Текст книги "Причуды любви"

Автор книги: Элеонора Глин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

ГЛАВА XXXII

Последний обед в Монтфижете прошел более спокойно и скучно, чем предыдущие. Компания, вероятно, с одной стороны, слегка устала, а с другой – погрустнела от мысли, что завтра всем придется расстаться. Поэтому когда после обеда все снова собрались в гостиной, компания естественно распалась на группы.

Леди Анингфорд отвела Тристрама в сторону и пыталась утешить его и разговорить. Но очень быстро пришла к заключению, что все ее попытки напрасны, видимо, его горе слишком глубоко, чтобы ему можно было помочь. Когда она отошла от Тристрама, к нему подошла Лаура и в последний раз вонзила в него свое отравленное жало.

– Вы завтра уезжаете, Тристрам, и начинаете новую жизнь, – сказала она, – так вот, когда вы все разузнаете о вашей жене и ее прекрасном друге, то, может быть, вспомните о женщине, которая вас верно любила, – и она повернулась и ушла, оставив Тристрама в такой ярости, что он даже не мог двинуться с места.

Затем к нему подошел герцог и сказал:

– Милый мой мальчик, я, может быть, устарел и не понимаю современного духа, но если бы я был на вашем месте, я ни на минуту не расставался бы с таким прекрасным созданием, как ваша жена. Я советую вам, когда вы останетесь вдвоем с ней в Рейтсе, зацеловать ее до полусмерти, и тогда вы увидите, что все будет отлично!

И дав этот превосходный совет, он похлопал своего племянника по плечу и, вставив в глаз монокль, отправился дальше; а Тристрам горько усмехнулся и пошел играть в бридж, которого терпеть не мог.

В то же время Френсис Маркрут, решив, что пора наконец покончить с неприятным делом и сообщить своей племяннице то, что, как он считал, теперь ей следует знать, подвел ее к софе, стоявшей за ширмами, и сказал:

– Мы все прекрасно провели здесь время, Зара, только мне очень жаль, что вы с Тристрамом, по-видимому, еще не сдружились.

Он умолк, но так как Зара молчала, продолжил:

– Есть кое-что, что вам нужно знать, поскольку, надо полагать, вы сами этого еще не поняли, а Тристрам, вероятно, вам не сказал.

Зара испуганно взглянула на него: чего она еще не знает?

– Вы помните, разумеется, тот день, когда мы с вами условились насчет вашего брата, – продолжал Френсис. – Так вот, в этот самый день Тристрам отказался от моего предложения жениться на вас, несмотря на ваше богатство! Он сказал, что не может жениться на женщине из-за денег и что вообще никакие земные блага не заставят его жениться на женщине, которую он не любит. Но я был уверен, что когда он увидит вас, то изменит свое мнение, и потому продолжал держаться своего плана. Вы ведь знаете мой метод, дорогая племянница!

Сердито сверкнувший и в то же время жалобный взгляд Зары был единственным ответом на его вопрос.

– Я, конечно, рассчитал верно: в тот же вечер, придя обедать и увидев вас, он безумно влюбился и тотчас же сделал предложение. При этом он настаивал, чтобы все ваше состояние было записано на ваше имя и на имя ваших будущих детей, и позволил мне только заплатить его долги, лежавшие на Рейтсе. Словом, он показал себя истинным джентльменом, и мне казалось, что если вы до сих пор сами в этом не убедились, то лучше всего сказать вам об этом.

Но тут Маркрут в тревоге добавил:

– Зара, дитя мое, что с вами? – так как она вся поникла, уронив на руки свою гордую головку.

Его вопрос привел ее в себя, она выпрямилась, и Френсис, вероятно, до конца своей жизни не сможет забыть взгляд, который она бросила на него.

– И вы могли обманом выдать меня замуж и испортить нам обоим жизнь! Что я сделала вам, дядя, что вы так жестоко поступили со мной? Или вы мстите мне за мою мать, за то, что она оскорбила вашу гордость?

Если бы она стала даже со слезами упрекать его, ему было бы легче. Но ее беззвучный голос, беспомощный взгляд и смертельная бледность прекрасного лица до боли тронули его сердце, то сердце, которое в последнее время смягчилось под влиянием всемогущей силы любви. Неужели он ошибся в расчетах и возложил непосильную тяжесть на это несчастное существо, которое ведь в сущности было плотью и кровью от его плоти и крови? И едва ли не первый раз в жизни в его сердце закрались страх и сомнение.

– Зара, – дрогнувшим голосом спросил он, – что вы хотите этим сказать? Я, как вы говорите, выдал вас замуж обманом потому, что знал – вы ни за что не согласились бы выйти за Тристрама, если бы не думали, что условия с вашей и его стороны равны. Я ведь знаю, как сильно развито в вас чувство чести, моя дорогая, но я считал и, думаю, совершенно верно, что раз Тристрам так влюблен в вас, он быстро сумеет вас покорить. Я не мог предположить, что женщина может быть так холодна, чтобы устоять против него. Что же случилось, Зара? Скажите мне, дитя мое.

Но Зара сидела как каменная. Она и не думала упрекать своего дядю. Видимо, ее сердце и душа были совершенно разбиты.

– Зара, может быть, я могу что-нибудь сделать для вас? Помочь вам быть счастливыми? Уверяю вас, мне очень тяжело думать, что вы несчастливы. Но я уверен, Зара, что вы не сможете вечно оставаться к нему равнодушной – он слишком для этого хорош. Может быть, я все же могу что-нибудь сделать для вас, милая племянница?

Но Зара поднялась и, бросив на него страдальческий взгляд, сказала:

– Нет, дядя, благодарю вас, уже ничем нельзя помочь – слишком поздно. – Затем прибавила тем же безжизненным голосом: – Я очень устала и пойду к себе. Покойной ночи!

И она со своим обычным достоинством отошла от него и, извинившись перед герцогом и перед леди Этельридой, отправилась в свою комнату. Френсис, глядя ей вслед, чувствовал, как сердце его сжимается от жалости и боли. «Она просто удивительная женщина, – думал он, – поэтому все не может не кончиться хорошо».

Оставшись одна в комнате, Зара упала на медвежью шкуру перед камином. Мысли болезненным вихрем проносились в ее голове. Значит, ее предложили Тристраму вместе с деньгами, как собственность, и это предложение было отвергнуто! Что могло быть унизительнее! Конечно, дядя воспользовался ею для каких-то своих целей, но каких? Он не тщеславен и стать родственником Тристрама не могло быть для него соблазнительно. В чем же тогда дело? Может быть, он сам влюблен в Этельриду?

Занятая своими собственными переживаниями, Зара не замечала, что делается вокруг нее, но теперь начала вспоминать, что он действительно проявлял к Этельриде такое внимание, какого не выказывал ни одной другой женщине. Да, видимо, так и есть: он совершил это жестокое дело для того, чтобы породниться с семьей Этельриды и приобрести больше значения в глазах герцога. Но почему «жестокое» – разве его поступок был бы жесток, если бы Зара сама была другой? Он ведь вытащил ее из нищеты, выбрал ей в мужья прекрасного человека, дал богатство и знатность. Нет, в этом, конечно, не было никакого жестокого умысла. Жестокость заключалась только в том, что ей дали выйти замуж за Тристрама, не осведомив ее о его чувстве к ней.

А что же думал Тристрам о ней и о том, что заставило ее выйти замуж за него? Эта мысль впервые пришла Заре в голову. И насколько он был благороднее ее! Он ведь ни разу не высказал предположения, что она вышла за него исключительно из желания воспользоваться его общественным положением. Ни разу не упрекнул ее в этом, хотя, как она теперь понимала, мог это сделать с полным основанием. И Зара горько зарыдала и рыдала до тех пор, пока, вся в слезах, не заснула.

Когда же огонь в камине потух и в окна заглянул холодный рассвет, она проснулась, дрожа от страха: ей приснилось, что у нее отняли Мирко, который играл «Грустную песнь». Затем, окончательно проснувшись, она поняла, что занялся новый день, тот день, когда она должна со своим мужем ехать в его поместье. С ее мужем, благороднейшим человеком, которого она обвиняла в самых низких побуждениях…

Все было кончено, и ей больше ничего не оставалось, как продолжать играть свою роль.

ГЛАВА XXXIII

На следующее утро из Монтфижета разъехались почти все гости, так что только немногие из них могли полюбоваться отъездом молодой пары. А любоваться было чем. Зара приложила все старания, чтобы быть интересной, и ее усилия увенчались полным успехом. Помня, что Тристраму очень понравился синий бархатный наряд, в котором она вышла к обеду в день их приезда в Монтфижет, она и теперь надела его, а сверху набросила соболье манто, которое, она знала, тоже нравилось Тристраму. И в этом наряде с сапфирами на шее и в ушах она походила на редкостный цветок необычайной красоты.

Но Тристрам только взглянул на нее и тотчас же отвернулся – он боялся на нее смотреть. Молодые попрощались, причем Этельрида особенно нежно поцеловала Зару и, усевшись в свой новый автомобиль, укатили.

– Они оба так красивы, что невероятно, чтобы у них все не пошло по-хорошему, – невольно воскликнула Этельрида, когда, в последний раз махнув им рукой, повернулась, чтобы уйти в комнаты.

– Да, конечно, – прошептал Френсис, стоявший рядом с ней.

Этельрида посмотрела на него.

– Через двадцать минут все гости разъедутся, кроме Ворона, Энн, Эмили и Мэри, и тогда вы поговорите с папой. Только я не знаю, как переживу то время, пока вы будете с ним говорить!

– Не беспокойтесь, дорогая, – уверил ее Маркрут. – Все обойдется благополучно, и перед завтраком я приду к вам в гостиную сказать вам об этом.

И они пошли в комнаты, а леди Анингфорд, подозрения которой на счет Этельриды и Маркрута все усиливались, сказала полковнику Ловербаю:

– Вы, кажется, правы, Ворон. Теперь я уже убеждена, что Этельрида влюблена в мистера Маркрута. Но герцог, конечно, никогда не позволит ей выйти за него замуж! Подумайте, какой-то иностранец, о котором никто ничего не знает!

– Да, но я не помню, чтобы кто-нибудь что-либо имел против того, чтобы Тристрам женился на его племяннице, а герцог, кажется, даже одобрял этот брак. И потом не все иностранцы плохие люди, – сентенциозно прибавил Ворон, – есть между ними и хорошие, особенно среди австрийцев и русских, а Маркрут, наверное, из них, потому что от романской нации в нем ничего нет. Я же главным образом не люблю романское племя.

– Словом, я, вероятно, узнаю все от самой Этельриды. Я так рада, что решила остаться здесь до среды, и вы тоже, Ворон, до тех пор не уезжайте.

– Как прикажете. Я, как всегда, к вашим услугам, – проговорил он, и закурив сигару, уселся в огромное кресло читать газеты, а леди Анингфорд отправилась в гостиную.

Вскоре последние гости уехали, и леди Этельрида, взяв под руку свою подругу, пошла с ней к себе наверх.

Пока она там изливала перед ней свое сердце и рассказывала по порядку, как произошло то огромное событие, которое должно было радикально изменить ее жизнь, Френсис Маркрут объяснялся с герцогом.

Он приступил к делу прямо, без всяких предисловий, и герцог, сначала изумленный его словами, стал затем слушать его с большим интересом.

Френсису приходилось в своей жизни вести гораздо более трудные дела, и часто даже равновесие европейских держав зависело от его присутствия духа, но никогда еще он так не волновался, как в настоящий момент.

Кратко изложив историю своей жизни, уже известную, как он сказал, леди Этельриде, он затем с удивительным тактом и скромностью намекнул на свое огромное богатство, которым его жена будет распоряжаться по своему усмотрению для блага человечества.

И герцог, слушая его, мог только удивляться уму и силе характера этого человека. Когда финансист закончил свою речь, герцог встал и, вставив в глаз монокль, произнес:

– Вы так превосходно изложили свое дело, милейший Маркрут, что возразить вам я ничего не могу, но должен, однако, сказать, что по-прежнему предубежден против вас как против иностранца. Мне очень не нравится, что моя дочь избрала именно вас, хотя, с другой стороны, ее счастье для меня дороже всего на свете, и потому я не стану возражать против ее выбора. Этельриде 25 лет, она девушка серьезная и с сильным характером; если она выбрала вас, то, вероятно, не потому только, что глупо влюбилась. Если вам посчастливилось ей понравиться и она полюбила вас, то, друг мой, нам больше не о чем разговаривать. Давайте позвоним и прикажем принести себе вина.

Несколько минут спустя оба поднимались по лестнице в комнату Этельриды, которая все еще поверяла подруге тайны своего сердца.

Когда дверь раскрылась и на пороге показались ее отец и ее будущий муж, она вопросительно взглянула на них, но тут же подбежала к отцу и спрятала лицо у него на груди. Герцог, прослезившись, с любовью поцеловал ее и прошептал:

– Да, Этельрида, дорогая моя, для меня это было большой новостью. Но если ты думаешь, что будешь счастлива с ним, то это все, чего я могу желать.

Таким образом, момент, о котором Этельрида думала с волнением и страхом, прошел вполне благополучно, и когда вскоре леди Анингфорд и герцог вышли и оставили жениха с невестой одних, Этельрида воскликнула:

– О Френсис, как хорошо жить на свете! Мы с папой всегда жили очень счастливо, а теперь мы так же счастливо будем жить втроем, потому что вы же не будете увозить меня надолго от него, не правда ли, дорогой мой?

– Конечно, нет, милая Этельрида! Я даже думал просить герцога позволить нам поселиться рядом с ним в том поместье, которое переходит к вам, а я свое поместье в Линкольншире оставил бы только для охоты. Вы тогда чувствовали бы себя совсем дома, и герцог мог бы подолгу жить у нас, а в случае надобности мы были бы у него в течение какого-нибудь часа. Но я только предлагаю вам это, а вы, конечно, делайте так, как сочтете нужным.

– Френсис, вы очень добры ко мне, – сказала она.

– Дорогая, – прошептал он, целуя ее волосы. – Ведь я искал 45 лет, прежде чем нашел свое сокровище.

Затем они стали решать другие свои дела. Маркрут сказал, что хочет свой дом на Парк-лейн отдать Заре, а для себя приобрести одну из тех исторических усадеб, которые выходят в Грин-парк.

Если уж Этельрида покидала из-за любви герцогский кров, то в ее распоряжении должен быть дворец, вполне достойный ее.

Маркрут уже вполне оправился от вчерашнего волнения по поводу своей племянницы. Она со своим мужем должна была приехать на два дня, чтобы попрощаться с леди Танкред, которая отправлялась с дочерьми в Канны. Если он увидит, что между молодыми супругами отношения еще не наладились, то расскажет Тристраму, почему Зара относилась к нему так сурово, тогда недоразумение между ними разъяснится и их дальнейшие отношения могут наладиться. Но главную надежду он по-прежнему возлагал на их молодость, поэтому его теперь уже совершенно не беспокоило это дело.

Между тем пара, о которой шла речь, быстро катила по направлению к Рейтсу. Из всех испытаний, которые Тристраму приходилось переносить за время его женитьбы, самыми тяжелыми были те, когда ему приходилось ехать рядом со своей женой в автомобиле. Каждый молодой человек, даже и не влюбленный в Зару, чувствовал бы ее очарование в такой непосредственной близости с ней. Каково же было безумному влюбленному Тристраму! К счастью, она ничего не имела против открытых окон и курения, но новое выражение смирения на ее прелестном лице и неповторимый аромат, который Тристрам ощущал, сидя рядом, так непреодолимо влекли его к ней, что он должен был сосредоточить всю силу воли на том, чтобы не схватить ее в объятия.

Это была старая история, которая повторяется снова и снова, – два молодых, красивых, сильных существа боролись против могучего чувства, заложенного в них природой. Зара чувствовала то же, что и Тристрам, кроме того, силы ее подтачивало сознание, что она была несправедлива к нему и что настоящее положение – дело исключительно ее рук. Но как заговорить об этом и сознаться в своей ошибке, она не знала. Она только чувствовала, что должна это сделать, но выработанная всей ее жизнью привычка молчать все еще держала ее в своей власти.

Поэтому супруги ехали в напряженном молчании, и только когда приблизились к границе поместья, Тристрам выглянул в окно и сказал:

– Теперь придется открыть верх автомобиля. Пожалуйста, улыбайтесь, кланяйтесь, когда мы подъедем к деревне и нас будут приветствовать. Молодые, вероятно, не станут кланяться, но старые друзья моей матери могут поклониться.

И Зара, когда лакей открыл верх машины, постаралась принять счастливый вид.

Так начался первый акт жестокой комедии.

ГЛАВА XXXIV

Самые разнообразные чувства наполняли сердце молодой леди Танкред, когда они приблизились к парку, неподалеку от ворот которого расположилась деревня. Так вот, значит, где был дом ее лорда и идола ее души и куда они должны были въехать, держась за руки и с переполненными любовью сердцами. Увы! Сейчас ее собственное сердце было полно только горечи и боли…

Под радостные возгласы местных жителей новобрачные проехали триумфальную арку, украшенную зеленью и флагами, на которых пестрели надписи: «Да здравствуют лорд и леди Танкред» и «Благослови, Боже, новобрачных», и Тристрам, взяв Зару за руку, поднял ее и, обняв за талию, держал так некоторое время, весело размахивая шляпой и отвечая на приветствия народа.

– Друзья мои, – говорил он, – леди Танкред и я сердечно благодарим вас за ваши добрые пожелания и за ваши приветствия!

Но когда они затем сели и автомобиль двинулся дальше, лицо Тристрама снова стало суровым, и он отодвинулся в угол.

У следующей арки повторилась та же история, только в более грандиозных размерах, потому что здесь были фермеры-охотники, с которыми Тристрам всегда очень дружил. Все они были верхом на лошадях, и приветствиям и маханию платками не было конца. Затем вся кавалькада двинулась за ними и провожала до самых ворот замка.

Здесь их поджидали дети, старухи из богадельни в своих красных плащах и черных чепцах, и на молодых супругов снова посыпались приветствия и пожелания счастья, а одна старая женщина срывающимся голосом прокричала: «Дай Бог прекрасной леди много маленьких лордов и леди!». Эта шутка всем очень понравилась, снова посыпались радостные приветствия и восклицания, а Тристрам, державший свою жену за руку, вдруг выпустил ее, словно обжегся, но затем опомнился и снова взял ее руку. Когда они, наконец, подъехали к парадному крыльцу, на котором выстроились рядами все слуги дома, оба были бледны как смерть.

Тристрам, отличный хозяин, прекрасно знал, чем и как нужно распорядиться. Когда они подъехали, вперед выступила величественная экономка в черном шелковом платье и от имени всех подвластных ей слуг и своего собственного приветствовала новую госпожу и поднесла ей букет белых роз.

– Мы подносим вам белые розы, потому что его светлость сказал нам, что миледи прекрасна, как белая роза!

На глазах у Зары показались слезы и голос ее задрожал, когда она стала благодарить слуг и пыталась им улыбнуться.

«Молодая леди была совсем растрогана, – говорили они потом друг другу, – и в этом нет ничего удивительного. Всякая другая на ее месте тоже сходила бы с ума по его светлости, это же так понятно!»

«Как они все его любят, – думала в это время Зара, – он сказал им, что я прекрасна, как белая роза. Значит, он так чувствовал, а я отшвырнула его чувство, и теперь он смотрит на меня только с ненавистью и презрением».

Но вот Тристрам снова взял Зару под руку и повел ее по длинному коридору в великолепный зал, из которого величественная лестница вела вверх, на галерею.

– Я приготовила для вашей светлости парадные комнаты, потому что не знала, какие комнаты вы изволите выбрать для себя, – сказала экономка, обращаясь к Заре. – Здесь есть будуар, спальня, ванная и комната его светлости, и я надеюсь, что миледи они так же понравятся, как нравятся всем нам, старым слугам этого дома.

И Зара взяла себя в руки и произнесла небольшую речь. Когда они затем вошли в огромную спальню с окнами, выходящими во французский сад, которая была отделана с совершеннейшим вкусом и расписана знаменитыми художниками – братьями Адам, Тристрам галантно поклонился и, поцеловав руку Зары, сказал:

– Я буду ждать вас в будуаре, пока миссис Энглин будет показывать вам туалетный прибор из золота, подаренный Людовиком XIV одной из наших прабабушек. Все леди Танкред пользуются этим прибором, когда живут в Рейтсе. Надеюсь, что щетки не покажутся вам слишком жесткими, – прибавил он со смехом и вышел из комнаты.

А Зара, подавленная всей этой торжественностью, пышностью, красотой и традициями, чувствующимися здесь во всем, села на диван, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Сейчас она ненавидела себя всей душой из-за того, что в своем непростительном невежестве оскорбила благородного человека, которому принадлежала вся эта роскошь. И она могла думать, что он женился на ней из-за денег ее дяди! Как он должен был любить ее с первого же мгновения, чтобы захотеть одарить ее всем, что ему принадлежало… Сердце Зары разрывалось от мучительной боли – ведь раскаяние никогда не бывает так горько, как тогда, когда человек сознает, что во всем виноват сам.

Зара вошла в будуар, где Тристрам стоял у окна с миссис Энглин, и когда та оставила их вдвоем, робко сказала, что ей все здесь очень нравится.

– Да, все это довольно красиво, – сухо ответил он и затем прибавил: – Сейчас мы должны будем сойти вниз и присутствовать на этом мучительном завтраке. Зал огромный и весь из камня, вам может быть холодно, поэтому я советую вам захватить с собой боа. Сейчас я принесу его вам, – прибавил он и, выйдя в соседнюю комнату, тотчас же вернулся обратно, неся боа, которое набросил на плечи Зары с таким равнодушным видом, как будто и она была из камня. И гордость Зары снова была уязвлена, хотя она отлично сознавала, что на его месте сама поступила бы точно так же. Тем не менее смиренное выражение ее лица уступило прежнему надменному, и она пошла рядом со своим мужем с гордо поднятой головой к большому восторгу миссис Энглин, которая видела, как они спускались с лестницы.

«У нее такой же высокомерный вид, как у нашей старой леди Танкред, – думала она. – Только интересно знать, нравится ли это его светлости?»

Большой пиршественный зал с великолепным каменным камином был построен еще при Генрихе IV. Галерея с дубовой решеткой была пристроена двумя столетиями позже. В зале стояли два кресла под балдахинами. Столы были накрыты по обеим сторонам этих кресел, а также перед ними. Новобрачные сели в эти огромные дубовые резные кресла; на спинке одного из них красовалась надпись «Лорд», на спинке другого – «Леди». По бокам сели главный арендатор и его жена. За столом прислуживали лакеи в напудренных париках.

Каждый раз, когда за столом случались какие-нибудь комические инциденты, Заре хотелось взглянуть на Тристрама и засмеяться. Но он держал себя холодно и спокойно и только иногда, когда этого требовало настроение момента, отпускал остроумные замечания.

Но вот начались спичи, и для Зары наступило самое тяжелое испытание.

Главный арендатор, предложив тост за здоровье молодоженов, говорил затем так много приятного, что для Зары стало совершенно очевидно, что все эти люди очень любят ее мужа, и она с каждой минутой все больше негодовала на себя. Как в этом спиче, так и во всех прочих ее самое всегда соединяли с Тристрамом, и эти добродетельные намеки уязвляли ее больше всего.

Затем Тристрам встал и от своего и ее имени произнес прекрасный спич. Он говорил, что приехал сюда и привез с собой прекрасную леди, чтобы жить среди них, и повернувшись к Заре, он взял ее руку и поцеловал. Затем он сказал, что всегда считал свои и их интересы общими и смотрел на них, как на своих друзей, и что они с леди Танкред будут и впредь заботиться об их благополучии. Речь его приветствовали аплодисментами, и все, весело разговаривая, снова уселись за стол.

Затем на дальнем конце стола встал старый, сморщенный, как печеное яблоко, фермер и, шамкая беззубым ртом, долго рассказывал, что он родился здесь и вырос, точно так же как и все его предки, но, и он готов в этом поклясться, никто из них никогда не видел более прекрасной госпожи, чем та, которую они приветствуют сейчас. Старик предложил тост за здоровье ее светлости и выразил надежду, что вскоре их пригласят на еще более роскошный пир, который будет устроен в честь рождения сына и наследника Танкредов.

Слушая это буколическое остроумие и благие пожелания, Тристрам бледнел и кусал губы, а его молодая жена вся вспыхивала, так что, в конце концов, цветом лица стала походить на красные розы, стоявшие на столе перед ней.

Бесконечный завтрак наконец окончился и после бесчисленных рукопожатий и приветствий, подогретых портвейном и шампанским, молодые супруги в сопровождении главного арендатора и немногих избранных отправились говорить и выслушивать подобные же речи в палатку мелких арендаторов. Здесь пожелания были еще более откровенны, и Зара заметила, что каждый раз, когда Тристрам слышал их, в его глазах появлялась саркастическая усмешка. Было уже около пяти часов, когда измученные молодые супруги удалились в будуар пить чай, и для Зары наступил удобный случай сделать свое признание.

Когда они с чувством облегчения опустились в кресла перед камином, Тристрам, проведя рукой по лбу, сказал:

– Боже, что за жестокая насмешка вся эта комедия! А ведь это только начало! Я боюсь, что вы очень устанете, так что вам лучше пойти сейчас отдохнуть до обеда, а к обеду, пожалуйста, наденьте самое роскошное свое платье и самые лучшие драгоценности.

– Хорошо, – рассеянно ответила Зара и стала наливать чай, а Тристрам сидел, смотрел в огонь, и его красивое лицо носило явные признаки утомления и разочарования.

Его огорчало решительно все. Он вспомнил, с каким удовольствием делал все улучшения в Рейтсе, надеясь угодить Заре, и теперь, когда он снова смотрел на дело своих рук, оно кололо и уязвляло его сердце.

Зара молча подала ему чашку чая, но затем молчание стало для нее невыносимым.

– Тристрам, – произнесла она как только могла спокойно, но он при звуке своего имени вздрогнул и внимательно посмотрел на нее: ведь она впервые назвала его по имени!

Зара опустила голову и, конвульсивно сжав руки, стала говорить, едва сдерживая волнение.

– Я хочу сказать вам кое-что и попросить у вас прощения. Я узнала наконец истину, а именно – что вы женились на мне не из-за денег моего дяди. Теперь я знаю, как все произошло, и мне очень стыдно вспоминать, какие жестокие слова я говорила вам; но тогда я думала, что вы согласились на этот брак даже не видя меня, и это меня страшно возмущало. Мне очень жаль, что я оскорбила вас, так как теперь я знаю, что вы истинный джентльмен.

Его лицо, просветлевшее было при ее первых словах, хмурилось по мере того, как она продолжала свою речь, и сердце его наполнялось жгучей болью. Итак, она теперь знала истину, но все же не любила его, потому что ни словом не высказала сожаления, что назвала его животным и ударила по лицу. Воспоминание об этом точно стегнуло Тристрама кнутом, и он вскочил на ноги, с новой силой почувствовав оскорбление.

Поставив на камин чашку с чаем, к которому так и не дотронулся, он хрипло сказал:

– Я женился на вас потому, что любил вас, но мне никогда еще не приходилось так горько раскаиваться, как сейчас.

Он повернулся и медленно вышел из комнаты. А Зара, оставшись одна, почувствовала себя совершенно уничтоженной.