Текст книги "Просто Давид"

Автор книги: Элинор Портер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Глава XVIII
Давид приходит на помощь

Стоял прекрасный лунный вечер, но на этот раз Давид не думал о луне. Всю дорогу до фермы Холли он размышлял об истории мистера Джека под названием «Принцесса и нищий». История не отпускала, он чувствовал, что не может ее забыть, и печалился по какой-то неведомой причине. Мальчик очень тихо подошел по дорожке к кухонной двери.

Было уже больше восьми вечера. Давид ужинал с мистером Джеком и Джилл и отсутствовал на ферме уже несколько часов. В дверях он резко остановился, а потом инстинктивно отступил в тень. На кухне горела керосиновая лампа. Она освещала плачущую миссис Холли у стола и мистера Холли с побелевшим лицом и поджатыми губами – он смотрел в пустоту. Потом миссис Холли подняла искаженное, залитое слезами лицо и дрожащим голосом спросила:

– Симеон, а ты не думал, что… мы могли бы попросить… Джона…

Симеон Холли посмотрел на нее с таким гневом во взгляде, что Давид даже испугался.

– Элен, больше ни слова об этом, – резко сказал мужчина. – Пойми, я скорее потеряю все и буду голодать, чем пойду… к Джону.

Тогда Давид бросился вон из кухни. Он прокрался наверх в свою комнату, оставил там скрипку, а потом сразу же спустился и отыскал Перри Ларсона, который курил, сидя в дверях амбара.

– Перри, что такое? – спросил мальчик дрожащим голосом. – Что случилось – там? – он указал на дом.

Мужчина выпустил из трубки дым, а потом вынул ее изо рта.

– Ну, сынок, сдается, я могу тебе сказать, раз так. Рано или поздно ты сам прознал бы, ведь то уж не тайна. Не подфартило им – мистеру и миссис Холли-то.

– Что это значит?

Перри заерзал.

– Ох, малец, скажи я тебе, так толку-то не выйдет. Вряд ли ты разберешь – уж совсем оно не по твоей части.

– Но в чем же дело?

– Так ведь в деньгах – а тебе-то нету разницы, что монеты, что всякие небылицы, как я погляжу. Ну, дело такое – тысячу долларов они задолжали-то. Смотри, вот каких, – объяснил он, роясь в карманах. В конце концов он извлек оттуда серебряный доллар и протянул Давиду на ладони. – А теперь подумай-ка, что их тысяча – это целые кучи, больше, чем я в своей жизни видел.

– Столько, сколько звезд на небе?

Перри кивнул.

– И-мен-но! Так вот, столько они и задолжали – мистер и миссис Холли-то – и в следующую субботу выходил им срок, чтоб уплатить. И все бы хорошо, ведь у них все деньги готовенькие в банке лежали. Так они собирались их в четверг-то забрать. И были гордые и довольные, да только сегодня новость узнали: в том банке все кувырком пошло, и его закрыли. Так у Холли ни цента, ни полцента не осталось, и, поди, не будет никогда. А коли и будет, так уж они не успеют.

– Но разве он не может подождать? Человек, которому они должны? Я думаю, ему придется, раз им нечем платить.

– Это уж вряд ли. Ведь эта ферма – лакомый кусок, а закладная у старого Стритера.

Давид удивленно свел брови.

– Что это – закладная? – спросил он. – Это как парадная зала? Про это я знаю, потому что она есть у моей Госпожи Роз, а здесь, внизу, у нас такой нет.

Перри Ларсон раздраженно вздохнул.

– Ох, другого от тебя и не жди. Нет, оно даже и близко не стоит к твоей этой… зале. Ежели проще сказать, дело такое: мистер Холли говорит Стритеру-то: «Дай мне сотню долларов, а я тебе в нужный срок и уплачу. А если нет, мол, продавай мою ферму и бери себе деньги». Ну теперь так оно и есть. Мистер Холли платить не может, вот Стритер ферму-то на продажу и выставит.

– Как? Ведь мистер и миссис Холли здесь живут!

– Именно! Только теперь-то им придется уходить, такой уж расклад.

– И куда же они пойдут?

– Господь один ведает. А я нет.

– И поэтому они там плачут? Потому что придется уйти?

– Конечно!

– И совсем никак ничего нельзя сделать, чтобы… этого не случилось?

– Вот не знаю, что тут поделать – разве кто уплотит все до будущей субботы. Да ведь цельную тысячу таких штучек с куста не сымешь, – завершил он, нежно поглаживая монету.

При этих словах лицо Давида внезапно переменилось. Его щеки побледнели, а глаза в ужасе расширились.

– И вы говорите, деньги могут… это исправить? – спросил он, с трудом выговаривая слова.

– И-мен-но! Цельная тысяча монет, и не меньше.

В глазах Давида показалось облегчение – словно он увидел мост над бездной.

– Вы имеете в виду, что любые деньги подойдут, не только серебряные, как эти?

– Ох ты ж, малец! Конечно, любые. Все ж ты есть шахматная доска из ума-разума да околесицы. Любые деньги подойдут – любые! Доходит до тебя? Все, что считается деньгами.

– А золото подойдет? – голос Давида совсем ослабел.

– Уж конечно! Золото, серебро, банкноты или чек, ежели он обеспечен.

Казалось, Давид не слышал последних слов. Первые он жадно впитал со странно напряженным выражением лица, но к концу предложения только пробормотал: «О, спасибо» – и отвернулся. Теперь он медленно шел по направлению к дому, опустив голову и волоча ноги.

– Уж вот это в евойном духе, – пробормотал мужчина, – унести ноги как побитая дворняжка. Ставлю два цента и пончик: через пять минут он станет, как уж он говорит, «играть это» на евойной скрипочке. И чтоб я провалился, ежели мне не хочется узнать, что он сделает из этого. Думается мне, будет смахивать на панихиду.

Давид на секунду остановился на крыльце, задержав дыхание. Из кухни доносились рыдания миссис Холли и суровый голос, читавший молитву. Вздрогнув, мальчик со всхлипом развернулся и тихо прокрался наверх в свою комнату.

Он действительно начал играть, так что Перри Ларсон не зря бился об заклад. Но не трагедия с закрытым банком и не угроза продажи фермы звучала в скрипичной мелодии. Вместо них он играл лебединую песню маленькой груды золота – золота, которое еще лежало в шкафчике за камином, но очень скоро будет брошено к ногам мужчины и женщины, скорбящих внизу. И в ней слышался плач мальчика, который видит, как его воздушный замок сгорает дотла, а чудесная жизнь и работа в большом мире превращаются в бесконечные дни, занятые прополкой и копанием земли в узкой долине. А еще в песне было что-то вроде борьбы – столкновение яростных «да» и «нет». Но в конце последовал мощный взрыв восторга, восторга отречения – и мужчина в амбаре вскочил на ноги и гневно воскликнул:

– Чтоб ему провалиться – теперь-то он джигу наяривает! В такую пору ничего лучше не надумал!

Очень-очень скоро к нему приблизилась смутная фигурка мальчика.

– Я подумал, – запинаясь, произнес Давид, – что, может, я бы помог. Ну, с деньгами, понимаете.

– Слышь-ка малец, – взорвался Перри с явным раздражением, – как я сразу тебе толковал, не по твоей это части. Розовые облачка, певчие сойки и черничные кустики тут ни при чем. И можешь «играть это», как ты сам говоришь, до судного дня, но добра тут не выйдет, и хотя, по чести сказать, когда ты играешь их и прочие штуки, живенько да бодренько выходит, но нынче от такого проку нет.

Давид сделал шаг вперед, и его обеспокоенное личико появилось в лунном свете.

– Но я говорил о деньгах, Перри, – объяснил он. – Они были добры ко мне и взяли к себя, когда никто не захотел, а теперь я желал бы что-нибудь для них сделать. Этих монет не так много, и они не серебряные. Всего сто шесть, я считал. Но, может, они хоть как-то пригодятся. Это… это будет… начало, – после когда-то любимого слова его голос сорвался.

Но Давид сразу продолжал с новой силой.

– Вот, смотрите! Это подойдет? И он обеими руками протянул свою шапку, провисшую под весом золота.

Перри Ларсон разинул рот и вытаращил глаза. Ошарашенный, он протянул руку и дрожащими пальцами прикоснулся к кучке сияющих дисков, которые в мягком освещении казались маленькими родственниками луны, рожденными на земле. В следующую секунду он резко отскочил.

– Вот те на! Мальчик, где ж ты добыл деньги?

– Папа дал. Он ушел в далекую страну, знаете.

Перри Ларсон сердито фыркнул.

– Слышь-ка, малец, ну хоть раз, коли можешь, скажи по-простому! Верно, даже ты не ждешь, что я поверю, будто он прислал тебе их из… оттуда, куда он ушел!

– Ох, нет. Он оставил их мне.

– Оставил тебе! Ну, как скажешь, малец. Да только при нем ни цента не нашли!

– Он дал их мне раньше, когда мы были на обочине.

– Дал их тебе! А где же, во имя всего святого, они были с тех пор-то?

– В маленьком шкафчике в моей комнате. За книгами.

– Вот те раз! – пробормотал Перри Ларсон, робко протягивая руку к одной из монет.

Давид беспокойно смотрел на него.

– Они… подойдут? – спросил он, запнувшись. – Это не тысяча, только сто шесть, но…

– Подойдут! – взволнованно прервал его мужчина. Он рассматривал монету, поднеся ее к глазам. – Подойдут! Уж подойдут. Чтоб я лопнул! Подумать только, такое-то богатство за пазухой держал! Да столько временить. Теперь уж я в любые небылицы поверю. Ничем уж меня не удивишь.

И он торопливо направился к дому.

– Но я не держал их за пазухой, – поправил Давид, стараясь успевать за широко шагающим мужчиной. Я сказал, что они были в шкафчике в моей комнате.

Ответа не последовало. Ларсон дошел до крыльца и замешкался у дверей. Из кухни все еще доносились рыдания. Других звуков не было. Однако мальчик не мешкал. Он поднялся по ступенькам и прошел через открытую дверь кухни. У стола сидели мужчина и женщина. Оба они прикрывали глаза руками.

Быстро перевернув шапку, Давид опрокинул свою ношу на стол и уважительно отошел назад.

– Если вам будет угодно, сэр… возможно, это как-то поможет? – спросил он.

При звоне монет Симеон Холли и его жена резко подняли головы. Рыдание замерло на губах женщины. Мужчина коротко вскрикнул. Он торопливо протянул руку и почти уже схватил золото, но вдруг переменился в лице. Издав резкое восклицание, он отпрянул.

– Но откуда взялись деньги? – потребовал он ответа.

Давид разочарованно вздохнул. Стоило ему показать это золото, обязательно начинались расспросы – вечные расспросы.

– Конечно, – продолжал Симеон Холли, – ты не… – тут его глаза встретились с прямым и открытым взглядом мальчика, и он не смог закончить предложение.

Прежде чем Давид успел ответить, от кухонной двери послышался голос Перри Ларсона.

– Нет, сэр, ничего такого, все чисто, как я погляжу, хотя, как по мне, так звучит-то вовсе безумно. Отец евойный дал.

– Его… отец! Но где же… где же оно было все это время?

– Он говорит, сэр, в евойной комнате, в шкафчике за камином.

Симеон Холли повернулся, изумленно нахмурившись:

– Давид, что это значит? Почему ты хранил золото в подобном месте?

– Ну как же, ведь с ним нечего было делать, – озадаченно ответил мальчик. – Мне оно не было нужно, понимаете, а папа сказал, что его надо хранить до тех пор, пока оно не понадобится.

– Не было нужно! – гаркнул Ларсон в дверном проеме. – Провались я на этом месте! Похоже на мальца.

Но Давид поторопился возразить.

– Мы с папой никогда ими не пользовались. Только покупали еду и одежду, а здесь, внизу, вы даете мне все это.

– Мать моя! – вмешался Перри Ларсон. – Парень, ты и думать не думал, что мистер Холли сам-то должен отдавать деньги, чтобы добыть это для тебя?

Мальчик резко обернулся. Он был явно потрясен, а в его глазах стоял вопрос.

– Что вы хотите сказать? Вы говорите, что… – выражение его лица внезапно изменилось, а щеки залились краской стыда. – Ну конечно… конечно, ему приходилось все покупать, так же, как папе. А я даже не думал об этом! Тогда они в любом случае ваши! Они принадлежат вам. Может, этого недостаточно, но все же они помогут!

– Это десятидолларовые золотые монеты, сэр, – важно произнес Ларсон, – и тут их сто да шесть. Всего ровнехонько тысяча шестьдесят долларов, как я прикинул.

Симеон Холли, несмотря на свой знаменитый самоконтроль, почти вскочил со стула.

– Тысяча шестьдесят долларов! – выдохнул он. А потом обратился к Давиду:

– Мальчик, во имя небес, кто ты такой?

– Я не знаю, – просто Давид.

Он говорил устало, с горестными всхлипами. Давид был утомлен, сбит с толку и немного сердит. Раз уж золото никому не было нужно, он хотел бы забрать его наверх и положить в шкафчик за камином или, если это вызовет возражения, хотя бы взять его назад и уйти к той прекрасной музыке и добрым людям, которые всегда поймут, что он хочет сказать своей игрой.

– Не стану говорить, – робко вступил Перри Ларсон, – что я хоть самую малость разберу в Господних путях, мистер Холли, но и до меня доходит, что эти деньги для вас вроде как небесное благословение.

Симеон Холли вновь опустился на стул. Он не сводил глаз с золота, но вокруг его рта залегли суровые складки.

– Эти деньги принадлежат мальчику, Ларсон. Они не мои, – сказал он.

– А он вам их дает.

Симеон Холли покачал головой.

– Давид – всего лишь ребенок, Перри. Он совсем не понимает, что делает, и насколько ценен его дар.

– Я знаю, сэр, но вы и вправду взяли его к себе, когда остальные-то отказались, – заспорил Ларсон. – И, как бы там ни было, вы ж можете у него занять, хотя бы он и был ребенок? Вернете когда-нибудь. А пока будете его холить да учить, а это не пустяк какой.

– Я знаю, знаю, – задумчиво кивнул Симеон Холли, переводя взгляд с золота на лицо Давида.

Потом, вслух, но словно про себя, он выдохнул:

– Мальчик, ох, мальчик, кем же был твой отец? Со всем этим золотом – и бродяга!

Давид внезапно выпрямился. Его глаза сверкали.

– Я не знаю, сэр. Но я точно знаю одно: он их не украл!

Миссис Холли, сидевшая напротив, коротко вздохнула и ничего не сказала – но ее глаза умоляли. Миссис Холли вообще редко говорила, когда ее муж решал заковыристую задачу, – разве что глазами. А тут она была просто ошарашена тем, что ее муж так терпеливо слушал Ларсона, – да и сам Ларсон удивлялся этому не меньше. Симеон Холли вдруг наклонился вперед. Суровые складки у его рта разгладились, а на лице отразилась борьба эмоций. Он притянул к себе Давида.

– Ты хороший сын, мальчик, – хороший верный сын, и… как бы я хотел, чтобы ты был моим сыном! Я тебе верю. Он не украл их, и я тоже не украду. Но я ими воспользуюсь, раз ты так добр. Но это будет заем, и однажды, с Божьей помощью, ты все получишь назад. А пока ты мой мальчик, Давид, ты мой!

– О, спасибо, сэр! – обрадовался Давид. – И, конечно, когда ты нужен, это гораздо лучше, чем начало, правда?

– Лучше чем… что?

Давид переменил позу. Этого он совсем не хотел говорить.

– Н-ничего, – произнес он, заикаясь, и оглянулся в поисках пути к бегству. – Это… просто так, – завершил он.

К его неизмеримому облегчению, мистер Холли не стал настаивать на прояснении этого вопроса.

Глава XIX
Не прекрасный мир

Несмотря на восторг отречения и радость от того, что Давид вновь стал «нужен», причем нужен особенным образом, эти дни в начале сентября бывали непростыми для мальчика. Только оставив все надежды на «начало», он полностью осознал, что значила для него надежда.

Конечно, порой он чувствовал только искреннюю радость от того, что смог помочь Холли. Но в другие моменты он испытывал одну лишь сердечную боль, потому что точно знал: никогда уже он не будет делать важную работу в большом мире. Напротив, предстояло немедленно заняться немилым делом. Сказать по чести, все представления Давида о жизни превратились в клубок обескураживающих противоречий.

Чтобы поговорить об этих сложных вещах, Давид однажды отправился к мистеру Джеку. Нет, он не рассказал ему о золотых монетах и о том, каким неожиданным образом их пришлось использовать – напротив, мальчик решил по возможности никогда не упоминать о них в разговоре с теми, кто был не в курсе. В противном случае его ожидали вопросы, снова вопросы и объяснения, а ему уже хватило и того, и другого. Но однажды, оставшись наедине с мистером Джеком, он спросил:

– Мистер Джек, сколько человек живет у вас в голове?

– Э-э… О чем это ты, Давид?

Давид повторил вопрос и сопроводил его объяснением.

– Я имею в виду тех, кто заставляет вас делать разные вещи.

Мистер Джек рассмеялся.

– Ну, – сказал он, – некоторые утверждают, что у них целая толпа, и, наверное, у каждого есть свои доктор Джекил и мистер Хайд[2]2
  Доктор Джекил и мистер Хайд – персонажи повести английского писателя Роберта Стивенсона (1850–1894) «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда», две личности одного и того же человека. Доктор Джекил – достойный и уважаемый всеми человек, а мистер Хайд – отвратительный преступник.


[Закрыть].

– Кто это?

– Неважно, Давид. В любом случае, я полагаю, ты не знаком с этими джентльменами. Они немного похожи на девчушку с кудряшкой[3]3
  Девчушка с кудряшкой – героиня стихотворения «Жила-была девчушка» американского поэта Генри Уодсфорта Лонгфелло (1807–1882).


[Закрыть]. Один действительно очень, очень хороший, а другой – просто ужасный.

– Нет, я их знаю, – со вздохом отозвался Давид. – В последнее время они часто приходили.

Мистер Джек уставился на мальчика.

– Неужто?

– Да, в этом-то и проблема. Как их можно выгнать? Ну, то есть плохого.

– Ох, не уверен, что могу тебе помочь, – признался мистер Джек. – Видишь ли, иногда эти джентльмены посещают и меня.

– О, правда?

– Да.

– Я так рад, то есть я имею в виду, – поправился Давид, заметив поднятые брови мистера Джека, – рад, что вы понимаете, о чем я говорю. Видите ли, я попробовал вчера вечером с Перри Ларсоном – попросил его сказать, что мне делать. Но он только уставился на меня и рассмеялся. А под конец почти даже рассердился и сказал, что по моей милости чувствует себя «жутко», словно он «сбрендил», и… даже не посмеет посмотреть в зеркало, если я продолжу, потому что оттуда может выскочить кто-то незнакомый.

Мистер Джек издал смешок.

– Подозреваю, Давид, Перри знавал одного из твоих джентльменов под именем «совесть». А еще подозреваю, что совесть здесь очень даже подходит, и тебе пришлось с ней побороться. А? Так в чем же проблема? Расскажи мне.

Давид беспокойно заерзал. Вместо ответа он задал еще один вопрос:

– Мистер Джек, этот мир прекрасен, да?

Последовала короткая пауза, а потом тихий голос ответил:

– Так сказал твой отец, Давид.

Давид снова поерзал.

– Да, но папа был на горе. А здесь, внизу… ну, здесь много такого, о чем он, кажется, не знал.

– О чем, например?

– Ну, здесь много всякого – слишком долго рассказывать. Конечно, есть такие вещи, как рыбная ловля и убийство птичек, белочек и других существ ради еды, а еще издевательства над кошками и собаками. Папа никогда не назвал бы это прекрасным. Еще есть другое – например, Джимми Кларк, который не может ходить, и тот больной человек у Марстонов, и слепой Джо Гласпел. И еще совсем другое – как с сынишкой миссис Холли. Перри говорит, он сбежал много-много лет назад, и его родные от этого очень несчастны. Папа не назвал бы этот мир прекрасным, правда? И как же такие люди могут не фальшивить? А еще есть принцесса и нищий, о которых вы рассказали.

– О, моя история?

– Да. Они тоже не могут быть счастливы, и, конечно, не могут считать этот мир прекрасным.

– Почему же?

– Потому что у них все закончилось неправильно. Они не поженились и не стали жить-поживать и добра наживать.

– Ну, я бы не стал об этом беспокоиться, Давид, – по крайней мере, насчет принцессы. Предполагаю, что для нее этот мир всегда был прекрасен. Нищий – да, он, возможно, был не особо счастлив. Но, в конце концов, Давид, ты же знаешь, что счастье внутри тебя. Может, половина этих людей по-своему счастлива.

– Вот! И в этом другая проблема, – вздохнул Давид. – Видите ли, я и сам это понял – про счастье внутри – довольно давно. И рассказал об этом Госпоже Роз. Но сейчас… у меня у самого не получается сделаться счастливым.

– Что случилось?

– Понимаете, тогда должно было кое-что случиться – кое-что приятное. И я обнаружил, что при одной мысли об этом можно спокойно собирать сено и мотыжить и все такое. Вот я и рассказал Госпоже Роз, что, даже если ничего прекрасного не ожидается, она могла бы просто вообразить, что оно произойдет, и это совершенно одно и то же, ведь именно мысли сделали мои часы солнечными. А вовсе не само событие. Я сказал, что знаю об этом, потому что ничего еще не произошло. Понимаете?

– Думаю… да, Давид.

– Так вот, я обнаружил, что это совсем не одно и то же. Теперь, когда я знаю, что это прекрасное событие никогда не случится, я могу думать и думать целый день, и ну ничегошеньки хорошего от этого не происходит. Солнце такое же жаркое, и моя спина так же сильно болит, и поле такое же бесконечное, каким оно было, когда я решил не считать все эти часы. Так в чем же дело?

Мистер Джек рассмеялся, но немного грустно покачал головой.

– Ты зашел в слишком глубокие для меня воды, Давид. Подозреваю, ты бултыхаешься в море, где с начала времен перевернулось множество лодок с мудрецами. Но что же такое приятное теперь не произойдет? Возможно, с этим я мог бы помочь.

– Нет, вы не могли бы, – нахмурился Давид. – И никто бы не мог, знаете, потому что теперь я не вернусь назад и не дам этому случиться, по крайней мере, пока я сознаю, что делаю. Если бы я так поступил, то не осталось бы никаких солнечных часов – даже после четырех. Я… я бы чувствовал себя очень плохим человеком! Но чего я не понимаю, так это что теперь делать с Госпожой Роз.

– А какое она имеет к этому отношение?

– Ну, в самом начале, когда она сказала, что у нее не бывает солнечных часов, я рассказал ей…

– Что она сказала? – перебил мистер Джек, вдруг резко выпрямившись.

– Что у нее не было часов, которые могла бы сосчитать.

– Сосчитать?

– Да, как солнечные часы. Разве я вам не рассказывал? Да точно рассказывал – о словах на циферблате – о том, что пасмурные часы не считаются. А она сказала, что ей нечего считать, потому что для нее никогда не светит солнце.

– Как же так, Давид? – усомнился мистер Джек дрожащим голосом, – ты уверен? Именно так она и выразилась? Наверное… ты ошибаешься, ведь у нее есть… есть все, чтобы быть счастливой.

– Нет, я не ошибаюсь, ведь я сам сказал ей то же самое потом. А еще я сказал ей, когда сам это понял, ну, вы знаете… что считается только то, что у нас внутри. И спросил ее, не могла бы она думать о каком-нибудь приятном событии, которое когда-нибудь случится.

– Ну и что она ответила?

– Она покачала головой и сказала: «Нет». А потом отвернулась, и ее глаза стали нежными и темными, как маленькие омуты, где ручеек останавливается отдохнуть. И она сказала, что когда-то надеялась на одно событие, но его не случилось, и, чтобы оно произошло, необходимо больше, чем воображение. И теперь я знаю, что она хотела сказать, потому что одного воображения не хватает, правда?

Мистер Джек не ответил. Он поднялся и принялся беспокойно мерить шагами веранду. Один или два раза он обращал взгляд к башням «Солнечного холма», и Давид заметил, что лицо его приняло новое выражение.

Однако очень скоро его взгляд вновь стал усталым, и он снова сел, пробормотав: «Дурак! Конечно, она говорила не… об этом!».

– О чем?

Мистер Джек вздрогнул.

– Э-э… ни о чем. Ты все равно не поймешь, Давид. Продолжай… свой рассказ.

– А я уже закончил. Это все. Только сейчас я думаю – как же у меня получится узнать здесь про этот прекрасный мир, чтобы… рассказать отцу?

Мистер Джек поднялся. У него был вид человека, который решительно взвалил на себя тяжелый груз.

– Ну, Давид, – улыбнулся он, – как я уже говорил, ты все еще плаваешь в море, где очень много перевернутых лодочек. Возможно, на этот вопрос найдется немало ответов.

– Мистер Холли говорит, – печально сказал Давид, размышляя вслух, – что нет никакой разницы, считаем ли мы вещи прекрасными или нет. Мы здесь, чтобы сделать в этом мире что-нибудь серьезное.

– Чего-то в этом роде я и ждал от мистера Холли, – мрачно отреагировал мистер Джек. – Он так и поступает – и выглядит соответствующим образом. Но… полагаю, что ты не скажешь этого отцу.

– Нет, сэр. Думаю, нет, – торжественно согласился Давид.

– У меня есть идея. Должно быть, как и говорил твой отец, ты найдешь ответ в своей скрипке. Попробуй и выясни, так ли это. Ты сделаешь прекрасным все, что не кажется таким, ведь мы находим то, что ищем, – а ты ищешь прекрасное. И, знаешь, если выйти вперед с гордо поднятой головой и со всей мочи петь свою песенку, думаю, окажешься близко к цели. Ну вот! У меня вышла проповедь, хотя я вовсе не хотел… Но, честно говоря, я скорее обращался сам к себе, потому что… я тоже ищу прекрасный мир.

– Да, сэр, я знаю, – с жаром ответил Давид.

И мистер Джек, глядя в сияющие темные глаза, в которых явно читалось сочувствие, вновь задался вопросом, мог ли Давид это знать.

Мистер Джек до сих пор не привык к Давиду – его было «слишком много». Был мальчик, был художник и еще третья личность – такая неуловимая, что для нее не удавалось подобрать название. Мальчик был радостный, порывистый, доверчивый и восторженный – прямо-таки брызжущий весельем озорник. Художник был как натянутая струна – готовый найти мелодию и ритм в любой мелькнувшей мысли или летящем облачке. Третий – этот загадочный третий, которому не получалось подобрать имя – был мечтателем, провидцем и бесплотным существом, парившим так высоко над вашей головой, что его нельзя было поймать, утянуть вниз и хорошенько рассмотреть. Обо всем этом мистер Джек размышлял, глядя в сияющие глаза Давида.