Текст книги "Руфь"
Автор книги: Элизабет Гаскелл
Жанр:
Прочие любовные романы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Кроткая и послушная от природы, Руфь не привыкла противиться чьим-либо желаниям и была слишком доверчива и невинна, чтобы заподозрить дурное.
Руфь села в карету, и они направились в Лондон.
ГЛАВА V
В Северном Уэльсе
Июнь 18… года был чудный, но с июля зарядили дожди. Началось самое скучное время для путешественников и туристов, которые целыми днями подправляли написанные на природе этюды, воевали с мухами и перечитывали в двадцатый раз взятые с собой книги. В гостинице маленькой деревушки в Северном Уэльсе в это бесконечно длинное июльское утро из всех номеров то и дело приходили требования на старый, вышедший пять дней тому назад номер «Таймс». Окрестные долины были покрыты густым холодным туманом, который поднимался все выше и выше и наконец накрыл всю деревушку своим белым густым покрывалом, так что из окон решительно ничего не было видно. Туристам лучше было бы оставаться «дома с милыми детками» – так, казалось, думали те, кто провел все утро у окна, от всей души желая, чтобы хоть какое-нибудь приключение рассеяло давящую их скуку. Бедной гостиничной кухарке выпало немало хлопот с обедом, который спрашивал то один, то другой постоялец, желавший сократить таким образом утро. Даже деревенские ребята сидели по своим углам, а если какой-нибудь смельчак и решался высунуть нос туда, где соблазнительно поблескивали грязь и лужи, то скоро сердитая мать отправляла его пинком назад в комнату.
Было только четыре часа пополудни, но многим постояльцам казалось, что уже около шести или семи, – так медленно тянулось время. Тут к гостинице подъехала валлийская повозка, запряженная парой бойких лошадей. У всех окон мигом появились зрители. Кожаный верх, покрывавший повозку, откинулся, и из нее выпрыгнул джентльмен. Затем он заботливо помог вылезти закутанной с головы до ног леди и провел ее в гостиницу, хотя хозяйка объявила, что у нее нет ни одной лишней комнаты.
Джентльмен – это был мистер Беллингам, – не обращая внимания на слова хозяйки, велел вынуть поклажу и расплатился с кучером. Потом, повернувшись лицом к свету, сказал трактирщице, которая уже начала говорить на повышенных тонах.
– Дженни, неужели вы настолько изменились, что прогоните старого друга в такой вечер? Если я не ошибаюсь, до Пентрвелса отсюда по крайней мере двадцать миль самой отвратительной горной дороги?
– Простите, сэр, я вас не узнала. Мистер Беллингам, если я не ошибаюсь? Но на самом деле, сэр, до Пентрвелса отсюда даже меньше восемнадцати миль. Это мы только берем с пассажиров за восемнадцать, а на самом деле и семнадцати не будет. А у нас все полно, мне, право, очень жаль.
– Ладно, Дженни, но вы ведь не откажетесь услужить старому другу? Спровадьте кого-нибудь из ваших постояльцев хотя бы в тот дом, что стоит напротив.
– Действительно, сэр, он не занят. А не лучше ли вам самим там устроиться? Я приготовлю вам там самые лучшие комнаты и пришлю даже кое-какую мебель, если мебель, которая стоит там, окажется вам не по вкусу.
– Нет, Дженни! Я останусь здесь. Вы, конечно, не доведете меня до такой крайности. Ведь я знаю, какая там грязь, в тех комнатах. Убедите перебраться туда кого-нибудь другого, а не такого старого друга, как я. Скажите, пожалуй, что я заранее написал вам и просил приберечь мне номер. О, я знаю, вы все устроите, вы ведь добрая душа!
– Хорошо, сэр, я постараюсь. Потрудитесь пока провести вашу даму в гостиную вон того номера. Там теперь никого нет: леди лежит в постели из-за холода, а джентльмен играет в вист в третьем номере. Я посмотрю, нельзя ли как-нибудь устроить дело.
– Благодарю, благодарю. Затоплен ли там камин? Если нет, так велите сейчас же затопить. Пойдем, Руфь!
Он провел ее в гостиную со сводчатыми окнами, выглядевшую в этот день мрачно и уныло. Но я видела эту большую комнату прежде, когда в ней все кипело молодостью и надеждами, в то время, когда солнце, облив пурпурным светом склон горы и скользнув по зеленым полям, освещало своими лучами маленький садик под окнами, наполненный розами и лавандой. Видела, но не увижу больше.
– Я не знала, что вы бывали здесь прежде, – сказала Руфь, когда мистер Беллингам помогал ей снять пальто.
– Да, года три тому назад я был здесь с товарищами. Мы провели больше двух месяцев в гостях у доброй Дженни, пока наконец нестерпимая грязь не прогнала нас отсюда. Но неделю или две прожить здесь можно.
– Но может ли она нас поместить, сэр? Она ведь сказала, что у нее все номера заняты.
– Ну и что? Я хорошо ей заплачу, а она извинится перед каким-нибудь бедолагой и выпроводит его в дом напротив. Это ненадолго: нам ведь нужен приют только дня на два.
– А почему мы не можем пожить в том доме сами?
– Чтобы нам носили кушанья через дорогу полуостывшими? Да еще и некого будет бранить за плохое приготовление! Ты не знаешь этих уэльских деревенских гостиниц, Руфь.
– Нет, но мне кажется, это не совсем честно… – начала Руфь тихо, но недокончила, потому что ее собеседник подошел к окну и принялся свистеть, глядя на дождь.
Воспоминание о том, как щедро платил мистер Беллингам, когда был здесь прежде, побудило миссис Морган наплести кучу лжи джентльмену и леди, предполагавшим прожить здесь до субботы. Они остались очень недовольны и пригрозили завтра же съехать, но хозяйка решила, что, даже если они исполнят свою угрозу, она не будет в большом убытке.
Покончив с хлопотами, хозяйка не без удовольствия уселась пить чай в своей гостиной, гадая насчет отношений мистера Беллингама к его спутнице.
«Конечно, она не жена ему, – думала Дженни, – это ясно как день. Жена привезла бы с собой горничную да и держала бы себя куда важнее, а эта бедняжка ни разу не раскрыла рта и тиха как мышонок. Ну да Бог с ними, молодость, молодость! И уж если папеньки да маменьки смотрят на них сквозь пальцы, так мне-то с какой стати вмешиваться?»
Вот так молодые люди остались на неделю наслаждаться этой живописной горной местностью. Для Руфи это было истинное наслаждение. Ей открывался новый мир. При виде гор, которые впервые предстали перед ней во всей красоте, душа Руфи поражалась прекрасному и величественному. Ее поглощало чувство какого-то смутного благоговейного восторга, но мало-помалу она полюбила горы так же сильно, как прежде благоговела перед ними. И по ночам она потихоньку вставала и украдкой пробиралась к окну полюбоваться на бледный лунный свет, придававший новый вид вечным горам, окружавшим деревню.
Они завтракали поздно, сообразно вкусам и привычкам мистера Беллингама, но Руфь поднималась раньше и выходила погулять по росистой траве. Жаворонок пел где-то высоко над ее головой, и она сама не знала, идет она или стоит, потому что величие роскошной природы поглощало в ней всякую мысль об отдельном индивидуальном существовании. Даже дождь доставлял ей удовольствие. Она садилась на окно в их номере и смотрела на быстрые потоки дождя, блестевшие на солнце, как серебряные стрелы. Ей очень хотелось выйти погулять, но она боялась рассердить мистера Беллингама, который обыкновенно располагался в такое время на диване и проводил длинные, скучные часы, ругая скверную погоду. Она любовалась пурпурным мраком покрытого вереском склона горы и бледно-золотистыми лучами солнца, порой скользившими по ней. Всякая перемена в природе имела свою особую прелесть в глазах Руфи. Но чтобы нравиться мистеру Беллингаму, ей следовало бы, напротив, жаловаться на непостоянство климата. Его бесили восторги и детская радость Руфи, и только ее грациозные движения и любящие взоры смягчали его досаду.
– Ну и ну, Руфь! – воскликнул он, когда проливной дождь заставил их просидеть все утро в комнате. – Можно подумать, ты никогда не видывала дождя. Просто одурь берет смотреть, как ты любуешься этой отвратительной погодой, с таким довольным лицом. В целых два часа ты не нашла сказать ничего забавнее или интереснее, чем: «О, как великолепно!» или «Над Мёль-Уинном подымается еще одно облако!»
Руфь тихонько отошла от окна и взялась за работу. Ей было досадно, что она не могла развлечь его. Как, должно быть, скучно человеку, привыкшему к деятельности, сидеть взаперти. Это вывело ее из забытья. Она думала о том, что могло бы заинтересовать мистера Беллингама. Пока она размышляла, он заговорил сам:
– Я помню, когда мы были здесь три года назад, целую неделю стояла точно такая погода. Однако Ховард и Джонсон играли в вист великолепно, а Уилбрэм недурно, так что мы прекрасно провели время. Умеешь ты играть в экарте, Руфь, или в пикет?
– Нет, сэр. Я играю только в «разори соседа», – смиренно отвечала Руфь, искренне сожалея о своем невежестве.
Он пробормотал что-то с досадой, и молчание снова воцарилось на целых полчаса. Вдруг мистер Беллингам вскочил и сильно дернул в колокольчик.
– Спросите у миссис Морган колоду карт. Руфь, я научу тебя играть в экарте, – сказал он.
Однако Руфь оказалась страшно непонятливой, «хуже болванчика», как он выразился, швырнув колоду. Карты полетели через стол и рассыпались по полу. Руфь подобрала их. Поднявшись, она вздохнула, огорченная своим неумением развеселить и занять любимого человека.
– Как ты бледна, милая! – сказал он, полупристыженный тем, что так вышел из себя из-за ее промахов в игре. – Поди погуляй до обеда, ведь эта проклятая погода тебе нипочем. И смотри, возвращайся с кучей приключений, о которых ты сможешь мне рассказать. Ну, что же, глупышка! Поцелуй меня и иди!
Она вышла из комнаты с чувством облегчения: если он и будет скучать без нее, то она, по крайней мере, не будет чувствовать себя за это в ответе, не будет страдать за свою непонятливость.
Свежий воздух, этот успокоительный бальзам, который кроткая мать-природа предлагает нам в горе, оказал на нее свое благотворное влияние. Дождь перестал, но на каждом листочке, на каждой травке дрожали светлые капельки. Руфь прошла к круглой площадке, превращенной в глубокий пруд ниспадающей в нее горной рекой, полной коричневой пены. Задержавшись там на мгновение, река неслась по обрывистым утесам дальше, в долину. Водопад был великолепен, как Руфь и ожидала, и ей захотелось перебраться на другой берег реки. Она пошла к обычному месту переправы – камешкам, лежавшим под тенью деревьев, в нескольких шагах от пруда. Быстрые воды текли высоко, неутомимые, как сама жизнь, между обрывами серого утеса. Но Руфь не боялась и шла легкими и твердыми шагами. Посредине, однако, оказался пробел: один из камней или не был виден под водой, или его смыло вниз по течению. Как бы то ни было, следовало перепрыгнуть порядочное расстояние, и Руфь замерла в нерешимости. Шум воды заглушал все другие звуки, глаза ее были устремлены на волны, быстро катившиеся под ногами. Вдруг она вздрогнула: на одном из камней, совсем близко, появилась человеческая фигура и чей-то голос предложил ей помощь.
Руфь подняла глаза и увидела перед собой человека, по-видимому уже в летах, ростом с карлика. Вглядевшись пристальнее, она заметила, что он был горбат. Чувство сострадания, вероятно, слишком ясно отразилось в ее глазах, потому что на бледных щеках горбатого джентльмена выступил легкий румянец, и он повторил:
– Здесь очень быстрое течение. Позвольте предложить вам руку? Я вам помогу.
Руфь приняла предложение и быстро очутилась на другой стороне. Джентльмен посторонился, чтобы пропустить ее первой на узкую лесную тропинку, а затем молча последовал за ней.
Когда они вышли из леса на лужок, Руфь снова обернулась, чтобы рассмотреть его. Руфь поразила кроткая красота его лица. Хотя физическое безобразие сказывалось во всей наружности, в нем было нечто большее, чем болезненная бледность: в глубоко запавших глазах сиял какой-то чудный свет, в изгибе губ чувствовался ум. Несмотря на всю свою необычность, лицо это было необыкновенно привлекательно.
– Вы, вероятно, идете в Куумдью, Черную лощину? Позвольте мне сопровождать вас? Прошлой ночью снесло бурей перила с деревянного мостика, у вас может закружиться голова, а там опасно упасть, потому что вода глубока.
Они пошли дальше молча. Она гадала, кем мог быть ее спутник. Если бы она видела его прежде в гостинице, то обязательно узнала бы сейчас. Он говорит по-английски слишком хорошо для валлийца, а между тем так знать дорогу может только местный житель. Она перебрасывала его в своем воображении из Англии в Уэльс и обратно.
– Я только вчера приехал, – сказал он, когда дорога позволила им идти рядом. – Прошлой ночью я ходил смотреть на верхние водопады. Как они хороши!
– Вы выходили в такой дождь? – робко спросила Руфь.
– Конечно. Я не боюсь дождя. Он придает еще большую прелесть такой местности, как эта. К тому же у меня так мало времени для экскурсий, что я должен дорожить каждым днем.
– Так вы не постоянно здесь живете? – спросила Руфь.
– О нет! Я живу совершенно в другом месте – в шумном городе, где иногда плохо верится, что
У меня каждый год выдается небольшой отпуск, и я обычно провожу его в Уэльсе, часто в этих самых местах.
– Это неудивительно, – отвечала Руфь, – здесь такая великолепная местность.
– Действительно. К тому же один старый трактирщик в Конвее привил мне любовь к здешнему народу, его истории и традициям. Я уже настолько владею языком, что понимаю многие легенды. Некоторые из них наводят ужас, но другие отличаются поэтичностью и богатством фантазии.
Руфь была так робка, что не решалась поддержать разговор каким-нибудь замечанием, хотя кроткие, тихие манеры джентльмена были необыкновенно привлекательны.
– Да вот, например, – сказал он, дотронувшись до длинного стебля наперстянки, покрытого бутонами, из которых два уже распустились. – Осмелюсь предположить, что вы не знаете, отчего эта наперсточная травка так грациозно качается и кланяется во все стороны. Вы думаете, ее качает ветер, не правда ли?
Он посмотрел на Руфь с серьезной улыбкой, которая не оживила его задумчивых глаз, но придала невыразимую прелесть лицу.
– Да, я думала, ветер. А что же еще? – наивно спросила Руфь.
– О, валлийцы скажут вам, что это священный цветок фей и он имеет дар узнавать всех бесплотных духов, которые проносятся мимо него, а он с уважением склоняется перед ними. Валлийское название этого цветка – манег эллиллин – «перчатки хороших людей». Отсюда, я полагаю, происходит и наше английское название: «лисья перчатка» по созвучию с «перчатка людей»[5]5
В оригинале «fox-glove» и «folk’s glove».
[Закрыть].
– Какая славная легенда, – сказала Руфь с интересом.
Ей хотелось, чтобы новый знакомый говорил дальше, не дожидаясь ее ответов. Но они уже подошли к деревянному мостику. Спутник перевел Руфь на другую сторону и, раскланявшись, пошел своей дорогой, прежде чем она успела поблагодарить его за внимательность.
Итак, с ней произошло приключение, о котором можно было рассказать мистеру Беллингаму. Рассказ Руфи развлек его и занял до самого обеда. Пообедав, мистер Беллингам отправился прогуляться с сигарой в зубах.
– Руфь, – сказал он, возвратясь, – я видел твоего горбуна. Он выглядит, как Рике с хохолком из сказки Перро. И он вовсе не джентльмен. Если бы не горб, я бы и не узнал его по твоему описанию, ведь ты назвала его джентльменом.
– Но почему же он не кажется вам джентльменом, сэр? – спросила Руфь с удивлением.
– О нет, у него такая поношенная одежда, и живет-то он, как мне сказал лакей, над этой отвратительной свечной и сырной лавочкой, от которой разит на двадцать шагов. Какой же джентльмен вынес бы такую вонь? Нет, это какой-нибудь путешественник, или художник, или что-нибудь в этом роде.
– Вы видели его в лицо, сэр? – спросила Руфь.
– Нет, но по спине человека и всему его tout ensemble[6]6
Целому (фр.).
[Закрыть] можно определить его положение в свете.
– У него очень странное лицо и такое красивое! – заметила Руфь.
Но эта тема уже прискучила мистеру Беллингаму, и он не поддержал разговора.
ГЛАВА VI
Над Руфью сгущаются тучи
На следующий день погода стояла восхитительная, то было истинное венчание неба с землей. Все постояльцы покинули гостиницу, чтобы насладиться свежей красотой природы. Руфь и не знала, что каждый раз, отправляясь на прогулку и возвращаясь обратно, она привлекала к себе общее внимание. Она никогда не глядела в сторону окон и дверей, у которых стояли зеваки, рассматривая ее и делая замечания насчет ее положения и внешности.
– Очень миленькая, – сказал один джентльмен, вставая из-за завтрака, чтобы поглядеть на Руфь в ту минуту, когда она возвращалась с утренней прогулки. – Ей, должно быть, не более шестнадцати. Какой у нее скромный и невинный вид в белом платье.
Жена его, занятая в эту минуту сыном, ответила, не видя скромных манер молодой девушки, прошедшей мимо с опущенной головой:
– Странно, что сюда пускают таких. Подумать только, приходится жить под одной крышей с развратом! Отойди, мой друг, не следует обращать на нее внимания.
Муж вернулся к столу, почувствовав запах яичницы с ветчиной и подчиняясь приказанию жены. Предоставлю читателю самому решать, что больше повлияло на его повиновение – обоняние или слух.
– Ну, Гарри, беги теперь посмотри, готовы ли няня и маленькая сестренка гулять с тобой. Не стоит терять времени в такое великолепное утро.
Мистер Беллингам еще не сошел вниз, и Руфь решила погулять еще с полчаса. Любуясь чудными видами, открывавшимися в промежутках между холодными каменными домами, она оказалась возле лавочки. В это мгновение из нее вышла няня с девочкой на руках. За ними показался маленький мальчик. Девочка сидела на руках няни с истинно королевским достоинством. Щечки ее, свежие, мягкие, пухленькие, были просто соблазнительны. Руфь, которая всегда любила детей, подошла поворковать и поиграть с ребенком. Разыгравшись, она хотела уже поцеловать девочку, когда маленький Гарри, лицо которого краснело все больше и больше с того момента, как Руфь начала играть, поднял правую ручонку и со всего размаху ударил девушку по лицу.
– Ох, стыд какой, сударь! – вскричала нянька, схватив его за руки. – Как вы смеете бить леди, которая так добра к Сисси?
– Это не леди! – вскричал мальчик в сердцах. – Это гадкая, скверная девчонка, так мама сказала. И я не дам ей целовать нашу Сисси!
Нянька покраснела в свою очередь. Она поняла, что мальчик повторял слова, услышанные от взрослых, но невозможно было объяснить это, глядя в глаза изящной молодой леди.
– Детям иногда приходят на ум такие глупости, мэм, – сказала она наконец, стараясь извиниться перед Руфью, которая стояла бледная и безмолвная, пораженная совершенно новой для нее мыслью.
– Нет, это не глупость, это правда, няня. Ты сама это говорила. Убирайся прочь, скверная женщина! – крикнул мальчик, обращаясь с детской горячностью к Руфи.
К истинному облегчению няни, Руфь пошла прочь. Она шла смиренно, с опущенной головой, тихими, нетвердыми шагами. Обернувшись, она увидела кроткое грустное лицо горбатого джентльмена, сидевшего у открытого окна над лавочкой. Он казался еще серьезнее и печальнее, и взгляд его, встретившийся с ее глазами, выражал глубокое горе.
Осужденная таким образом молодостью и старостью, Руфь вернулась домой. Мистер Беллингам ожидал ее в гостиной. Вместе с солнечной погодой к нему вернулось и хорошее расположение духа. Он весело болтал, не слушая ответов. Заваривая чай, Руфь старалась успокоить сердце, тревожно бившееся от новых мыслей, внушенных ей утренним происшествием. К счастью, от нее требовались только односложные ответы. Но и эти ответы Руфь произносила таким печальным, грустным тоном, что поразила мистера Беллингама и возбудила в нем удивление и неудовольствие. Ему стало досадно, что настроение Руфи так плохо гармонирует с его собственным.
– Руфь, что с тобой случилось сегодня? Право, ты хоть кого взбесишь. Вчера, когда все было так мрачно, когда я и сам, как ты заметила, был не в духе, ты всем восторгалась. А сегодня, когда все веселятся, ты словно убитая. Право, тебе бы не мешало поучиться общению с людьми.
Слезы покатились по щекам Руфи, но она промолчала. Она не могла подобрать слов и объяснить, что только теперь начала понимать, какая репутация будет за ней тянуться. Ей казалось, что утреннее приключение так же огорчит мистера Беллингама, как огорчило ее, и она боялась упасть в его глазах, если он узнает, какое мнение составили о ней другие. К тому же великодушно ли будет говорить о страдании, причиной которого был не кто иной, как он сам? «К чему портить ему настроение? – подумала она. – Постараюсь лучше развеселиться. Нечего так много думать о себе. Если я могу сделать его счастливым, то не стоит обращать внимания на то, что обо мне говорят».
И она изо всех сил старалась быть такой же веселой и живой, как он. Однако по временам самообладание оставляло ее, возникали сомнения, и Руфь не могла играть роль той веселой, обворожительной собеседницы, какой мистер Беллингам находил ее поначалу.
Они отправились погулять и пошли по тропинке, которая вела к лесу по склону холма. Было очень приятно находиться под сенью деревьев. Сперва роща казалась совершенно обыкновенной, но скоро Руфь и мистер Беллингам подошли к тропинке, которая круто спускалась, уступы холма образовывали что-то вроде ступенек. Молодые люди шли сперва спокойно, потом принялись перескакивать со ступеньки на ступеньку и наконец просто сбежали вниз, в долину. Здесь царствовал зеленый полумрак. Был тихий полдень, птички отдыхали где-то в тени. Руфь и мистер Беллингам прошли немного вперед и очутились у круглого пруда, оттененного деревьями, верхушки которых находились за несколько минут до этого внизу, под ними. Пруд оказался совсем мелководным, и нигде не было видно удобного подхода к воде. На берегу неподвижно стояла цапля, однако, завидев нежданных гостей, она взмахнула крыльями, медленно поднялась и полетела над зелеными вершинами в самое небо: снизу казалось, будто деревья касаются белых облаков, облегавших землю. На мелководье по краям пруда росла вереника, но деревья бросали такую густую тень на пруд, что цветов было почти не разглядеть. В самой середине пруда отражалось ясное синее небо, за которым словно скрывалась мрачная пустота.
– Ах, здесь растут водяные лилии! – воскликнула Руфь, указывая на противоположную сторону. – Я пойду нарву их себе.
– Нет, я сам тебе их нарву, тут около пруда грязно. Сядь, Руфь, смотри, какая великолепная трава.
Он пошел за цветами, а она ждала его возвращения. Вернувшись, мистер Беллингам, не говоря ни слова, снял с нее шляпку и стал украшать цветами ее волосы. Руфь не шевелилась, пока он трудился над ее венком, и с любовью глядела ему в лицо, тихая и спокойная.
Она видела, что это его забавляет. Мистер Беллингам потешался, как ребенок новой игрушкой, и Руфь с радостью забывала обо всем, кроме его удовольствия. Окончив, он сказал:
– Готово, Руфь! Ну-ка, посмотри на себя в пруд. Иди сюда, здесь не грязно!
Она повиновалась и увидела, как была хороша. На миг Руфь ощутила удовольствие, которое возбуждает вид всего прекрасного, нисколько не относя его к себе. Она знала, что была хороша, но это казалось ей чем-то отвлеченным, чуждым. Чувствовать, думать, любить – вот в чем состояла для нее жизнь.
В этой зеленой лощине они почувствовали себя совершенно счастливыми. Мистер Беллингам ценил в Руфи только ее красоту, а Руфь была действительно прекрасна. Только одно это качество признавал он в ней и гордился им. Девушка стояла в своем белом платье, резко выделяясь на фоне зеленых деревьев, окружавших ее. Разрумянившееся лицо напоминало июньскую розу, большие тяжелые белые цветы спускались по обеим сторонам ее очаровательной головки, темные волосы были слегка растрепаны, но этот беспорядок, казалось, придавал ей особую грацию. Она нравилась ему своей миловидностью больше, чем усилиями понравиться.
Но когда они вышли из лесу и направились к гостинице, Руфь сняла цветы и надела шляпку. Одна только мысль о его удовольствии не в состоянии была вполне успокоить ее. Она снова сделалась задумчива и грустна и никак не могла развеселиться.
– Право, Руфь, – сказал он ей вечером, – не надо впадать в меланхолию без всякой причины. За какие-нибудь полчаса ты вздохнула раз двадцать. Будь повеселее. Вспомни же, что в этом глухом месте ты у меня одна.
– Простите меня, сэр, – сказала Руфь, и глаза ее наполнились слезами.
Но тут она подумала, что ему, должно быть, очень скучно с ней, печалящейся по целым дням, и она прибавила кротко, с выражением искреннего раскаяния:
– Будьте так добры, сэр, поучите меня одной из тех игр, о которых вы говорили вчера. Я постараюсь понять.
Ее кроткий, нежный голос произвел свое обычное действие. Мистер Беллингам позвонил, чтобы подали карты, и вскоре забыл, что на свете существует горе и страдание, – так весело было посвящать хорошенькую невежду в тайны карточной игры.
– Ну, на первый раз довольно, – сказал он наконец. – Знаешь ли, глупышка, из-за твоих промахов я так хохотал, что теперь у меня разболелась голова.
Он растянулся на диване, и она тут же подбежала к нему.
– Позвольте мне приложить холодную руку вам ко лбу, – попросила она, – это всегда помогало маме.
Он лежал, отвернувшись от света, не шевелясь и не произнося ни слова. Через несколько минут он заснул. Руфь потушила свечи и долго сидела возле него, надеясь, что он вскоре проснется освеженным. В комнате сделалось прохладно, но Руфь боялась нарушить сон мистера Беллингама, казавшийся ей таким крепким и здоровым. На стуле висела шаль, которую Руфь сняла, вернувшись с послеобеденной прогулки. Она заботливо укутала ею спящего. Ничто не мешало девушке предаваться своим мыслям, но она упорно отгоняла их от себя.
Тут она заметила, что мистер Беллингам дышит тяжело и прерывисто. Прислушавшись с возраставшим беспокойством, Руфь решила разбудить его, однако он не возвращался в сознание и только дрожал, как в лихорадке. Руфь страшно перепугалась. Весь дом спал, за исключением одной служанки, которая спросонья не могла вспомнить то немногое, что еще днем знала по-английски, и на все вопросы отвечала только: «Да, мэм».
Руфь просидела у его постели всю ночь. Он стонал и метался, но не произнес ни одного осмысленного слова. Бедная Руфь никогда не сталкивалась с такой болезнью. Вчерашние страдания совсем забылись, настоящее полностью их заслонило. Как только рано утром в доме послышалось движение, она побежала к миссис Морган. Суровые и резкие манеры этой женщины, не смягченные симпатией к бедной девушке, пугали Руфь, даже когда мистер Беллингам был возле нее.
– Миссис Морган, – сказала она, опускаясь на стул в маленькой гостиной трактирщицы, потому что силы оставили ее. – Миссис Морган, я боюсь, что мистер Беллингам очень болен. – При этих словах она залилась слезами, но тотчас же снова овладела собой. – Ах, что же мне делать? – продолжала она. – Он находился в беспамятстве всю ночь и теперь выглядит совершенно ужасно.
Она посмотрела в лицо миссис Морган с такой надеждой, как будто та была оракулом.
– В самом деле, мисс, это очень неприятный случай. Но не плачьте, ведь это не поможет. Я схожу посмотрю, нужен ли ему доктор.
Руфь последовала за ней. Войдя в комнату, они увидели мистера Беллингама сидящим на постели. Он дико озирался. Увидев их, он закричал:
– Руфь, Руфь! Поди сюда, я не хочу оставаться один! – и в изнеможении снова упал на подушки.
Миссис Морган подошла к кровати и попробовала заговорить с мистером Беллингамом, но он ничего не ответил и даже не услышал ее.
– Я пошлю за мистером Джонсом, моя милая. Даст Бог, часа через два он приедет.
– Неужели нельзя раньше? – вскричала Руфь, вне себя от ужаса.
– Никак нельзя. Он живет в Лангласе, за семь миль отсюда. Хотя, может быть, сейчас он уехал миль за восемь или девять по ту сторону Лангласа. Но я сейчас же пошлю мальчика верхом. – С этими словами миссис Морган вышла, оставив Руфь.
Мистер Беллингам снова погрузился в тяжелый сон. По всей гостинице раздавались обычные утренние звуки. Звонили колокольчики, слуги разносили завтраки по номерам, а Руфь сидела, дрожа, у постели больного, в комнате с закрытыми ставнями. Миссис Морган прислала с горничной завтрак, но Руфь только махнула ей рукой, чтобы завтрак унесли прочь, и горничная не посмела настаивать. Только это событие и нарушило однообразие длинного утра. Руфь слышала веселые голоса соседей, собиравшихся на прогулку верхом или в карете. Совсем усталая, она на цыпочках подошла к окну и осторожно выглянула из-за ставни, но чудный солнечный день был невыносим для ее больного, измученного сердца – во мраке темной комнаты ей становилось легче.
Доктор явился лишь через несколько часов. Он принялся расспрашивать пациента, но услышал в ответ одни только бессвязные слова и обратился к Руфи. Та рассказала доктору обо всех симптомах и спросила его в свою очередь о том, что будет дальше. Вместо ответа, он только озабоченно покачал головой. Потом доктор жестом велел миссис Морган следовать за ним, и они вышли в гостиную, оставив Руфь в таком страшном отчаянии, которого она и не могла себе вообразить еще час назад.
– Дело-то, кажется, плохо, – сказал доктор Джонс миссис Морган по-валлийски. – У него, по-видимому, воспаление мозга.
– Бедный молодой джентльмен! Бедный молодой человек! А ведь он казался таким здоровым!
– Именно эта его кажущаяся физическая крепость, по всей видимости, и делает болезнь опасной. Во всяком случае, будем надеяться на лучшее, миссис Морган. Есть кому ухаживать за ним? Он требует заботливого ухода. Кто эта молодая леди? Наверное, его сестра? Она кажется слишком юной, чтобы быть его женой.
– О нет! Такой джентльмен, как вы, мистер Джонс, конечно, поймет, что мы не можем слишком строго относиться к молодым людям, занимающим у нас номера. Мне ее, правда, очень жаль: она совершенно невинное и безобидное создание. Разумеется, я, как женщина нравственная, считаю необходимым выказывать некоторое презрение подобным госпожам. Но, право, она так кротка, что мне иногда трудно обращаться с ней так, как она заслуживает.
Миссис Морган продолжала бы еще долго ораторствовать перед своим невнимательным слушателем, но тут тихий стук в дверь оторвал ее от декларации своих моральных принципов, а доктора Джонса – от соображений о необходимых лекарствах.
– Войдите! – откликнулась миссис Морган.
Руфь вошла. Она была бледна и дрожала с головы до ног, но держалась с тем достоинством, которое внушает глубокое чувство, сдерживаемое самообладанием.
– Будьте так добры, сэр, скажите мне ясно и четко, что нужно для мистера Беллингама. Я в точности исполню все ваши приказания. Вы говорили, надо поставить пиявки? Я умею их и ставить, и снимать. Скажите мне, сэр, что вы считаете нужным сделать?
