Текст книги "Империя звёзд"

Автор книги: Элисон Бэрд

Это было предупреждение, что она пока что не привлекла его на свою сторону, и времени для этого осталось мало.

Дамион стоял один в пустыне, глядя на звезды.

Результат налета оказался ужасающим, хуже, чем можно было себе вообразить. Он боялся, что друзья будут убиты, но оказаться в плену, живыми – зная достаточно о Зимбуре, он понимал, что это значит. А сегодня снова пришел Киран Йарисс с известиями об указе Халазара, развешанном по всей Фелизии: если Дамион сам не сдастся, его друзья будут на рассвете казнены.

Ему объяснили, что выручать их – дело безнадежное: твердыня Йанувана устоит перед любым штурмом. Только огромная армия могла бы прорваться – и даже мятежная армия Халазара в свое время победила лишь с помощью предателей в самой крепости. У небольшой группы мохарских воинов и зимбурийских повстанцев просто сил не хватит.

– Очень печально, – сказал Макиту, – но ничего не поделаешь.

Мохарцы уже видели столько смертей, что стали к ним почти невосприимчивы. Весть о гибели Унгуру и о пленении Заима они приняли сперва с горем и гневом, потом оставили эмоции и вернулись к повседневной жизни. Надежда была утрачена, но не вся – пока что. А для Дамиона мысль о судьбе, ждущей Йомара и Лорелин, была невыносима.

Он закрыл глаза, и перед ними встало видение, бывшее у него накануне ночью.

В этом видении была Эйлия, одетая в развевающееся платье такой белизны, что оно будто само светилось, а может быть, это светилась она. Эта девушка из сновидения была и одновременно не была той Эйлией, которую он знал: она сияла, как звезда, далекая и величественная.

– Ты должен помочь мне, Дамион, – умоляла она, протягивая к нему руки в длинных широких рукавах. – Я сделаю, что должна, но я не могу одна. Помоги!

Он открыл глаза. Над ним сияла вечерняя звезда, бледная и одинокая, и все еще слышался в ушах молящий голос Эйлии.

Я не могу одна! – звенело от края до края неба.

– Дамион?

Он обернулся и увидел шамана. Вакунга стоял, недоуменно наморщив лоб.

– Отчего ты стоишь здесь один, когда все спят?

Дамион слабо улыбнулся.

– Ты же не спишь, мастер.

– Я ощутил от тебя что-то. Сильные эмоции, заполнившие Эфир. Ты видел сны?

– Не могу понять.

Он рассказал шаману, что сейчас видел и слышал мысленно. Сон – или пророческое видение? Больше похоже на воспоминание – о никогда не происходившем. Он никогда не видел Эйлию такой, как в этом видении, облаченную в свет.

– Может быть, это просто мои страхи, – сказал он, шагая вместе с шаманом по дюнам. – Я так за нее боюсь, и еще больше – за Йомара и Лорелин. Ты знаешь, что Халазар обещал освободить их, если я сдамся сам.

– Знаю.

– Почему я так всем нужен, мастер Вакунга? Ведь истинный вождь был Йомар. Почему все так хотят заполучить меня?

– Может быть, ответ был в твоем сне.

Он снова увидел красивое полузнакомое лицо, услышал слова мольбы.

– Ты хочешь сказать, что как-то это связано с Эйлией? Но как?

Старик ничего не сказал.

– Лори и Йо – я прямо вижу их лица. Они в лапах Халазара, и я могу их спасти! – Дамион застонал от бессилия. – Я хочу это сделать, мастер! Отдать себя в руки царя, чтобы они жили.

Вакунга задумался.

– Можешь идти, – сказал он. – Не вижу причин, почему нет.

Дамион уставился на него.

– Но ты же был против раньше! Ты говорил, что это будет гибель для нас всех.

Шаман поднял глаза к небу.

– Говорил, пока дракон-чародей был здесь. Сейчас он улетел, вернулся в свой звездный дом. Дорога теперь не та, по которой ты пошел бы раньше.

– То есть я могу помочь Йо и Лори? И никому при этом не принесу вреда? Как я могу точно это знать?

Шаман повернулся к нему.

– А отчего ты не хочешь выйти в плоскость сновидений?

– В смысле, помедитировать?

– В моем народе говорят, что когда мы думаем, будто бодрствуем, на самом деле мы спим, – ответил шаман. – А когда засыпаем, то просыпаемся для снов. Чем ждать, чтобы сон пришел к тебе и дал тебе ответы, поищи его там, откуда они приходят.

С этими словами шаман медленно пошел прочь. Дамион смотрел вслед сутулой фигуре старика, уходящего шаркающей походкой. И когда фигура растаяла в темноте, он опустился на колени и стал чертить на песке.

Резьба на развалинах стен в оазисе относилась к древнему прошлому. Мохарцы сегодняшних дней и лет все изображения наносили не на камень, а на песок, потому что песок по натуре своей изменчив, перелетает с каждым дуновением ветра, и образы, начертанные на нем, не проживут достаточно долго, чтобы стать идолами. Никогда больше вожди племен не пойдут войной на богов друг друга.

Вакунга научил Дамиона, как рисовать вокруг себя шаманский круг, виток за витком, мысль за мыслью, заметая следы мог, пока не придешь в неподвижный центр. Сейчас он такой и нарисовал. Сперва самый внешний с его свирепыми стражами: львами, шакалами или фантастическими зверями собственного воображения. Далее кольцо волнистых линий, изображающих ров круговой реки. Потом внутренняя стена со шпилями башен, означающая крепость. В ней – круг пустого, нетронутого песка, где сел сам Дамион, скрестив ноги. Пусть внешний мир вихрится бурей, но здесь – ее неподвижное око. Дамион вспомнил звездообразный город Лиамар на вершине Элендора. Подобно этому кругу, понял он сейчас, город был мандалой, и Храм Небес стоял в ее центре.

Он закрыл глаза и стал глубоко дышать. Здесь не было амброзии, которая могла бы облегчить переход, и его разуму придется искать путь в Эфир своими силами.

Дамион долго просидел неподвижно, и звезды медленно поворачивались над ним. Мохарский шаман мог бы повторять про себя какую-нибудь мантру снова и снова, пока тело и ум не пришли бы в гармонию. Почему-то Дамиону вспомнились стихи из его детства, которые он запомнил, потому что там было про рыцаря.

 
Мой милый жил в златом дворце,
Каких не видел свет:
Там пол как в дорогом ларце,
А стены – самоцвет.
И плыл через волшебный сад
Цветочный аромат.
 
 
О, сад чудесный! Там вдвоем
Гуляли мы сам-друг,
Фонтаны пели соловьем,
И пролетал досуг.
И был чудеснее, чем сад,
Его влюбленный взгляд.
 
 
Уехал милый рыцарь мой
В кольчуге и броне,
С мечом, копьем – такой лихой
На боевом коне.
И долго таял стук копыт
За кущами ракит.
 
 
А путь опасностью чреват,
Для рыцарей жесток:
Там змеи охраняют клад
И золотой замок,
А ведьма варит приворот —
Заманит, уведёт.
 
 
В темнице темной и сырой,
Обманут колдовством,
Ужели милый рыцарь мой
Томится под замком?
Как узнику, что взаперти,
Любовь свою найти?
 
 
Иль сможет все же он опять
Узреть чудесный сад —
Очнуться и затосковать
И броситься назад,
Где, чуя темную беду,
Его стою и жду:
Когда же милый рыцарь мой
Воротится домой? [2]2
  Перевод М.Б.Вайнштейна.


[Закрыть]
 

Это, как говорили ему наставники, древняя аллегория о разделении души и разума. Элеи верили, что последний отчуждается от первой в момент рождения, и его путь в царстве смертных в новой броне живой плоти похож на странствия рыцаря в неизвестных краях. Разум забывает о предыдущей жизни в царстве духов и оставляет душу в печали, как покинутую возлюбленную. И только смерть тела воссоединяет их в Небесах.

Отчего сейчас вспомнилась ему эта аллегория?

Он сидел не шевелясь, сосредоточившись в собственной внутренней тишине, пока весь остальной мир не исчез из его мыслей, пока не исчезли сами мысли, и он поплыл в пустоту, где странно менялось его сознание, не пробуждаясь и не засыпая и все же осознавая – себя, темную внутреннюю бездну, собственное тихое дыхание и что-то еще помимо этого, что не было ни звуком, ни образом, но постоянным потоком и прибоем какой-то непостижимой силы…

Засверкали во тьме радужные грани – Камень Звезд, талисман Эйлии. Он пылал перед глазами, светился своим загадочным светом, взывая к нему, Дамиону.

– Тысяча оттенков, один сияющий, свет. Многие суть одно, и одно есть многие…

Из камня возник силуэт птицы, будто проклевывающейся из лучезарного яйца. Большая птица, состоящая из света, плыла сквозь мрак, освещая его. Она подплыла поближе, и он увидел, что птица состоит из мириад птиц поменьше, от голубей до орлов, от фазанов до журавлей. И они человеческими голосами кричали в этой своей стае в форме птицы:

– Элмир! Кто покажет нам Элмира, птицу небес?

– Вы – Элмир, – отвечал он им. – Вы сами – то, что ищете.

– Многие суть одно, и одно есть многие! – крикнули они в один голос.

Золотое свечение разгорелось ярче, и тысячи крылатых силуэтов слились снова в одну большую огненную птицу. Но тут свет стал тускнеть и гаснуть. На глазах пораженного ужасом Дамиона Элмир остановился в полете. Вокруг него обмотались извилистые кольца змеи, черной как ночь. Элмир ударил змею когтями и клювом, а змея погрузила клыки ему в грудь, и показалось, что сейчас они рухнут вниз, в темноту, и пропадут оба.

– Нет! – крикнул он птице света. – Ты должен жить! Нельзя, чтобы тебя одолели!

Огненный глаз птицы повернулся к нему, и Дамиона ослепило, как будто он глянул на солнце. Но он успел увидеть в этом взгляде призыв.

– Да, я помогу, если в силах. Покажи, что мне делать! – вырвался у него крик из самого сердца, из самых глубин его существа.

И из темноты прозвучал ответный крик, будто клич дикой птицы в пустыне без надежды и утешения:

– Аккар!

Видение исчезло. Дамион пришел в себя, заморгал, огляделся. Серебрились в лунном свете пески.

– Аккар, – прошептал он.

Бог, Который Всегда Возвращается. Древний бог мохарских мифов, умирающий осенью под скорбь своей супруги Найи: ее слезы – это и есть зимние дожди. А весной она возвращает Аккара к жизни. Так рассказывал Киран Йарисс, и шаман говорил так же.

– Каждый год богиня спускается в подземный мир и возвращает оттуда своего утраченного возлюбленного, – говорил Вакунга.

Миф о плодородии, подумал тогда Дамион. Много таких мифов в мире в языческих преданиях. Как спускается под землю небесная богиня в поисках своего супруга, так спускаются к нам весенние дожди и впитываются в почву. Она освобождает его из подземной тюрьмы и выводит на свет, и семя освобождается от оболочки и выходит на свет цветущим растением. Такова основа всех этих старых сказок.

Но миф – это не просто фантазия или сказка: это вещь живая, мощная, часть мира, в котором разум смешивается с материей, царство сновидений влияет на реальность. Сейчас это стало его реальностью, и от нее не уйти. Каждый его шаг, в любом направлении, ведет его, Дамиона, к неизбежной судьбе.

Птица небес показала ему его путь.

Когда умирает Аккар, небесная богиня Найа спускается и льет по нему слезы. Дочь Утренней звезды тоже должна спуститься на землю и вернуть ей жизнь и мир, дабы исполнилось пророчество… Нити мифов, спряденные древними, переплетаются здесь, и в их невидимой сети лежит возможное будущее.

Думая об этом, он вдруг увидал, как при вспышке света, какую форму это будущее должно принять. Здесь ожидало Эйлию ее место. Ей предстоит покорить сердца зимбурийцев, шурканцев, мохарцев и слить их воедино. Она станет в их глазах аватарой самого почитаемого их божества, навеки свергнув бога-царя с его культом. Но сперва Дамион должен приготовить ей путь. Халазар его убьет, если Дамион отдаст себя в его руки. Он может убить заодно и Йомара с Лорелин, наплевав на договор. Но миф – силен, сильнее Халазара – или смерти. И смерть не опровергает мифа, а лишь усиливает его. Для этих людей он станет живой аватарой – как была Эйлия для народа Арайнии.

Эйлия… Он вспомнил ее такой, как видел в последний раз в Мелнемероне, с большими нежными глазами, наполненными тревогой за него. «Эйлия, прости меня, – сказал он про себя, глядя на Вечернюю звезду, сияющую в ясном вечернем небе. – Я люблю тебя, и ради тебя я делаю это…»

И он ощутил, или ему показалось, что ощутил, бесчисленные невидимые сущности вокруг – ангельские сущности, ускользающие, неуловимые – и отзывчивые. Он едва не вообразил себе, что видит их – яркие сияющие фигуры вокруг себя, они утешали и ободряли его. Дамион ощущал благоговение – и одновременно странное родство с этими невидимыми стражами, будто они с ним – одной крови. Будто видение открыло ему дверь где-то в сознании, о которой он даже не подозревал. И через эту дверь вошла сила, и не только она; еще и знание, что он – тоже божественная сущность. Потому что разве не этим является человек – духом, облаченным в плоть и скрытым в ней? Тело – далеко не все, это лишь одежда. А свою истинную суть он теперь ощущал как ядро неугасимого огня.

И эту сущность Халазар не мог бы уничтожить, как не мог бы стереть звезды с неба. На это у него силы нет.

Дамион быстро и решительно поднялся. Долгожданный ответ был дан ему, как предвидел старый шаман. Он теперь знал, что ему делать.

Дамион шагнул вперед и вышел из круга ветра и песка.

19. ОТБИВ И ЛОЖНЫЙ ВЫПАД

На второй день пребывания в Запретном дворце беспокойство Эйлии начало сменяться страхом. А Мандрагор, напротив, не проявлял никаких признаков тревоги или нетерпения. Он был любезен и внимателен, к Эйлии откосился как радушный хозяин, принимающий почетного гостя. Он ходил с ней по замку, рассказывая его историю, водил на долгие прогулки по садам внутреннего двора. «Ты здесь не пленница», – говорил он, и это было правдой. Она могла идти, куда ей хотелось, в те часы, когда ей это взбредало в голову, получать к столу любой деликатес, который только пожелает. Не было никаких официальных функций или церемоний, не надо было читать и подписывать правительственные указы, сидеть на заседаниях. Бремя руководства, необходимость отрабатывать все, что получаешь, была снята с нее: она наслаждалась всеми радостями королевской жизни без ее обременительных обязанностей. В ее покоях появилась книжная полка, заставленная томами инопланетной учености, истории, поэзии. Когда она упомянула, что интересуется живописью, в комнате сразу же оказался набор кистей и красок. Для нее устраивались развлечения, концерты, представления магов. Во время одного из них многоцветное сияние, которое она видела до того, заставили плясать вокруг башен крепости и повисать призрачными лампами в ветвях деревьев. Как она и подозревала, эти огни были проявлениями Эфира.

– Они безвредны, – объяснил Мандрагор. – Эти «блуждающие огоньки» сродни эйдолонам, но так слабы, что не могут принять материальную форму и остаются просто сгустками квинтэссенции. Немереи, как тебе известно, их призывают как осветительные огни, а лоанеи используют как знамения, чтобы внушать своим подданным благоговение и страх. В глубоких водах есть подводный дворец из алмаза, где когда-то обитал царь-дракон, а до того – архоны, которые его и построили. Вот почему драконьи фонари, которые видела твоя подруга, поднимались из океанских глубин. Мой народ хотел напомнить тем, кто на суше, что наступит день, и вернется царство лоанеев. Это теперь и произошло. Но не бойся: пока правлю я, им не будет позволено обращать людей в рабство, как когда-то.

Эйлия большую часть своего времени проводила в дворцовой библиотеке, где ей было разрешено читать любые книги, которые только попадутся ей на глаза. Помимо множества томов давно утраченной литературы и фольклора здесь был еще и обширный раздел черной магии: полки, уставленные томами в черных переплетах. Их Эйлия тщательно избегала, помня, что послужило причиной падения самого Мандрагора. Он в ответ на ее тревоги только смеялся.

– В знании нет опасности, принцесса, – отчитывал он ее. – Опасность лишь в невежестве.

Но многое другое она читала с энтузиазмом: истории, написанные исследователями и поселенцами других миров, рассказы о войнах и подвигах древних времен. Иногда Мандрагор составлял ей компанию в библиотеке, указывая на тома, которые могли бы ее заинтересовать – конечно, сам он их прочел все, – и рассказывал о мирах, на которых побывал, о людях, которых там видел. Он знал многих исторических лиц Меры и Арайнии – людей, которые для нее были всего лишь именами на уроках истории, – и Эйлию слегка смущало, когда он рассказывал о них как о случайных знакомых.

– А, Ингард Храбрый, – говорил он. – Действительно был храбр, этого у него не отнять, и мечом владел отлично. Еще он был шумный, неопрятный и зачастую хамоватый. Все-таки он был воспитан волками, а это сказывается.

Или:

– Говорил я Валивару Девятому, что Зимбуре никогда не покорить Маурайнию, но он настойчиво продолжал свои набеги.

Или:

– О, я вижу, ты читаешь Бендулуса. Он никогда не умел просто излагать факты. Однажды он мне сказал с абсолютно честным лицом, что гадюка припадает ухом к земле, слушая шаги своей дичи, а другое ухо зажимает хвостом.

Очень трудно было представить себе, что этот радушный хозяин и собеседник вскоре предпримет попытку ее убить, если ока не встанет на его сторону. Это было, как думалось ей, вроде игры с полуприрученным зверем, который в любую минуту может выпустить когти. Не было никаких признаков, чтобы на него действовали ее аргументы, и Эйлия начала терять надежду. Время истекало, а еще она все сильнее тревожилась из-за Синдры Волхв. Хотя эту женщину она больше не видела – наверное, Мандрагор велел ей не попадаться Эйлии на глаза, – ей казалось, что Синдра все время где-то рядом, как ядовитые испарения в воздухе. Не может ли Синдра отравить ум Мандрагора неприязнью к ней, Эйлии?

– Ты проигрываешь, – заметил Мандрагор в тот вечер, когда они в сокровищнице играли в стратагему.

Эйлия подняла глаза, пытаясь понять, только ли об игре он говорит.

– Я проигрываю, потому что ты мошенничаешь, – ответила она тоном легкого упрека, глядя на золотые и серебряные фигуры на доске. – Конные рыцари не бьют слонов. Это против правил.

– Так ты все-таки следишь за игрой. А по правилам я никогда не играю, – ответил Мандрагор, не поднимая глаз от доски. – Те, что пытаются связать себя кодексом чести, обречены на поражение. В любом игре побеждает сильнейший – или хитрейший, но не честнейший. Твой ход. – Он выпрямился и откинулся на спинку кресла.

Не могло быть сомнений, что он говорит не о настольных играх.

– И все же лучше вести себя честно, – заявила она, минутку подумав. – И ты сам в это веришь, иначе бы ты не чтил договор, который заключил со мною.

– Ты сама веришь в то, что говоришь, принцесса, или же просто повторяешь уроки, которые в тебя вдолбили? Вспомни, ты здесь свободна, и твои мысли – тоже. Ты можешь делать, говорить и думать что только пожелаешь, и никто здесь тебя за это не осудит. То небольшое царство, что я создаю, будет уникальным. Никто и ничто не войдет сюда без моего разрешения, ни свет или тьма, ни добро или зло не будут здесь править. Буря, что бушует снаружи, пусть дует мимо моей двери – я не впущу ее. – Он оперся подбородком на руку, задумчиво разглядывая Эйлию. – Ты тоже жаждешь свободы, или ты бы не была здесь. Ты сбежала от своих опекунов.

– Сбежала? Я искала тебя для переговоров, чтобы установить перемирие!

– Так ты себе сказала. Но разве в самой глубине души ты не желала быть свободной? Не обрадовалась, когда вырвалась наружу одна, без цепей, без стражи?

Опять он требует от нее честности.

– Да, – ответила она тихо, вспомнив дикую радость, когда она взяла на себя управление летающим кораблем и послала его в Эфир.

– Ну вот, теперь, когда ты здесь, зачем тебе возвращаться?

– Потому что я не могу жить лишь для собственного удовольствия! Я нужна народу Арайнии.

– В самом деле? Хорошо, а ты сама? Что нужно самой Эйлии? Зачем приносить себя в жертву людям, которые ради тебя палец о палец не ударили? Ты воистину их любишь или тебя привязывает к ним лишь безрадостный долг? И род человеческий всегда был к тебе неизменно добр?

Она нехотя припомнила жестокость девушек в маурийском монастыре, дни, полные издевок и колкостей, превращавшие ее жизнь в мучение.

– Ты хочешь научить меня ненавидеть, – сказала она спокойно, выпрямляясь и глядя ему в глаза. Он знал, что ей пришлось пережить, и хотел этими воспоминаниями причинить ей боль и пустить мысли по кривой дорожке. Но разве для этого он не должен сам понимать, как ощущается такое страдание? – Они тебя действительно сильно обидели? – спросила она в неожиданном вдохновении.

– Что? – спросил застигнутый врасплох Мандрагор.

– Дети, что кидали в тебя камнями и обзывали тебя, когда ты был ребенком, в Зимбуре. Эти шрамы так и не зажили?

На миг, на краткий миг казалось, что он действительно застигнут врасплох. Но тут же золотые глаза превратились в закрытые ставнями окна. Он резко встал из-за стола, подошел к высокой арфе и стал подбирать на ее струнах дрожащий мотив.

Не зная, одержала она победу или потерпела поражение, Эйлия попыталась сменить тему на нейтральную.

– Я и не знала, что ты играешь на арфе, Мандрагор.

– Одно из преимуществ долгого срока жизни состоит в том, что можно стать мастером практически в чем угодно. Я в свое время делал многое – и был многими.

Он продолжал перебирать струны.

– Я знаю эту песню, – сказала она, пытаясь поддержать разговор. – Она написана на слова баллады Барда, которую я всегда любила.

– Правда? – Он состроил гримасу. – Она с жуткими длиннотами и до тошноты сентиментальна. Я не числю ее среди своих лучших достижений.

До нее дошло не сразу.

– Ты…

– Я, – мрачно ответил он. – Я и есть так называемый Бард из Блиссона. Прошел я через этот поэтический этап. Неужели твоим достопочтенным ученым не приходило в голову, что их безымянный бард слишком долго жил? Для любого человека написать такое объемное собрание сочинений за каких-то сорок лет – задача совершенно невыполнимая.

Эйлия стояла, остолбенев. Не может быть. Он лжет. Этот холодный циник – автор тех стихов, которые она так любит?

– Но ведь эти стихи так благородны, так чувственны! – возразила она, не думая.

– И столь подлый и черствый человек, как я, не мог создать таких шедевров. Что ж, такая точка зрения вполне солидна.

– Прости… я не хотела…

Но было поздно, слова уже сказаны. Он уронил руку со струн арфы.

– Что-то сегодня душно в этой комнате. Я думаю, можно выйти на башню подышать. Ты не составишь мне компанию?

Она поняла, что это – напоминание о незаконченной дуэли, которая вскоре произойдет, если она не сдастся или не убедит его. Сердце ее заколотилось, но вновь она смогла ответить небрежным тоном.

– Да, это будет приятно, – сказала она, вставая и выходя вслед за ним на вершину башни.

Внизу раскинулся пейзаж, покрытый множеством теней от трех малых лун Неморы. Эйлия встала у парапета, пытаясь собраться с мыслями. Мандрагор подошел и встал рядом, глядя на огни Лоананмара. Помолчав, он снова заговорил:

– Сколько там теперь огней! Я за этим городом и его обитателями не первый век наблюдаю. Это было по-своему интересно…

– Ты о них говоришь как о скопище муравьев, – заметила она.

– Муравьев! – фыркнул он. – У муравьев было бы больше порядка. С этой высоты человечество кажется размером с насекомых – и сильно им проигрывает в сравнении. Всегда одна и та же история, снова и снова: повстанцы поднимают бунт, чтобы свергнуть власть тиранов, но лишь только добьются успеха, сами занимают их место. Их теперешний Смотрящий – не более чем тиран.

– Это так, – признала Эйлия. – Хотя я верю, что сперва он хотел как лучше.

– Конечно. Люди этой породы всегда хотят как лучше – сперва. Прекрасная пора была у него и его подручных – когда они устанавливали законы и справедливость и убивали всех, кто с ними не соглашался.

Она вздохнула.

– Хотела бы я знать, что случилось с тем младенцем, что я видела. У которого мать была пьяна или опоена.

– Весьма вероятно, что он уже умер.

– Жаль, что я не могла его спасти.

– Зачем? Эта женщина только заведет следующего ребенка, и он тоже будет голодать. Эти люди плодятся и умирают как насекомые – да они и есть насекомые. Понимаешь, восприятие со временем тоже меняется. Мне трудно вызвать в себе сочувствие к этим человеческим подонкам. Если я начинаю кого-то из них жалеть, тут же до меня доходит бесполезность этого занятия – заботиться о чем-то столь скоротечном.

Эйлия отчаянно искала аргументы, которые могли бы его переубедить. Тогда был бы мир… мир, завоеванный без войны. Она не тешила себя иллюзиями насчет Мандрагора. Даже не знай она о прошлых его преступлениях, она не могла не замечать вопреки всем его усилиям его черствость, аморальность, себялюбие. Но эти недостатки, наверное, неизбежны в том, кто живет так долго: видя, как умирают поколение за поколением его собратьев, нельзя не отрешиться от эмоций, чтобы не сойти с ума, а века одинокой жизни способствуют эгоцентризму. И ока поймала себя на том, что замечает, как неосознанно царственна его осанка, какой мощный разум светится в острых, далеко зрящих глазах. Она видела в нем едва заметные следы того человека, которым был он когда-то, – королевский сын и храбрый рыцарь, следы, которые не стерли даже пять столетий. Уничтожить то создание, в которое он превратился, – значило бы лишить этого человека шанса на новую жизнь.

А он продолжал говорить негромко, глядя на город: – Когда архоны посетили впервые этот мир сто миллионов лет назад, он был населен почти одними рептилиями. Ты видела огромные длинношеие создания в джунглях – танатонов, потомков тех, что были завезены сюда архонами. Теперь они существуют только здесь: их род давно уже вымер. Когда архоны снова вернулись в этот мир, они обнаружили птиц и зверей с мехом, воцарившихся вместо них, и среди последних были предки человеческой расы. Никто не знает, кто теперь живет на исходной планете. Может быть, что люди так и не возникли на ней – или возникли и вымерли. Может быть, человечество – как гигантские рептилии, что жили до него: неудачный проект, построенный силой жизни.

Эйлия подумала о страдающем населении здесь и на Мере, о мудрых и добрых элеях, о своих родственниках и друзьях – и все это одна сплошная неудача? Потом вспомнила ласковый голос Аурона: «Мы называем вас создателями. Вы, люди, никогда не перестаете нас удивлять».

Она сделала глубокий вдох.

– Мандрагор, вся моя суть говорит мне вот что: «Если один младенец не имеет значения, то ничто вообще значения не имеет».

– Похоже, что ничего вообще, Эйлия. Оставь человечество идти своим путем. Пусть идет к погибели, если хочет. – Он отвернулся от пейзажа, будто в отвращении. – Эти люди расскажут тебе величественные и славные истории о своем городе, своей истории, своих идеалах. Но с этой высоты я видел, как расползается этот город-государство, и я видел, что он на самом деле такое: огромная раковая опухоль, своим неуправляемым ростом отравляющая землю вокруг себя. Люди любят думать, что моругеи – противоестественные, отвратительные создания. Но они чудовищны лишь по своей внешней форме. Война, убийство, каннибализм – что бы они ни делали, нет в этом ничего такого, чего не делали бы люди в то или иное время. Под своей уродливой оболочкой они совершенно от вас не отличаются, вот почему они внушают вам отвращение. Вот, например, царь Роглаг – он низкий, порочный, коварный, подлый, абсолютно лишенный совести, щепетильности или высоких чувств. Но он никогда не всадит мне нож в спину, потому что я не дам ему подойти сзади. По-настоящему опасны те, кто предлагает тебе вечную дружбу и верность. Рог может мне сделать любую пакость, но никогда не сможет обмануть моего доверия.

Ложь и передергивания – к этому она была готова, но не к этой беспощадной атаке правды. Она молча смотрела на город и на миг увидела его новыми глазами. У него были все черты человеческой души, поняла она, с ее возвышенными пиками и черными провалами, с ее смесью мрака и света.

– Но я вижу и добро там, внизу, – возразила она; вспомнив Маг и ее щедрость.

– Да, там оно есть, – неожиданно согласился он. – Своего рода добро, хотя и не то, о котором ты думаешь. Возьмем, например, розы в садах дворца.

– Розы? – повернулась она к нему. – При чем здесь они? Я считаю их красивыми.

– Правда? А мне они кажутся уродливыми. Переростки, слишком большие – многие даже аромата не имеют. Их подкрутили, поменяли, чтобы подходили под некоторые человеческие понятия о красоте. А эти жирные изнеженные собачки, которых так любят придворные дамы, – можешь ли ты поверить, что их предками были волки, охотящиеся в диком лесу? Люди не могут устоять против искушения извратить природу, создавая уродства, и то же верно и для архонов. Древние хотели создать новый вариант человечества. – Он стоял, пристально вглядываясь в сад. – Красивых, нежных, безобидных людей. Своих комнатных песиков.

– Элеи счастливы.

– Слишком счастливы. Они живут в раю дураков, и потому они обречены: куда им против вторжения моругеев или зимбурийцев, против мощной, жадной, ненасытной жизненной силы, которую эти расы воплощают. Элеев просто сметут.

– Но это ужасно! – воскликнула она.

И опять в его словах была правда.

Он пожал плечами.

– Таково положение вещей. Бога как такового не существует – есть лишь идиотическая сила, порождающая жизнь и системы живых существ, но у нее нет ни предвидения, чтобы не совершать ошибок, ни ума, чтобы их исправлять. И все же она хозяйка не такая жестокая, как архоны, которые гнули и выворачивали природу ради своих целей. У силы жизни хотя бы нет любимчиков: ко всем живым существам она относится одинаково, с одним и тем же высоким безразличием. И вот так, случайным поиском, она создала нечто драгоценное: свободу. Только это и важно – свобода зверям бегать в диких лесах, свобода людям управлять своими делами самим, даже уничтожить себя, если до этого дойдет, свобода для Эйлии поступать со своей жизнью так, как она хочет. Ты бы никогда не выбрала ту роль, что тебе дали. Так оставь ее, освободись от нее. Останься на Неморе.

Без толку; их разговор всегда скатывался к одному и тому же.

– И оба будем жить здесь в изгнании? – спросила она. – Оба навеки отрежем себя от человечества?

– А почему это тебя волнует? Сейчас, когда ты знаешь, что никогда к нему и не принадлежала?

К ночи щели зрачков расширились, и глаза Мандрагора превратились в озерца тьмы. Эйлия с трудом отвела взгляд от них к начинающим появляться звездам. Одна была большая, красная, как тавро, другая, побледнее, сияла совсем рядом. Эйлия задержала дыхание. Конфигурация слегка отличалась от привычной, но ошибки быть не могло. Это горел огненный шар Ютары, Глаза Змея, а рядом с ним его скрытая спутница Лотара – черная звезда, которую ни один глаз не видит.

– Как они близко! – воскликнула она. – Я про валейские миры.

– А, да. – Он тоже поднял глаза к небу. – Я там бывал. На Омбаре, планете, которая вращается вокруг Ютары, и могу тебе сказать…

– На Омбаре! – выдохнула Эйлия. – Ты был – там!

Зрачки его превратились в черные дыры, впитывающие свет, будто сами стали черными звездами.

– Да. Любопытное местечко. Он так медленно вращается, этот Омбар, что период вращения совпадает с оборотом по орбите, и одна сторона планеты вечно обращена к солнцу, а другая лежит в вечной тьме. На Омбаре ночь – это не время, а место. И это место мы все хорошо знаем, хотя мало кто из Талмиреннии когда-либо там побывал. Дело в том, что моругеи рассказывают много историй о Ночной Стране и тварях, что прячутся там в темноте, а за многие века эти истории нашли дорогу в самые мрачные сны человечества.