Текст книги "Руфь"
Автор книги: Элизабет Гаскелл
Жанр:
Прочие любовные романы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
– Я думаю, так и выйдет, если вы не помешаете. Но мне не понравилось, что она уселась в кресло мастера Терстана. Сидит, понимаешь ли, в кресле с подушками! В мое время такие девчонки довольствовались табуретками.
– Она устала сегодня, – сказал мистер Бенсон. – Мы все устали. Так что если ты уже управилась со своими делами, Салли, давайте помолимся.
Все трое, теперь уже успокоенные, преклонили колена друг подле друга и прочли молитву «о заблудших».
Еще не пробило десяти часов, как все лежали в постелях.
Несмотря на утомление, Руфь не могла заснуть полночи, все время мысленно возвращаясь к своему горю. Много раз она вставала, подходила к окну и смотрела на тихий, спокойный городок. Минуя его серые каменные стены, трубы и высокие угловатые крыши, взор ее устремлялся к горизонту, к спокойно высившимся при ясном лунном свете холмам.
Было уже поздно, когда Руфь проснулась после долгожданного, только под утро наступившего сна. Сойдя вниз, она увидела Бенсонов, ожидавших ее в салоне. Это была уютная, хорошенькая, старомодная комнатка. Как в ней светло, спокойно и чисто! Сквозь открытое окно в комнату проникали теплые лучи утреннего солнца и свежий воздух. Длинные ветки жасмина своими белыми звездочками почти врывались в дом. Маленький квадратный садик, окруженный серой каменной стеной, сверкал богатыми и мягкими осенними красками, от малиновых штокроз до янтаря и золота настурций, – все эти оттенки смешивались в чистом и нежном воздухе. Было так тихо, что волокнистая паутина, пропитанная росой, не только не дрожала, но даже и не шевелилась. Солнце притягивало к себе нежный запах цветов, и весь салон был наполнен запахами резеды и левкоя.
Мисс Бенсон нарезала в саду китайских и дамасских роз – еще не обсохшие от росы, они лежали на скатерти, – и как раз в тот момент, когда вошла Руфь, составляла букет, приготовив для него старинную вазу. Мистер Бенсон читал какую-то большую книгу. Они ласково поздоровались с Руфью, но спокойствие картины сразу же нарушило появление Салли. Высунувшись из кухни и укоризненно взглянув на Руфь, она спросила:
– Ну что, теперь можно подавать завтрак? – особенно ударяя на слово «теперь».
– Простите, я так запоздала, – сказала Руфь.
– О, ничего страшного, – кротко заметил мистер Бенсон. – Мы сами виноваты, не сказав вам, в каком часу завтракаем. Мы всегда собираемся на молитву в половине восьмого и никогда не меняем этого часа, чтобы Салли могла спокойно распределить свои дела.
– Гм!.. – кашлянула мисс Бенсон, явно выражая сомнение в непоколебимом спокойствии Салли во всякое время дня.
Однако ее брат продолжал, будто не услышав:
– Но ничего страшного, если завтрак начнется немного позже. Вы ведь так устали после вчерашнего путешествия.
Стуча башмаками, вошла Салли. Она поставила на стол немного засохшие тосты.
– Я не виновата, что хлеб теперь похож на кожу, – сказала она, но, так как никто не показал виду, что слушает ее, тут же ушла в кухню.
Руфь покраснела, как мак, досадуя на себя за причиненные другим неудобства.
Целый день она чувствовала то, что чувствует человек, который начинает жить в новом для себя доме с малознакомыми людьми. Сперва надо было освоиться с новой атмосферой, а потом уже действовать без стеснения. Теперь Руфь дышала более чистым воздухом, чем тот, к которому привыкла за бесконечные последние месяцы. Руфь вспоминала свою кроткую мать, превратившую дом ее детства в святое место. И сама Руфь по характеру была, подобно матери, далека от земных страстей и искушений. О таких, как она, поэт сказал:
В доме Бенсонов Руфь ощутила то же бессознательное уважение к личности, то же нежелание подсматривать и взвешивать всякий поступок, что и в доме своей матери. Казалось, жизнь Бенсонов была чиста и хороша не только из-за их любящих и добрых натур, но еще и вследствие некоего закона, подчинение которому вело к гармоническому согласию. Они следовали этому скрытому правилу почти так же слепо, как неторопливое и непрерывное движение блестящих звезд повинуется вечному закону.
В их доме было много недостатков: здесь жили всего лишь люди, и при всем их желании привести свои жизни в гармонию с волей Божией они часто заблуждались и терпели неудачи. Однако сами ошибки и заблуждения одного домочадца служили на благо другому – именно так они относились друг к другу, и потому результатом кратких несогласий была еще большая гармония и мир. При этом, однако, они не представляли себе подлинного положения вещей. Они не заботились о том, чтобы отмечать какие-то вехи своего самосовершенствования. Если мистеру Бенсону и случалось иногда, в часы физической слабости, обратиться к собственной внутренней жизни, то только для того, чтобы воскликнуть с отчаянием: «Господи, помилуй мя, грешного!» Он предавал свою жизнь в руки Господа и забывал о себе.
Весь первый, очень долгий день Руфь провела тихо и спокойно, сидя без дела. Она была очень слаба и все еще чувствовала усталость после путешествия. А кроме того, она не сомневалась в том, что сумеет помочь по хозяйству, и боялась только помешать. Пребывая в состоянии прострации и неуверенности, она всматривалась в новый для нее образ жизни людей, с которыми свела ее судьба.
После завтрака мистер Бенсон скрылся в кабинете, а мисс Бенсон отнесла в кухню блюдца и чашки и, оставив дверь в салон открытой, принялась мыть их, разговаривая то с Салли, то с Руфью. У Салли нашлась работа наверху, и Руфь обрадовалась ее уходу, потому что та, пока была внизу, продолжала сурово посматривать на нее за опоздание к завтраку.
Мисс Бенсон помогала приготовить обед. Она принесла фасоль и принялась варить ее в кастрюле со свежей ключевой водой, где так и играли солнечные лучи. Мисс Вера сидела у раскрытого окна салона и толковала с Руфью о вещах и людях, о которых та ничего не знала и которых не могла представить. Так детям, бывает, дают кусочек разрезанной картинки, и ребенок недоумевает, откуда этот кусок, пока ему не покажут картинку целиком.
В центральной части этой картинки находились мистер и миссис Брэдшоу. Их дети и прислуга были дополнительными кусочками. Помимо того, Руфь часто слышала еще несколько имен. Сначала Руфь удивлялась, а потом начала уставать от удивительной манеры мисс Бенсон, без конца толковавшей ей о совершенно незнакомых людях. Но в действительности мисс Бенсон слышала голос измученного сердца Руфи, которое принималось жаловаться, как только его оставляли в одиночестве, и оно могло свободно вспоминать прошлое. Острый слух мисс Бенсон улавливал и глухие раскаты отдаленного грома – монологи и реплики в сторону, которые произносила Салли, чтобы их услышали другие.
Вдруг мисс Бенсон позвала Руфь наверх, в свою спальню, и стала что-то искать в ящичках старинного бюро.
– Дорогая моя, я была очень глупа и опрометчива. Как я рада, что вспомнила об этом еще до прихода миссис Брэдшоу. Вот оно!
Она вынула старое обручальное кольцо и поспешно надела его Руфи на палец. Та опустила голову и покраснела от стыда. Глаза ее щипали горячие слезы. Мисс Бенсон продолжала нервно и торопливо:
– Оно принадлежало моей бабушке. Тебе великовато, но тогда их так делали, чтобы написать внутри девиз. Вот, посмотри:
Пускай мое кольцо блестит,
Пока нас смерть не разлучит.
Я думаю, оно тебе подходит. Бери, бери! Иди и постарайся привыкнуть к нему. Представь, что ты всегда его носила.
Руфь пошла к себе в комнату, бросилась на колени перед кроватью и заплакала так горько, как будто ее сердце разрывалось на куски. Затем, точно свет проник в ее душу, она успокоилась и стала молиться. Нет слов, чтобы выразить, с каким смирением и с какой верой обращалась она к Богу. Когда Руфь сошла вниз, лицо ее было все еще мокро от слез и бледно. Теперь даже Салли посмотрела на нее иначе, чем раньше: в поведении Руфи появилось достоинство, происходившее от осознания важности цели, которую она преследовала, – счастья ребенка. Руфь села и задумалась, но теперь уже без тех горьких вздохов, которые так терзали мисс Бенсон поутру.
Так прошел день. Ранний обед, ранний чай, казалось, нарочно удлиняли его, хотя и без них он казался Руфи длинным. Единственным необыкновенным происшествием оказалось отсутствие вечером Салли, – к величайшему удивлению и отчасти негодованию мисс Бенсон, служанка исчезла.
Поздно вечером, когда Руфь ушла к себе, это отсутствие объяснилось. Руфь распустила свои длинные, волнистые блестящие волосы и стояла посреди комнаты, погруженная в раздумья. Вдруг кто-то сильно постучал в дверь: этот звук был совсем не похож на удары нежных пальцев. Суровой походкой судьи вошла Салли, держа в руках два вдовьих чепчика из самой грубой ткани и самой простой работы.
В осанке самой королевы Элеоноры, подносящей кубок прекрасной Розамунде, не могло выражаться больше неумолимой решимости, чем в фигуре Салли в эту минуту. Она подошла к прекрасной, удивленной Руфи, стоявшей в длинном белом легком одеянии, с чудными, распущенными каштановыми волосами, в беспорядке падавшими на ее плечи, и заговорила:
– Миссис или мисс, может быть, – кто знает? – у меня есть кое-какие сомнения насчет вас. И я не хочу, чтобы хозяин и мисс Вера отвечали за вас или чтобы позор коснулся их. Вдовы носят вот такие чепцы и обрезают волосы. Обручальные кольца могут и не носить, а вот волосы обрезают всегда. Я не привыкла делать дела наполовину. В День святого Михаила стукнет ровно сорок девять лет, как я служу здесь, и я не хочу позора из-за чьих-то там прекрасных локонов. Садитесь-ка и дайте мне вас остричь. И чтобы завтра вы прикинулись честной вдовой в чепце, как положено, а не то я уйду из дому. И что это случилось с мисс Верой? Не было леди благонравней, а тут ее словно заговорили. Нет, не понимаю! Все! Садитесь сюда, сейчас я вас остригу!
Ее рука тяжело опустилась на плечо Руфи, и та покорно села на стул – отчасти напуганная старой служанкой, которая только теперь проявила себя такой мегерой, а отчасти потому, что ей было все равно.
Салли взяла огромные ножницы, всегда висевшие у нее сбоку, и принялась немилосердным образом состригать волосы. Она ожидала протестов и даже сопротивления и была готова разразиться ужасным потоком проклятий при первом их проявлении, но Руфь сидела смирно и безмолвно, покорно нагнув голову под чужой рукой, которая резала ее чудные волосы так коротко, точно стригла мальчика. Еще задолго до конца у Салли мелькнула мысль о том, что едва ли так необходимо задуманное. Но было уже поздно: половина головы оказалась уже острижена и надо было отрезать остальные локоны. Когда Салли закончила, она взяла Руфь за круглый мягкий подбородок и посмотрела ей в лицо. Она вглядывалась в него, надеясь прочесть то неудовольствие, которое не выразилось в словах. Однако увидела только большие спокойные глаза, которые смотрели на нее грустно и кротко. Эта безмолвная и вместе с тем не лишенная достоинства покорность тронула Салли чуть ли не до раскаяния в своем поступке, хотя внешне она и не сочла нужным показать перемену в чувствах. Наоборот, Салли постаралась скрыть свое смущение. Нагнувшись, Салли не без восхищения поглядела на отрезанные длинные косы, подобрала их и сказала:
– Я думала, что увижу слезы. А что, локоны-то хороши! Ты была бы права, если бы не дала мне их отрезать. Но, понимаешь ли, мастер Терстан в некоторых делах смыслит не больше младенца, а мисс Вера позволяет ему поступать, как он хочет. Значит, остается только мне выручать его из беды. Спокойной ночи! Я слыхала много раз, что длинные волосы носить вредно. Доброй ночи!
Через минуту она снова просунула голову в дверь Руфи:
– Так не забудь завтра утром надеть один из чепцов. Это мой подарок.
Салли не решилась выбросить такие прелестные каштановые волосы. Она тщательно завернула их в бумагу и спрятала в один из уголков своего комода.
ГЛАВА XIV
Первое воскресенье в Эклстоне
На следующее утро в половине восьмого Руфь спустилась вниз. Она чувствовала себя очень неловко в своем вдовьем чепчике. Ее гладкое бледное лицо, которого пока совсем не коснулось время, казалось еще более юным и даже детским в головном уборе, приличествующем совсем другому возрасту. Руфь сильно покраснела под удивленными взглядами мистера и мисс Бенсон, не сумевшим скрыть удивления.
– Салли сказала, что будет лучше, если я его надену, – тихо объяснила Руфь мисс Бенсон.
Та ничего не ответила, но это известие ее поразило. Оно свидетельствовало, что Салли догадывается о настоящем положении Руфи. Мисс Бенсон с особенным вниманием следила за взглядами Салли в это утро. Обхождение старой служанки с Руфью стало гораздо почтительнее, чем за день до того, но Салли заметно нравилось с особым выражением поглядывать в глаза мисс Бенсон, что ставило ту в неловкое и неопределенное положение.
Мисс Вера прошла за братом в его кабинет:
– Знаешь что, Терстан, я почти уверена, Салли нас подозревает.
Мистер Бенсон вздохнул. Ему было неприятно, что он участвует в обмане, хотя он и осознавал необходимость его.
– Почему ты так думаешь? – спросил он.
– Причин много. Она странно косилась на Руфь, словно хотела разглядеть получше обручальное кольцо у нее на руке. Или вот вчера, я говорила совершенно спокойно и естественно, выражала сожаление об участи таких молодых существ, оставшихся вдовами, а Салли вдруг выпалила: «Брошенные вдовы!» Да еще таким презрительным тоном…
– Если она догадывается, то лучше сказать ей правду. Она не успокоится, пока не узнает все, так что надо объясниться.
– Хорошо. Но послушай, брат, ты сам должен рассказать ей, я боюсь, что не сумею. Мне все равно, как поступать теперь, с тех пор как я узнала Руфь поближе. Но меня беспокоят людские сплетни.
– Но Салли – это еще не «люди».
– Да, я понимаю, что надо сказать ей. Но она начнет разглагольствовать об этом больше, чем все другие люди, вместе взятые. Поэтому я и говорю о людских сплетнях. Ну что же, позвать ее?
Дом Бенсонов был слишком скромен и старомоден, чтобы иметь звонки.
Салли явилась, явно уже понимая, о чем с ней хотят поговорить, но решив не помогать Бенсонам раскрывать ей эту неприятную тайну: пусть все объяснят сами. Когда хозяева делали паузу, полагая, что Салли понимает намек, та упорно сохраняла глупое выражение лица и повторяла свое: «Ну?» – словно не понимая сути дела. Когда же все было высказано до конца, она чистосердечно ответила:
– Значит, все так и есть, как я думала. Можете мне сказать спасибо, что у меня хватило ума нарядить ее во вдовий чепчик и обрезать ее косы. Такие волосы приличны невесте, а не такой, как она. Надо сказать, стрижку она перенесла достойно. Была кротка как овечка, а стригла я ее поначалу немилосердно. Но вот что я вам все-таки скажу. Если бы я знала, кого вы привели в дом, я бы собрала вещи и ушла отсюда прежде, чем в него войдет такая. Ну, да что говорить. Теперь дело сделано. Придется остаться и помочь вам с этим делом. Но надеюсь, я лица не потеряю. Я ведь не кто-нибудь там! Я дочь псаломщика!
– О Салли, у нас все хорошо тебя знают и не могут подумать о тебе дурно, – сказала мисс Бенсон, очень довольная, что проблема решилась так быстро.
По правде говоря, Салли была побеждена не Бенсонами, а кротостью и покорностью Руфи во время вчерашней стрижки.
– Я останусь с вами, мастер Терстан. За вами нужен глаз да глаз. Вечно вы подберете на улице кого-нибудь, а потом начинаются сплетни. Помните, как эта Нелли Брэндон подбросила своего сыночка к нашей двери? Если бы не я, то воспитывать нам ребенка этой ирландской бродяжки всю жизнь. Но я пошла к попечителю, который приставлен к беднякам, все рассказала, и мать ребенка нашли.
– Да, помню, – печально отозвался мистер Бенсон. – И я теперь часто, когда не спится, думаю, что случилось с бедным малышом. Его отдали матери, которая пыталась от него избавиться. И я думаю, правильно ли мы поступили? Но теперь бесполезно об этом размышлять.
– И слава Богу, что отдали, – отрезала Салли. – Ну что, раз вы уже наговорились, пойду стелить постели. А насчет тайны этой девушки не беспокойтесь, не выдам.
Сказав это, Салли вышла из комнаты, и за ней последовала мисс Бенсон.
Они увидели, что Руфь занята мытьем посуды после завтрака; делала это она так аккуратно, что ни Салли, ни мисс Бенсон, обе довольно требовательные по части хозяйства, не нашли никакого повода для недовольства. Руфь, казалось, чувствовала, когда ее помощь может стать помехой, и покинула кухню как раз вовремя.
Тем же днем после обеда, когда мисс Бенсон и Руфь сидели за шитьем, пришли с визитом миссис и мисс Брэдшоу. Услышав об этом, мисс Бенсон страшно встревожилась. Руфь удивлялась, глядя на нее. Она не понимала, что соседок непременно заинтересует новое лицо в доме пастора. Руфь продолжала шить, погруженная в собственные думы, и была рада, что разговор между двумя пожилыми леди (молодая особа больше помалкивала, сидя в сторонке) давал ей возможность предаться воспоминаниям о прошлом. Вскоре работа выпала из ее рук, и взор замер, устремившись на маленький садик под окнами. Однако она не замечала ни цветов, ни ограды. Перед ее внутренним взором возникли горы, окаймляющие Лланду. Руфь видела, как солнце восходило над ними, точно так же как тогда. Как давно это было! Кажется, месяцы или даже годы прошли с тех пор, как она просидела всю ночь, съежившись, у его двери? Что было сном, а что действительностью – та, уже далекая, жизнь или нынешняя? Стоны мистера Беллингама слышались ей отчетливее, чем жужжание разговора миссис Брэдшоу с мисс Бенсон.
Наконец выглядящая какой-то напуганной пожилая леди и ее светлоокая молчаливая дочь поднялись, чтобы проститься. Руфь поневоле вернулась в настоящее. Она поднялась с места, сделала реверанс, и сердце ее кольнуло от внезапного воспоминания.
Мисс Бенсон проводила миссис Брэдшоу с дочерью до выхода и в коридоре пустилась в объяснения относительно Руфи, рассказав ее историю – полностью выдуманную. Миссис Брэдшоу очень заинтересовалась и выказала такое участие, что мисс Бенсон зашла дальше, чем следовало, и дополнила свой рассказ несколькими излишними подробностями. Все это слышал через открытую дверь кабинета ее брат, хотя мисс Бенсон его не замечала.
Мистер Бенсон пришел в смятение и, когда после ухода миссис Брэдшоу сестра вошла к нему, спросил ее, что она говорила о Руфи?
– О! Я думала, что чем больше подробностей, тем лучше, – извиняющимся тоном ответила мисс Бенсон. – Я имею в виду ту историю, в которой мы хотим всех уверить. Мы ведь условились об этом, Терстан.
– Да, но я слышал, как ты говорила, что ее муж был молодым лекарем, не так ли?
– Ну, Терстан, ведь должен же он был чем-то заниматься? А молодые доктора так часто умирают, что это звучит очень правдоподобно. И вообще, – объявила она с внезапной решительностью, – мне кажется, у меня есть способности к сочинительству. Это так приятно – выдумывать и переплетать факты. Уж если нам приходится говорить неправду, то надо придумать все до конца, иначе ничего не получится. Неумелая ложь принесет только вред. И знаешь, Терстан, может быть, это и нехорошо, но я очень довольна, что не скована правдой. Не будь таким мрачным. Ты знаешь, ситуация безвыходная – нам приходится говорить неправду. Так не сердись на меня за то, что я делаю это ловко.
Мистер Бенсон прикрыл глаза рукой и немного помолчал. Потом он произнес:
– Не будь ребенка, я бы не стал ничего скрывать. Но люди так жестоки. Ты не знаешь, Вера, как мне тяжела необходимость лгать, иначе ты не выдумывала бы все эти подробности, которые только прибавляют новую ложь к старой.
– Хорошо-хорошо! Я постараюсь быть сдержанной, когда придется снова говорить о Руфи. Но миссис Брэдшоу начнет рассказывать о ней всякому встречному. Ты ведь не хочешь, чтобы твои слова противоречили моим, Терстан? Право, я сплела такую милую, вполне правдоподобную историю.
– Вера, я надеюсь, Бог простит нас, если мы заблуждаемся. Но прошу тебя, дорогая, не прибавляй ни одного лишнего слова неправды.
Прошел еще день, и настало воскресенье. Всё в доме, казалось, совершенно успокоилось. Даже Салли двигалась не так поспешно и резко. Мистер Бенсон как будто бы обрел душевное равновесие и достоинство, вследствие чего его телесный недостаток сделался как бы незаметен, уступив спокойному и серьезному расположению духа. Повседневные занятия прекратились. Накануне на стол была постлана чистая новая красивая скатерть. В вазы поставили свежие букеты цветов. Воскресенье было в этом доме не только праздничным, но и священным днем.
После очень раннего завтрака в кабинете мистера Бенсона затопали маленькие ножки: по воскресеньям он давал уроки местным мальчикам. Это было что-то вроде маленькой воскресной школы, только с той разницей, что учитель и ученики в ней вместо сухих школьных уроков больше беседовали. В салоне у мисс Бенсон тоже собрались ученицы – маленькие, опрятно одетые девочки. Мисс Вера уделяла куда больше внимания, чем ее брат, чтению и правильному произношению. Даже Салли иногда вставляла из кухни объясняющее словечко, воображая, что помогает учить, однако ее помощь обычно оказывалась совсем не к месту. Так, например, она обратилась к маленькой глупенькой толстушке, которой мисс Бенсон старалась объяснить значение слова «четвероногие»:
– «Четвероногие», Дженни, – значит с четырьмя ножками. Вот стул, например, – это четвероногое…
Мисс Бенсон положила себе за правило сдерживаться и молчать, если ее не слишком выводили из терпения. Следуя этому правилу, она не отвечала Салли.
Руфь присела на низкую скамеечку, подозвала к себе самую маленькую из девочек и показывала ей картинки до тех пор, пока та не заснула у нее на руках. Руфь вздрогнула, когда вспомнила о крошечном младенце, который скоро будет покоиться на ее груди, которого она должна будет ласкать и защищать от всех мирских невзгод. Потом она вспомнила, что сама она была когда-то так же чиста и безгрешна, как эта крошечная девочка, спавшая у нее на руках. Необыкновенно остро почувствовала она, что сбилась с пути. Мало-помалу дети разошлись, и мисс Бенсон позвала ее идти в церковь.
Церковь находилась в конце узкой улицы или, точнее, в тупике, недалеко от дома пастора. Это была уже окраина города, дальше простирались поля. Ее построили в конце XVII – начале XVIII века, во времена известных проповедников Филиппа и Мэтью Генри, когда диссентеры еще боялись обратить на себя внимание властей и воздвигали храмы в отдаленных местах, а не у всех на виду. Поэтому часто бывало – как и в настоящем случае, – что и церковь, и окружающие ее строения выглядели точно так же, как в далеком прошлом, лет сто пятьдесят назад. Церковное здание смотрелось и живописно, и старомодно, – к счастью, во времена Георга III прихожане не имели средств для того, чтобы перестроить или обновить ее. Наружные лестницы, ведущие на галереи, располагались по углам здания. Неровная крыша и истертые временем каменные ступеньки выглядели уныло. Поросшие травой могильные холмики, над каждым из которых высился каменный памятник, прятались в тени огромного старого вяза. Несколько кустов сирени, белых роз и ракитника – все старые и искривленные – росли в церковном дворе.
Массивные оконные ромбовидные рамы почти скрывал разросшийся плющ, и в церкви царил зеленый полумрак, прибавлявший службе еще больше торжественности. Плющ служил пристанищем бесчисленному множеству птичек, которые чирикали во славу чудесного дара жизни с таким увлечением, будто соревнуясь в молитвенном рвении с прихожанами.
Внутри храм был лишен украшений и прост, как только возможно. Когда его строили, дубовые бревна стоили гораздо дешевле, чем сейчас, и потому все деревянные части были вырезаны из этого материала, но обтесаны были грубо: строители храма не располагали большими средствами. На побеленных стенах играли тени: было видно, как приходят в движение ветви плюща, потревоженные внезапным взмахом крыльев маленькой птички.
Паству составляли несколько фермеров и их работники. Они приходили из окрестных горных селений в город, чтобы помолиться там, где молились их предки. Они любили это место, потому что знали, сколько выстрадали ради своей церкви их отцы, хотя никогда и не задавались вопросом, почему те отделились от официального вероисповедания. Бывали здесь и некоторые лавочники, люди гораздо более развитые и благоразумные, диссентеры по убеждению, а не только потому, что придерживались старинных праотцовских обычаев. Кроме них, церковь посещали несколько семейств, занимавших высокое положение в свете, и вершиной этой пирамиды было семейство мистера Брэдшоу. Бедняков привлекала сюда любовь к своему пастору и убеждение, что религия, которую он исповедовал, не могла быть неправой.
Сельские жители с причесанными и напомаженными волосами, стараясь не шуметь, входили в церковь и в ее приделы. Когда все были в сборе, появился мистер Бенсон, никем не предшествуемый и не сопровождаемый. Он прикрыл за собой дверцу кафедры, встал на колени и произнес молитву, а потом прочитал один из псалмов в старом шотландском переводе, столь наивно передающем простые и чудесные слова Писания.
Затем поднялся регент из числа прихожан. Он ударил камертоном и пропел первые две строки, чтобы задать тон. Все присутствующие встали и громко продолжили пение. Мощный бас мистера Брэдшоу чуть опережал всех, что соответствовало его месту самого важного прихожанина. Его могучий голос походил на плохо настроенный орган, на котором играет неумелый музыкант. Мистер Брэдшоу не обладал музыкальным слухом, однако самому ему очень нравились производимые им громкие звуки. Это был высокий, широкоплечий, коренастый мужчина. Уже по его виду можно было с уверенностью решить, что это человек суровый, могущественный и влиятельный. Мистер Брэдшоу носил одежду из лучшего сукна, но дурно пошитую: этим он показывал, что он не заботится о внешности. Его жена выглядела милой и кроткой, но словно бы придавленной подчинением мужу.
Но Руфь не видела всего этого и не слышала ничего, кроме слов, которые благоговейно – о, как благоговейно! – произносил мистер Бенсон. Когда он готовился к воскресной проповеди, мысль о Руфи не покидала его ни на минуту. Он тщательно старался избежать всего, что Руфь могла бы истолковать как намек на ее историю. Мистер Бенсон вспомнил чудную картину Пуссена «Добрый Пастырь»: Христос, отыскав заблудившуюся овечку, заботливо несет ее на руках. Мистер Бенсон чувствовал, что бедная Руфь требовала такой же нежности. Но укажите главу в Евангелии, в которой нет того, что не может применить к себе разбитое и уязвленное сердце? Слова проповеди проникали Руфи прямо в душу, и она склонялась все ниже и ниже, пока не упала на колени возле скамьи. Мысленно обратившись к Богу, она произнесла слова блудного сына: «Отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим». Мисс Бенсон, хотя и полюбила Руфь еще больше за такое самозабвение, была рада, что они сидели далеко, в тени галереи. Глядя на брата, сохраняя спокойствие на лице, чтобы мистер Брэдшоу не заметил чего-нибудь необыкновенного, мисс Вера незаметно взяла Руфь за руку и нежно и ласково сжала ее руку в своей. Но Руфь осталась в прежней позе: склоненная к земле, она клала поклоны и сокрушалась о своем горе, пока не кончилась служба.
Мисс Бенсон замешкалась, продолжая сидеть на своем месте. Она не знала, что делать: в качестве дамы, замещающей место жены пастора, ей следовало стоять в дверях. Многие хотели поприветствовать ее после отлучки из дому. Но между тем она боялась потревожить Руфь, которая все еще молилась, и, судя по успокоившемуся дыханию, молитва благотворно действовала на ее душу. Наконец мисс Вера поднялась спокойно и с достоинством. Церковь была тиха и пуста, однако мисс Бенсон слышала шум голосов во дворе. Вероятно, там находились те, кто ждал ее. Она собралась с духом, взяла Руфь под руку и вышла с ней на ясный дневной свет.
Едва выйдя из церкви, мисс Бенсон услышала громкий голос мистера Брэдшоу, который разговаривал с ее братом, и вздрогнула (она знала, что также вздрогнет и брат), расслышав показавшиеся ей неуместными похвалы:
– Да, да! Жена говорила мне вчера про нее. Значит, ее муж был врачом? Мой отец тоже был врачом, вы ведь знаете. Это очень хорошо с вашей стороны, мистер Бенсон, должен вам сказать. С вашими ограниченными средствами еще и заботиться о бедных родственниках. Весьма похвально!
Мисс Бенсон взглянула на Руфь, но та или не слышала, или не поняла этих слов и бестрепетно прошла под ужасным испытующим взглядом мистера Брэдшоу. Он, впрочем, был сейчас в самом снисходительном расположении духа, готовый одобрить что угодно. Поэтому, увидев Руфь, он только удовлетворенно кивнул. «Кончилось испытание!» – с облегчением подумала мисс Вера.
– После обеда вы должны прилечь, моя дорогая, – сказала она, развязывая ленты на шляпке Руфи и целуя ее. – Салли снова пойдет в церковь, но вы ведь не боитесь остаться одна в доме? Мне очень жаль, что у нас сегодня будет обедать столько народу. Но брат каждое воскресенье готовит что-нибудь для стариков и больных. Некоторые из них приходят сюда издалека, чтобы поговорить и пообедать с нами. А сегодня они, кажется, все собрались, потому что это первое воскресенье со дня приезда Терстана.
Вот каким образом прошло первое воскресенье Руфи в доме пастора.
