Текст книги "Просто Давид"

Автор книги: Элинор Портер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Глава IX
Джо

Время шло, и день за днем Давид усердно трудился, стараясь выполнять все «надо» и избегать «нельзя». И мало-помалу он начал понимать, как важны сорняки и ящики для дров, если он хочет соответствовать представлениям фермера Холли о том, как «не фальшивить» в странном новом Оркестре Жизни, где оказался Давид.

Но, как он ни старался, все это было отчасти нереальным, и никак нельзя было отбросить постоянное ощущение бесполезности и утраты. Поэтому Давиду казалась реальной только та часть странной новой жизни, которая начиналась каждый день после четырех – когда заканчивалась работа.

Какими насыщенными были эти часы! Столько хотелось увидеть, столько сделать. Для солнечных дней были поля, ручьи, пастбища и весь городок, которые нужно было исследовать. Для дождливых дней, если не хотелось гулять, оставалась комната с книгами в шкафу у камина. Часть Давид уже читал, но большинство еще нет. Одна или две книги были его старыми друзьями, в отличие от «Дика-сорвиголовы» и «Пиратов Голубиной бухты» (он нашел их в темном углу за расшатанной дощечкой). Бок о бок стояли «Дева Озера», «Остров сокровищ» и «Дэвид Копперфильд», а «Робинзон Крузо», «Тысяча и одна ночь» и «Сказки братьев Гримм» лежали без обложек и с замусоленными уголками. Было еще много, очень много книг, и Давид пожирал их жадными глазами. Хорошее из них он впитывал как солнечный свет, а злое бессознательно отбрасывал, и оно действительно «скатывалось» с него, как вода с гуся в пословице.

Давид едва ли мог сказать, что ему нравилось больше – воображаемые приключения между книжными обложками или настоящие приключения во время ежедневных прогулок. Да, место, где он теперь находился, было совсем не похоже на дом на горе – здесь не было ни Серебряного озера, ни широкого-широкого неба над головой. И, самое прискорбное, рядом не было дорогого отца, которого так любил Давид. Но закаты по-прежнему были розовыми с золотом, и небо, пусть маленькое, по-прежнему несло снежные паруса облачных кораблей, а что же до отца, то он велел мальчику не горевать, и тот очень-очень старался.

Каждый день в компании своей скрипки Давид выходил на прогулку, если не принимал решения остаться дома с книгами. Иногда он отправлялся в городок, иногда – к холмам за его окраиной. Но, куда бы он не шел, в конце пути мальчика и его скрипку обязательно ожидало открытие – пусть это была всего лишь большая белая роза или белочка, сидящая у дороги.

Однако очень скоро Давид обнаружил, что во время прогулок можно найти кое-что еще, помимо белочек и роз – это были люди. Несмотря на свою странность, эти люди были замечательно интересными. После того, как эта мысль пришла ему в голову, он все чаще и чаще отправлялся в городок, когда в четыре часа его освобождали от дневных трудов.

Поначалу Давид почти не разговаривал с людьми. Мальчик ежился и смущался, когда его откровенно разглядывали, притом ему были неприятны замечания о нем. Однако он с интересом наблюдал за другими – когда полагал, что на него не смотрят. Со временем он немало узнал о людях и об их странных способах занимать свое время.

Например, был человек из оранжереи. Довольно приятно проводить дни, выращивая цветы и растения – но не под этой горячей, лишающей воздуха стеклянной крышей, решил Давид. Кроме того, ему бы не хотелось каждое утро собирать и отсылать самые хорошенькие растения в большой город, как это делал оранжерейный человек.

Еще был доктор, который день-деньской ездил на повозке, запряженной серой кобылой, и помогал больным людям выздоравливать. Он нравился Давиду, и мальчик дал себе зарок, что когда-нибудь станет доктором. Однако был еще и кучер дилижанса – Давид не был уверен, но все же думал о выборе этого ремесла – ведь оно позволяло целыми днями оставаться на воздухе и не печалиться при виде больных перед тем, как они выздоровеют, поэтому кучеру было лучше, чем доктору, полагал он. Еще был кузнец и лавочники, но о них мальчик почти не думал.

Быть может, он еще не знал, чем хотел заниматься, зато прекрасно знал, чем не хотел. И все это явно указывало: Давид все еще был в поисках великого дела, которое, как говорил папа, ждет его в большом мире.

А пока Давид играл на скрипке. Если он видел алую вьющуюся розу, цветущую в палисаднике, то сочинял мелодию чистого восторга – и не знал, что женщина в доме за палисадником слышала музыку и ощущала бодрость во время домашнего труда. Если он находил котенка, играющего в солнечных лучах, то обращал это в бурный поток проворных пассажей и трелей – и капризный младенец, услышав это, прекращал плач. А однажды, просто потому, что небо голубело, а воздух был сладок, и так приятно было чувствовать себя живым, Давид взмахнул смычком и сыграл торжествующий гимн, полный звенящего восторга, отчего больной в затененной комнате на втором этаже поднял голову, глубоко вдохнул и вдруг ощутил прилив жизненных сил. Все это явно доказывало, что Давид, возможно, уже нашел свою работу и занимался ею – о чем сам, опять-таки, не знал.

Как-то раз на кладбище в послеобеденной час Давид встретил Госпожу в Черном. Она стояла на коленях, возлагая цветы на маленькую могилку. Когда мальчик приблизился, она подняла голову и задумчиво посмотрела на него, затем заговорила, словно ее побудила некая сила:

– Кто ты, мальчик?

– Я Давид.

– Давид? А по фамилии? Ты здесь живешь? Я тебя уже видела.

– О да. Я здесь был уже много раз, – мальчик намеренно избегал вопросов. Он начал уставать от них – особенно от таких.

– А ты… потерял кого-то дорогого, мальчик?

– Потерял?

– Я хочу сказать, у тебя здесь… папа или мама?

– Здесь? О нет, здесь их нет. Моя мама ангел, а папа ушел в далекую страну. Знаете, он ждет меня там.

– Но это ведь то же самое… – она удивленно и беспомощно смотрела в спокойное лицо Давида. Затем и ее лицо вдруг просияло. – О, мальчик, если б только я могла понять это – только это, – выдохнула она. – Было бы гораздо легче, если б я всегда помнила, что их здесь нет – ведь они ждут там!

Но Давид, очевидно, не слышал. Он уже отвернулся и, удаляясь, тихо играл на своей скрипке. Госпожа в Черном в молчании стояла на коленях, слушая мальчика и глядя, как он уходит. Когда через несколько времени она поднялась и покинула кладбище, ее лицо все еще сияло.

Давид часто задумчиво смотрел на своих ровесников – особенно на мальчиков. Он хотел иметь друга, который понимал бы его, так же смотрел бы на вещи и знал, о чем Давид говорит, когда играет на скрипке. Давиду казалось, что в одном из ровесников он должен найти такого друга. Но среди многих виденных им мальчиков его не оказалось. Давид уже начал думать, что из всех странных существ в его новой жизни мальчики были самыми странными.

Они пялились на него и неприятно толкали друг друга локтями, когда заставали его за игрой. Они насмехались, когда он пытался рассказать, что играл. Они никогда не слышали о великом Оркестре Жизни и разражались издевательским хохотом или отступали, словно в испуге, когда Давид говорил, что они сами – инструменты в этом Оркестре и что если они будут играть фальшиво, где-то обязательно прозвучит диссонанс.

А еще были их игры и забавы. Давид думал, что игры с мячами, битами и мешочками, полными бобов, ему бы очень понравились. Но мальчики только глумились, когда он просил научить его. Им нравилось, когда собака гналась за кошкой, а когда Тони, старый негр, споткнулся о протянутую ими веревочку, они смеялись до упаду. Они любили бросать камни и стрелять из ружей, и, очевидно, чем больше пресмыкающихся и летающих созданий могли отослать в далекую страну, тем счастливее были. Но им вовсе не нравилось, когда Давид спрашивал, хотят ли все эти ползающие и летающие создания покинуть прекрасный мир и сделаться мертвыми. Они усмехались и звали его неженкой. Давид не знал, что такое неженка, но по интонациям догадывался, что лучше уж быть вором.

А потом он обнаружил Джо.

В тот день после обеда Давид оказался в очень странном и непривлекательном месте. На улице валялись бумажки и консервные банки, дома с перекошенными ставнями и ободранной краской казались заброшенными. Неопрятные женщины и мужчины с затуманенным взглядом стояли, прислонившись к обшарпанным заборам, или сидели, развалившись, на испачканных грязью ступеньках. Давид медленно шел по улице, держа скрипку под мышкой, и, прищурившись, смотрел по сторонам. И нигде он не мог найти даже малюсенького кусочка красоты, чтобы «сыграть ее». Он добрался, кажется, до самой жалкой развалюхи на улице, когда ему вспомнилось, что отец обещал в письме. Лицо мальчика вмиг просияло, он поднял скрипку и разразился настоящим вихрем трелей, пассажей и игривых мотивов.

– Я совершенно забыл, что мне не нужно видеть красоту, чтобы играть, – тихо засмеялся он. – Ведь все уже есть в моей скрипке!

Он прошел мимо полуразрушенной хибары и в нерешительности остановился на перекрестке, когда кто-то легко коснулся его руки. Он обернулся и увидел девочку в застиранном, залатанном ситцевом платье, из которого она явно выросла. Девочка смотрела на него широко открытыми испуганными глазами и протягивала на грязной ладошке медную монету.

– Возьми, пожалуйста, Джо послал это тебе, – сказала она с запинкой.

– Мне? За что? – Давид прекратил игру и опустил скрипку.

Девочка отпрянула, но не опустила руку.

– Он хочет, чтобы ты остался и поиграл еще немного. Сказал, что дал бы больше денег, если б мог. Но больше нету. Только этот цент.

Давид вытаращил глаза.

– Ты говоришь, он хочет, чтобы я сыграл? Ему нравится? – спросил он радостно.

– Да. Сказал, что знает, один цент – это вообще мало. Но он подумал, может, ты поиграешь немного за него.

– Поиграю? Конечно, я поиграю! – воскликнул Давид. – О, нет, деньги мне не нужны, – добавил он, отмахнувшись от предложенной вновь монеты. – Там, где я сейчас живу, деньги не нужны. Где он – тот, кто хочет, чтобы я поиграл? – закончил он с нетерпением.

– Вон там, у окна. Это Джо. Он мой брат.

Хотя девчушка была явно довольна тем, что выполнила задачу, она держалась в стороне от мальчика. Да и отказ от денег вызвал у нее только неловкое удивление.

У окна Давид увидел мальчика, вероятно, одного с ним возраста – с песочного цвета волосами, бледными щеками и широко раскрытыми, странно неподвижными голубыми глазами.

– Он идет? Ты привела его? Он сыграет? – нетерпеливо спросил мальчик у окна.

– Да, я здесь. Это я. Ты что, не видишь скрипку? Мне здесь сыграть или войти?

Девочка открыла рот, как будто желая что-то объяснить, но мальчик у окна не медлил с ответом.

– О, выходит, ты правда зайдешь? – воскликнул он, словно не веря. – А дашь мне разок потрогать… скрипочку? Входи! Ты зайдешь? Знаешь, дома никого нет, только мы с Бетти.

– Конечно, я зайду! – Давид даже споткнулся на сломанных ступеньках – так не терпелось ему войти в широко распахнутую дверь. – Тебе понравилось то, что я играл? А ты знаешь, что это было? Ты понял? Ты видел облачные кораблики в небе и мое Серебряное озеро внизу в долине? А ты слышал птичек и ветер в листве и ручейки? У тебя получилось? О, понял ли ты? Я так хотел найти того, кто поймет. Но я в жизни бы не подумал, что ты и здесь… – Выражение лица и взгляд Давида говорили сами за себя. Он остановился, не в силах найти подходящие слова.

– Ну вот, Джо, а я тебе что говорила, – хрипло прошептала девочка, бросившись к брату. – Ну зачем ты заставил меня его привести? Все говорят, он совсем чокнутый и…

Но мальчик поднял руку, и его сестра сразу замолчала. Его лицо странно светилось, будто внутренним светом. Глаза, по-прежнему широко раскрытые, неподвижно смотрели перед собой.

– Хватит, Бетти, подожди, – шикнул он. – Может быть… я думаю, я понимаю. Ты хочешь сказать, что ты внутри видишь все эти вещи, а затем пытаешься сделать так, чтобы скрипочка рассказала о них. Так?

– Да! Да! – воскликнул Давид. – О, ты правда понимаешь. А я не думал, что ты сможешь. Ведь ему не на что смотреть, кроме этих вещей, а он…

– Не на что, кроме этих вещей! – эхом повторил мальчик с внезапной тоской в голосе. – Не на что, кроме этих вещей! Если бы я что-нибудь видел, какая разница, что это было бы! Да и тебе не было бы разницы, будь ты слеп как я.

– Слеп! – Давид в ужасе отпрянул. – Ты хочешь сказать, что ничего не видишь своими глазами?

– Ничего.

– Ох! Я никогда еще не видел слепого. В одной книге был слепой, но папа забрал ее. А потом, в здешних книгах, были другие, но…

– Да, да. Ну, неважно, – сказал слепой мальчик, становясь нетерпеливым из-за жалости в голосе другого. – Ты сыграешь?

– Но как же ты вообще узнаешь про красоту этого мира? – содрогнулся Давид. – Как это возможно? И как у тебя получится не фальшивить? Ты же тоже инструмент. Папа говорил, что каждый из нас – инструмент. И каждый всегда что-нибудь играет, и если ты фальшивишь…

– Джо, Джо, пожалуйста, – взмолилась девочка. – Пусть он уйдет. Я боюсь. Я тебе говорила…

– Вздор, Бетти! Он тебя не тронет, – Джо с некоторым раздражением хохотнул. Затем он довольно резко повернулся к Давиду.

– Ну же! Ты будешь играть? Ты сказал, что сыграешь!

– Да, о да, я сыграю, – с запинкой сказал Давид, торопливо пристраивая скрипку и проверяя струны слегка дрожащими пальцами.

– Вот! – Джо с довольным вздохом откинулся на спинку стула. – Повтори еще раз то, что было раньше.

Но поначалу Давид не стал играть прежнюю мелодию. В его музыке не было ни воздушных кораблей-облаков, ни безграничного неба, ни птиц, ни бормочущих лесных ручей. Была только бедная комната, грязная улица, одинокий мальчик с невидящими глазами, сидящий у окна, – мальчик, который никогда не узнает, как прекрасен мир, в котором он живет.

И вдруг Давиду пришла новая мысль. Этот мальчик, Джо, сказал, что понимает его. Кажется, он понял, что ему рассказывали о солнечных небесах и лесных ветерках, о поющих птицах и говорливых ручейках. Может, он снова поймет?

А что, если мир для невидящих глаз можно сотворить?

Должно быть, так Давид не играл никогда в жизни. Как будто на четыре трепещущее струны он возложил пурпур и золото тысячи закатов, розы и янтарь тысячи рассветов, зелень бесконечных лесов и голубизну неба, поднимавшегося до самых райских чертогов, – чтобы Джо понял.

– Вот это да! – выдохнул Джо, когда музыка завершилась мощным аккордом. – Это ж просто здорово! Ты мне дашь разок потрогать свою скрипку? – И, глядя в сияющее лицо слепого мальчика, Давид поверил в то, что Джо действительно его понял.

Глава X
Госпожа Роз

Давид создал для Джо настоящий новый мир – мир чарующей музыки вместо тишины, увлекательного общения вместо одиночества и чудесных сладостей вместо скудной и однообразной еды.

Вдова Гласпел, мать Джо, скребла и чистила целыми днями, и Джо был вынужден полагаться на несколько хаотичное и весьма неумелое попечение Бетти. Та была не лучше и не хуже любой другой неграмотной и безответственной двенадцатилетней девчонки, и, наверное, не стоило ждать, что она будет проводить все ясные солнечные дни взаперти вместе со слепым и довольно капризным братом. Да, в полдень она обязательно появлялась и готовила что-то вроде обеда для себя и Джо. Но в кладовой Гласпелов часто было так же пусто, как в голодных желудках детей, искавших в ней что-нибудь съестное, и требовался повар поискуснее легкомысленной Бетти, чтобы произвести из ее скудного содержимого приятное на вкус или хотя бы сытное блюдо.

С приходом Давида все это в жизни Джо переменилось. Во-первых, появилась музыка и общение. Отец Джо в молодости «играл музыку с ребятами» и, если верить вдове Гласпел, «ловко обходился с инструментом». Вероятно, от него Джо унаследовал страсть к мелодии и гармонии, и неудивительно, что Давид так скоро увидел в мальчике родственную душу. При первом же взмахе давидова смычка грязные стены вокруг них рушились, и друзья вместе уносились в волшебный мир радости и красоты.

И Джо не всегда оставался в роли слушателя. Сначала исполнилось то, о чем он так молил, – мальчик «просто потрогал» скрипку, потом робкий смычок коснулся струн и спустя поразительно короткое время Джо уже наигрывал простые мелодии. А через две недели Давид принес ему отцовскую скрипку для занятий.

– Я не могу подарить ее тебе, – объяснил Давид слегка дрожащим голосом, – потому что она папина, и, когда я смотрю на нее, знаешь, я как будто вижу его. Но можешь ее взять. И тебе всегда будет, на чем играть, если захочешь.

Так в руках самого Джо появилась сила, способная перенести его в другой мир, ведь в компании скрипки он уже не был одинок.

Давид принес в дом не только скрипку. Еще были пончики и печенья. С самых первых своих визитов Давид к великому своему удивлению обнаружил, что Джо и Бетти часто были голодны.

– Но почему вы не пойдете в лавку и не купите что-нибудь? – спросил он как-то.

Когда Давиду сказали, что на это не было денег, первым его побуждением было принести несколько золотых момент, но, хорошо поразмыслив, он решил, что не осмелится на это. Он не хотел, чтобы его снова назвали вором, и пришел к выводу, что лучше принести из дома еды.

Вся еда, которая могла найтись в домике на горе, всегда предлагалась немногим прохожим, которые добирались до двери хижины. Поэтому перед следующим визитом к Джо Гласпелу Давид, не колеблясь, отправился за провизией в чулан миссис Холли.

Войдя на кухню, миссис Холли увидела, как Давид выходит из чулана с полными руками печенья и пончиков.

– Давид, что это значит? – спросила она.

– Это для Джо и Бетти, – сказал Давид, счастливо улыбаясь.

– Для Джо и… Но пончики и печенья тебе не принадлежат. Они мои!

– Да, я знаю. Я им сказал, что у вас много.

– Много! И что с того? – воспротивилась миссис Холли с растущим негодованием. – Это не значит, что ты можешь… – Но что-то в лице Давида заставило ее остановиться на полуслове.

– Вы же не хотите сказать, что я не могу взять их для Джо и Бетти? Как же так, миссис Холли, ведь они голодают – Джо и Бетти! Они и наполовину досыта не едят, Бетти говорит. А у нас больше еды, чем нужно. На столе каждый вечер остается лишнее. Как же, если бы вы были голодны, разве вы бы не хотели, чтобы кто-то…

Но миссис Холли остановила его жестом отчаяния.

– Ну ладно, ладно, беги. Конечно, можешь взять их. Я… я рада, что ты со мной, – закончила она, страстно желая, чтобы с лица Давида ушло выражение шока и неверия, с которым он все еще смотрел на нее.

Больше миссис Холли не пыталась сдерживать щедрость Давида по отношения к Гласпелам, однако старалась ее регулировать. Она следила, чтобы впредь, собираясь к ним в гости, он брал только выбранную ею еду и только в разрешенных количествах.

Но Давид не ограничивался посещением хижины Гласпелов. Очень часто он уходил в совершенно другом направлении. Через три недели после появления на ферме Холли он увидел Госпожу Роз.

В тот день он прошел через всю деревню и добрался до незнакомой дороги. Это была красивая дорога – белая, гладкая и твердая. Место, где она отходила от главного шоссе, было отмечено двумя гранитными столбами, на которых пламенели настурции в горшках. За ними, как вскоре обнаружил Давид, дорога шла между широкими лужайками и цветущими живыми изгородями, поднимаясь по пологому склону холма. Давид не знал, куда она ведет, но, особо не задумываясь, решил это выяснить. Несколько времени он тихо поднимался по склону, держа немую скрипку под мышкой, но белая дорога по-прежнему оставалась мучительной загадкой, а вот боковая тропа, приглашавшая исследовать свои тенистые глубины, оказалась более сильным искушением.

Не зная того, Давид оказался в поместье «Солнечный холм», единственной «достопримечательности» Хинсдейла, где обитала его единственная богатая жительница, мисс Барбара Холбрук. Кроме того, Давид не знал, что мисс Холбрук не отличалась радушием в отношении посетителей – особенно тех, кто осмеливался явиться, не позвонив условным звонком в дверной колокол у главного входа. Итак, он ничего этого не знал, и потому радостно последовал по тенистой тропе, которая в конце концов привела его к Чуду.

На языке Хинсдейла Чудо звалось всего лишь садом мисс Холбрук, но в глазах Давида это была настоящая сказочная страна. Целую минуту он мог только стоять и смотреть во все глаза, как обычный маленький мальчик. По окончании этой минуты он снова стал собой, и, будучи собой, выразил восторг единственным доступным ему способом – прижал скрипку к подбородку и начал играть.

Он хотел, чтобы скрипка рассказала о пруде с прозрачной водой с отражавшейся в ней аркой моста, о спускавшихся террасами газонах и мраморных лестницах, о сияющих белых статуях нимф и фавнов, о всплесках торжествующего алого, желтого, румяно-розового и снежно-белого на зеленом фоне – там, где розы бушевали в роскошном цветении. А еще он хотел рассказать о Королеве Роз – прелестной даме с волосами, подобными золоту восхода, в платье, похожем на лунный свет на воде, – вот о чем он собирался рассказать, но едва успел начать, как прелестная Госпожа Роз вскочила и сделалась очень похожей на сердитую молодую женщину, которая была так недовольна, что Давиду пришлось разочарованно опустить скрипку.

– Так, мальчик, что все это значит? – грозно спросила она.

Давид нетерпеливо вздохнул и вышел на свет.

– Но я же как раз рассказывал вам, – укорил он, – а вы не дали мне закончить.

– Рассказывал мне!

– Да, своей скрипкой! Разве вы не поняли? – задумчиво спросил Давид. – Судя по вашему виду, вы можете понять.

– По моему виду!

– Да. Вы знаете, Джо понял, а от него я не ожидал. А насчет вас я был просто уверен, ведь вы можете смотреть на все это.

Дама нахмурилась и невольно огляделась вокруг, словно планируя побег. Затем она вновь повернулась к мальчику.

– Но как ты здесь оказался? Кто ты? – воскликнула она.

– Я Давид. Пришел сюда по той тропе. Я не знал, куда она ведет, но так рад, что выяснил!

– Неужто! – пробормотала дама, слегка подняв брови.

Она уже собиралась весьма холодно сообщить мальчику, что, раз он нашел дорогу сюда, уже можно заняться поисками пути обратно, но мальчик порывисто прервал ее, обводя взглядом открывающийся пейзаж:

– Однако я не думал, что здесь, внизу, найдется хотя бы вполовину такое красивое место!

У дамы вдруг возникло странное ощущение чего-то необычного, и с ее губ сорвалось восклицание:

– «Здесь, внизу»! Что это значит? Ты говоришь так, словно спустился… сверху, – она почти смеялась.

– Да, – просто ответил Давид. – Но даже там, наверху, я не видел ничего такого, – сказал он, – ни такой, как вы, Госпожа Роз, – закончил он с восхищением.

На этот раз дама откровенно рассмеялась. И даже немного покраснела.

– Очень мило сказано, Сэр Льстец, – парировала она, – но, когда станете старше, молодой человек, постарайтесь не делать таких явных комплиментов. Я вовсе не Госпожа Рос. Я мисс Холбрук, и у меня нет привычки принимать джентльменов, явившихся без приглашения и… без доклада, – немного резко закончила она.

Но стрела, не достигнув цели, упала к ногам Давида. Он приметил солнечные часы – такого он еще не видел.

– Что это? – спросил он нетерпеливо, торопясь разглядеть часы. – Выглядит не очень, но, кажется, это приносит пользу.

– Приносит. Это солнечные часы. Показывают время по солнцу.

Отвечая на вопрос, мисс Холбрук удивлялась тому, что вообще вступила в разговор и не отослала это маленькое дерзкое недоразумение по его делам, как оно заслуживало. Секунду спустя она уже смотрела на мальчика в великом изумлении. С явной легкостью и прекрасным произношением ученого он читал вслух латинскую надпись на циферблате:

– «Horas non numero nisi serenas» – «Безоблачные лишь часы считаю я», – перевел он медленно, но уверенно. – Мило, но что это значит – «считаю»?

Мисс Холбрук вскочила.

– Ради всего святого, мальчик, кто ты и как тебя зовут? – потребовала она ответа. – Ты читаешь по-латыни?

– Ну конечно! А вы разве не умеете? – Но мисс Холбрук пренебрежительно махнула рукой.

– Мальчик, кто ты? – вновь потребовала она ответа.

– Я Давид. Я же сказал.

– А по фамилии? И где ты живешь?

Мальчик помрачнел.

– Я Давид – просто Давид. Сейчас я живу у фермера Холли, но когда-то я жил на горе вместе с папой, знаете.

Лицо мисс Холбрук озарилось пониманием. Она снова села.

– О, я помню, – пробормотала она. – Ты тот маленький… мм… мальчик, которого он взял к себе. Я слышала твою историю. Так вот ты какой, – добавила она, и на ее лицо вернулось прежнее выражение неприязни.

– Да. А скажите, пожалуйста, что они значат – эти слова: «Безоблачные лишь часы считаю я».

Мисс Холбрук поерзала и нахмурилась.

– Так то и значит, конечно. Солнечные часы показывают время с помощью тени от солнца, а когда солнца нет, нет и тени. Поэтому они отсчитывают только те часы, когда светит солнце, – с некоторым раздражением объяснила она.

Лицо Давида засияло восторгом.

– О, мне это нравится! – воскликнул он.

– Тебе это нравится!

– Да. Я бы и сам хотел быть такими часами, знаете.

– В самом деле! И как же, расскажи? – Слабый отблеск интереса невольно отразился в глазах мисс Холбрук.

Давид рассмеялся и легко опустился на землю у ее ног. Скрипку он теперь держал на коленях.

– Ну как же, это было бы так здорово, – сказал он, улыбаясь, – просто забывать обо всех часах, когда солнца нет, и помнить только милые и приятные часы. Тогда для меня останется только время после четырех часов и еще короткие промежутки, когда мне удается увидеть что-то интересное.

Мисс Холбрук откровенно уставилась на Давида.

– Да, ты просто поразительный мальчик, это точно, – пробормотала она. – И что же такое, позволь спросить, ты делаешь каждый день, а потом хочешь забыть?

Давид вздохнул.

– Ну, много всего. Сначала я мотыжил картошку и кукурузу, но сейчас они уже выросли, а еще я дергал сорняки, пока их не осталось. В последнее время я собирал камни и чистил двор. Еще, конечно, всегда надо наполнять ящик для дров и забирать яйца у наседок, и кормить цыплят – хотя против них я ничего не имею, но вот остальное мне не нравится, особенно прополка. Сорняки были гораздо красивее, чем то, что приходилось оставлять – ну, чаще всего.

Мисс Холбрук рассмеялась.

– Да-да, так оно и было, – настаивал мальчик в ответ на искры веселья в ее глазах, – и разве не было бы чудно забывать о том времени, когда нет солнца? А вы не хотели бы так? Вы предпочли бы что-нибудь забыть?

Мисс Холбрук мгновенно очнулась. Перемена в ее лице была такой очевидной, что Давид невольно оглянулся, пытаясь понять, откуда взялась эта огромная тень. Целую минуту она молчала, а потом очень медленно и горько сказала вслух – но будто самой себе:

– Да. Будь моя воля, я забыла бы все свои часы – все до единого!

– О, Госпожа Роз! – возразил Давид голосом, дрожащим от смятения, – вы же не хотите сказать… не может быть, чтобы у вас вообще не было солнца!

– Именно это я хочу сказать, – устало кивнула мисс Холбрук, глядя на мрачные тени на поверхности пруда. – Именно это!

Потрясенный Давид сидел в задумчивости. На мраморных лестницах и ступенчатых газонах удлинились тени, и Давид смотрел на них, пока солнце опускалось за вершины деревьев. Мрачные, холодные слова дамы от них становились живее – когда не стало солнца, они показались более реальными. Потом мальчик взял скрипку и начал тихо играть – сначала явно колеблясь. Даже когда его манера стала увереннее, в музыке остался вопрос, на который, казалось, не было ответа, – и сам автор не мог бы объяснить его природу.

В течение долгих минут молодая женщина и мальчик сидели так в сумерках. Вдруг дама вскочила.

– Иди же, иди, мальчик! И о чем я только думаю? – резко воскликнула она. – Мне пора, и тебе надо домой. Спокойной ночи, – и она ринулась по траве к тропинке, ведущей к дому.