Текст книги "Руфь"

Автор книги: Элизабет Гаскелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

ГЛАВА XII
Уэльские горы исчезают из виду

В следующие два дня мисс Бенсон все еще не могла ни на что решиться. Наконец на третий день за завтраком она сказала брату:

– Эту несчастную зовут Руфь Хилтон?

– Да? Кто тебе сказал?

– Разумеется, она сама. Теперь ей гораздо лучше. Я просидела у нее всю прошлую ночь и поняла, что она не спит, задолго до того, как собралась с ней поговорить. В конце концов я заговорила. Не помню, как мы беседовали, но Руфь, похоже, почувствовала себя лучше, когда смогла выговориться. Потом она рыдала и плакала, пока не заснула. Наверное, она и сейчас спит.

– Расскажи, что она говорила о себе.

– О себе – очень мало. Ей, видимо, тяжело рассказывать об этом. Руфь круглая сирота, у нее нет ни брата, ни сестры, а только опекун, которого, по ее словам, она видела всего раз в жизни. После смерти отца она училась шить платья у портнихи. Потом этот мистер Беллингам познакомился с ней, и они обыкновенно встречались по воскресеньям. Однажды вечером, уже поздно, они шли вместе по дороге и их случайно увидела ее наставница-портниха. Разумеется, наставница ужасно рассердилась. Девушка испугалась угроз, и мистер Беллингам уговорил ее поехать с ним в Лондон, немедленно. Это случилось в мае, если я не ошибаюсь. Вот и все, что она мне рассказала.

– Раскаивается ли она в своем проступке?

– По словам этого не было заметно. Но речь ее прерывалась рыданиями, несмотря на все старания сдерживать их. Потом Руфь робко и смущенно заговорила о своем будущем ребенке. Спросила меня, как я думаю, сколько она сможет зарабатывать шитьем, если будет трудиться очень усердно. И от этого мы снова вернулись к ребенку. Я вспомнила, что ты мне советовал, Терстан, и постаралась говорить с ней так, как ты желал. Но я сама не знаю, хорошо ли это. У меня все еще остается много сомнений.

– Не сомневайся больше, милая Вера! Благодарю тебя за твою доброту.

– Совсем не за что меня благодарить. В ней так много кротости и признательности, что, право, невозможно не чувствовать к ней снисхождения!

– Что же она намерена теперь делать?

– Бедное дитя! Руфь хочет снять квартиру – очень дешевую, как она говорит. А потом собирается работать с утра до ночи, чтобы содержать своего ребенка. «Он не должен терпеть нужды, чего бы мне это ни стоило, – говорила она с такой милой серьезностью. – Я вполне заслужила страдания, но малыш ни в чем не виноват». Ей, конечно, не заработать больше семи или восьми шиллингов в неделю. Притом я боюсь за нее: Руфь так молода и так хороша собой!

– Знает ли она про письмо и про те пятьдесят фунтов, которые миссис Морган отдала мне? И про те два письма?

– Нет. Мне не хотелось говорить ей про это. Пусть сначала немного поправится. Ах, Терстан, если бы не предвиделось, что она станет матерью… я думаю, можно бы было найти средство ей помочь.

– Каким же образом?

– Теперь бесполезно думать об этом. Мы могли бы взять ее к себе. Пожила бы у нас, а потом стала бы получать заказы на шитье одежды для твоих прихожан. Но ребенок – всему помеха. Ты уж позволь мне немного поворчать, Терстан. Я старалась быть к ней добра и говорила о ребенке нежно и почтительно, словно это королевский сын, рожденный в законнейшем браке.

– Это хорошо, моя дорогая Вера! Ворчи на меня сколько угодно. Я тебе все прощу за добрую мысль взять Руфь к нам. Но, значит, по-твоему, ее положение делает это решительно невозможным?

– Ну а как ты сам думаешь, Терстан? Такое даже трудно представить, что и говорить об этом не стоит.

– Почему же не стоит говорить? Ты ведь не объясняешь почему.

– Во-первых, если бы не было ребенка, то бедняжку можно было бы называть ее собственным именем – мисс Хилтон. А во-вторых, ребенок у нас в доме?! Да Салли просто с ума сойдет!

– Бог с ней, с Салли. Ну а что, если бы Руфь была нашей овдовевшей родственницей? – проговорил, рассуждая вслух, мистер Бенсон. – Ты сама сказала, что из-за ребенка ее могут принять и за вдову. Я только развиваю твои же собственные мысли, милая Вера. Мне очень понравилась твоя идея взять ее к нам. Это именно то, что мы должны сделать. Благодарю тебя, ты напомнила мне о долге.

– Но ведь я это только так сказала. Подумай о мистере Брэдшоу. О! Меня дрожь пробирает, когда я представляю, как он будет недоволен!

– Нужно думать о гораздо более высоком, чем о мистере Брэдшоу. Признаюсь, я и сам боюсь предположить, что будет, если он узнает правду. Он так строг и неумолим. Но в конце концов мы редко видимся. Ты ведь знаешь, без миссис Брэдшоу он даже никогда не заходит к нам на чай. Я думаю, он и не знает, кто живет у нас в доме.

– Не знает Салли? Ну нет! Знает, конечно. Он однажды спрашивал у миссис Брэдшоу, сколько мы ей платим, и говорил, что за эту цену можно было бы нанять служанку получше и помоложе. Кстати, о деньгах. Подумай только, во сколько нам это обойдется, если мы возьмем Руфь к себе на следующие шесть месяцев?

Последнее соображение озадачило их обоих. Они смущенно замолчали. Теперь опечалилась и мисс Бенсон. Послушав брата, она стала думать о том, как привести в исполнение задуманный план.

– Есть ведь пятьдесят фунтов, – сказал мистер Бенсон со вздохом, потому что мысль об этих деньгах была ему неприятна.

– Да, пятьдесят фунтов, – тем же тоном откликнулась его сестра. – Я полагаю, эти деньги принадлежат ей.

– Разумеется. Но в таком случае нам нет дела до того, кто их дал мисс Хилтон. Их хватит на ее содержание. Как мне ни досадно, но придется взять их.

– При нынешних обстоятельствах, я думаю, нельзя обращаться к нему, – сказала мисс Вера в раздумье.

– Да мы и не будем обращаться к нему, – решительно отвечал брат. – Если мисс Хилтон позволит нам заботиться о себе, то мы не разрешим ей просить у него помощи, даже для его ребенка. Пусть уж она сидит на хлебе и воде. Мы сами лучше будем питаться одним хлебом, чем допустим ее до этого.

– Тогда я поговорю с Руфью и предложу наш план. Ах, Терстан, ты с детства мог убедить меня в чем угодно. Буду надеяться, что теперь я поступаю правильно. Чем сильнее я тебе возражаю поначалу, тем скорее я с тобой соглашаюсь потом. Как я слаба!

– Только не теперь. Мы оба правы. Я – в том, как надо относиться к ребенку, а ты – в том, что первая подала мысль взять Руфь к нам. Бог да благословит тебя за это, дорогая моя.

Новое, странное и чудесное чувство – она станет матерью! – похоже, загадочным образом придало силы Руфи. Узнав об этом, она поправлялась стремительно. Когда больная уже могла сидеть в постели, мисс Бенсон принесла ей письмо и банкноту.

– Помните ли вы это письмо? – ласково, но серьезно спросила она.

Руфь покраснела, взяла письмо и прочитала его, не отвечая ни слова. Потом вздохнула и некоторое время сидела молча, о чем-то раздумывая. Затем взяла и прочитала другую записку – ту, которую миссис Беллингам написала мистеру Бенсону в ответ на его письмо. Руфь взяла банкноту и несколько раз перевернула ее так, словно не понимала, что это такое. Мисс Бенсон заметила, что руки, державшие банкноту, дрожали. Губы Руфи тоже задрожали, когда она начала говорить:

– Мисс Бенсон, я хотела бы вернуть эти деньги.

– Зачем, моя милая?

– Мне бы очень не хотелось брать их, – проговорила Руфь, густо покраснев и опуская глаза. – Когда он любил меня, он делал мне подарки – часики, например, и много других вещей. Я брала их с радостью и благодарностью, потому что он любил меня, и я смотрела на подарки как на выражение любви. Но эти деньги камнем лягут мне на сердце. Он перестал любить меня, он уехал, и этими деньгами, мисс Бенсон, он словно бы хотел утешить меня за то, что бросил. Деньгами!

При этих словах долго сдерживаемые и подавляемые слезы полились ручьями по ее щекам. Руфь постаралась, однако, успокоить себя, потому что боялась за ребенка.

– Так не потрудитесь ли вы отослать эти деньги миссис Беллингам?

– Непременно, моя милая. Я этому очень рада, очень рада. Беллингамы не имели права предлагать вам их. Они недостойны того, чтобы вы их приняли.

Мисс Бенсон немедленно отправилась к себе, вложила деньги в конверт, запечатала его и подписала: «От Руфи Хилтон».

– Теперь мы совсем развязались с этими Беллингамами! – торжественно объявила она, вернувшись.

Однако Руфь выглядела печальной. Слезы наворачивались у нее на глазах – не потому, разумеется, что она должна была расстаться с деньгами, а потому, что он перестал любить ее.

Утешив Руфь, мисс Бенсон принялась толковать о будущем. Она была из тех, кто привязывается к своему плану тем сильнее, чем подробнее обсуждает его. Теперь она была в восторге от решения взять к себе Руфь. Однако сама Руфь по-прежнему оставалась печальной: она думала только о том, что мистер Беллингам ее больше не любит. Ни обретение дома, ни будущее – ничто не занимало ее, и только мысль о ребенке могла отвлечь ее от грустных дум. Мисс Бенсон даже немножко обиделась. В то же утро она говорила брату:

– Я была восхищена, когда Руфь так гордо отказалась от денег. Но мне кажется, что у нее недоброе сердце: она меня даже не поблагодарила за предложение взять ее к нам.

– Вероятно, ее мысли были заняты другим. К тому же всякий выражает чувства по-своему: одни молчанием, другие словами. Но во всяком случае, нелепо и глупо ожидать от людей благодарности.

– А чего же ты ожидаешь? Равнодушия и неблагодарности?

– Самое лучшее – не думать о последствиях. Чем дольше я живу, тем более убеждаюсь в этом. Будем стараться всегда поступать справедливо, не заботясь о том, какие чувства вызовут наши добрые дела у других. Мы знаем, святое чувство самоотвержения может уподобиться павшему на камень зерну. Но перед лицом вечности только Господь знает, что получится в конце концов. Будем довольствоваться сознанием, что мы поступаем хорошо, а о том, что чувствует Руфь или как выказывает свои чувства, нечего думать.

– Все это прекрасно и, пожалуй, даже справедливо, – сказала немного опечаленная мисс Бенсон. – Однако синица в руке дороже журавля в небе, и мне было бы гораздо приятнее услышать от нее сейчас простое сердечное «спасибо» за все мои хлопоты, чем ожидать этих великих последствий, которые ты обещаешь в вечности. Терстан, не говори, пожалуйста, таким торжественно-печальным тоном, или я уйду. Я могу выносить брюзжание Салли, когда она не в духе, но совсем не выношу грустного выражения твоего лица, когда я проявляю нетерпение или бранюсь. Уж лучше бы ты дал мне хорошую оплеуху.

– А я бы предпочел брань этому твоему свисту. Если ты хочешь, чтобы я тебе давал оплеуху каждый раз, когда рассержусь на тебя, то и ты обещай впредь браниться, а не свистеть.

– Хорошо, договорились. Ты даешь мне оплеухи, а я ругаюсь. Но давай все-таки поговорим серьезно. После того как Руфь так благородно отослала банкноту в пятьдесят фунтов – нет, это действительно меня восхитило! – я принялась считать деньги и с ужасом увидела, что нам нечем заплатить доктору за визиты и не на что будет перевезти ее к нам.

– Руфь должна сидеть в дилижансе на внутренних местах, а мы уж – как угодно, – сказал решительно мистер Бенсон. – Кто там? Войдите! А, миссис Хьюз, садитесь, пожалуйста!

– Благодарю вас, сэр, но мне некогда. Молодая леди отдала мне свои часы и просила их продать, чтобы оплатить все расходы на ее лечение. Как же быть, сэр? Ведь часы нельзя продать ближе, чем в Карнарвоне.

– Ну что же, это делает ей честь, – сказала мисс Бенсон, весьма довольная поступком Руфи.

Она вспомнила, как дорожила этими часами Руфь, и поняла, насколько ей было тяжело их отдать.

– Ее доброта выводит нас из затруднения, – сказал мистер Бенсон, не подозревая, чего стоила Руфи ее доброта.

Сам он уже думал, что придется расстаться с драгоценным изданием Фаччиолати.

Миссис Хьюз тем временем терпеливо ожидала, когда они наговорятся и дадут ответ на ее практический вопрос о том, где можно продать часы. Вдруг лицо ее просияло.

– Мистер Джонс, доктор, собирается жениться. Не захочет ли он подарить эти хорошенькие часы своей невесте? Мне кажется, это вполне вероятно. Ведь ему в любом случае пришлось бы потратиться, так пусть он зачтет часы в уплату своих визитов. Сэр, я спрошу у него.

Вскоре выяснилось, что мистер Джонс очень рад приобрести задешево такую изящную вещицу. Он даже, как и предсказала миссис Хьюз, заплатил за них деньги и дал больше, чем требовалось для оплаты расходов на лечение Руфи.

– Вы позволите мне купить вам черное платье? – спросила мисс Бенсон на другой день после продажи часов. Она остановилась в нерешительности, но потом продолжила: – Мы с братом решили, что лучше, если вы будете называть себя… впрочем вы и в действительности являетесь… вдовой. Это позволит избежать разных неприятностей и избавит вашего ребенка от многих… – Она хотела сказать «унижений», но не смогла произнести слово.

Услышав о ребенке, Руфь вздрогнула и вспыхнула – так всегда случалось с ней, когда речь заходила о малыше.

– Ах, конечно! Благодарю вас, что вы подумали об этом. Я даже не знаю, – продолжала она тихо, как бы обращаясь к самой себе, – как благодарить вас за все, что вы для меня делаете. Я люблю вас и буду молиться за вас, если только можно.

– «Если только можно»? – с удивлением повторила мисс Бенсон.

– Да, если мне можно, если вы позволите мне молиться за вас.

– Разумеется, моя дорогая Руфь. Если бы вы знали, как часто я грешу! Я очень часто поступаю дурно, хотя у меня и мало искушений. Мы обе великие грешницы пред лицом Всемогущего. Будем же молиться друг за друга. Только не говорите так в другой раз, моя милая, по крайней мере со мной. – И мисс Бенсон расплакалась. Она всегда считала себя менее добродетельной, чем брат, и чувствовала за собой так много грехов, что смирение Руфи глубоко тронуло ее.

Спустя минуту она снова заговорила:

– Итак, я могу купить вам черное платье? И мы будем называть вас миссис Хилтон, да?

– Нет, только не миссис Хилтон, – поспешно сказала Руфь.

Мисс Бенсон, которая до сих пор старалась из деликатности не смотреть на свою собеседницу, теперь с удивлением уставилась на нее.

– Почему же нет? – спросила она.

– Так звали мою мать, – прошептала Руфь, – и мне бы не хотелось, чтобы меня называли так же.

– Ну тогда позвольте называть вас именем моей матери, – сказала нежно мисс Бенсон. – Ей бы это… Впрочем, я вам расскажу про нее в другой раз. Давайте я буду называть вас миссис Денбай. Это отлично подойдет. Пусть все думают, что вы наша дальняя родственница.

Когда она рассказала об этом разговоре с Руфью мистеру Бенсону, он расстроился, увидев в этом очередное проявление импульсивной натуры своей сестрицы. Он живо представил, как тронуло мисс Веру смирение Руфи. И хотя опечалился, но ничего не высказал.

Бенсоны послали домой письмо, в котором извещали о своем приезде «вместе с одной дальней родственницей, рано овдовевшей», как выразилась мисс Бенсон. Она просила, чтобы приготовили запасную комнату и все необходимое к приему Руфи, которая оставалась все еще очень слаба.

Когда было сшито черное платье, а все прочее подготовлено к отъезду, Руфь не могла спокойно усидеть на месте. Она переходила от одного окна к другому, стараясь запомнить, как выглядит каждая скала и каждое дерево. Все они что-то говорили ее сердцу, и эти воспоминания были мучительны. Однако забыть прошлое казалось еще мучительнее. Звук бегущей речки в тихий вечер слышался ей все то время, когда она лежала при смерти. Как хорошо она изучила этот звук!

Теперь все было кончено. Когда она въезжала в Лланду, сидя в экипаже рядом со своим возлюбленным, она наслаждалась чудесным настоящим, совершенно забыв и о прошлом, и о будущем. Теперь сон развеялся, она проснулась, и чудные видения любви исчезли. Руфь тихо и грустно спускалась по гребню холма к дороге. Слезы катились из ее глаз, но она быстро вытирала их и, отвечая мисс Бенсон, старалась придать твердости своему дрожащему голосу.

Им нужно было подождать прихода дилижанса. Руфь сидела, спрятав лицо в цветы, подаренные ей при прощании миссис Хьюз, и даже не слышала, как приблизилась карета. Она вздрогнула, когда дилижанс остановился рядом столь внезапно, что лошади чуть не встали на дыбы. Ее место было внутри кареты. Дилижанс тронулся. Руфь даже не успела сообразить, что мистер и мисс Бенсон уселись на наружные места. Теперь она могла плакать, не обращая на себя их внимания и чувствуя облегчение.

Над долиной, по которой они ехали, висела грозовая туча, а маленькая деревенская церковь на горе – в том самом месте, где прошла такая важная часть ее жизни, – была ярко освещена солнцем. Руфь досадовала на слезы, застилавшие ей глаза и мешавшие разглядеть картину.

В карете сидела еще одна женщина, которая, увидев плачущую, попыталась ее утешить.

– Не плачьте, мисс, – говорила эта добросердечная соседка. – Вы, верно, разлучились со своими близкими? Это, конечно, не совсем приятно, но доживите до моих лет, и вы перестанете обращать на это внимание. Вот у меня было три сына, и все они в солдатах, все по разным странам. Один в Америке, за океаном. Другой в Китае выращивает чай. Третий в Гибралтаре, в трех милях от Испании. А посмотрите, я не унываю – смеюсь, с аппетитом кушаю и наслаждаюсь жизнью. Иногда даже нарочно нагоняю на себя грустные мысли в надежде похудеть, но, увы, все напрасно. Уж такая, видно, у меня натура – все смеюсь да толстею. А я была бы рада, если бы горе меня немного иссушило, хоть бы платья стали впору, а то теперь иногда просто боюсь задохнуться в них.

Руфь больше не плакала – это уже не приносило облегчения. Теперь за ней присматривали, развлекали и всякий раз, когда она задумывалась, потчевали то сэндвичами, то имбирными пряниками. Она прилегла на сиденье и закрыла глаза, притворяясь спящей. Она ехала и ехала, и ей казалось, что солнце застыло неподвижно в небе и ясный жаркий день никогда не кончится. Когда дилижанс останавливался, мисс Бенсон слезала со своего места и с участием расспрашивала бледную и утомленную Руфь, как она себя чувствует. Наконец пришла пора менять экипаж, и толстая леди простилась с Руфью, крепко пожав ей на прощание руку.

– Теперь уже недалеко, – сказала мисс Бенсон в утешение Руфи. – Посмотрите, валлийских гор уже не видно. Нам осталось миль восемнадцать по гладкой дороге до эклстонских болот и холмов. Ах, как хочется поскорее добраться: брат совсем утомился.

Руфь удивилась про себя, подумав, отчего же они не устроятся где-нибудь на ночь, если мистер Бенсон утомлен дорогой? Она не знала, как дорого стоит переночевать в гостинице. Потом ей пришло в голову попросить мистера Бенсона пустить ее на свое место снаружи, возле мисс Бенсон. Руфь предложила это, и мисс Бенсон очень обрадовалась:

– Хорошо, если вы не устали. Для брата это, конечно, будет отдыхом и переменой. Кстати же, я покажу вам Эклстон, если еще не совсем стемнеет.

Итак, мистер Бенсон поменялся местами с Руфью.

Руфь еще не вполне понимала, как часто ее благодетелям приходилось экономить по мелочам. И мистер Бенсон, и его сестра постоянно отказывали себе в чем-то. Но они делали все так просто и весело, словно это не требовало никаких усилий с их стороны. Казалось, для них совершенно естественно думать о других прежде, чем о себе. Руфь не понимала, что они взяли себе места снаружи только из соображений экономии, а ей, как больной, предоставили место внутри и что сухари, заменявшие им обед, были выбраны ради дешевизны и тоже некоторым образом помогали им осуществить намерение взять ее к себе. Она была до сих пор совершенным ребенком в денежных делах. Впоследствии, когда она немного пожила у Бенсонов, глаза ее раскрылись. Она припомнила их доброту во время путешествия, и воспоминание это навсегда сохранилось в ее сердце.

Низкое серое облако стало первым признаком приближения Эклстона – это был дым городских труб, повисший над равниной. За городом виднелись пологие холмы, они не имели ничего общего с волшебными очертаниями валлийских гор, хотя и были ближе к небу, чем тот плоский мир, в который она теперь въезжала.

Послышался грохот колес о булыжную мостовую, замелькали фонари, а затем дилижанс остановился. Они приехали в Эклстон.

Из темноты послышался грубый голос:

– Тут вы, хозяин?

– Да, да! – поспешно отозвалась мисс Бенсон. – Тебя прислала Салли, Бен? Попроси у конюха фонарь и разыщи наш багаж.

ГЛАВА XIII
Дом диссентерского пастора

К мисс Бенсон возвратилась вся бодрость, утраченная было за время путешествия. Она ступила на грубые камни знакомой мостовой и шла теперь домой, к своим. Даже мистер Бенсон весело беседовал с Беном, расспрашивая его о людях, имена которых Руфь слышала впервые. Она очень устала и дрожала от холода. Опираясь на руку мисс Веры, она с трудом дошла до тихой улочки, ведущей к дому Бенсонов. Тишина здесь была такая, что шаги звучали, подобно трубным звукам при въезде Абдаллаха. Дверь распахнулась, и открылся освещенный коридорчик. Как только все вошли в дом, показалась полная фигура пожилой женщины, лицо которой так и сияло от радости.

– Благословение Божие над вами! Снова дома, да? А я уж думала, забыли меня совсем!

Она от души пожала руку мистеру Бенсону и расцеловалась с мисс Бенсон. Потом обернулась к Руфи и спросила довольно громким шепотом:

– А это кто?

Мистер Бенсон смолчал и прошел немного вперед, а мисс Бенсон бодро выпалила:

– Это та леди, о которой я тебе писала, Салли. Это миссис Денбай, наша дальняя родственница.

– А! Но вы же писали, что она вдова. Значит, эта девчушка уже вдова?

– Да, это миссис Денбай, – ответила мисс Бенсон.

– Если бы я была ее матерью, я бы дала ей леденец заместо мужа. Это бы ей больше подошло.

– Салли, замолчи! Посмотри лучше, Терстан пытается сам поднять тяжелый ящик.

Мисс Бенсон хорошо рассчитала, чем отвлечь внимание Салли. Все были убеждены – и Салли первая, – что горб мистера Бенсона – это результат падения в раннем детстве, когда его оставили на попечении маленькой няньки – той самой Салли, которая была немногим старше своего подопечного.

Годами несчастная девочка потом рыдала по ночам, лежа на своем соломенном тюфяке и вспоминая несчастный случай, происшедший по ее невнимательности и нанесший непоправимый вред ее любимцу. Силу упреков совести не смогло уменьшить и прощение, полученное Салли от матери мистера Бенсона, от которой Терстан унаследовал мягкость и нежность характера. Салли успокоилась немного только тогда, когда решила никогда не покидать его и служить ему верой и правдой всю жизнь. И она сдержала свое слово. Салли любила мисс Бенсон, но ее брата почти боготворила. Это чувство она скрывала в глубине сердца и редко выказывала. Часто ругая мистера Бенсона, она не признавала права на это ни за кем другим. Если мисс Бенсон не разделяла мнение брата и осмеливалась заявлять, что он мог бы поступить лучше, Салли обрушивалась на нее, подобно грому.

– Боже милосердный, мастер Терстан, когда же вы приучитесь не лезть не в свое дело! Бен, иди же сюда! Помоги мне поднять эти чемоданы!

Узкий коридорчик освободился, и мисс Бенсон провела Руфь в гостиную. На первом этаже было всего две комнаты, одна рядом с другой. За второй, дальней комнатой находилась кухня, и потому эта комната служила местом сбора для всей семьи. Комната выходила в сад и была гораздо веселее первой. Не будь она расположена таким образом, Салли и мисс Бенсон устроили бы из нее кабинет для мистера Бенсона. Однако из-за соседства с кухней кабинет предпочли устроить в первой комнате, выходившей на улицу. Сюда многие приходили за помощью, причем денежная помощь играла далеко не главную роль. К тому же мистер Бенсон мог впускать сюда своих просителей без ведома домашних. Как вознаграждение за то, что его кабинет был самым невеселым местом в доме, спальня мистера Бенсона находилась в комнате на втором этаже, выходившей окнами в сад, а спальня его сестры находилась над кабинетом.

Кроме того, в доме имелись еще две комнаты – со скошенными потолками, но просторные и светлые: комната в мезонине, с окнами в сад, – спальня для гостей, а другая – комната Салли. Только над кухней не было жилья – она располагалась в пристройке.

Общую комнату называли по старинке салоном. Шторы в салоне были опущены, здесь пылал в очаге яркий огонь. Повсюду в хозяйстве царила удивительная чистота: сквозь отворенную дверь, ведущую в кухню, видно было, что пол чисто вымыт, а кастрюли блестят на полках, отражая красные всполохи огня.

Руфь сидела так, что могла наблюдать всякое движение Салли. И хотя она специально ни за чем не следила, поскольку тело ее было утомлено, а мысли заняты совсем другим, но эта сцена отпечаталась у нее в памяти так прочно, что вспоминалась в точности спустя многие годы. Теплый свет наполнял все уголки кухни, контрастируя с полутьмой салона, освещенного единственной свечой, свет от которой пропадал в тяжелых складках штор, в темных пятнах ковра и мебели.

Полная суетливая фигура, чрезвычайно опрятная, врезалась в память Руфи. На Салли было распространенное в этом графстве старомодное платье: юбка из полосатой полушерстяной ткани, столь короткая, что не скрывала крепких икр в шерстяных чулках, и свободный, пошитый из красного ситца жакет, именуемый в здешних местах «блузой». Костюм Салли завершался белыми как снег холстяными передником и чепцом.

Пока Салли готовила чай, мисс Бенсон помогла Руфи снять дорожную одежду, и та инстинктивно почувствовала, что Салли поглядывала на них, хотя и была занята. При случае служанка вставляла и свое словечко в разговор, и эти короткие фразы произносились тоном равной, если не старшей в доме. Она отбросила церемонное «вы», которым приветствовала мисс Бенсон по приезде, и теперь спокойно и привычно обращалась к ней на «ты».

Все эти подробности Руфь бессознательно запоминала, но они всплыли в ее памяти только потом, спустя долгое время. Теперь же она была утомлена и подавлена. Даже чрезвычайная доброта хозяев угнетала ее. Но сквозь черный густой мрак она различала одну светлую, как маяк, точку, на которой останавливала свой взор и которая выводила ее из глубокого уныния, – это была мысль о малыше.

Мистер Бенсон так же ослабел после дороги, как и Руфь, и потому молчал все время, пока шли суматошные приготовления к чаю. Руфь принимала его молчание с большей благодарностью, чем поток слов мисс Бенсон, хотя и чувствовала всю ее доброту. После чая мисс Бенсон отвела Руфь наверх в приготовленную для нее комнату. Застланная канифасовым бельем постель белела на фоне выкрашенных зеленой краской стен и напоминала цветом и чистотой подснежник, а натертый темно-коричневой мастикой пол вызывал в памяти чернозем, из которого этот цветок поднимается. Когда мисс Бенсон помогала раздеться бледной, утомленной Руфи, ее голос звучал уже не так громко и торопливо. Тишина наступающей ночи принудила мисс Бенсон вести себя мягче и нежнее, и благословение, произнесенное ею вполголоса, прозвучало, как молитва.

Мисс Бенсон сошла вниз и увидела, что ее брат читает пришедшие за время его отсутствия письма. Она тихо прикрыла дверь в кухню и, достав серый шерстяной чулок, села возле Терстана и принялась вязать. Она не глядела на работу, а всматривалась в огонь, и только позвякивание спиц нарушало тишину комнаты, смешиваясь с таким же однообразным стуком самопрялки.

Мисс Вера ждала, что Терстан заговорит первым. Она любила вглядываться в свои чувства и обсуждать их, находя в этом определенное удовольствие, однако ее брат боялся и избегал подобных разговоров. Бывали случаи, когда чувства мистера Бенсона, всегда серьезные и иногда болезненные, прорывались наружу, становились необузданными, неудержимыми и заставляли его говорить. Но обычно он старался сохранять хладнокровие, опасаясь, что потом придется пожалеть об этих минутах, или из страха перед неизбежным после такого взрыва утомлением. Мистер Бенсон целый день только и думал о Руфи, но в то же время боялся, что сестра заговорит о ней. Поэтому он продолжал читать или, лучше сказать, делал вид, что читает, хотя на самом деле едва ли видел письмо, лежавшее перед ним. Его выручила Салли, с шумом распахнувшая дверь, и это не говорило ни о мягкости ее характера, ни о хорошем расположении духа.

– И долго пробудет у нас эта женщина? – спросила она у мисс Бенсон.

Мистер Бенсон нежно положил свою руку на руку сестры, чтобы удержать ее от ответа, и сказал:

– Мы не можем точно сказать сколько, Салли. Она пробудет до родов и некоторое время после.

– Спаси и помилуй нас, Боже! Грудной ребенок в доме! Ну нет, с меня хватит. Соберусь и уйду. Я всегда терпеть не могла ничего подобного. Это хуже крыс в доме.

Салли не на шутку встревожилась.

– Но послушай, Салли, – улыбаясь, сказал мистер Бенсон, – ведь я был немногим больше грудного ребенка, когда меня поручили твоим заботам.

– Да, мастер Терстан, вы были славным, здоровым трехлетним мальчуганом.

Тут она вспомнила, что оказалась виновна в беде, приключившейся с этим славным, здоровым мальчуганом, и глаза ее наполнились слезами. Но Салли была слишком горда, чтобы утереть их передником: она «терпеть не могла, когда плачут на людях».

– Послушай, Салли, нечего толковать об этом, – заговорила мисс Бенсон, не в силах больше сдерживать волнение. – Мы обещали ей, что она сможет пожить у нас, и должны выполнить обещание. Тебе не достанется лишних хлопот, Салли, не бойся.

– Я боюсь?! Я боюсь хлопот? Да разве вы меня плохо знаете? Да я два раза на дню мыла и чистила комнату хозяина, чтобы все доски на полу были белыми, хотя их и покрыли ковром, а вы меня корите тем, что я боюсь лишних хлопот! Если вы всему этому научились в Уэльсе, то я благодарю Бога, что никогда там не была.

Салли раскраснелась от негодования, она обиделась не на шутку. Мистер Бенсон поспешил успокоить ее своим музыкальным голосом и добрым словом:

– Мисс Вера знает, что тебе все хлопоты нипочем, Салли. Но ее заботит бедная молодая женщина, у которой, кроме нас, нет никого из близких. Мы знаем, что вместе с ней прибавится хлопот, и хотя мы не говорили с тобой, но рассчитывали на твою помощь. Ты ведь никогда не отказывалась помочь нам, Салли.

– Вы вдвое умнее вашей сестры, мастер Терстан, это я вам говорю. Мальчики всегда умнее. Верно, в доме прибавится хлопот, и вы можете рассчитывать на меня. Я работы не боюсь, только нечего говорить, что ее не будет. Словно если говорить «сахар», во рту станет сладко. Некоторые обходятся с другими как с малыми детьми, а я такого не терплю. Я не про вас говорю, мастер Терстан.

– Нет, Салли, не говори так, – вмешалась мисс Бенсон. – Я отлично понимаю, кого ты имеешь в виду. Ну пусть я не права, заподозрив тебя в боязни лишних хлопот. Я не знаю человека, который бы меньше тебя их боялся. Но мне хочется, чтобы ты полюбила миссис Денбай.