это гофорят: ковай железку, не отходя от кассы!

– Ну что ж, теперь так теперь, – вынужден был согласиться Длиннорукий.

– Айн момент! – С этими словами чародей медленно поднялся из-за стола и вдруг одним стремительным прыжком оказался в углу харчевни.

Вернулся он, держа в ладони маленькую серую мышку.

– Дас ист майн ассистент, – пояснил предсказатель, ласково поглаживая мышку по спинке. И, обратившись к своему «ассистенту», попросил: – Битте, предсказайте, что ожидайт мой либе приятель херр бургомистер князь Длинноруки!

Мышка кинула на градоначальника быстролетный взор глазок-бусинок и, как показалось князю, хитро ему подмигнула. Князь уже неясно чувствовал в действиях чародея и его помощницы какой-то скрытый подвох. Но отступать было поздно.

Тем временем мышка запищала:

– Что тебя ждет, князь, то для меня покрыто мраком, но зато ясно вижу твою почтеннейшую фрау княгиню…

Мышка прорицала достаточно громко и, если так можно сказать, членораздельно, разве что в ее писке порой проскальзывал такой же заморский выговор, как у самого Эдуарда Фридриховича.

Градоначальник хотел было вмешаться и сказать, что его куда больше волнует собственная участь, а не будущее Евдокии Даниловны, однако мышка тараторила так, что вклиниться было просто невозможно:

– Я вижу, что твоя супруга будет эта, как ее… – Мышка на миг замолкла, то ли забыв нужное слово, то ли затрудняясь его произнести. – В общем, у нас в Рига это называется фройляйн с Чака штрассе…

Княжеские сотрапезники еле сдерживали смех – они уже сообразили, что мышка говорит не сама, а голосом чревовещателя Херклаффа. Один лишь градоначальник воспринимал все эти священнодейства всерьез:

– Да ты по-человечески говори, а не по-бусурмански – кем будет моя жена?

– Князь, может быть, она хотела сказать – царицей? – негромко промолвил один из чиновников.

Такое предположение пришлось Длиннорукому по душе, но он старался этого не показывать:

– Так ведь не сама же она по себе будет царица, или как ты ее там обозвала?

– Фройляйн с Чака штрассе, – повторила мышка. – Это то же самое, что у вас в Царь-Город зовется девушка из… из Белая слободка.

– Может, Бельская слободка? – давясь от смеха, проговорил другой чиновник.

– Я, я, натюрлихь! – радостно подпрыгнула мышка на ладони прорицателя. – Именно это я хотель сказать!

– Что? – вскочил князь. – Да как ты смеешь!..

– Я… я говорить то, что видеть! – запищала мышка, непроизвольно пятясь.

– Что ты можешь видеть! – бушевал градоначальник. – Не знаю и знать не хочу, кому понадобилось позорить меня и мою семью, но заявляю – ничего не получится!

Посетители харчевни, не слышавшие мышиных прорицаний, в недоумении оборачивались, не понимая, что за муха укусила городского голову. Чиновники почти откровенно хихикали, один лишь Херклафф хранил непроницаемый вид, и только блеск монокля выдавал в чародее нечто вроде «чуфстфа глубокого удофлетфорения».

– Ну все, данке шон, можешь быть фрай, то есть свободен, – негромко сказал он мышке. Та немедленно сбежала вниз по брюкам Херклаффа и шмыгнула в угол.

– Извините, херр князь, я не есть местный, вас ист дас – Бельская слободка? – с самым невинным выражением лица спросил Херклафф градоначальника, когда тот, излив всю желчь и всю досаду, бухнулся за стол.

Длиннорукий глянул на прорицателя диким взором:

– А вы не знаете? Это как раз та часть нашей благословенной столицы, где обитают всякие шлюхи и потаскухи!

– Значит, она называль вашу фрау княгиню шлюкка и потаскукка? – непритворно возмутился чародей. – Дас ист непростительный дерзость. Я непременно должен наказайть мою фройляйн ассистент!

– Как ее накажешь, – уныло протянул Длиннорукий. – Убежала – не воротишь!

– Да вот же она! – воскликнул один из княжеских помощников. – Гляди, в углу сидит и еще скалится!

Такого градоначальник вытерпеть не мог – с воплем «Я тебе покажу, засранка!» он кинулся в угол, но, не рассчитав движений, чувствительно стукнулся лбом об стенку. Мышка же преспокойно скрылась в одной из многочисленных щелей.

Так как господин Херклафф под шумок незаметно покинул харчевню, то весь градоначальничий гнев пал на голову трактирщика:

– Что у вас тут за безобразие – всюду щели, дыры, мыши бегают, да мало того что бегают, так еще приличных людей оговаривают! Завтра я сюда приду – чтобы все блестело! Чтобы мыши не шныряли, где попало, а в струнку стояли при одном виде градоначальника! А не то прихлопну вашу похабную лавочку к такой-то матери!

Владелец харчевни только кивал да приговаривал:

– Будет сделано, господин князь, будет исполнено, господин князь.

А про себя думал: «Как же, так сейчас и прихлопнешь. А где ж ты, обжора, столоваться будешь, как не у меня?».

* * *

Боровихинская кузница находилась справа от дороги, при въезде в деревню. Внешне она выглядела как самый обычный дом, и Дубов с доном Альфонсо наверняка бы проехали мимо, если бы не Васятка:

– Вот здесь, должно, и будет кузница.

– Как, с чего ты взял? – в один голос удивились его спутники.

– На обычную избу не похожа, – охотно пояснил Васятка. – Ни тебе забора толкового, ни огорода. А построена из камня – не из дерева.

Васятка оказался прав – едва карета встала перед высокой и широкой дверью, как оттуда выскочил рыжебородый человек:

– Приветствую вас, господа. Видать, починка нужна?

– Увы, – печально развел руками дон Альфонсо. – Но Его Величество Дормидонт говорил, что вы, господин кузнец, с любой работой справитесь.

– А-а, так вы от Государя? – в голосе рыжебородого послышалось непритворное уважение и почтение. – Только я не сам кузнец, а его помощник. Зовите меня просто Илья.

– А как по батюшке? – спросил Дубов.

– Да по батюшке как назовете, на том и благодарен буду, – рассмеялся Илья. – Лишь бы не по матушке. Вижу, у вас колесо не в порядке? Ну да Порфирию-то Прокофьичу, кузнецу нашему, это раз плюнуть. А ежели и еще чего, так он с радостью сделает, особенно для друзей Дормидонта…

За этими речами Илья ввел гостей в помещение, которое можно было бы принять за что угодно, только не за кузницу – там стояли столы и удобные кресла, а на окнах красовались яркие занавески.

– Мы сами завезем вашу карету вовнутрь, – пояснил Илья, – а вы покамест погодите здесь. Ежели угодно прилечь, то и это устроим.

– А как же с оплатой? – удивился дон Альфонсо.

– Потом, после, – беспечно махнул рукой Илья. – Я ж вижу, что вы люди приличные, добротные – сладим по совести.

В это время Дубов с любопытством оглядывал комнату, и его внимание привлекла крупная подкова, прибитая над дверью. Василий приподнялся на цыпочки и стал внимательно ее разглядывать. Несмотря на ржавчину, можно было заметить на подкове какую-то надпись. Некоторые буквы прочесть было очень трудно, и Василий понял только, что с левой стороны буквы они всего латинские, а справа – не то старославянские, не то какие-то еще.

– Да она тут уже давно висит, – пояснил Илья. – Сколько себя помню, столько и подкову помню. А что, разве на ней еще что-то и написано?

Василий извлек из внутреннего кармана лупу – верную спутницу частного (да и всякого иного) сыщика – и стал внимательно изучать левую сторону подковы. Надпись состояла всего из нескольких букв, и первая, несмотря на то, что была сильно сбита, все-таки была похожа на «N». После нее следовал пробел, а далее шли подряд еще девять букв, из коих Дубов с большей или меньшей уверенностью прочел вторую – «А», четвертую – «G» и шестую – «S». Еще предпоследняя, восьмая, была более узкой, а свержу нее находился бугорок, из чего детектив решил, что это могла быть буква «i».

Дубов перенес надпись к себе в блокнот, заменив «нечитаемые» буквы точками: «N.A.G.S.i.»

Правая надпись сохранилась лучше – видимо, из-за особенностей походки лошади – но она представляла письменность, с которой Василий знаком не был.

– Дон Альфонсо, посмотрите, пожалуйста, сюда, – попросил Дубов. – Может, вы прочтете?

Едва глянув на подкову, дон Альфонсо, тут же ответил:

– Так это ж по-гречески. Увы, сим наречием я не владею, но прочесть немудрено – «Вендополь».

– И что это значит? – оглядел Дубов присутствующих. Все молчали. Илья переминался с ноги на ногу, желая поскорее приступить к работе.

– Еще один, последний вопрос, – обратился к нему Василий. – Знаете, мы с доном Альфонсо и Васяткой очень интересуемся всякой стариной. Нет ли у вас в селе старожилов, которые могли бы рассказать, как сюда попала эта подкова?

(Если бы Дубова спросили, зачем ему это понадобилось, он бы, наверное, не нашелся, что ответить – просто чутье сыщика подсказывало, что он вышел если и не на сам верный путь, то на тропинку, которая могла к нему вывести. Да и слово «Вендополь» вызывало у Василия смутные воспоминания, он только не мог понять – какие и откуда).

– А вы порасспросите моего деда, Патапия Иваныча, – тут же предложил Илья. – Ему уже годов под сто, коли не больше. Он многое из старины помнит, может, и про подкову чего расскажет.

– И где его найти? – спросил Дубов.

– Да очень просто, идите вперед по этой же улице, и третья изба справа – наша.

И Илья, как бы опасаясь, чтобы его снова не задержали, покинул светлую горницу.

– Ну что ж, чем тут сидеть, сходим до Патапия Иваныча, – предложил Дубов.

Уже выйдя во двор, путники увидели, как Илья вместе с Максимилианом распрягают лошадей, чтобы вкатить карету через боковую дверь, более похожую на ворота, уже собственно в кузницу.

* * *

В отсутствие Василия его друзья старались не терять времени зря. Конечно, ни Чаликова, ни Серапионыч не надеялись вот так вот, наудачу, выйти на следы клада – им нужно было собрать как можно больше «информации к размышлениям», которая могла бы пригодиться аналитическому уму Дубова. Даже Дормидонт, поначалу отнесшийся к этой затее с некоторым сомнением, понемногу втянулся в их изыскательства и сам стал водить гостей по терему, показывая всякие закоулочки, чуланчики и полупотайные проходы, коих там оказалось немало.

– Степан самолично все продумал, что и где расположить, – говорил Дормидонт. – Во все мелочи входил и даже, говорят, чертежи составлял. Ну, вестимо, и зодчие постарались. А когда помер, то все остановилось. Достроили настолько, чтобы хоть какой-то вид был, и все. Хотя, может, оно и к лучшему – тут все ж-таки лес, деревня рядом… А хоромы, понимаешь, пускай в городе городят.

Чумичка в общем следопытстве участия не принимал – он возился (или делал вид, что возился) с лошадьми и каретой. Зато Петрович, тяжко охая и держась за задницу, неотступно следовал за Надей и доктором. Разумеется, особого удовольствия это им не доставляло. Чаликова видела, что Дормидонту очень хочется шугануть как следует навязчивого соглядатая, но он себя сдерживал – хватало и того, что велел высечь царского посланника на конюшне. За дело, конечно, не просто так, но все-таки – царского посланника. А Дормидонту в его нынешнем положении было никак не с руки «заедаться» со своим преемником.

Попутно Надежда пыталась простукивать стены в поисках пустот. А так как ее опыт в этой области прикладного кладоискательства ограничивался просмотром кинофильмов и чтением художественной литературы, то тайники ей мерещились чуть не в каждой стене.

– Ну, сударыня, дай вам волю, вы бы, понимаешь, весь терем по камешку разобрали, – шутливо погрозил ей пальцем Дормидонт, когда Чаликова, настукав авторучкой очередную «верную» пустоту, уже готова была бежать за ломом или молотом.

Надеждин пыл остужал Серапионыч – при помощи стетоскопа он всякий раз устанавливал, что нетерпеливая кладоискательница несколько погорячилась. Глядя на странные предметы, которыми орудовали Надежда и Серапионыч, Петровичу казалось, что его просто дурят. А раз дурят его, Петровича, то, следовательно, дурят и самого царя Путяту. Разумеется, эти подозрения ничуть не улучшали его и без того весьма паршивого настроения.

Наконец, Дормидонт завел своих гостей в какую-то темную затхлую комнатку, в которой прямо на полу валялся всякий хлам.

– Вот уж где давно пора навести порядок, – проворчал царь. – Даже и не знал, что у меня в тереме такая грязюка!

Меж тем Чаликова привычно стала проверять стены и чуть ли не в первый раз не обнаружила ни одного пустого пространства.

Однако Серапионыч решил прослушать стены собственным способом. Он долго прикладывал свой аппарат в разных местах и выдал диагноз:

– Симптомы застарелой бронхиальной астмы. То есть я хотел сказать, что здесь не совсем пустое пространство, а часть его занимает какой-то предмет.

– Неужели?.. – чуть не подпрыгнула Чаликова.

– Очень возможно, очень возможно, – уклонился доктор от прямого ответа. – Но прежде чем приступить к хирургическому вмешательству, то есть ломанию стенки, не мешало бы прослушать со второй стороны. Ваше Величество, – почтительно обратился доктор к Дормидонту, – вы не знаете, куда выходит эта стена?

– Дайте сообразить… – на миг задумался царь. – А-а, все очень просто. Это ж как раз внешняя стена терема. Выйдете через крыльцо, завернете за угол, и не доходя двух аршинов до следующего угла – там и будет.

– Очень хорошо, – обрадовался Серапионыч. – Тогда сделаем так. Я пойду на улицу, а вы, Наденька, простукивайте в этом же месте. А потом сравним наши наблюдения.

Это предложение доктора пришлось по душе всем, если не считать Петровича. Он не получил указаний насчет того, что делать, если кладоискатели разделятся, и теперь не знал, за кем следить – за Чаликовой или за Серапионычем.

Заметив колебания Соловья, доктор пришел ему на помощь:

– Петрович, не желаете ли составить мне компанию? Возможно, понадобится ваша помощь.

Когда Серапионыч и Петрович покинули комнатку, Надя уже кинулась было простукивать указанное место, однако Дормидонт ее удержал:

– Да бросьте вы, сударыня. Я ж понимаю, что наш эскулап просто решил увести Петровича. Вижу, вы хотите о чем-то меня спросить. Говорите, не стесняйтесь. Только прежде выйдемте прочь из этой духомани.

Разумеется, Чаликова много о чем хотела бы порасспросить бывшего царь-городского правителя, но вряд ли решилась бы, если бы тот ее сам на это не вызвал. Надя чувствовала, что Дормидонту не то чтобы хочется, а просто нужно, необходимо выговориться.

– Прошу, – царь подал гостье руку, и они неспешно проследовали по темному, полузаброшенному коридору, который неожиданно вывел их на открытую веранду с беспорядочно расставленными плетеными стульями.

Надежда по журналистской привычке начала немного издалека:

– Ваше Величество, когда живешь постоянно в одном и том же месте, то даже как бы и не замечаешь, что кругом происходит. Или нет, замечаешь, но перемены представляются естественными и закономерными. А вот если посетишь тот же город или ту же страну после долгого перерыва, то все кажется совершенно незнакомым…

– Это верно, – подхватил Дормидонт. – Я, когда царем был, раз в пять лет совершал большой объезд всего своего государства. И поверите ли, сударыня Надежда – всякий раз будто заново знакомился!

– Ну вот, а я в Царь-Городе не была ровно год. И знаете, столь разительные перемены, что в других краях и за десять лет не увидишь… – Надежда чуть замялась – пора было переходить собственно к волнующим ее вопросам, но не хватало решимости. Вернее сказать, Надя не была готова к вопросам, способным причинить боль Дормидонту, в котором она теперь видела не бывшего царя, а бесконечно усталого одинокого человека.

Однако Дормидонт, казалось бы, сам шел навстречу этим вопросам, будто истребитель на таран:

– Я понял, к чему вы клоните, сударыня Надежда. Да, я отрекся от престола и не жалею об этом. Да, многое в стране переменилось, потому что время нуждалось в переменах.

– Но уверены ли вы, Государь, что эти перемены пошли стране во благо? – осторожно спросила Чаликова.

– Думаю, что об этом можно будет судить потом, – сказал Дормидонт. – Я-то уже, наверное, не доживу, а вы доживете и скажете, прав был я, или нет.

Надя подумала, что, пожалуй, несколько преувеличила искренность Дормидонта – он говорил словно по-писаному, словно бы…

«Неужели?.. – мелькнула в голове Чаликовой неприятная догадка. – В таком случае наш разговор теряет всякий смысл. Или нет, надо все-таки попытаться?».

– Ваше Величество, а… а уверены ли вы, что на вас, так сказать, не было оказано никакого давления, никакого влияния извне, когда вы принимали свое судьбоносное решение? – еще осторожнее, выверяя каждое слово, спросила Надя.

– Такова была наша царская воля, – совершенно спокойно, «по-писаному», ответил Дормидонт. – Впрочем, сударыня Надежда, вы вольны мне верить или не верить.

После этого Чаликовой следовало бы завершить беседу или повернуть ее на что-нибудь другое, но она не могла упустить возможности узнать ответ на волнующие ее вопросы, что называется, из первых уст. И Надежда продолжила:

– Извините, Государь, что докучаю вам своим неуемным любопытством, но все-таки: почему именно Путята? Неужели это был единственный выбор?

– Это был не единственный, но лучший выбор, – терпеливо отвечал Дормидонт. – Должен же я был кого-то за себя оставить? Прямого наследника у меня нет, а Танюшку мою вы знаете – ну какой из нее царь? А назначь я кого из своей родни, великих князей, так ведь другие обидятся, будут завидовать, злословить… А я не хочу вносить разлад в семью. Не хочу, видит Бог.

Надежда чувствовала, что царь говорит почти искренно, лишь не могла понять, чего в его словах было больше – искренности или «почти». И, не задумываясь, сказала:

– А вот господин Рыжий утверждет, будто бы вы прочили на свое место покойного князя Борислава Епифановича…

Дормидонт резко подался вперед. Кресло под ним опасно заскрипело.

– Простите, Надежда, вы не оговорились и я не ослышался – вы назвали Борислава покойным?

В душе кляня себя, Надя утвердительно кивнула.

– И когда это произошло?

– На днях.

– И, разумеется, не своей смертью?

Помедлив, Надя еще раз кивнула.

– И, конечно, виновного уже назначили? – все более мрачнея, не то спросил, не то припечатал Дормидонт.

– Да, злодеем и отравителем назначен известный вам боярин Андрей, – кратко ответила Чаликова. Она знала, что боярин Андрей был близким другом князя Борислава Епифановича и не без оснований считался «человеком Дормидонта», а способ, каким был отравлен Борислав, начисто исключал всякую причастность к нему боярина Андрея.

Дормидонт откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. Наде показалось даже, будто он задремал. Но когда она бесшумно встала, чтобы оставить Дормидонта одного, тот открыл глаза и тихо, но внятно произнес:

– Моя вина.

* * *

Главная улица Боровихи имела вид весьма пустынный – трудно было поверить, что менее чем в версте отсюда проходит большая дорога, почти сразу за ней Загородный царский терем, да и до стольного Царь-Города рукой подать.

– Вообще-то я никогда не видел кузниц, но представлял их себе как-то иначе, – говорил Дубов своим спутникам. – А тут словно трехзвездочная гостинница – чистота, кресла, занавески… А Илья – знаете, друзья мои, кузнецов я совсем другими себе представлял!

– Да уж, впервые такое вижу, – поддержал Василия дон Альфонсо. – Ну, у нас в Новой Ютландии кузнецы еще ничего, как надо трудятся, но вот сколько мне приходилось путешествовать, везде одно и то же: мало того что сдерут втрое, так еще и сделают кое-как. А тут и вежливо, и как он сказал? – с оплатой сладим по совести. Чудеса, да и только!

– А ты, Васятка, что думаешь? – спросил Дубов.

Васятка словно того и ждал, чтобы к нему обратились:

– А я так думаю, что здесь верный расчет. Когда заказчик видит к себе такое отношение, ну, словно к дорогому гостю, то он и сам скупиться не станет.

– Конечно, не стану, – тут же подхватил дон Альфонсо. – А ежели и сработают на совесть, то золотой заплачу и сдачи не спрошу!

Во время разговора Дубов не забывал отсчитывать избы, которые здесь, на окраине села, отстояли не близко друг от дружки, и напротив третьей остановился.

Сама изба виднелась чуть в глубине, за огородом, на котором копался пожилой седовласый человек в скромной, но опрятной одежде – если это и был дедушка Патапий Иваныч, то на столетнего старца он никак «не тянул». Поэтому Дубов вежливо снял шапку и обратился к огороднику с вопросом:

– Добрый день, почтеннейший хозяин. Не подскажете ли, где тут найти Патапия Иваныча?

Человек неспешно поднялся с грядки и оглядел незнакомцев:

– Патапий Иваныч – я. Чем обязан?

– Поговорить бы, – несколько смущенный спокойным достоинством Патапия Иваныча, сказал Василий.

– Тогда милости прошу, – ничуть не удивившись, Патапий Иваныч сделал приглашающее движение рукой.

Дубов и его спутники миновали ухоженный огород и уселись на добротной лавочке рядом с крыльцом. Сам Патапий Иваныч присел на ступеньку.

– Ну вот, в кои-то веки гостей Бог послал. А перед беседой не худо бы и откушать. У нас все свое, свежее, только что с грядки!

– Спасибо, мы не… – начал было отказываться Дубов, но Васятка незаметно ткнул его в бок. – То есть, я хотел сказать – с превеликим удовольствием.

– Настасья! – крикнул Патапий Иваныч в полуприкрытую дверь избы. – Принеси нам чего-нибудь поесть. – И вновь обернулся к гостям. – Извините, хмельного не предлагаю. И сам не употребляю, и другим никогда не советую. Что в нем хорошего – ума не приложу!

«И правильно делает, – не без некоторой доли самокритики подумал детектив, – оттого и выглядит в сто лет на треть моложе…»

Тут из дома вышла молодая женщина в алом сарафане и с цветным платком на голове. В руках она несла блюдо со щедро наложенными овощами, фруктами и кусками свежего ржаного хлеба. Поставив все это на деревянный стол перед лавочкой, женщина молча поклонилась гостям и скрылась в избе.

– Красивая девушка, – сказал дон Альфонсо, проводив ее взором, и взял с блюда огурец. – Должно быть, ваша внучка?

– Почти, – усмехнулся Патапий Иваныч. – Жена внука.

– Ильи? – Василий хрустнул белым капустным листом. Старик молча кивнул. – Собственно, он-то нас к вам и направил.

Так как Патапий Иваныч вместо ожидаемого гостями встречного вопроса – для чего Илья их к нему направил? – продолжал безмятежно молчать, то Василию не оставалось ничего другого, как приступить к расспросам:

– В кузнице над дверью мы случайно увидели какую-то очень старую подкову. И Илья сказал, что вы, может быть, помните, как она туда попала…

– А-а, подкову? – оживился Патапий Иваныч. – Как же, как же! Мой прадед много чего про ту подкову рассказывал.

– Ваш прадед? – не удержался Васятка. – Ведь это ж когда было! Может, он еще и царя Степана помнил?