Текст книги "Дети мертвых"

Автор книги: Эльфрида Елинек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 34 страниц)

Старый мужчина отсасывает и с фырканьем переправляет жидкость из одного кровеносного сосуда в другой, Карин Френцель тем временем уже почти достигла края леса, над которым высится скала, неутомимо требуя жертв от туристов и забрасывая их камнями, чтобы получить от них ещё больше внимания. И эта скала теперь потягивается, соня, неуклюже, но настойчиво желая встать, чтобы, со своей стороны, навестить своих дорогих гостей. Не гром ли это прогремел? Нет, этого не может быть. Карин Ф. ещё раз оборачивается, её взгляд попадает в молодого автоводителя, это как соприкосновение с тем новым стиральным средством, которое растворяет и саму ткань. Госпожа Френцель выглядит так, будто она уже растворилась под своей одеждой, не дождавшись, когда ткани придёт конец. Лента-повязка покрывает то, что раньше было седыми корнями волос, но теперь можно было бы обойтись и без неё, потому что Карин странным образом потемнела от времени. С одной стороны, госпожа Френцель смеркнулась, а с другой стороны, проступает вперёд отчётливее, чем когда бы то ни было. Это постоянное обновление тёмных мест на человеке происходит оттого, что он плохо читает указания по применению, которые ему выписывают в больнице, когда вручают матери. Ни тысяча лет рейха, ни тысяча лет бедности не случились бы с нами, если бы мы читали то, что для нас было писано. А мы просто осыпались, как листья. На это способен и снег. А больше мы не сделали ничего, довольствуясь малостью. Толпа трусит в вольном порядке, как косули, только не так робко, на свою лесную кормёжку. Их корм – в клетку, нет, это ткань баварского платья Карин. Внезапно в паническом страхе, как будто живые организмы не в ней, а гонятся за ней, охлаждающая жидкость ринулась из Карин на глазах у всех людей, такое теперь часто с ней случается. Прямиком в белые гольфы. Что это с Карин? Вы узнаете в следующей серии, что над всем этим был ужас, со всем смешанный, со всем скрещенный, чистое нечистое естество, от которого она больше не может себя отделить: СТОЯЧАЯ, короче: НЕВОПЛОЩЁННАЯ. Карин Ф. неготовая, и такой она была всю свою жизнь. Я скажу, чтобы подать ей знак к выступлению: она второй человек; кто погиб так, будто его никогда не было, и именно поэтому она всё ещё здесь. Иисус, кстати, был первой шёрсткой, которая прошлась против нас. Мать затеняет свою дочь, чтобы предотвратить худшее: чтобы дочери пришлось карабкаться на берег, волоча за собой послед, будто парашют. Все отнятые у матери упаковки мороженого у всех на глазах тают и вытекают из Карин Френцель. Действительность хоть и холодна, но не настолько. Кому Карин может доверить свои годы? Копыта стучат. Транспортное средство щёлкает своими сочленениями и, громко взревев, уносится прочь – слышно, как камешки летят из-под колёс. Затем песня мотора теряется вдали, сразу после этого скрестившись с рёвом тяжёлого мотоцикла, который заложил вираж по объездной дороге, оба слились воедино, нежно поглаживаясь тяжёлыми, но способными к ласкам телами; вот они мчатся сообща, бог удержи землю баварцев, итальянцев и австрийцев, – может, оттуда к нам снова придёт один судить нас – или спасти, хотя бы для туризма. Мы сядем ошую от него, потому что справа больше не будет мест. А только там и можно сделать карьеру! Слава тебе, господи! Стоп, я поторопилась, это не приветственный лай двух кружащих, в принципе безобидных животных; один – мотоцикл, судя по звуку, – гневно взревел, его прямолинейные шумы на какой-то момент поднялись до визга, который указывает на слабость не мотора, а водителя, затем грохот, звон, россыпь обломков, люди в саду пансионата говорят один другому: что-то загрохотало, зазвенело, и посыпались обломки! Они вскочили, разглядывая небо сблизи, а землю издали, бессмысленно таращась, ибо место происшествия отсюда, к сожалению, не видно. Некоторые кинулись к своим транспортным средствам, чтобы первыми оказаться на месте, как раньше в двадцатичетырёхчасовых гонках Ле-Мана: это случилось, должно быть, на крутом повороте дороги сразу после пожарки, крутая дорога бросила двух или больше людей, бедных пленников собственной плоти, прямо через тёмную дыру ухода со сцены, судя по звуку. Отдыхающие не так скоро могли там очутиться и взвинтили свои собственные моторы, которые, возможно, тоже загонят их в могилу, – и почему людям приходится слушать таких ненадёжных советчиков! Сейчас царит тишина, агрегаты потупили очи и просят своих владельцев о некотором терпении, пока они смогут завестись, и эти держатели транспортных средств восхищены уступчивостью своих спортивных товарищей, которые в такой хорошей форме, что сегодня могут великодушно дать противнику и выиграть разок, окажут милость терпения, но потом не смогут больше ждать и быстро унесутся прочь.

Все обвинения со стороны матери направлены тем временем против дочери. Сейчас, как мне кажется, хочет излиться короткий дождь. Небо омрачилось. Бог косится с божнички на Карин Ф., этот малый светоч четвёртой величины. Потупим очи долу перед матерью, этой бесконечной силой, которая ума не приложит, как снова заставить крутиться стартер дочери после того, как та слила всю свою воду. Мать бесконечна, дочь неизменна. Сюда, дух творения, Манфред Порше, Бузенито Феррари или как там вас зовут! Вы возникли как чистый свет, сделайте же из него что-нибудь! О, я вижу, вы сотворили из него такую красивую машину, неплохо! Вы думали, естественное управляемо, его надо только произвести, чтобы мы получили достойный фон (можно увековечить и упадок, тогда ваши создания послушно отправятся со мной на автокладбище; извините мой вопрос, но новый порше «Тарга», которым я хотела бы прикрыть свою наготу, уже появился?). Вы инстинктом постигли: всё, чего хотят люди, чего хочет и мать для своего ребёнка, и ребёнок от своей матери, это: скорее вперёд!

ОНИ СПЯТ НОЧАМИ беспокойно под шорох игл и листьев. Иглами подавлена правдивость природы: этой местности сделали прививку монокультурой, и теперь ели отторгают любое другое дерево, которое захочет тут внедриться. У Карин Ф. сейчас пока закончились кровавые и прочие жидкостные явления. Из многих дорогих им оснований отдыхающие превыше всего ставят свой покой. Карин тоже должна – свинцово, как местность, – упокоиться в прахе своих одежд. Активность насекомых возросла, это уже нашествие. То и дело наступаешь на уховёрток, муравьев, разные варианты жуков на салатных листьях, ос и мух. То и дело что-то трещит, взлетает, и опять по воле отдыхающих помещение прочёсывают на предмет этих тварей. Надо найти осиное гнездо, да, вот оно, в углу гардинного карниза, этот адрес лежит в пределах нашей воздушной досягаемости. А как добраться до стран, в которых погребены гекатомбы мёртвых? Что это за страны? Назовите мне имена, я не буду их находить! На Карин снова её спортивный костюм для пробежек, и она робко идёт на кухню взять бутылку минеральной воды, – при помощи этих будничных действий она пытается затушевать происшествие. Мутный поток воды низвергается сверху через пустошь её тела, пенные пузырьки плавают в женщине, которая сегодня на глазах у всех очистила себя от шкурки и пролила. Её иссохшее дно, однако, ничего не впитывает, и поток направляется дальше, в полые бакелитовые капсулы почек, которые плавают в своих почечных лоханках, чтобы когда-нибудь их отняли. Раскрывается обшитый деревянными панелями, но прохладный коридор, скрипит под ногами нашей сестры К., которая превратилась в привидение совершенно нового рода. Она ведь никогда и не была вполне здесь. Она прижимается к стене, заслышав на лестнице шаги, но они замедлились, развернулись и загремели вниз – должно быть, девушка забыла что-то. Карин наклоняется к окну, перед ней неподвижный ландшафт, женщина обшаривает взглядом каждый сантиметр в поисках жизни. Ей чудится, что с недавних пор она стала видеть в темноте лучше, чем на свету. Она пугается, заметив у противоположной стены коридора такую же неподвижную и тихую, как и она, Карин, студентку; та стоит так близко, что Карин достаточно протянуть руку, чтобы дотронуться до неё, как до букета цветов, возложенного на свою могилу. Обе женщины уделяют друг другу – без церемоний, как бумажный носовой платок – долгий взгляд, их зрачки прилипают друг к другу, как картинки-наклейки, с кожи которых стягивают бумажный слой действительности. Раскатывается дорожка видеоаппарата. Каждый водитель мечтает в пробке о том, чтобы возить с собой в свёрнутом виде собственную дорогу, которую можно раскатать для одного себя. Карин видит… э, да она видит у стены саму себя, будто она очутилась на месте несчастного случая, о котором не может вспомнить. Она тихо выходит из себя, слышит налетающий на неё и проходящий сквозь неё шум, там, где она только что была и где теперь повисла лишь её «Аура». Шум скользит легко, как нож, и сопутствующий свет бросается на неё, и вот: перед нею стоит девушка, и из глаз её вырывается луч с явлениями, которые снова отбрасывают Карин назад, к месту несчастного случая. И машина перевернулась, железо ещё покачивается, как гигантский барабан, вокруг неё всё гремит, крики людей ещё даже не возникли, и тут она видит себя уже сидящей и наблюдающей за происходящим, с блестящими глазами и оскаленными зубами, и она видит также мать, как та безвольно, словно свежепойманная рыба, катапультируется из машины и временно теряет контроль, но тотчас снова подхватывает нить, с поразительной для своего возраста ловкостью, эту нить Ариадны из прочного пластика, рывком дёргает за неё, приводя в движение маховик, и дочь снова выпуливает в жизнь, где она, кстати, и в первый-то раз ничего не потеряла. Откуда идёт этот луч? – ведь уже поздно и вокруг темно. Он исходит из глаз этой молодой женщины, с шипением, одержимый горящей страстью, упирается в стену, форменным образом всверливается в неё, пахнет горелым, картина не довольствуется тем, чтобы спокойно занять своё место, она прожигает экран стены и прожигает обратным откатом проектор. В девушке – не та ли это студентка, что вечно таращится в свои книги? – сгорают зрачки её раскалённых добела глаз, которые швыряются картинками, как другие ореховой скорлупой, и эти картинки не останавливаются перед тем, чтобы смять своим натиском цветущее тело. Вот эта молодая женщина отталкивается от стены, направляется к Карин, проходит сквозь Карин к двери, и Карин следует за ней по пятам, скованная каталептическим ужасом, загипнотизированная – да, обращаться со взглядами надо уметь! Студентка уже взялась за ручку двери, и Карин идёт за ней. Обе женщины проникают в комнату, где пожилая супружеская пара спокойно планирует дальнейшее течение своих болезней. Обе сомнамбулические женщины, опьянённые собственной яркостью, переступают порог тёмной пансионатской комнаты, их дела для меня важны так же, как мои личные. Как там встретят этих молодых женщин? Рука, старая кисть, падает на пол мягко, как плод, почти беззвучно, как снятый предмет одежды, она только что пыталась дотянуться до стакана на тумбочке, в котором, однако, вместо съёмных зубов, похоже, плавает пиранья. Старый мужчина, в котором газеты и сегодня не отпечатали своего мнения, внезапно вскакивает. Он хватается за сердце: что с его соседкой по кровати, этой любимой личностью, которую он, однако, предпочёл бы видеть не такой живой? Его жена разом обмякла. Обе белые нервозы в дверях беззвучно захихикали, учась одна у другой обращению с мощью своих взглядов. Обстоятельства сейчас потребуют, чтобы они удалились отсюда, но не так скоро. Сейчас они, присев на корточки, бросаются скоростью картинок, как пригоршнями снежной метели, они теперь как божия гроза! Их картинки бегут! Это совершенно новый спорт, и обе юницы нашли себе спокойное местечко на берегу чтобы тоже посмотреть на это. Старик прыгает в высоту в своём разряде пожилых и показывает юношеский результат. Он хочет встать, он человек старой закалки, которая, однако, только сейчас, с запозданием, хватилась его калить. Свет ночника, который он включил, падает на бледное женское лицо и запотевшую бутылку минеральной воды, зелёный кружок на этикетке сверкает, будто свет источается из св. Грааля этой женщины, которая кажется ему знакомой: да никак это госпожа Карин Ф.! Её рана между тем нагнаивается, и молодая ассистентка с ватным тампоном тут же, – кого это мы видим? Рану Грааля с крышкой из ганзейского пластыря: ни один лучик не пробьётся наружу, – нет, не так: единственный лучик пробивается при своеобразных обстоятельствах.

Мир гибнет, кожа обновляется. Как играют с водой большого потока, плескаясь и брызгаясь, так и женщина вместе с литром минеральной воды из бутылки выплёскивает жизнь из старой пары Филемона и Бавкиды, которые больше чем полвека тому назад заказали себе это блюдо с кровью. Радио, которое забыли выключить, поглаживает двумя ладонями – одной полной звука, второй полной кайфа – тела неотца и нематери, и вот уже оба уснули. С пламенными взглядами, с выжженными кругами зрачков, эти глаза – склад усопших, обе женщины в дверях бросаются комками сна, которые только что были невесомы, как сновидения. Теперь оба старика спят мирно вот уже полвека (а перед этим они вгоняли в сон других), лишняя пара веков ничего не добавит. Этот пенсионер был обломан, как сухая ветка молнией, в нём пробита боковая рана, освобождены рёбра, из-под них выпрыгивает сердце и становится как круглое отлично – единственная отметка, какую выставляют учителя физкультуры мёртвых, хоть оба этих мёртвых пока не выставлены. Им раскроят черепа, чтобы освободить эту старую чету от работы мысли, эту пару партийцев. Штирийские шляпы покатились с крючков на двери, тоже древняя пара, которая сто лет уже знает друг друга в лицо. Это прикольная одежда, в которой туристы выступают в представлениях, и представление обоих стариков колет глаза белым женщинам. Взлетают грубошёрстные пальто, как вялые вентиляторы, набрасываются на тела, отвратительные до совершенства, чтобы довести трупы до готовности; эти пальто так долго носили, что они сохраняют форму этих людей, – к сожалению, им не удаётся придать своим владельцам другой вид. Так и приходится им в старом виде входить в поток многая лета.

Теперь настало время сказать: в Верхней Австрии особенно много преступников, которые перегружают наш исторический счёт. Ну, для двоих из них жизнь потеряна, а одежда осталась. Мёртвые прикрыты, под покровом темноты их останки предаются ангелам, чтобы те собрали всю произведённую этими людьми тьму в отдельную парашу и потом, вёдрами, слили куда-нибудь, где водится ещё больше мёртвых, принимая в земле грязевые ванны. Теперь им придётся научиться любить ближнего. Старик изворачивается так и этак, будто на дистанционном управлении, он не более чем игрушечная машинка, и обе женщины проливают новый свет на проблему автоматики: на щеках старика проступают пурпурные пятна, тот знак нелюбимых человеческих масс, которые уже десятилетиями упорно ждут ответа, да, и он уверенной хваткой ставит железную кроватную решётку под высокое напряжение и подвергает себя и свою спутницу электрической казни, пока эти два куска, старого сала не зажарились, с вонью, неаппетитно спёкшись. Так, два куска жаркого высятся на подиуме кровати и уже процеживается сквозь сито, о Гермас, ангел, рождённый по неведенью, о глаз огня, хоть ты, к примеру, в гневе брось сверху ещё твои два яйца, а мясо сегодня бесплатно! Публика, питающая интерес к сериалам, больше не тянет жилы из матерей, а больше следит за тем, что скажет им еда, но она тоже не говорит больше ни о чём другом. Костры летнего солнцеворота брызжут насмешками, а вот и молодые поют, вращая свои шампуры. Они добудут себе кого-нибудь с горных вершин. Другие подхватят мысль подхватить немецкую песню, как будто и они уже угодили в котёл предвыборной борьбы за их партию мальчиков: так как они хотят собрать всех невинных и тащить их на праздник ягнят, из окровавленной шерсти которых они собираются заказать себе вязаные белые жилетки. Ноги нелюдей топают по росе, но для двух этих старых, некогда видных людей любая выборная помощь запоздала. Да, кто имеет выбор, тот имеет муки, я хотела сказать, муку (да что там муку, само бытие, но лишь при условии, что другие НЕ могут быть!). Я так рада, ибо сегодня состоится костёр летнего солнцеворота, будут читать стихи, и все мысли брутально собьются под каблуками сапог. Поднимется облако чёрной муки, завалит ноги по лодыжки и затмит огонь, который, следуя традиции, охраняется, чтобы его никто не похитил и не унёс в соседнее местечко, где он вырастет в неволе, но для этого потребуется добрая дюжина стирок. А стиральщики у нас негодные. Как мы ни белы, а всё остаётся какое-нибудь пятно, поскольку мы так много выделяем с нашими выделяющимися мускулами захвата! Старая женщина теперь мертва, но ещё не знает этого и борется всеми средствами, чтобы снова оказаться рядом со своим мужем, – какая жажда жизни, даже среди стариков, обе женщины в дверях просто загибаются от смеха. У меня такое чувство, что речь идёт о серьёзных вещах, когда душа смотрит на воду: увы вам, не умеющие плавать! Любая из обеих женщин может оживить мёртвого в своём теле, это было бы неплохо, ибо все наши мечты – о мёртвых, но женщины могут этих мёртвых и снова убить в любой момент, повторно, чтобы опять возродить их в качестве мёртвых.

Женщина кричала, вы что, не слышали? Взгляд совершенной силы положен на сникшее явление в соседней кровати, стакан воды почти беззвучно упал, рука старой женщины лежит, с перерезанной пуповиной, рядом, покрыв красноватым глянцем то, что по недоразумению вынырнуло не в том месте. Ведь наши части тела немедленно приобретают для нас избыток интимности, как только они хоть на чтонибудь могут понадобиться другому. Вот лежит кисть руки, одна на полу, это производит на наблюдателя неизгладимое впечатление. У пенсионера есть ещё одна, которую он поднёс ко рту, но причитающийся крик так и не появился. Карин Френцель смеётся с высоты своего шестка. Она давит на педали, колесо заведено, и она в нём крутится и крутится. Оно тихо постукивает, когда она еле прикасается пальчиком к затылку старика, но голова валится вперёд, его задело тем общим недовольством, которое раскрывает в СМИ негативные стороны значительных людей, когда не соответствуют ни причёска, ни галстук, ни одежда и люди бросаются к телефону. Этот пенсионер усиленно не хотел быть тем, кто запечатлевается в памяти других людей. И вместо этого он теперь запечатлён в вечной памяти. Его шейные позвонки ломаются. Им сразу становится ясно, что привидениям не положено выходить на тропу одним. Старый человек давно успокоился, но это не покой перед бурей. Поскольку бурю они устроили уже перед этим, я только приоткрыла её, потому что свёрток просто так валялся в гардеробе. Теперь я переношу имя «время» на что-нибудь другое. Наше царство огромно, поскольку оно скрывает свои недостатки и поднимает много шума и ветров, чтобы мы могли отогнать нашу суть и в чужие страны.

Порождена на свет сила, и её новый ангел, Карин Френцель, спущена с привязи. Тьма рыщет вокруг дома, сторожевая собака, которая не может ни учуять недоброго, ни звука издать. В последний момент, когда Карин склонилась над пенсионером, тот всё же вцепился в тучи её грудей и потянул за них, как за шнур жалюзи (но, несмотря на это, к нему не снизошло и полнеба!), он позволил себе повертеть под спортивной блузой Карин винты, которые прихоть природы снова омолодила до остроты колючих плодов мушмулы. Ланцеты сосков отвесно вникли в старика и высосали из него последнюю кровь. Да будет свет, это тот же свет, что и каждый день, который мы из милости приучили к нашим телам, руки пенсионера не могут успокоиться, хотят ещё хоть разок этой крайней неблизости, с какой нас встречает пол на своих тщетных путях, – уж лучше бы он оставался там, где он есть. А вся эта морока ходить за покупками, а эта морока с количеством пространства, времени, с качеством или количеством, господи! Старик, спотыкаясь, переходит в свою следующую жизнь, даже не оглянувшись на свою многолетнюю спутницу. В последние годы газетные заголовки выводили его из себя больше, чем его соратница. И она ещё покрикивала, даже на стихии, если они бросали хотя бы тень на её сон. Между двумя женщинами, которые стояли над добычей, выгнув спины, оскалившись, как злые собаки, установилось некое напряжение, которое проистекало, может быть, ещё от многих вольт и ампер тока в остове кровати. Они обменялись короткими затуманенными взглядами, короткого замыкания взглядов они избегали. Потом принялись набивать себя и заглатывать. Если второпях давились, то короткими толчками выблёвывали мясо, как цапли, чтобы тут же снова алчно заглотить его. Они крепко запахнули свои шкуры, как лампа абажур, чтобы никто не смог рвануть занавес и бросить взгляд на их единоличную добычу.

На следующее утро природа снова навязалась нам. А ведь она здесь затем, чтобы развязывать свой рог изобилия. Шампунь она опять забыла, лес смотрится ещё ничего, а волосы земли взъерошены. Люди гроздьями слепились перед дверью одной комнаты, которая широко распахнута, несколько ртов раскрыты в крике, дар иронии мне придётся взять себе – разумеется, он ни к чему не подходит: супружеская пара пенсионеров выбрала это место, чтобы устроить своё парное самоубийство. Они соответствовали тому, что им отмерило творение, но потом нетерпеливо забежали вперёд, поскольку предварительная смета расходов превысила лимит времени на тысячу лет. Может, они выстроили этот план из-за болезни и осуществили его таким ужасным образом. Мужчина отрезал своей жене кисть, как будто она была простым приставным столиком к телу. Должно быть, происходила борьба, возможно, в панике, несмотря на обоюдное согласие, но теперь оба лежат спокойно. Только вокруг смятение. Жандармы так и стреляют туда-сюда вибрирующей в их униформах силой местной общины. Серая машина ждёт в укромном уголке. Может, эта старая женщина в последний момент не хотела выполнить требование мужчины пойти туда, куда он хотел. Может, не сочла достаточно надёжным транспорт на тот свет. В экскурсионном автобусе она всегда занимала место у окна позади водителя, считая его, как и многие, самым безопасным, и ожесточённо боролась за него с другими экскурсантами. Или старая женщина в приступе растерянности сама отрубила себе руку, чтобы она потом не выросла из её могилы? Неважно. Крепко прижав к себе сумочки с необходимыми документами – никакой вор не смог бы их выкрасть, – оба мёртвых старичка в своей дырявой лодке прогребались вперёд, туда, где их товарищи имели мнения, которые уже не могли изменить в этом возрасте. Так, теперь они опять объединились, они добрались до самих себя, в их воле к власти, но они добрались только до 1997-го, нет, до 1998-го, как они докладывают, ну, мы тут для них персонально подготовим время и пространство, чтобы они снова смогли получить хорошее место в истории. Ведь старик ещё как минимум лет пятьдесят назад смазал ствол своего пистолета, поскольку тот, в самозабвении, всё сделал сам, рука не промах! Так весело потом уже больше никогда не было. Короче, снова стать безобидным, нет, лучше снова стать над другими, лучше сиять, лучше казаться, лишь бы не быть правдой!

Широко раскрываются двери гостиниц, и раз в году разбивается лагерь, на котором катается волчий помёт и животные оставляют свои выделения, но это на нас не давит. Выделено жирно: «Работа делает свободным», да, кто нам понастроил те тёмные леса, которые мы теперь хвостом заметаем, где мы когда-то были орлами и нам было что предъявить нашим господам из Дикого рейха? Лишь много лет спустя до нас доковырялись вилки, хотя мы тогда ещё были зелёные, а то и вовсе не родились, они выковырнули нас из скорлупок, ох, маринад так и капает у нас из ушей! Оба эти пенсионера попали в их собственную западню: ток! Из побуревших старческих лиц, сумевших когда-то пойти так далеко, светятся искусственные челюсти, продукты достижений страховых врачей. Я бы не хотела объяснять здесь, что значит для одних только межпозвоночных хрящей разложить на нашей земле все это изобилие бытия, эти тюки товаров. На каком основании мы сейчас постелили этот голубой ковёр? День темноты за днём злодеяния – из этого может выйти недурной приключенческий отпуск, а? Можно также отправиться на панорамном автобусе в Польшу и там полностью восстановиться. Играть с собой в прятки мы тоже умеем и столоваться там, где падаль растягивают на пытки перед тем, как запереть в наши маленькие, лишённые света жировые клетки. Какой восторг, когда мы, подпоясанные кожаными ремнями, замыкающие, всегда аккуратно запирающие за собой наши злодеяния, гремим связкой союзников, поскольку снова кой-куда хотим войти – это выражение прямо про меня. И я тоже иду взять правду под стражу.

Господин гауляйтер, должна же у вас в сердце остаться хоть искра человечности – хотя бы по отношению к старикам и детям, даже если речь идёт о нас, – чтобы вызвать сюда помощь, и вы тем самым спасёте Германию от культурного позора! В старом рейхе для нас есть специальные скамейки, но загораживать городским доступ к свежему воздуху, даже если речь идёт о нас, – это произведёт определённо странное впечатление и на других туристов, прибывших к нам бронированными. Известно ли вам, что перед парковым комплексом прибиты доски, которые запрещают нам вход, а?

Силу, полученную от матери, Карин Френцель не отдала, только потому, что нахлебалась сегодня, с плохим исходом, экскурсии в Марияцелль, на которую первоначально записалась и та супружеская пара, из этого ничего не вышло. Эта пара так и блуждает по нашей дикой стороне (женщина потерянно прижимает к себе свою отсечённую кисть, как кошелёк или грелку с остатками тепла) и не смеет, вопреки своим обычным привычкам, подняться в автобус. Погода великолепная, она ждёт отдыхающих, как кафедральный собор, в котором постоянно светло, потому что миллионы потирают там руки после того, как нагрели их. И ангелы бьют нас по рукам, если мы хотим протянуть их к Спасителю. Только синагога стоит просто так злобно и тычет Господа пикой в бок, чтобы глава снова затемнилась. Синагога не хочет принимать приветливый вид даже для фото. И для Нижней Австрии, где рим. церковь – победительница и навострилась в Иерусалим, ибо оттуда идёт образ из разрушенного храма с ножом для жратвы, нет, для жертвы! Он хочет поразить им лоно матери-церкви. Поразительно. С нами крестная сила! Бог уже ждёт нашего поклонения, которое восходит к Нему, как дуновение занозистой влаги с наших указующих и перстов среднего звена. И так много поклонников! Да, это место паломничества, учреждённое для Его Матери, хотя, естественно, Он остаётся единоличным шефом. Женщины вопиют внизу, под крестом, никто не может сказать Ему ничего вразумительного, и Он бежал от своих фанов до самой кухни, где спрятался в хлеб и вино, которые мы уже поглотили («Ныне отпущаеши!»). Теперь мы наложили руки в боки агнца, а сами всё такие же неверующие, как Фома, – и какой ещё славы они от нас требуют? Мы, сокровенное и интимное ягнёнка, его потроха, в этой групповой поездке, где мы могли бы уже несколько раз полюбоваться на картинках на перфорированное мясо свежепрооперированного Папы, если бы хотели, у нас полное ожидания выражение лица: что нам скажет христианство на сегодняшний день? Рис взошёл, рысак взопрыгнул. Мы тупо зрим в корень; может, рай – это материнское лоно? Карин Ф., особа разъярённая, ступает по пятам матери, и мы тоже временами с треском наступаем на других и сами потом отлетаем. Всё только ради того, чтобы нашего ближнего в автобусе, любя его, как самого себя, всё-таки не допустить на место у окна.

ЕГО мать видит низость и отбросы, которые были оказаны здесь её сыну на месте его почестей, и скитается в темноте по автобусной стоянке, подбирая банановую кожуру, банки из-под колы и колбасные шкурки и выбрасывая в предназначенные для них урны. Бог думает, его мать существует сама по себе, он уже забыл, что сам произвёл и её тоже! Но эта темнота – выкидыш. У этой бог-с-нами-матери множество изъянов, которые надо поправить. Сюда доходят чужие голоса, чтобы озвучить такую же чужеродную для них песню Марии. Они поют во всё горло, как будто они первые в непрактичном, но всё же моющемся образе человека; но самый первый там всё-таки скорее бог, который встречает людей на пороге к милосердной церкви, где Его Мама приготовила угощение и где просто разбрасываются облатками. Епископским благословением затыкают клиентам рот, чтобы они и дальше помалкивали и не проболтались, чего они там наворотили, наколотили, нарезали, наклеили, выкрасили и выбросили в снаряжении своих проповедников-экклезий, которые вечно бегут вслед за убегающей синагогой. Свежий вид сына человеческого (какие чудеса творит с нами восстановительная терапия!) входит в образ в качестве образца, он выныривает на поверхность вод озера Эрлауф, отдыхающие отражаются в нём, чтобы по их образу и подобию, только зеркально повёрнутому, могли быть созданы новые отдыхающие, которые на сей раз явятся с другой стороны земной поверхности, с Востока. Так они непрерывно и меняются сторонами, как будто до этого никогда не существовали в качестве негатива. И уж никак не там, с правой стороны, где темнота продержится несколько дольше, поскольку близится зима. Быть простой картинкой, подражанием подражанию новые туристы не хотят, они хотят начать с начала, как будто до них ничего не было. Их туристический автобус мог бы вместить под всеми приверженцами ещё один – для провианта и багажа. Притом всё предусмотрено, в первую очередь уход за этим местечком Марии, которое, улёгшись между краёв гор и краюх холмов, красиво влито в форму выемки для поедания глазами. Уже при входе гость – король и показывает прочим ангелам в округе, что его место сразу за шофёром, в его синей форменной фуражке.

Вот она покоится, выращенная жемчужина в раковине долин, дымчатая церковь Марии. Драгоценность, от которой у нас захватывает дух. Её собственный предмет – Мария с младенцем из червоточной липы, потемневшая, однако одетая краше, чем его тысяч червонцев. Деревянная статуэтка, вокруг которой, словно водопад, налёт из рога изобилия (осторожно, всё выпадает, пожалуйста, держите всё отверстием вверх!), поток сделанных из серебра облаков, шелестящая кружевная бумага, которой обёрнут букет. Фонтанчики бьют вверх, водяной заслон от слюны верующих, которые с воем рвут из себя душу и тушей обрушивают её на матерь божию. Имени Мария довольно, чтобы стать светом. Она – воплощённая невинность, потому мы и чтим её. Она быстро приведёт порядок в наши конечности! Ангелы выступают из серебряной решётки, за которой заточён священник и на местном наречии выводит свои взгляды, которые могли бы достать до дна короба из-под обуви, если бы у нас был карманный фонарик, посветить ему туда. Святая простота! Взять хотя бы словаков, которые, считай, больше всех почитают Марию и которым сейчас сотворено совершенно новое государственное тело, чтобы они могли вспоминать о старом, которое у них некогда было и которое теперь посыпано уже толстым слоем ангельской пыли. Отлично, господин Папа, господин епископ! Смотрите, вот уж снова ядовитый рой, из которого так и точится мёд благочестивого песнопения, который они аккуратно собрали перед этим, чтоб питаться. Экий прилежный народец! По святейшему решению Самовозникшее было послано лично, и вся эта сила явилась не из чего меньшего, как из своей собственной матери. Здесь, где тысячи киосков, вы можете купить себе сувенир на память о ней, сделавшей из собственного сына двести восемьдесят тысяч леденцов! Они уже кончились, возьмите вместо них красивый стеклянный шар! Теперь вам надо крутануть этот мировой шарик, и бумажный снег свалится вам на голову! Таки да, не буду исправлять, пусть так и останется написано: свет всё ещё падает вниз, всякий, кого заденет по черепу серебряной дубиной, снова как новенький, без страха и упрёка в своей анкете, происходящей от отца, который оттаскивает души в местности ниже уровня материи. Наша душа закреплена кнопкой в ухе сына человеческого, чтобы мы снова могли стать милыми плюшевыми животными.