Текст книги "Написано с сожалением (ЛП)"

Автор книги: Эли Мартинез

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

– Двести пятьдесят и двадцать пять процентов.

Он выпустил несколько ругательств.

– Мы обсудим это за выпивкой сегодня днем.

– Нет. У меня весь день расписан.

– Не морочь мне голову. Сегодня суббота.

– И все же я разговариваю с тобой по телефону.

– Сегодня, Кейвен. Если ты собираешься трахнуть меня так жестко, то самое меньшее, что ты можешь сделать, это купить мне выпивку.

Я рассмеялся и заглянул за угол. Она уже сидела за столом, потягивая апельсиновый сок из винного бокала, а посередине стояла тарелка с нетронутой выпечкой. Я был прав. Она была в бешенстве. Но мне действительно нужно было заключить эту сделку до того, как об этом станет известно, и он действительно найдет кого-то, кто даст ему триста миллионов, которые он, вероятно, заслужил.

Я отпрыгнул в сторону, когда в поле зрения появилась ее голова.

Это был настоящий кавардак. Но мне нужно было забрать несколько вещей перед вечеринкой. Конечно, я мог бы выпить одну рюмку, не считая это работой.

– Один стаканчик. И бар должен быть рядом со мной.

– Ты сошел с ума, если думаешь, что я сегодня поеду в Джерси.

До города было всего сорок пять минут езды. Если я мог делать это каждый день, то этот парень мог бы сделать это один раз.

Я напряженно молчал.

– Ладно, ладно. Хорошо. Двести пятьдесят. Двадцать пять процентов, и я отвезу свою задницу в Джерси. Однако мне нужно, чтобы ты взял с собой пистолет, потому что, если я обнаружу, что мне нравится пригород, и начну смотреть дома, пока буду там, ты должен немедленно меня убить.

Победа запела в моих жилах.

– Принято. Я пришлю тебе адрес, – я не дал ему и слова вымолвить, прежде чем нажал кнопку отбоя.

Я набрал быстрое сообщение Йену, после чего сунул телефон в карман. Затем, глубоко вздохнув, я похлопал по внутренней стороне пиджака, чтобы убедиться, что черная бархатная коробочка все еще находится внутри, и приготовился к встрече.

– Рози. Моя малышка, – промурлыкал я, выходя в коридор. Она была самой красивой из всех, кого я когда-либо видел и когда-либо увижу, даже когда ее сердитый зеленый взгляд устремился на меня, как у обиженной женщины двадцати с небольшим лет.

Я подмигнул ей, направляясь к столику. Приблизившись, я потянулся за одним из кексов, но она отодвинула тарелку.

– Ты опоздал.

– Да. Я знаю. Прости, – я поправил лацканы своего темно-синего костюма.

Пока я был в душе, она подсунула под дверь официальное приглашение, написанное от руки мелком, и пригласила меня на королевский завтрак в честь ее дня рождения. По крайней мере, мне так показалось. На самом деле там было только ее имя, праздничный торт и рисунок, изображающий нас двоих, держащихся за руки. Когда я вытирался, она крикнула через дверь:

– Я голодна, так что одевайся как принц! – и я услышал, как ее ноги зашаркали по деревянному полу. Это был второй год завтрака в честь дня рождения принцессы, поэтому я, к счастью, приготовил кексы с шоколадной крошкой и пончики с розовой посыпкой. Ну, знаете, завтрак королевских особ во всем мире.

Я остановился на полпути к своему стулу и окинул ее взглядом.

– Вау, ты выглядишь невероятно.

Ее волосы представляли собой беспорядочное гнездо рыжих волн, на голове криво сидела серебряная корона, а ее голубое бальное платье было прямо из «Золушки», в комплекте с перчатками длиной до локтя, и пластиковыми браслетами из драгоценных камней.

Она хмыкнула и отвернулась, нехотя пробормотав:

– Красивый галстук.

– Да? Тебе нравится? – это был самый отвратительный галстук, который я когда-либо видел. Ярко-желтый, с коричневыми вкраплениями сверху и снизу, он был похож на гигантский шелковый банан. Но она купила его для меня, когда Йен водил ее по магазинам на День отца, и я носил его, когда мне не нужно было выходить из дома.

– Не возражаете, если я присяду, ваше высочество?

Она сердито посмотрела, и мне пришлось прикусить губу, чтобы не рассмеяться.

Устроившись напротив нее, я предпринял еще одну попытку взять кекс, и на этот раз она позволила мне его взять. Я дернул подбородком в сторону полной тарелки.

– Мне показалось, ты сказала, что голодна?

– Я знаю, что ты работал.

Я прижал руку к груди.

– Кто, я? Работал? Сегодня? Сегодня же суббота. Это строго противоречит правилам.

– Это не просто суббота, – хмыкнула она. – Это день Рози-Пози, – ее глаза сузились до властного взгляда, который не должен быть присущ четырехлетнему ребенку. – Я слышала, как ты разговаривал по телефону.

Я провел большим пальцем по плечу.

– Ты имеешь в виду только что в коридоре? Пссс. Это была не работа.

– Сейчас ты придумаешь историю, – сказала она, откинувшись в кресле и соединив пальцы, словно сидела в зале заседаний, а не за завтраком. – Давай послушаем.

Очевидно, она не в первый раз заставала меня за работой.

– Видишь ли, когда я выносил мусор, посреди дороги лежал детеныш тюленя с кучей пластиковых соломинок, прилипших к его ластам, – я наклонился к ней. – Теперь ты понимаешь почему мы должны перерабатывать мусор?

– Мы не живем рядом с водой.

– Верно. Поэтому я так удивился, обнаружив его там.

Она нахмурилась еще больше, но я взял на себя обязательство, поэтому должен был довести свой рассказ до конца.

– А опоздал я сегодня только потому, что переносил его в безопасное место и убирал все рыболовные сети.

– Ты сказал «соломинки».

– Да, но когда я подошел к нему поближе, это была куча соломинок, рыболовная сеть и сапог.

Она поджала губы, но только для того, чтобы скрыть улыбку.

– В общем, это был отец тюленя, который звонил, чтобы поблагодарить меня. Я сказал ему, что тороплюсь на завтрак в честь дня рождения моей принцессы, но он не переставал повторять, что в знак благодарности пришлет нам двести миллионов рыбок. Я пытался объяснить ему, что нам не нужно столько рыбы, но он не соглашался. Тогда мы начали спорить. Я знаю, что невежливо не принимать подарок, но где мы будем хранить двести миллионов рыб? – я сделал паузу, чтобы постучать по подбородку. – В твоей комнате их может поместиться не меньше миллиона.

– Фууууу! – воскликнула она, очаровательно сморщив свой носик, покрытый веснушками.

– Может быть, еще миллион, если мы сначала уберемся из-под твоей кровати.

Ее глаза широко раскрылись, и она быстро покачала головой, от чего я рассмеялся. Но, к счастью, она улыбалась и больше не смотрела на меня смертельным взглядом, поэтому я продолжал тараторить все быстрее с каждым предложением.

– Но он оставит нам двести сорок восемь миллионов. Я пытался сказать ему, что мы возьмем двадцать пять процентов, но это все равно около пятидесяти миллионов, и я не думаю, что в твоей игровой комнате поместится больше сотни рыбок со всем тем барахлом, которое у тебя там есть, так что остаток рыбы заполнит весь наш дом. – Я отправил в рот шоколадную крошку с верхушки кекса и пожал плечами.

– Не уверен насчет тебя, но я не хочу всю жизнь пахнуть лососем. К сожалению, мистер тюлень не хотел отступать, – я сделал драматическую паузу, подняв палец вверх. – Но потом у меня появилась идея.

– Какая? – спросила она воодушевленно.

Я демонстративно оглядел пустое пространство, а затем попросил её подойти поближе и прошептал:

– Я дал ему адрес дяди Йена.

Она разразилась приступом смеха, и корона на ее макушке затряслась вместе с плечами.

Улыбаясь, я внимательно слушал ее смех. Четыре года назад я даже и не мог представить, что именно такие моменты будут наполнять мою грудь теплом.

Уже прошло уже четыре года?

В некоторых моментах казалось, что это было только вчера, когда я держал на груди крошечного, плачущего ребенка в больнице. Но в то же время казалось, что прошла целая вечность. Честно говоря, я не мог вспомнить свою жизнь без нее.

Технически, я не помнил и первые четыре месяца своей жизни с ней. Привезти ее домой из больницы было настоящим шоком. Моя жизнь, в которой я приходил и уходил по своему желанию, закончилась. Даже поход в спортзал превратился в кошмар по расписанию, и это при условии, что у меня хватало сил на что-то большее, чем подняться с кровати, приготовить молоко и сразу же вернуться в постель, чтобы покормить ее. Недостаток сна был нешуточным.

Я нанял няню на первую неделю, но все равно не выходил из дома, потому что убедил себя, что с Розали что-нибудь случится, пока меня не будет, и это будет моя вина. А еще у меня не было времени на то, чтобы снова задуматься о сексе.

Вероника прислала мне ровно одно сообщение после той ночи, когда мы нашли Розали.

Она спрашивала, не оставила ли она свою сумочку у меня дома.

Не оставила.

Больше мы не разговаривали.

Да и ладно. У меня были более важные заботы. Например, подсчет количества грязных и мокрых подгузников, которые я менял каждый день. Я и понятия не имел, что нужно считать это дерьмо. Каламбур. Няня многому меня научила, пока я навязчиво висел над ней, расспрашивая о каждом ее шаге и диктуя ее ответы в свой мобильный телефон на будущее.

По словам представителей агентства, это сводило ее с ума, и в итоге она уволилась через девять дней. После этого я задумался о том, чтобы нанять помощника по хозяйству. Было бы здорово иметь кого-то, кто мог бы обучать Розали другой культуре и, возможно, даже другому языку, а также кого-то, кто жил бы со мной и был готов помогать мне каждый день.

Пока я не подумал о том, как легко было бы этой женщине украсть моего ребенка, перевезти ее в другую страну и продать торговцам детей.

А потом я понял, как легко было бы любому, кого я нанял, украсть моего ребенка, улететь с ним в другую страну и продать его в торговлю людьми.

Кажется, мне придется сжечь дом Йена, чтобы он был вынужден переехать ко мне, потому что он был буквально единственным человеком в мире, которому я доверял ее.

В разгаре моего отцовства Йен решил, что мы должны использовать прибыль от «Калейдоскопа», чтобы заняться частным инвестированием. Учитывая наш опыт выращивания многомиллионных компаний – вне зависимости от того, насколько противоречивой она в итоге оказалась – с нуля, мы умели распознать умную концепцию и сильную рабочую этику, когда видели их. Но из-за своего отцовства у меня было мало дней, когда я мог нормально выспаться и в течении дня быть бодрым. Именно тогда Йен заслужил для себя звание «лучшего друга». Он стал приходить каждую субботу вечером и всю ночь напролет гулял с Розали по моей квартире, кормил ее и переодевал. И не раз я заставал его в те моменты, когда он пел ей песни. Он прекрасно с ней ладил.

Розали была маленьким клубком нескончаемой раздраженной энергии.

Примерно с трехмесячного возраста я был уверен, что с ней что-то не так. Она засыпала с плачем, просыпалась с плачем, плакала, потому что хотела заснуть, но не могла. Педиатр назвала это коликами, когда я в двадцатый раз за несколько дней привел ее в кабинет врача. Должно быть, я выглядел как ненормальный, потому что она предложила мне нанять кого-нибудь не только на субботние вечера. Я рассказал ей о торговле людьми. Она долго моргала. Затем она дала мне номер своей личной няни, которая за двенадцать лет знакомства с ней ни разу не продала ее детей.

Так мы познакомились с Алехандрой, богиней воспитания детей. Ей было около шестидесяти, у нее было трое собственных взрослых детей, и она была заинтересована в том, чтобы брать дополнительные часы, чтобы помочь оплатить обучение в колледже своей дочери.

Алехандра прекрасно справлялась с самого первого дня. Она была доброй и знающей, а также без стеснения зачитала мне «Закон о безопасности», когда я оставил Розали на пеленальном столике, чтобы взять подгузник в другом конце комнаты. Через несколько недель Святая Алехандра перевела мою девочку на дневной режим, благодаря чему она начала спать по шесть часов ночью. Это была самая замечательная вещь, которая когда-либо случалась со мной. Вскоре после этого Алехандра начала готовить мне еду, которая не состояла из кофе и еды на вынос. Каждую пятницу она даже оставляла в морозилке несколько порций на выходные, когда ее не будет дома. Розали была малышкой, но я мог сказать, что она тоже любила Алехандру. И я начинал понимать, что не смогу жить без нее. Двадцати часов в неделю, которые она работала на меня, было просто недостаточно. Это делало меня ужасным человеком. Но когда Розали исполнилось шесть месяцев, я предложил Алехандре должность на полный рабочий день, зарплату, которая втрое превышала ту, что платила ей доктор, и включил медицинское обслуживание, пенсионный план и оплату обучения дочери в колледже. Через несколько месяцев, когда я, наконец, решился и купил дом в Лири, штат Нью-Джерси, в двух милях от дома Йена, Алехандра также получила частный гостевой дом с оплаченными коммунальными услугами и Lexus, чтобы ездить туда и обратно, чтобы видеться с детьми.

Осознание того, что мой ребенок в надежных руках, стоило каждого гребаного пенни. С тех пор все стало проще. Розали росла, и я, как отец, рос вместе с ней. В мгновение ока она превратилась из маленького, беспомощного ребенка в ходячее и говорящее торнадо. Клянусь, я купил все существующие детские ворота, чтобы не дать ей пробраться в ванную комнату и поиграть в унитазе.

И вот спустя год, когда пришло время приучать Розали к горшку, я не смог заставить ее это сделать. Даже у Алехандры не нашлось волшебного решения для тех трех месяцев, наполненных случайными лужицами мочи, которые мы обнаруживали по всему дому, когда ходили босиком.

Если моей малышке не хватало контроля над мочевым пузырем, то в других областях она преуспела. Розали была умна, любила животных, если только они были с мехом, и могла выпутаться из неприятностей с помощью хорошо продуманных аргументов, которые могли бы опозорить нескольких адвокатов, которых я знал. Она была дерзкой и милой, любила обниматься и плакала так, будто конец света, когда ей нужно было делать уколы у врача. (Не у того врача, у которой мы украли Алехандру. После этого нас сразу же попросили покинуть ее кабинет. Но все равно… оно того стоило).

Йен был прав, когда мы были в больнице. Мое прошлое не определяло мою способность любить другого человека. Да, моя жизнь была адом, в ней было больше боли и хаоса, чем другие видят. Но полюбить Розали Хант было самым легким делом в моей жизни.

Забавно, как устроена жизнь. Я провел двадцать девять лет, не испытывая ни малейшего желания стать отцом. Но с появлением Розали я не мог смотреть на нее, не думая о том, сколько невероятных, меняющих жизнь вещей я мог бы пропустить.

И ее смех, когда она сидела напротив меня, одетая в бальное платье и хихикала над глупой историей, которую я придумал, чтобы избавиться от неприятностей из-за работы в ее день рождения, был на самом верху этого списка.

Потянувшись в карман, я достал маленькую черную коробочку и протянул ей.

– С днем рождения, Розали! – она завизжала, бросаясь за коробкой.

– Это хорек? О, папочка, пожалуйста, пусть это будет хорек.

Она называла меня папочкой. И да. Мне это нравилось.

В первый раз она лепетала «баба».

Я сразу понял, что попал в беду.

Когда она впервые назвала меня папой.

Я чуть не упал на колени.

А когда она впервые сказала «Я люблю тебя, папа», я застыл на месте, моя грудь сжалась так сильно, что я подумал, что у меня, скорее всего, случится сердечный приступ. Убедившись, что скорую вызывать не нужно, я тут же отправился в ванную, залез под душ и наедине с собой сдерживал гребаные мужские слезы. Ну, до тех пор, пока она не пришла за мной, не откинула занавеску в душе и не спросила, почему у нее нет пениса.

После этого я стал запирать дверь в ванную.

Я перевел взгляд с нее на коробку, а потом снова на нее.

– Как ты думаешь, какого размера хорьки?

– Я не знаю.

– Вот поэтому у тебя его не может быть.

Ее рот приоткрылся, а выражение лица было более зрелым, чем то, на которое способен любой четырехлетний ребенок.

– Ты знаешь правило. Никаких домашних животных, пока ты не станешь достаточно взрослой, чтобы самой о них заботиться… и я имею в виду в твоей собственной квартире, когда ты будешь достаточно взрослой, чтобы переехать.

– Это нечестно!

– Я знаю. Твой отец хуже всех.

Она сердито посмотрела.

Я улыбнулся и откусил кусочек кекса.

Пока я жевал, она открыла коробку и, как подобает Розали, испустила драматический вздох.

Ей понравилось. Я знал, что оно ей понравится, как только забрал его у ювелира.

Розали была такой же девчонкой, как и все. Она обожала платья, сумочки, лак для ногтей и всевозможные блески для губ. Но больше всего на свете она любила украшения. Уши у нее еще не были проколоты, но у этого ребенка был полный набор зажимов, браслетов и ожерелий. Все это была дешевая бижутерия, которую она выбирала сама.

Но на этот раз это было настоящее украшение.

– Это ожерелье! – воскликнула она, как будто это не я сделал ей подарок.

Я встал со стула и обошел стол.

– Помнишь, я рассказывал тебе, что назвал тебя в честь бабушки Розали, потому что она была моей мамой и очень важна для меня?

Она с готовностью кивнула.

– Так вот, я хотел, чтобы у тебя было не только ее имя.

Она снова вздохнула.

– Это ожерелье бабушки Розали?

Мое нутро сжалось, и я стиснул зубы, отводя взгляд, чтобы скрыть свой гнев.

За прошедшие годы я не часто вспоминал о Хэдли. Неудивительно, что копы так и не нашли ее, и если быть честным, то мне было все равно, найдут ли они ее когда-нибудь. Жгучая ненависть, которую я испытывал к этой женщине, была терпимой только благодаря тому, как я любил нашу дочь. Нет. Забудьте это. Мою дочь. Хэдли не принимала в этом никакого участия.

Когда Розали было три года, она спросила, является ли Алехандра ее мамой, после того как посмотрела какой-то глупый мультик на своем iPad. Это разбило мое чертово сердце, потому что у нее не только не было матери, но и не было никаких объяснений.

Рассказать ей о том, что её мама была эгоистичной сукой, которой не было дела ни до кого, кроме себя, поэтому она бросила её и никогда не оглядывалась назад – показалась бы ребенку чересчур суровой правдой. Поэтому я выбрал более мягкий подход и сказал ей:

– В мире есть разные семьи. У некоторых детей есть два папы, у некоторых – две мамы, у некоторых – мама и папа, но есть и особенные дети. У них просто есть папа, который любит их вдвойне.

Алехандра бросила на меня разочарованный взгляд, которого я стратегически избежал, защекотав Розали до изнеможения.

Нет, это был не самый лучший момент в моем воспитании. Когда-нибудь она поймет, что я солгал, и мне придется найти способ сказать ей правду. Но этот день подождет. Надеюсь, навсегда.

Я прочистил горло и вынул ожерелье из шкатулки.

– Нет, это не бабушкино. Оно было потеряно давным-давно. Я сделал это специально для тебя. Но они похожи, – я накинул его ей на шею, зажав большими пальцами.

– Оно такое красивое, – прошептала она, поглаживая сердечко.

Отодвинув корону, я поцеловал ее в макушку.

– Прямо как моя Рози Пози, – я вернулся на свое место. – Ну что, я прощен за опоздание?

Она одарила меня белоснежной улыбкой.

– Может быть. Ты не забыл взять пони?

Я наклонил голову в сторону.

– Я должен был взять пони?

Паника исказила ее круглое лицо.

– Да! Ты обещал подарить его на мой праздник. Я уже сказала об этом Молли.

Ее глаза начали наполняться слезами.

– Эй, эй, эй. Расслабься. Конечно, я заказал пони. Его доставят в два, так что он будет в твоем распоряжении целый час, пока не придут твои друзья.

Я пододвинул свой стул, чтобы сесть рядом с ней, и положил пончик на ее тарелку.

– Перестань напрягаться. Ладно? Вечеринка будет отличной. Придут Молли, Эва и Пейсли. И еще около пятнадцати детей из твоих гимнастических и танцевальных классов. У нас много еды и цветы уже в пути. И прежде, чем ты спросишь, да, ты можешь украсить дверь.

– Ты не забыл про пакеты с подарками?

Я сжал ее руку.

– Твоя вера в меня оскорбительна. Конечно, я помнил про пакеты с подарками. Я лично наполнил их сигарами и виски.

– Что!

– Я шучу. В каждом пакете два светящихся в темноте браслета, упаковка ароматизированных маркеров, один блеск для губ и столько конфет, что ни один родитель больше не позволит своему ребенку вернуться в наш дом.

Она улыбнулась, отчего мой рот тоже растянулся. Ради такой улыбки я готов на все – в том числе и на то, чтобы потратить вечер пятницы на наполнение двух десятков розовых пакетов с блестками и барахлом на сумму более ста долларов, которое к концу выходных окажется в мусорном ведре.

– Ты купил торт с единорогом? – спросила она.

– Еще нет. Я должен забрать его в полдень. Мне нужно выполнить еще несколько поручений, например, забрать шарики и лед. Но я написал дяде Йену, и он собирается приехать и помочь вам с Алехандрой украсить дом. Хорошо?

– Хорошо, но если он попытается принести вещи из «Звездных войн», я не приглашу его на свою следующую вечеринку.

Я рассмеялся.

– Справедливо. Я обязательно его предупрежу. А теперь, что скажешь, если мы перестанем беспокоиться о вечеринке и просто позавтракаем? Сегодня День Рози Пози. А в День Рози Пози…

– Мы едим сладости, – закончила она за меня.

– Весь день.

Она хихикнула и, вместо того чтобы съесть свой пончик, она забралась ко мне на колени, придвинув свою тарелку к моей.

Когда Рози была младше, она настаивала на том, чтобы сидеть у меня на коленях во время каждого приема пищи. Алехандра говорила мне, что это плохая привычка. Но я не возражал. Мне нравилось быть рядом с ней так же, как и ей со мной. За последние полгода она делала это все реже и реже, предпочитая свой стул за столом, а не мое бедро. Я скучал по своей малышке, которая во всем нуждалась во мне, но я был чертовски горд видеть, как она взрослеет и обретает независимость. Но мне было все равно, сколько ей лет. Если бы она захотела заползти ко мне на колени и есть пончик на свой день рождения каждый год до конца жизни, я бы сидел там, улыбаясь, как маньяк, в уродливом банановом галстуке и ел его вместе с ней.

Глава 8

Хэдли

Каждая маленькая девочка мечтает о сказке. О белом рыцаре, который спешит спасти ее из лап монстра. После этого они влюбляются, переезжают в замок, рожают детей и живут долго и счастливо.

По такому определению, моя жизнь тоже должна была быть сказкой.

Когда мне было восемь лет, Кейвен Хант спас меня от самого страшного зла на земле. Неважно, что я была ребенком. Я влюбилась в него сразу, безоговорочно и без колебаний.

Но на этом моя сказка закончилась.

Вместо замка я переехала в маленький дом в стиле ранчо с тремя спальнями и дедушкой, который в большинстве случаев едва помнил мое имя. Долгие годы я боролась с тяжелым посттравматическим стрессовым расстройством и в конце концов убедила себя, что некоторые жизни просто не стоят того, чтобы их проживать.

Спустя несколько лет появился ребенок, зачатый случайно в один из самых мрачных моментов, которые только можно себе представить. Но та темнота была летним днем по сравнению с кромешной тьмой, в которой она родилась. Теперь эта невинная девочка была моей лишь в том смысле, что в ее венах текла моя ДНК. Она принадлежала Кейвену во всех смыслах.

Я нормально спала по ночам только благодаря тому, что знала, что она у Кейвена. С ним она будет в безопасности. Так же, как и я когда-то.

Кому-то может показаться, что я была злодейкой из сказки. Злая мать, вернувшаяся, чтобы навести хаос на белого рыцаря и его маленькую принцессу.

Но причинять ему боль никогда не входило в мои планы. После всего, что он мне дал, я была обязана этому человеку жизнью.

– Что, черт возьми, ты делаешь? – прошептала я про себя, когда въехала в железные ворота перед возвышающимся особняком из серого камня. Раскидистая зеленая лужайка была ухожена до совершенства, а богатые клумбы только что распустившихся весенних цветов несли на себе отпечаток профессионализма. Это было начало теплой весны в Джерси. Обычно мы не видим цветов до мая. Хотя, судя по этому месту, цветы были посажены специально для вечеринки.

Ее вечеринки.

Ее дня рождения.

Я не могла поверить, что ей исполняется четыре года. Она уже не была малышкой. В четыре года я уже начала фотографировать. В памяти всплывали воспоминания о том, как мы с сестрой лепили пирожки из грязи на заднем дворе и спорили с мамой из-за ужасного платья, которое она мне сшила.

Кире было четыре года, и она понятия не имела, кто я такая.

Чувство вины пронзило меня, когда я представила, как она будет расти без матери. Несмотря на то, как глубоко меня это мучило, я всем сердцем понимала, что это был лучший вариант для нее.

Та Хэдли, что была четыре года назад, не имела права воспитывать детей. Эта женщина была лишь тенью той восьмилетней девочки, которая потеряла свою невинность в разгар кровавой, душераздирающей трагедии. Выстрелы и крики все еще преследовали ее, хотя прошло уже более десяти лет. Ее демоны были непоколебимы, их когти так глубоко вцепились в ее душу, что казалось, от них невозможно избавиться. Терапия не помогала. Лекарства лишь снимали напряжение. Самоповреждение, ненависть к себе и саморазрушение стали образом жизни. Конечно, Хэдли могла бы оставить ребенка. Она могла бы попытаться стать хорошей матерью, но никогда не смогла бы простить себя, если бы в конце концов потерпела неудачу.

Не все было черно-белым. Часто самые правильные решения принимаются именно в серых зонах. И четыре года назад, в самый мрачный серый день, который только можно себе представить, отдать Киру в руки Кейвена было единственным выходом.

Но это было другое время.

Другое место.

Другой мир.

И другая жизнь.

Сейчас я была другим человеком.

После того как жизнь стала казаться мне чудовищной, я подумывала о том, чтобы покончить со всем этим. К счастью, взгляд зеленых глаз моей матери, судорожно пытавшейся понять, как сохранить мне жизнь, пока она делала предсмертный вздох, мелькнул на задворках моего разума, убеждая меня в необходимости последней попытки терапии.

И на этот раз она изменила мою жизнь.

Я объяснила своему врачу, что нахожусь в расцвете сил, как некоторые бы сказали, но большинство дней мне было трудно открыть глаза.

Мне казалось, что я иду по жизни, таща за собой два цементных булыжника, привязанных к лодыжкам, и полуприцеп, прикрепленный к груди. Как я собиралась прожить остаток жизни, если не могла даже подняться со своей кровати?

Он посмотрел мне прямо в глаза и сказал:

– Если вы объективно посмотрите на жизнь в целом, то это сложный и невозможный процесс. Слишком много препятствий, чтобы один человек мог их преодолеть. Мир отстой. Людей осуждают, а не принимают. Ненависть распространяется гораздо легче, чем любовь. Власть и деньги ценятся больше, чем мораль. Неуверенность в себе скорее преследуется, чем подавляется.

Его напряженный взгляд не отрывался от моего, когда он спрашивал:

– Почему кто-то из нас хочет так жить?

У меня не было ответа, потому что я точно не хотела.

А потом он отложил папку, откинулся в кресле, скрестил ноги и спас мне жизнь.

– Потому что жизнь не проживается целиком. Нам не дается сто лет сразу. Время распределяется по одной очень удобной секунде за раз. Перестаньте смотреть на общую картину и найдите счастье в секундах.

Я всегда любила фотографировать – до и особенно после того, как потеряла родителей. Это было мое спасение. Но только в тот момент я поняла, почему.

Фотоаппарат мог запечатлеть миллион разных эмоций.

Но только одну за раз.

Одну секунду.

Один щелчок.

Одно воспоминание, навсегда застывшее во времени.

Когда я оглянулась на фотографию своих родителей, сделанную ровно за секунду до убийства отца, они были искренне счастливы.

Не было боли.

Не было ужаса.

Для нашей семьи, это была последняя секунда, когда нас не коснулось такое жестокое насилие и ошеломляющий страх.

И это было прекрасно.

Мои родители не прожили свою жизнь, дрожа от страха перед тем, что могло с ними случиться.

Они прожили свою жизнь ради таких моментов, как эта фотография.

И с того дня, держа фотоаппарат под рукой, секунда за секундой, я начала свою нелегкую борьбу за то, чтобы сделать то же самое. Прожить свою жизнь так, как жили мои родители. Так, как они хотели бы, чтобы жила я.

Это заняло много времени, гораздо больше, чем мне хотелось бы, но наконец я снова могла дышать без боли. Я снова могла найти тепло в солнечных лучах и смотреть на ночное небо, не желая, чтобы оно поглотило меня.

Впервые с тех пор, как я вернула себе контроль над своей жизнью, я больше не жила в серости.

Но я боялась, что Кира всегда будет там.

Я должна была позвонить. Я должна была обратиться в полицию. Кейвену сообщили бы, что меня арестовали, и у него было бы время подготовиться к моему возвращению.

Была большая вероятность, что он никогда не позволит мне увидеться с Кирой. И правильно. После всего, что произошло, я не могла винить его за это.

Но если я собиралась воевать с такими, как Кейвен Хант, то должна была хотя бы мысленно представлять, за что сражаюсь.

Я хочу увидеть ее.

Хотя бы раз.

У меня вспотели ладони, когда я сжала руль. Почти всю дорогу я размышляла, как она выглядит. Она похожа на мою мать? Отца? Сестру? Или же на меня?

По щеке скатилась слеза, и я быстро смахнула ее.

Это будет больно.

Видеть, как Кира ходит, разговаривает, смеется – знать все, что я упустила – это было бы больно.

А увидеть Кейвена снова? Ну, это был совсем другой вид меча, вонзенного в сердце.

После стрельбы я обращалась к нему не менее двадцати пяти раз. Поспрашивав в Уотерседже, я нашла его адрес и отправила ему письма, умоляя о помощи. Я не знала, на что способен пятнадцатилетний подросток. Я просто потерялась в собственных эмоциях, а он однажды спас меня. Я верила, что он сможет сделать это снова.

На свой десятый день рождения я поехала к нему домой на велосипеде, четыре часа в каждую сторону.

Это был старый трейлер, без малейших признаков жизни внутри. Я проплакала всю дорогу домой. Но, вероятно, это было связано не только с тем, что его там не было, но и потому что в те времена я только и делала, что плакала.

Логика подсказывала мне, что его больше нет и я должна отпустить его.

Но он был моим героем.

Когда я каждое утро просыпалась с ощущением, что небо обрушилось на меня, мне очень нужен был герой.

Моя последняя попытка была предпринята, когда мне было тринадцать лет и я оказалась на самом дне. Мне удалось выяснить, куда он переехал, и с помощью компьютеров в библиотеке я нашла номер телефона его брата, Трента. Скажем так, разговор прошел не так, как планировалось. Трент сказал мне, что Кейвен не хочет иметь со мной ничего общего и что он отошел от перестрелки. Это было сказано всего за несколько секунд до того, как он обругал меня и бросил трубку. На следующий день его телефон был отключен.