Текст книги "Причуды любви"

Автор книги: Элеонора Глин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

ГЛАВА XXV

После завтрака, за которым соблюдались все старинные церемонии, по крайней мере, как их понимали Джимми и юный Билли, пошел сильный дождь. Тогда распорядители пиршества решили, что пора начать средневековые танцы. Прибегли к помощи граммофона, стоявшего в углу, и парочки весело закружились по большому залу. Юный Билли подошел к Заре и, заявив, что он в качестве представителя лордов замка имеет право на самую красивую даму, без обиняков оттолкнул лорда Эльтертона в сторону и закружился с Зарой в вальсе.

Зара не танцевала уже давно – года четыре – и совершенно не имела понятия о танцах, появившихся в последнее время. Но, старательно выделывая знакомые ей па, она мало-помалу увлеклась, ей стало весело, и она забыла в танце все свои горести.

– Вы, вероятно, не танцуете, мистер Маркрут, – сказала леди Этельрида, протанцевав с Вороном и остановившись с ним возле леди Анингфорд и Маркрута. – Но если вы когда-либо танцевали, то я, как хозяйка замка, прошу пройтись со мной в танце!

– Против такого приглашения нельзя устоять, – ответил Маркрут, и, обвив ее талию рукой, стал плавно вальсировать.

– Я люблю танцевать, – говорила леди Этельрида во время вальса, очень удивленная тем, что такой серьезный господин прекрасно вальсирует.

– И я тоже, – сказал Френсис, – но только при особых условиях, – он слегка прижал ее к себе и засмеялся. – Взгляните, – продолжал он, – все мы в охотничьих костюмах и толстых башмаках кружимся, как какие-то дикари вокруг костра, и нам это почему-то нравится!

– Мне нравится потому, что это прекрасное упражнение, – сказала леди Этельрида.

– А мне так совсем не потому, – ответил ее кавалер.

Леди Этельрида не стала расспрашивать Маркрута, почему ему нравится танцевать. Ей казалось, что она сама об этом догадывается, и глаза ее заблестели. Так как они были одного роста, он увидел ее взгляд и прошептал:

– Я привез книгу, о которой мы с вами говорили. Надеюсь, вы примете ее от меня хотя бы в память этого дня, когда вы заставили меня снова почувствовать себя молодым.

Они остановились возле скамьи, у стены, сели и леди Этельрида мягко ответила:

– Хорошо… если вы этого хотите…

Лорду Эльтертону наконец удалось оттеснить юного Билли и завладеть Зарой. Вальсируя с ней, он всей своей фигурой выражал величайшую преданность, и Зара, зараженная общим весельем, смеясь, смотрела ему в лицо. Вдруг дверь, выходившая на деревянное крыльцо, тихонько открылась, и кто-то заглянул в зал. После того как пошел дождь, продолжать охоту стало невозможно, поэтому охотники отослали своих дам в автомобиле домой, а сами пошли через парк пешком и, привлеченные звуками музыки, раздававшейся из башни, направились туда. Тристрам был впереди всех и, открыв дверь, сразу увидел, как его жена улыбалась своему кавалеру.

Ревность буквально закипела в его сердце. Он никогда раньше не видел у Зары такой улыбки, и уж, конечно, она никогда так не улыбалась ему самому. Ему ужасно захотелось вышвырнуть вон Артура Эльтертона. Какая наглость, в самом деле! И что за нелепая затея танцевать днем, да еще в толстых башмаках! Когда же танцующие остановились и, приветствуя охотников, столпились у камина, то в ответ на заявление Джимми, что они живут здесь жизнью средневекового замка, Тристрам саркастически заметил:

– Оно и видно! У вас даже и шут есть! Взгляните-ка на Артура! Как он прыгает в своих грязных сапогах!

Лорд Эльтертон почувствовал себя польщенным: раз его старый друг ревнует, значит, прекрасная холодная дама, с которой он танцевал, очень мило к нему относится, а следовательно, его шансы на успех растут.

– Вы ревнуете, потому что ваша обворожительная супруга почитает меня, юного Лохинвара [5]5
  Герой старинной шотландской легенды, укравший свою невесту прямо со свадьбы, когда родители выдавали ее замуж за другого.


[Закрыть], – и он, смеясь, процитировал:

– «Ибо не было рыцаря более верного в любви и более бесстрашного в бою, чем юный Лохинвар!»

Зара заметила, что голубые глаза Тристрама сердито сверкнули – он, как видно, был совсем не в восторге от этой шутки. Но из желания досадить ему – ведь провел же он весь день с леди Хайфорд, почему же ей нельзя забавляться? – она снова улыбнулась лорду Эльтертону и сказала:

– Так пройдемся же в танце, мой лорд Лохинвар!

И они продолжали танцевать.

А у Тристрама лицо потемнело, как у его предка-крестоносца, и обратившись к своему дяде, лорду Чарльзу, со словами:

– Нам, пожалуй, лучше всего отправиться домой, мы ведь совершенно промокли, – он повернулся и вышел.

Как только Тристрам ушел, веселое настроение сразу покинуло Зару, хотя она сама не хотела признаться себе в этом. Впрочем, вскоре подали автомобили, и молодежь отправилась в замок переодеваться и пить чай.

Лицо Тристрама было неподвижно, как каменное, когда, подсев на диван к Лауре, он увидел, что лакей подал Заре телеграмму, и стал следить за выражением лица своей жены.

От кого были эти таинственные телеграммы? Зара вскрыла телеграмму, прочла, и лицо ее изменилось, как тогда в Париже, хотя и не так сильно. Затем она, скомкав телеграмму, бросила ее в камин. Телеграмма гласила: «Опять слегка лихорадит», и подписана «Мимо».

– Теперь я припоминаю, где я видела вашу жену, – сказала вдруг Лаура, и Тристрам машинально спросил:

– Где?

– На вокзале Ватерлоо. Но, может быть, это была не она, потому что та дама была очень бедно одета и с большим интересом разговаривала с каким-то иностранцем. – Лаура взглянула на Тристрама и, заметив, что ее камешек почему-то попал прямо в цель, уже в радостном возбуждении продолжала: – Конечно, это, возможно, была не она; но у нее такой редкий тип, что если хоть раз увидишь ее, то уже никогда не забудешь.

– Это верно, – ответил он. – Но едва ли вы видели Зару, потому что в то время она уехала в Париж, где пробыла до самой свадьбы.

– Я помню тот эпизод очень хорошо. Это было как раз на следующий день после объявления о вашей помолвке, я возвращалась домой в деревню, – продолжала она как ни в чем не бывало.

И Тристрам вдруг вспомнил, что в тот самый день он тоже видел Зару, когда их автомобили промчались мимо друг друга, и что она тогда не уехала в Париж. И им снова овладели тяжелые подозрения.

Лаура пришла в полный восторг. Она не понимала, почему Тристрама так взволновали ее слова, но что он был взволнован – не вызывало сомнения. Поэтому она решила, что нужно продолжать ту же тему.

– У нее, может быть, есть сестра? Потому что чем больше я припоминаю ту даму, тем более меня поражает это сходство. Я помню, что тогда заинтересовалась еще и потому, что мужчина, разговаривавший с ней, был необыкновенно красив, а я, как вы знаете, дорогой мой, всегда имела пристрастие к красивым мужчинам…

– Зара – единственная дочь у своих родителей, – сказал Тристрам и подумал: «На что, собственно, намекает Лаура?».

– Но в таком случае у нее есть двойник, – рассмеялась Лаура. – Я наблюдала за этой парой целых десять минут, так как ждала свою горничную, которая должна была встретить меня. Поэтому ошибиться я не могла.

– Это очень интересно, – холодно заметил Тристрам.

– Может быть, я только ошибаюсь во времени и это было до ее отъезда в Париж, – продолжала Лаура. – А разговаривала она, возможно, с братом, – и Лаура опустила глаза, многозначительно улыбаясь.

По мере того как уколы Лауры становились все ядовитее, Тристрам приходил все в большую ярость, но гнев его обрушился на нее же. Лаура ошиблась в расчетах. Ей смертельно хотелось, уязвив Тристрама, вернуть его затем себе, но она была недостаточно умна, чтобы понять, что заставлять его ревновать жену – плохой способ для достижения этой цели.

– Я не понимаю, зачем вы клевещете, Лаура, – презрительным тоном сказал Тристрам, – все, что вы говорите, не производит на меня никакого впечатления. Я обожаю свою жену и знаю решительно все, что она делает.

– Ах, бедняжка, он рассердился! Ну, ну, не ревнуйте, я не буду больше вас дразнить, – рассмеялась Лаура. – Но какой гениальный муж – он знает все, что делает его жена! Да вас, милый мой, надо поставить под стеклянный колпак и показывать в музее! – и Лаура встала, и ушла.

У Тристрама было сильнейшее желание убить кого-нибудь, но он даже не знал, кого – может быть, этого иностранца, Мимо? Да, пожалуй, его! Имени-то его он, во всяком случае, не забыл. Если бы ему не мешала гордость, он сейчас же подошел бы к Заре и попросил все ему объяснить. Это было бы вполне естественно, и если бы он поступил так, как подсказывало ему чувство, все недоразумения давно бы кончились. Но он был слишком упрям, слишком оскорблен и слишком влюблен, чтобы поступить таким простым образом. В нем была оскорблена честь Гвискардов, и она, как все глупые предрассудки, заставляла его страдать больше, чем сам проступок Зары.

Поэтому когда муж и жена, одетые к обеду, снова встретились, они были еще более чужды друг другу, чем когда-либо раньше.

На сей раз Тристрам не стал дожидаться стука в дверь горничной своей жены, а вышел в коридор и сделал вид, что рассматривает картины. И когда он стоял там, сжав губы, леди Анингфорд вышла из своей комнаты и подошла к нему. Она удивилась, застав его тут: ведь ее собственный муж в первое время их супружеской жизни не оставлял ее одну ни на минуту.

Из двери выглянула Генриетта, тотчас же исчезла, и за ней появилась Зара. И хотя она была очень нарядна в своем светло-сером платье с жемчугом на шее, и Тристрам, и леди Анингфорд оба заметили, что глаза у нее были утомленные и в них таилось страдание. Вспомнив просьбу Ворона быть с ней поласковее, леди Анингфорд взяла ее под руку, и, приветливо разговаривая, повела в гостиную.

ГЛАВА XXVI

В то время как для этой молодой пары вечер проходил так печально, для леди Этельриды и Френсиса он был совсем иным. На этот раз финансист за обедом не сидел рядом с хозяйкой, но если мужчина умеет пользоваться обстоятельствами, а женщина помогает ему в этом, то они легко могут найти случай остаться вдвоем.

Поэтому вышло так, что, не покидая своих гостей, леди Этельрида отошла в амбразуру окна в картинной галерее, где собрались все остальные гости, и разговаривала там со своим новым интересным другом, а что он становился для нее другом, она чувствовала, Он, казалось, удивительно все понимал, был так спокоен, ровен и сдержан, и при этом в нем чувствовалась сила и могучая воля.

Это благодаря его стараниям гости собрались в картинной галерее – он знал, что в длинном узком помещении гораздо легче отделиться от компании, чем в гостиной.

– Почему у Зары сегодня такой печальный вид? – спросила леди Этельрида. – За обедом я смотрела на нее и удивлялась выражению ее глаз – взгляд их был страдальческим…

Френсис нахмурился; в последнее время он был так поглощен собственными интересами, что ему некогда было замечать выражение глаз своей племянницы. Если же в ее глазах была какая-то особенная печаль, то, значит, она получила тревожные известия о здоровье Мирко. И Маркрут мгновенно решил не говорить леди Этельриде об этом. Доктор Морлей предупредил его, что конец болезни Мирко может быть только один, а если Мирко умрет, то зачем говорить о нем и раскрывать таким образом позорную семейную тайну? И Маркрут медленно ответил:

– Есть кое-что, что иногда ее тревожит, но это скоро пройдет, не обращайте внимания.

И леди Этельрида, недоумевая, перевела разговор на другую тему.

– Могу ли я передать вам книгу завтра утром, до отъезда на охоту? – минуту спустя спросил финансист. – Завтра ведь ваш день рождения, и все гости не преминут, конечно, воспользоваться этим случаем, чтобы сложить свои дары к вашим ногам. Я хотел сделать это сегодня, после обеда, но не смог, потому что мы с вашим отцом слишком долго играли в карты. Завтра же я ожидаю еще несколько книг, которые мне бы хотелось вам подарить.

– Это очень мило с вашей стороны. А мне хочется показать вам свою гостиную, чтобы вы убедились, что у ваших книг будет достойное помещение.

– Когда вы мне разрешите прийти туда?

Вопрос был поставлен прямо, и леди Этельрида почувствовала вдруг всю пикантность положения – ей никогда в жизни еще не приходилось назначать свидание мужчине. Она подумала.

– Завтра охотники выезжают в одиннадцать часов утра, и если будет хорошая погода, мы все поедем с вами. Так когда бы это было удобнее всего? – спросила она, предоставляя ему самому выбрать наиболее подходящий момент.

– Вы ведь завтракаете утром внизу?

– Да, всегда; а завтра, в мой день рождения, вероятно, все будут завтракать внизу.

– В таком случае, если я приду ровно в половине десятого, вы будете у себя?

– Постараюсь. А как вы узнаете, как туда пройти?

– О, у меня прекрасная способность ориентироваться. К тому же вы мне показывали ваши окна снаружи.

Леди Этельрида положительно почувствовала волнение при мысли об этом невинном свидании.

– Туда ведет лестница… Впрочем, нет… – она засмеялась. – Я вам больше ничего не скажу. Докажите вашу способность находить путь в лабиринте.

– Я найду его, будьте уверены, – сказал он и снова многозначительно заглянул в ее милые серые глаза. Леди Этельрида поспешно встала и повела его к остальным гостям.

Между тем лорд Эльтертон, не теряя времени, продолжал ухаживать за Зарой. После обеда он сразу же подошел к ней и предложил посмотреть картины. Он вполне был согласен с финансистом, что длинные и узкие комнаты бывают иногда чрезвычайно удобны.

Зара, довольная тем, что может отвлечься, охотно пошла с ним.

– Я наблюдал за вами во время обеда, – говорил лорд, – и думал, что вы представляете собой прекрасное олицетворение бури в вашем сером платье, причем ваши глаза можно было сравнить с грозовыми тучами…

– Да, иногда чувствуешь себя бурно настроенной, – отозвалась Зара.

– Люди скучны, потому что их обычно уже через полчаса видишь насквозь. Но вряд ли кто-нибудь когда-нибудь мог бы отгадать, о чем думаете вы!

– Никто никогда и не захотел бы отгадывать…

– Разве ваши мысли так мрачны? – и лорд Эльтертон улыбнулся, решив отвлечь Зару от ее мыслей. – Как жаль, что я не встретил вас давным-давно, потому что сейчас, конечно, я не могу сказать вам всего, что мне хочется, а то Тристрам опять приревнует. Ведь все мужья одинаковы!

Зара ничего не ответила, но в душе согласилась с ним, потому что с ревностью мужей была хорошо знакома.

– Если бы я был женат, – продолжал лорд, – то постарался бы сделать свою жену такой счастливой и так бы ее любил, что ей незачем было бы вызывать во мне ревность.

– Как вы легко говорите о любви. И что, по-вашему, собственно, значит любовь: когда доставляешь удовольствие себе или любимому существу?

– Обоим, – сказал лорд Эльтертон и так нежно заглянул ей в глаза, что старый герцог, стоявший поблизости, решил, что пора положить конец этим нежностям.

– Зара, я хочу показать вам портрет предков Тристрама с материнской стороны, – сказал он, подойдя к ним, и, галантно предложив ей руку, увел ее с собой.

– Да, – продолжал он, когда они отошли, – нравы меняются! Теперь уже совсем не то, что было во времена моей молодости. Послушайте, Тристрам, – подозвал он своего племянника, который стоял с леди Анингфорд, – пойдемте-ка с нами и помогите мне показать вашей жене ваших предков. Да, так вот я говорил, что нравы очень переменились с тех пор, как я привез сюда после свадебного путешествия свою дорогую супругу. В те времена я снял бы голову с каждого, кто осмелился бы взглянуть на нее! Вы же проводите время с этой пустой вертушкой Лаурой, а Артур Эльтертон ухаживает за вашей женой! Недурно, право! – и он укоризненно рассмеялся.

Тристрам саркастически улыбнулся и ответил:

– У вас старомодные взгляды, дядя. Впрочем, может быть, тетя Кориланда не походила на современных жен…

Зара молчала, но взгляд черной пантеры, погаснувший было в последние дни, вдруг снова вспыхнул в ее глазах.

– О, никогда не следует обвинять женщин, – сказал герцог. – Если они таковы, каковы есть, то в этом виноваты мужчины. Что касается меня, то я очень заботился о том, чтобы моя герцогиня любила меня. Да, знаете, смешно сказать! Я, по крайней мере, целый год ревновал ее даже к ее горничной.

И Тристрам подумал, что он пошел еще дальше, так как ревновал Зару к воздуху, которым она дышала.

Зара же продолжала молчать, и герцог понял, что между супругами есть какая-то очень серьезная рознь и что его вмешательство не поможет. Поэтому он обратил внимание Зары на портреты и переменил разговор; а Тристрам в первый же удобный момент отошел от них, вернувшись к леди Анингфорд, сидевшей у камина.

Лаура Хайфорд, оставшаяся с лордом Эльтертоном в конце длинной картинной галереи, почувствовала необходимость как-то отвести душу. Она не могла не говорить о том, что заполняло все ее мысли. Она уже поняла, что сделала непоправимую ошибку и не знала, как ее исправить, поэтому испытывала непреодолимую потребность говорить с кем-нибудь об этом.

– Вы не теряйте надежды, Артур, – сказала Лаура с горькой улыбкой. – И ваше дело еще не проиграно, потому что этот брак не продержится дольше нескольких месяцев – они и теперь уже ненавидят друг друга.

– Что вы говорите? – с невинным видом воскликнул лорд Эльтертон. – А я думал, что они страстно влюблены друг в друга!

Он говорил это нарочно, чтобы вызвать Лауру на разговор, и хотя знал, что нельзя и наполовину доверять тому, что она говорит, но надеялся извлечь из ее болтовни что-нибудь полезное для себя.

– Как же, влюблены! – засмеялась она. – Тристрам у нее даже не на первом месте. У нее есть один очень красивый иностранец, похожий на Ромео, которым она гораздо больше заинтересована. Бедный Тристрам! Ему, вероятно, предстоит сделать еще много открытий!..

– Откуда вы все это знаете? Вы удивительная женщина, леди Хайфорд. У вас всегда такие интересные сведения!

– Я случайно увидела их на вокзале Ватерлоо. Они, по-видимому, только что откуда-то приехали, а Тристрам думал, что она в Париже! Бедняжка!

– И вы ему, конечно, об этом сказали!

– Я только намекнула.

– Это было очень умно с вашей стороны, – и лорд Эльтертон насмешливо улыбнулся. – Он, конечно, вам очень благодарен? – сочувственно спросил он.

– Сейчас нет, но когда-нибудь будет!

Светлые глаза Лауры сердито сверкнули, а Эльтертон снова рассмеялся и насмешливо прибавил:

– Да, Тристрам тупое животное, если не почувствовал к вам за вашу доброту вечной благодарности. Я бы на его месте почувствовал! Однако нам, кажется, пора идти, а то все уже начинают расходиться.

И когда они поспешно направились к остальным гостям, лорд Эльтертон думал: «Да, мужчины могут быть браконьерами, вроде меня, но, черт возьми, среди них все-таки нет таких лисиц, как эта женщина!»

В тот вечер леди Анингфорд, проводив Зару, зашла к леди Этельриде, и они сразу же заговорили о том, что их интересовало, – об отношениях между Зарой и Тристрамом. Обе теперь были вполне убеждены, что молодые супруги несчастны, но что разделяло их и почему у Зары был такой грустный, страдальческий взгляд они, конечно, не знали и могли только строить более или менее вероятные догадки.

Зара тем временем сидела у себя в комнате в старинном кресле и, крепко стиснув руки, пыталась уяснить себе свое положение.

Она явственно чувствовала, что в ее отношении к мужу наступил кризис. Судьба возложила на ее плечи новый крест: когда вечером герцог говорил о своей жене, Зара внезапно поняла истину – она любит своего мужа…

И вот теперь она пыталась разобраться, почему же она его любит? Ведь она издевалась над ним, когда в свадебную ночь он говорил ей, что любит ее. Тогда она считала эту любовь чувственностью, а его назвала животным. И вот теперь сама стала таким животным… Ведь у нее не было решительно никаких оснований любить своего мужа, ведь они совершенно чужды друг другу… Она всегда думала, что любовь может возникнуть только тогда, когда хорошо знаешь объект своей любви и чувствуешь к нему уважение и преданность. Теперь она знала, что это был ложный взгляд – любовь, по-видимому, и самая нежная, и глубокая, может вспыхнуть сразу, с одного взгляда.

Они оставались чужими друг другу, однако это странное, жестокое чувство, называемое любовью, расплавило лед в ее сердце и зажгло в нем пламя. Заре хотелось ласками стереть с лица Тристрама то суровое напряженное выражение, которое теперь было на нем; ей хотелось самой упиваться его ласками, чувствовать, что она принадлежит ему. Она страстно мечтала о том, чтобы он сжал ее в объятиях и поцеловал. То обстоятельство, что он женился на ней из-за денег, потеряло для нее всякое значение: она сознавала, что даже если это и так, то ведь он же потом полюбил ее! А она… оттолкнула его любовь!

Но раскаиваться уже бесполезно, слишком поздно – теперь ей остается только вести себя так, чтобы он никогда не заметил, как она страдает…

И в эту ночь пришел ее черед смотреть с тоской на запертую дверь и в душевной муке метаться по постели.