Текст книги "Руфь"

Автор книги: Элизабет Гаскелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

ГЛАВА XI
Терстан и Вера Бенсон

В тот же день, когда уже сгустились сумерки, мистеру Бенсону передали записку от миссис Беллингам. Прочитав ее, он поспешил тотчас, до отхода почты, написать несколько строк своей сестре. Почтальон уже трубил в рог, давая знать жителям, что пора отправлять письма. К счастью, мистер Бенсон еще утром обстоятельно обдумал, что делать дальше, – теперь его не мог смутить ответ миссис Беллингам. Он написал своей сестре следующее:

Милая Вера!

Ты должна немедленно прибыть сюда, я крайне нуждаюсь в тебе и в твоем совете. Сам я здоров, и потому не беспокойся и не пугайся. Нет времени объяснить, но я уверен, ты не откажешь мне. Позволь мне надеяться, что по крайней мере в субботу ты будешь здесь. Ты знаешь, как я доехал сюда, – это самый дешевый и удобный способ. Милая Вера, не обмани же ожидания любящего тебя брата Терстана Бенсона.

Р.S. Я боюсь, хватит ли тебе тех денег, которые я оставил? Не задерживайся из-за этого. Заложи книгу Фаччиолати у Джонсона, она в третьем ряду на нижней полке. Только приезжай.

Отослав это письмо, мистер Бенсон почувствовал, что сделал все возможное. Два следующих дня он провел точно во сне, длинном, монотонном и полном беспокойных ожиданий, мыслей и забот. Он сидел возле больной, ни на что не обращая внимания, едва замечая даже, как день сменяется ночью и за окном появляется полная луна. Утром в субботу пришел ответ.

Милый мой Терстан!

До меня только сейчас дошел твой непонятный призыв, и я немедленно повинуюсь твоему желанию с намерением доказать, что я недаром называюсь Верою. Я прибуду к тебе почти одновременно с этим письмом. Разумеется, я не могу не беспокоиться, и мое любопытство возбуждено до крайней степени. Денег у меня довольно, и очень хорошо, что так вышло: Салли стережет твою комнату, как дракон, и она скорее согласилась бы отправить меня пешком, чем дозволить мне дотронуться до твоих вещей.

Любящая тебя сестра Вера Бенсон

Как обрадовала эта записка мистера Бенсона! Он с детства привык полагаться на здравый смысл и сметливость своей сестры. Он чувствовал, что лучше всего поручить Руфь ее заботам и что слишком неделикатно дальше злоупотреблять добротой миссис Хьюз, день и ночь хлопотавшей около больной. Он попросил миссис Хьюз посидеть возле Руфи в последний раз, а сам пошел встречать сестру.

Дилижанс проезжал мимо подошвы горы по дороге, поднимающейся вверх к Ландге. Мистер Бенсон нанял мальчика, чтобы тот помог нести багаж сестры. Вскоре у мелководной речки, тихо бежавшей под горой, мальчик принялся играть в «блинчики», а мистер Бенсон сел на большой камень под тенью ольхи, росшей на мягком зеленом лугу около самой воды. Как отрадно ему было снова дышать чистым воздухом, вдали от всех тех картин, которые тяжелым камнем давили ему душу в течение трех последних дней. Во всем он видел новую прелесть – начиная с голубых вершин гор, освещенных солнечными лучами, и до той мягкой и роскошной долины, где он находился. Мистер Бенсон чувствовал себя теперь лучше и спокойнее. Но когда он вновь принимался обдумывать историю, которую должен был рассказать сестре, чтобы объяснить столь срочный вызов, все случившееся представлялось ему странным и удивительным. Он вдруг оказался единственным другом и защитником бедной больной девушки, имени которой не знает, а знает только, что она была любовницей какого-то господина, что этот господин ее бросил и что она, как он полагал, пыталась покончить жизнь самоубийством. Как ни добра и снисходительна мисс Вера, но подобная история едва ли вызовет в ней сострадание. Из любви к брату она, разумеется, постарается помочь, но он бы предпочел, чтобы ее заботы о больной основывались на каком-нибудь другом, менее личном мотиве и чтобы она действовала по собственному убеждению, а не из одного желания угодить брату.

На каменистой дороге показался дилижанс и стал приближаться медленно, с грохотом. Мисс Бенсон сидела на наружном месте. Увидев брата, она быстро соскочила и крепко обняла его. Она была гораздо выше его ростом и в молодости, по-видимому, отличалась замечательной красотой. Пробор разделял на лбу ее роскошные черные волосы, а выразительные глаза до сих пор еще сохраняли прежнюю прелесть. Я не знаю, была ли мисс Бенсон старше своего брата, но обращалась с ним, как мать с сыном. Вероятно, это происходило оттого, что его телесный недостаток требовал с ее стороны постоянного попечения и ухода.

– Терстан, как ты бледен! Я ни за что не поверю, что ты здоров. Что с тобой – опять спина болит?

– Нет. То есть немножко, но об этом не стоит говорить, милая моя Вера. Посидим-ка здесь, а я пошлю мальчика домой с твоим багажом.

И, желая похвастать перед сестрой знанием местного наречия, он отдал мальчику приказания на чистом валлийском языке, соблюдая все грамматические правила и формы. Но именно потому мальчик решительно ничего не понял из его слов. Он только почесал затылок и сказал:

– Dim Saesoneg[8]8
  «Я не говорю по-английски». Букв.: «Нет саксонского» (валл.).


[Закрыть].

Пришлось повторить приказание по-английски.

– Ну хорошо, Терстан; я сяду. Только не томи меня. Скажи, зачем ты послал за мной?

Теперь ему предстояло самое трудное. Тут требовался язык серафимов и их же сила красноречия. Однако серафимов вокруг видно не было, и только ручей мягко журчал неподалеку, располагая мисс Бенсон спокойно слушать любой рассказ, если только речь не шла о здоровье ее брата и если не из-за этого ее вызвали сюда, в эту прекрасную долину.

– Даже не знаю, как начать, Вера, – сказал мистер Бенсон. – Видишь ли, там, у меня в доме, лежит одна больная девушка, вот ради нее-то я и вызвал тебя, чтобы ты о ней позаботилась.

Ему показалось, что по лицу сестры пробежала тень неудовольствия и что голос ее чуть изменился.

– Надеюсь, тут нет ничего романического, Терстан? – спросила она. – Ты ведь знаешь, я не охотница до романов и не верю им.

– Я не знаю, что ты называешь романическим. История, о которой я намерен тебе рассказать, весьма реальна и даже заурядна, как мне кажется.

Возникла пауза. Видно было, что мистер Бенсон пока не мог осилить главных трудностей.

– Ну, говори же сразу, Терстан! Боюсь, ты что-то просто напридумывал. Но говори же, не испытывай моего терпения, его у меня и так немного.

– Ну хорошо. Видишь ли в чем дело: эту молодую девушку привез сюда в гостиницу какой-то господин, он бросил ее. Она совсем больна, и теперь за ней некому даже присмотреть.

У мисс Бенсон была привычка, больше приличествующая мужчинам: она имела обыкновение свистеть всякий раз, когда что-нибудь удивляло или раздражало ее. Этим свистом она давала выход своим чувствам. И теперь она тоже присвистнула. Брату, разумеется, гораздо больше хотелось бы, чтобы она заговорила.

– Известил ли ты ее близких? – спросила она его наконец.

– У нее их нет.

Опять молчание, и опять свист, но на этот раз не такой резкий, как прежде.

– Чем она больна?

– Она лежит неподвижно, как мертвая. Ничего не говорит, не двигается и еле дышит.

– Я думаю, ей было бы лучше сразу умереть.

– Вера!

Одного тона, которым мистер Бенсон произнес имя сестры, было достаточно. Этот тон всегда имел на нее влияние, в нем слышалось искреннее удивление и горький упрек. Мисс Вера привыкла к той власти, которую она имела над братом благодаря своему решительному характеру и – что уж там скрывать – благодаря своему физическому превосходству над ним. Но по временам мисс Вера пасовала перед чистой детской натурой брата, и тогда уже он брал верх над ней. Она была слишком честна, чтобы скрывать эти чувства или негодовать за это на брата.

Помолчав немного, мисс Вера сказала:

– Терстан, голубчик, пойдем к ней!

Мисс Вера с нежной заботливостью помогла ему подняться и, взяв под руку, повела вверх по склону горы. Однако, когда они, не сказав ни слова о больной, стали приближаться к деревне, их роли поменялись: теперь уже не он, а она опиралась на его руку, а мистер Бенсон старался идти как можно тверже.

По дороге брат и сестра говорили мало. Он спросил о некоторых своих прихожанах, так как был диссентерским пастором в провинциальном городке. Однако о Руфи не было сказано ни слова, хотя оба думали только о ней одной.

Миссис Хьюз уже приготовила чай для приехавшей гостьи. Мистер Бенсон втайне сердился, глядя, как беспечно и бесконечно долго сестра цедила чай, рассказывая ему между делом разные ничтожные новости, о которых забыла сообщить дорогой.

– Мистер Брэдшоу запретил своим детям водиться с Диксонами, потому что как-то вечером они стали играть в шарады.

– Вот как? Не хочешь ли еще бутерброд?

– Спасибо. От этого уэльского воздуха у меня разыгрался аппетит. Миссис Брэдшоу теперь платит аренду за Мэгги, чтобы бедняжку не отправили в работный дом.

– Это хорошо. Еще чашечку чая?

– Но я уже выпила две! Впрочем, можно еще одну.

Наливая чай, мистер Бенсон не сумел удержаться от вздоха. Ему казалось, что прежде его сестра никогда не была такой жадной и прожорливой, между тем мисс Вера нарочно тянула время, чтобы отсрочить неприятную встречу, которая ждала ее после чая. Но все на свете имеет свой конец, закончилась и трапеза мисс Бенсон.

– Не хочешь ли теперь посмотреть на больную?

– Хорошо.

И они отправились к Руфи. Миссис Хьюз прикрепила к окну куски коленкора на манер ставен, чтобы в комнату не били солнечные лучи, и при этом приглушенном освещении больная по-прежнему лежала бледная и неподвижная, точно мертвец. Даже мисс Бенсон, уже подготовленная до некоторой степени рассказами брата, была поражена видом этой мертвой неподвижности. В ней пробудилось чувство сострадания к несчастному, но все еще прелестному созданию, лежавшему перед ней, точно подкошенное смертью. Взглянув на Руфь, мисс Вера тотчас же поняла, что эта девушка не может быть ни нечестивой соблазнительницей, ни закоренелой грешницей: они не способны так сильно и глубоко чувствовать горе. Мистер Бенсон смотрел не столько на Руфь, сколько на сестру, читая по ее лицу как по книге.

Миссис Хьюз стояла тут же и плакала навзрыд.

Мистер Бенсон тихо взял сестру за руку, и они оба вышли из комнаты.

– Останется она в живых, как ты думаешь? – спросил он.

– Не знаю, – тихо ответила мисс Бенсон. – Но, Боже, как она еще молода, совсем ребенок. Несчастная! Когда же приедет доктор, Терстан? Ты должен рассказать мне все, что знаешь о ней, ты ведь толком еще ничего не сказал.

Мистер Бенсон, может быть, и говорил, но мисс Вера прежде не слушала его, а, наоборот, старалась избежать разговоров на эту тему. Впрочем, мистер Бенсон был рад уже тому, что наконец в любящем сердце сестры пробудился интерес к его несчастной протеже. Он, как умел, рассказал ей всю историю Руфи. Так как он глубоко сочувствовал несчастной, то говорил с истинным красноречием. Когда он закончил, у обоих в глазах стояли слезы.

– Что же сказал доктор? – спросила мисс Вера после некоторого молчания.

– Он говорит, что главное для нее – это покой. Кроме того, он прописал лекарства и велел пить крепкий бульон. Я не могу передать тебе всех предписаний – миссис Хьюз знает лучше. Она такая добрая! Вот уж воистину «благотворит, не ожидая ничего»[9]9
  Лк. 6: 35.


[Закрыть].

– Да, она и выглядит такой милой и кроткой. Я посижу возле больной сегодня ночью, а миссис Хьюз и ты сможете выспаться – вы совсем умаялись. Ты уверен, что ушиб прошел без последствий? У тебя спина теперь не болит? Однако как мы должны быть ей благодарны, что она вернулась помочь тебе! Послушай, да точно ли она хотела утопиться?

– Я не могу ответить точно, поскольку я ее об этом не спрашивал. Она была не в том состоянии, чтобы отвечать на расспросы. Впрочем, я в этом почти не сомневаюсь. Но ты, Вера, пожалуйста, даже не думай дежурить сегодня возле нее. Ты ведь только что с дороги!

– Не стоит об этом говорить. Я все равно буду дежурить. А если ты не прекратишь возражать, то я примусь за твою спину и наклею тебе пластырь.

Мисс Бенсон умела всегда настоять на своем. У нее был твердый характер, удивительная сметливость, и люди подчинялись ей невольно, сами не зная почему. К десяти часам она уже была полной хозяйкой в комнатке Руфи.

Мисс Вера понимала, в какой полной зависимости от нее оказалось это беспомощное существо, что еще больше располагало сестру пастора к больной. Ей показалось, что к утру Руфи стало чуть получше, и радовалась этому от души. И действительно, больная почувствовала облегчение. Сознание как будто начинало возвращаться к ней, хотя беспокойное и страдальческое выражение ее лица все еще говорило о том, как сильно она мучится. Около пяти часов, когда уже почти совсем рассвело, мисс Бенсон увидела, что Руфь пошевелила губами, словно хотела что-то сказать. Мисс Вера нагнулась к ней.

– Кто вы? – спросила Руфь чуть слышным шепотом.

– Я мисс Бенсон, сестра мистера Бенсона, – ответила та.

Эти имена ничего не объяснили Руфи. Напротив, она даже испугалась, как пугается маленький ребенок, когда после пробуждения вместо милого и дорогого лица вдруг видит поблизости незнакомого человека. Мисс Бенсон взяла ее за руку и ласково погладила:

– Не бойтесь, моя милая, я друг вам. Я приехала издалека, чтобы ухаживать за вами. Не хотите ли чаю?

Тон, которым были произнесены эти слова, ясно показывал, что сердце мисс Бенсон окончательно смягчилось. Даже брат, придя к ней утром, был удивлен ее участием к больной. И ему, и миссис Хьюз долго пришлось уговаривать мисс Веру пойти отдохнуть после завтрака часа на два. Но прежде чем уйти, она взяла с них обещание разбудить ее, как только придет доктор.

Однако доктор пришел только поздно вечером. К больной быстро возвращалось сознание, но это было сознание страдания: слезы, которых она не в силах была сдержать, медленно катились по ее бледным исхудалым щекам.

Мистер Бенсон провел весь день дома, чтобы услышать мнение доктора. Теперь, после приезда сестры, ему не надо было ухаживать за больной и он мог обдумать на досуге положение Руфи – в той мере, в какой знал о нем.

Мистер Бенсон вспомнил их первую встречу, вспомнил маленькую фигурку, балансировавшую на скользких камнях. Тогда девушка чуть ли не улыбалась, забавляясь возникшим затруднением. Он припомнил счастливый блеск ее глаз, в которых, казалось, отражалось все великолепие искрящегося водяного потока. Потом ему вспомнилось изменившееся, испуганное выражение этих глаз, когда маленький ребенок отверг ее ласки. Это досадное приключение ясно досказало ему историю, на которую намекала миссис Хьюз: она говорила о Руфи печально и неохотно, словно не желая верить – как и следует христианке – в торжество зла. Потом этот страшный вечер, когда он спас девушку от самоубийства, и ее тяжелый, непробудный сон. И теперь, потерянная, брошенная, только что вырванная у смерти, она лежит беспомощная, оказавшись в полной зависимости от людей, которые несколько недель тому назад были ей совершенно чужды. Где же ее возлюбленный? Неужели он спокоен и счастлив? Неужели он мог оправиться от болезни, имея на совести такое тяжелое бремя? Да полно, есть ли у него совесть?

Мысли мистера Бенсона совсем заблудились в лабиринтах социальной этики, когда сестра его внезапно вошла в комнату.

– Ну, что сказал доктор? Лучше ей?

– О да, ей лучше, – отвечала мисс Бенсон резко и отрывисто.

Брат посмотрел на нее с недоумением. Даже по тому, как она опустилась на стул, было видно, что мисс Вера крайне раздражена. Несколько минут оба молчали. Мисс Бенсон то свистела, то бормотала что-то невнятное.

– В чем дело, Вера? Ты говоришь, ей лучше?

– Открылся такой возмутительный факт, Терстан, я решительно не в состоянии передать его тебе.

Мистер Бенсон изменился в лице от испуга. В голове его промелькнули все мыслимые и немыслимые предположения, кроме верного. Он никогда не думал, чтобы Руфь могла оказаться преступнее, чем казалась.

– Вера, прошу тебя, объясни прямо и перестань свистеть и бормотать, – сказал он с волнением.

– Ах, прости, пожалуйста. Но открылась такая ужасная вещь, что я, право, не знаю, как сообщить тебе… У нее будет ребенок. Это сказал доктор.

В продолжении нескольких минут мисс Бенсон могла свистеть беспрепятственно: брат не говорил ни слова. Наконец ей захотелось, чтобы он разделил ее чувства.

– Ну разве это не ужасно, Терстан? Я чуть не упала в обморок, когда услышала это от доктора.

– А она сама знает?

– Да, и вот тут-то и начинается самое худшее.

– Как? Что ты хочешь сказать?

– Я только начала составлять себе хорошее мнение о нашей подопечной, но теперь мне кажется, что она совершенно испорчена. Только доктор ушел, она отдернула полог на кровати и выглянула, словно хотела поговорить со мной. Не понимаю, как она расслышала нас: мы стояли у самого окна и говорили шепотом. Ну, я подошла к ней, хотя была настроена против нее в эту минуту. Не успела я подойти, она сейчас же спросила: «Доктор сказал, что у меня будет малыш?» Я, конечно, не могла этого скрыть, но сочла своей обязанностью смотреть на нее строго и холодно. Она, казалось, не понимала, как следует относиться к подобным вещам, и приняла это известие так, словно имела право рожать детей. Она сказала: «Благодарю Тебя, Господи! О! Я буду такой доброй!» Тут мое терпение лопнуло, и я вышла из комнаты.

– Кто же с ней теперь?

– Миссис Хьюз. Похоже, она не смотрит на это дело с той нравственной точки зрения, с какой следует.

Мистер Бенсон молчал. Через несколько минут он произнес:

– Вера, я тоже не смотрю на это дело с твоей точки зрения. И мне кажется, я прав.

– Ты удивляешь меня, брат! Я тебя не понимаю.

– Погоди-ка. Мне хотелось бы хорошенько объяснить тебе то, что я чувствую. Но я не знаю, с чего начать и как лучше выразиться.

– Действительно, нам впервые приходится говорить о подобных вещах. Однако дай мне только избавиться от этой девчонки, и я решительно умываю руки, если столкнусь с чем-нибудь подобным в будущем.

Брат не слушал ее, он собирался с мыслями.

– Знаешь, Вера, а я буду рад, если родится этот ребенок.

– Бог да простит тебя, Терстан, если только ты понимаешь, о чем говоришь! Но это несомненно искушение, дорогой брат.

– Не думаю, чтобы я заблуждался. Грех представляется мне совершенно отдельно от своих последствий.

– Софистика и искушение, – решительно заявила мисс Бенсон.

– Нет, – возразил брат столь же решительно. – Перед Богом эта девушка теперь такова же, как если бы ее поступки не оставили по себе никаких следов. Мы и прежде знали ее заблуждения, Вера.

– Да, но не этот позор, не это клеймо стыда!

– Вера, Вера! Прошу тебя, не отзывайся так о невинном младенце, которого Бог посылает, может быть, для того, чтобы направить его мать к Себе. Подумай о ее первых словах, которые шли от самого сердца. Она обратилась к Богу, она заключила с Ним завет: «Я буду такой доброй!» Это показывает в ней пробуждение новой жизни. Если жизнь ее до сих пор была эгоистична и преступно легкомысленна, то вот орудие, чтобы заставить несчастную забыть себя и начать думать о другом. Научи ее – и Господь научит ее, если воспрепятствуют люди! Научи ее почитать свое дитя, и это почитание очистит ее грех, оно будет очищением.

Мистер Бенсон был чрезвычайно взволнован. Его даже удивляло собственное возбуждение. Но долгие думы и размышления, которым он предавался весь день, подготовили его к подобному отношению к делу.

– То, что ты говоришь, звучит весьма необычно, – сказала мисс Бенсон холодно. – Мне кажется, ты, Терстан, первый человек, который радуется рождению незаконного ребенка. Признаюсь, взгляд такого рода представляется мне очень сомнительным в нравственном отношении.

– Я вовсе не радуюсь. Весь день сегодня я скорбел о грехах этой юной особы. И я боялся, что, когда она поправится, ею снова овладеет отчаяние. Я думал о словах Писания, обещающих спасение раскаявшимся, – о прощении Марии Магдалины, которая возлюбила много. Я упрекал сам себя за ту робость, с какой относился к такого рода злу. О Вера, раз навсегда прошу тебя: не упрекай меня в сомнительной нравственности, когда я пытаюсь больше, чем когда-либо, поступать так, как поступил бы мой Спаситель, – сказал он в сильном волнении.

Сестра помолчала, а потом произнесла мягче прежнего:

– Но, Терстан, можно бы сделать все другое, чтобы обратить ее на правый путь и без этого ребенка, без этого жалкого отродья греха.

– Действительно, люди сделали этих детей жалкими, несмотря на невинность младенцев. Но я не верю, что это угодно Богу. Принятое в обществе отношение к незаконнорожденным детям способно обратить естественную материнскую любовь в ненависть. Стыд, страх перед гневом родных часто доводят мать до безумия, искажают самые лучшие ее инстинкты. Что же касается отцов, то Бог да простит их, а я не могу их оправдать, по крайней мере в эту минуту.

Мисс Бенсон некоторое время обдумывала слова брата. Потом она спросила:

– Терстан, позволь узнать – только помни, ты пока не убедил меня, – позволь узнать, как же бы ты хотел, чтобы обращались с этой девушкой, согласно твоей теории?

– Нужно время и много христианской любви, чтобы отыскать лучший путь. Я знаю, я не слишком умен, но мне кажется, что лучше всего будет поступать вот как… – Он подумал немного и продолжал: – На нее наложена новая обязанность, которую мы оба признаем. Она готовится стать матерью, наставницей и руководительницей нового нежного создания. Мне кажется, обязанность эта сама по себе серьезна и важна и нечего превращать ее в тяжелое, гнетущее бремя. Употребляя все зависящие от нас средства, стараясь усилить в ней это чувство долга, мы должны дать ей в то же время почувствовать, что долг может со временем послужить для нее источником чистого блаженства.

– И значит, нет разницы, законные дети или нет? – сухо поинтересовалась мисс Бенсон.

– Никакой, – твердо ответил брат. – Чем больше я размышляю об этом, тем более убеждаюсь, что прав. Никто, – продолжал он, и легкий румянец пробежал по его щекам, – не может чувствовать большего отвращения к распутству, чем я. Даже ты скорбишь о грехе этого молодого создания не больше моего. Разница между нашими позициями состоит в том, что ты смешиваешь грех с его последствиями.

– Я не знаю метафизики.

– Мне кажется, что я толкую не о метафизике. Мне кажется, если воспользоваться как следует настоящим случаем, то все ростки добра, которые есть в ней, могут разрастись до высоты, известной одному Богу. Все же преступное и греховное поблекнет и исчезнет в чистом сиянии ее ребенка. О Боже, вонми моей молитве: да начнется сегодня искупление ее вины! Помоги нам обращаться с ней в духе любви Твоего Сына!

Глаза его были полны слез. Он едва ли не дрожал от избытка чувств. Мистера Бенсона приводило в отчаяние то, что его горячие убеждения никак не трогали сестру. Но на самом деле она была тронута. Он прилег в изнеможении, а мисс Вера просидела неподвижно с четверть часа или больше.

– Бедный ребенок! – сказала она наконец. – Бедный, бедный ребенок! Сколько еще ему придется бороться и страдать. Помнишь Томаса Уилкинса? Помнишь, как он бросил тебе в лицо свое свидетельство о рождении и крещении? Он не захотел поступить на работу. Он отправился в море и утонул только для того, чтобы не признаваться никому в своем позоре.

– Помню. Я часто его вспоминаю. Бедняжка должна научить своего ребенка полагаться на Бога, а не на мнение людей. В этом ее покаяние и наказание: она должна приучить ребенка жить, ни на кого не надеясь.

Мисс Бенсон высоко ценила бедного Томаса Уилкинса и горевала о его преждевременной кончине, воспоминание о нем смягчило ее.

– Впрочем, – заметила она, – ведь это можно и скрыть. Ребенку незачем знать, что он незаконный.

– Каким образом? – спросил брат.

– Мы пока мало знаем о несчастной. В этом письме сказано, что у нее нет родных. Значит, она может переехать туда, где ее не знают, и выдать себя за вдову?

Это был большой соблазн! Перед мистером Бенсоном открывалось средство избавить бедного, не рожденного еще ребенка от страшных испытаний. Средство, которое ему самому и не приходило на ум. Это решение позволяло определить судьбу матери и ребенка на годы вперед, и он был готов его принять ради других. Сам мистер Бенсон чувствовал, что у него достаточно мужества, чтобы не бояться правды. Но здесь речь шла о крошечном беспомощном младенце, который должен явиться в этот жестокий, хищный мир, и ради него хотелось избежать трудностей. Мистер Бенсон даже забыл собственные слова о том, что покаяние и наказание матери состоит в том, чтобы научить ребенка жить, мужественно и твердо вынося последствия ее нравственной слабости. Теперь перед ним рисовалось только страшное выражение лица Томаса Уилкинса, глядящего на позорное слово в своей метрике – слово, которое накладывало клеймо и делало его изгоем между людьми.

– Как же это устроить, Вера?

– Прежде надо узнать многое из того, о чем она одна может нам рассказать, а потом уже решать, как все устроить. Но конечно, это самый лучший выход.

– Может быть, – ответил брат задумчиво, но уже не столь решительно.

На этом разговор закончился.

Когда мисс Бенсон вошла к Руфи, та по обыкновению тихонько отодвинула полог. Больная ничего не сказала, но по ее взгляду было ясно: ей хотелось, чтобы мисс Бенсон подошла к ней поближе. Мисс Вера подошла и встала возле больной. Руфь взяла ее руку и поцеловала. Потом, словно утомленная этим легким движением, быстро заснула.

Мисс Бенсон взялась за работу и принялась раздумывать о словах брата. Она не была убеждена до конца, но была смущена и относилась теперь к бедной девушке гораздо мягче.