Текст книги "Причуды любви"

Автор книги: Элеонора Глин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

ГЛАВА XIV

Лошадь Тристрама, Сатана, была как-то особенно беспокойна, когда на следующее утро он поехал на ней в парк – ему даже пришлось взять ее на трензеля. Но он был рад непокорности Сатаны – это отвлекало его от мрачных мыслей. А настроение у него было очень тяжелое. В течение трехдневного отсутствия Зары он предавался романтическим любовным мечтам, как-то забывая о ее холодности и формальном отношении к предстоящей сделке. Поэтому когда он снова столкнулся с ее ледяным отношением к себе, оно поразило его, как совершенная неожиданность.

Но в это утро Тристрам уже отлично знал, что глупо было ожидать от нее чего-нибудь другого. Он сознавал, что вообще совершил глупость, затеяв эту женитьбу, но не собирался отступать от своего намерения и готов был заплатить за свою глупость, сколько бы ни потребовалось. Впрочем, он все-таки надеялся, что сумеет побороть неприязнь Зары.

Приехав домой, Танкред принял ванну и привел себя в тот безукоризненный вид, какой должен иметь жених, отправляющийся с визитом к своей невесте.

Зара же была бледнее обыкновенного, когда сошла вниз, в кабинет, где он ждал ее. Синие тени лежали у нее под глазами, и не было сомнения, что она всю ночь проплакала. Нежность к ней охватила Тристрама. Что же ее так угнетает? Разве нельзя утешить ее? Он пошел к ней навстречу, протянув обе руки. Но она стояла неподвижно, как мраморная статуя, и руки его опустились; он только выразил надежду, что она чувствует себя хорошо, и сказал, что автомобиль ждет их внизу, так что, если она желает, они сейчас же могут ехать к леди Танкред, его матери.

– Я готова, – ответила Зара, и они отправились.

По дороге он говорил ей, что проезжал сегодня верхом мимо их дома и старался угадать, где ее окно. Затем спросил, любит ли она ездить верхом, на что Зара ответила, что не садилась в седло уже десять лет, но в детстве очень любила ездить.

– Я вам достану хорошо объезженную лошадь, – сказал Тристрам, радуясь, что она хоть на этот раз не оборвала его, – и научу вас ездить, когда мы будем жить в Рейтсе. Вы не против?

Но Зара не успела ответить, потому что они как раз подъехали к дому его матери.

Когда Михельгом, открыв дверь, увидел Тристрама с его невестой, лицо его просияло. Тристрам, обращаясь к нему, весело провозгласил:

– Михельгом, это будущая леди Танкред! – и, обращаясь к Заре, продолжал: – Михельгом – мой старинный друг, Зара. Мы с ним когда-то вместе браконьерствовали, когда я приезжал домой из Итона.

И так как Михельгом был только слуга и, следовательно, не знал об ее унижении, Зара позволила себе приветливо улыбнуться, когда старый слуга сказал:

– Я позволю себе пожелать счастья вашей светлости и его светлости тоже и, смею сказать, с таким джентльменом вы, ваша светлость, непременно обретете счастье.

Тристрам отозвался какой-то веселой шуткой, и они с Зарой стали подниматься вверх по лестнице.

Леди Танкред не имела ни малейшего желания расспрашивать своих дочерей, когда они вернулись с обеда у Maркрута. Она даже не видела их в тот вечер, а когда на другое утро они бросились к ней и стали, перебивая друг друга, описывать красоту и странную манеру держать себя их будущей невестки, тотчас же остановила их.

– Пожалуйста, милые дети, ничего мне не рассказывайте, – сказала она, – я хочу судить о ней сама, не будучи предубежденной.

Но леди Кольтсхерст не так легко было остановить. Она приехала рано утром специально для того, чтобы изложить свой взгляд на будущую родственницу.

– Я боюсь, что вы не одобрите выбор Тристрама, – заявила она. – Что касается меня, то я должна признаться, что мне эта особа совсем не понравилась. Она так принимала нас, как будто оказывала нам честь! И, во всяком случае, она не из тех женщин, которые могут дать семейное счастье.

– Пожалуйста, Юлия, не рассказывайте мне больше ничего, – протестовала леди Танкред. – Я вполне доверяю своему сыну и хотела бы принять его будущую жену сердечно и приветливо.

– В таком случае ваши усилия будут напрасны, Джен, – заявила леди Кольтсхерст. – Она держится слишком надменно и за весь вечер никого из нас не удостоила своей любезностью. И затем у нее слишком яркая наружность для леди.

– Но она же не виновата, что красива, – сказала леди Танкред, – и я уверена, она мне очень понравится, судя по тому, что мне о ней говорили девочки. А пока не станем говорить о ней. С вашей стороны было очень мило навестить меня. Я чувствую себя сегодня значительно лучше.

– В таком случае я сейчас же уезжаю, – обиженным тоном отозвалась леди Кольтсхерст. Она была раздосадована таким приемом и возмущалась неблагодарностью родственников, которые не хотели принять во внимание ее доброжелательных советов. И, усевшись в свой автомобиль, она укатила, к счастью, не встретившись с Тристрамом и его невестой.

Однако впечатление от ее слов осталось у леди Танкред, хотя она и старалась забыть их.

Сердце Зары усиленно билось, когда она поднималась вверх, и настроение у нее было чрезвычайно воинственное. Френсис нарочно оставил ее в полном неведении относительно английских обычаев. Он понимал, что если скажет ей, что со стороны Тристрама это брак по любви, а не по расчету, то она из чувства чести никогда не согласится на него. Поэтому, взвесив все за и против, он решил не раскрывать Заре истинные мотивы, руководившие Тристрамом, а чтобы это не выяснилось до свадьбы, держать их как можно дальше друг от друга. Маркрут рассчитывал при этом, что Зара, как и всякая другая на ее месте, не устоит против любви Тристрама, в конце концов, оценит его и будет счастлива.

Но поскольку Зара не знала всего этого, она вошла в гостиную своей свекрови с высокомерным видом и враждебным чувством в сердце. Ее представление о свекровях заключалось в том, что они постоянно вмешиваются в дела своих сыновей и держат их под башмаком, что они корыстны и стараются устроить браки своих сыновей таким образом, чтобы они были выгодны всей семье. Дядя Френсис, конечно, тоже устроил все с этой леди Танкред, следовательно, не надо будет играть ту комедию, которую приходилось играть с остальными родственниками. Поэтому Зара решила, что будет с матерью Тристрама совершенно откровенна, и если та сделает хоть намек о продолжении рода Танкредов, она прямо скажет ей, чтобы они на это не рассчитывали.

Но когда будущая и настоящая леди Танкред встретились, то обе изумились при виде друг друга. Первое впечатление леди Танкред было: «Да, правда, она не из спокойных натур, но как она красива и породиста!». А Зара подумала: «Может быть, я ошибаюсь, но у нее слишком гордый вид, чтобы обделывать такие делишки. Вероятно, лорд Танкред устроил все сам – мужчины ведь гораздо хуже женщин!»

– Это Зара, мама, – представил ее Тристрам.

Леди Танкред протянула своей будущей невестке обе руки, привлекла ее к себе и поцеловала. И Зара почувствовала волнение. Она видела, что величественная леди искренне тронута, и, кроме того, со смерти матери ее ведь не целовала ни одна женщина! Если этот брак был только деловой сделкой, то почему бы эта леди стала так нежно целовать ее?

– Я счастлива познакомиться с вами, дорогая, – сказала леди Танкред, решив быть любезной во что бы то ни стало. – Я почти рада, что вчера не могла быть у вас, потому что сейчас вы принадлежите мне одной.

Они сели на диван; Зара спросила леди об ее здоровье, та ответила, что чувствует себя значительно лучше. Таким образом, лед был сломан, и разговор начался.

– Мне хотелось, чтобы вы сами сказали мне, что вы думаете о нашей Англии? Понравится ли она вам со своей мрачной туманной осенью? Мне очень бы хотелось, чтобы вы полюбили ее и полюбили также свой будущий дом.

– Все здесь кажется мне странным, но я попробую привыкнуть, – ответила Зара.

– Тристрам сделал большие перемены в Рейтсе, чтобы угодить вам. Но он, конечно, уже сам об этом вам рассказал?

– Я была в отсутствии в последнее время, – сказала Зара, чувствуя, что надо как-то выйти из положения, а Тристрам поспешил добавить:

– Это ведь для Зары сюрприз, мама, поэтому вы сейчас не должны ее расспрашивать.

Тогда леди Танкред заговорила о саде. Она выразила надежду, что Зара тоже любит заниматься садом; сама она страстно любила цветы и очень гордилась своими розами в Рейтсе.

Когда они заговорили об этом, Тристрам решил, что их смело можно оставить одних и, сказав, что хочет повидать сестер, вышел из комнаты.

– Мне так приятно думать, что вы будете жить в нашем старом доме, – сказала гордая леди. – Для нас всех было большим горем, когда пришлось запереть его два года тому назад.

Зара не знала, что отвечать, – она не совсем понимала, как можно любить свой дом. У нее никогда не было своего дома, если не считать мрачного замка вблизи Праги, при воспоминании о котором она только тяжело вздохнула.

Но сад она, конечно, могла полюбить, и Мирко очень любил цветы. О, если бы они могли оставить ее в покое и дали ей возможность спокойно жить в прекрасном поместье, куда бы мог иногда приезжать Мирко и весело бегать за бабочками по дорожкам сада. Как она была бы им благодарна… Ее мысли унеслись далеко в этом направлении и потому она односложно, хотя и почтительно, отвечала на слова леди Танкред.

Достоинство, с которым держалась ее будущая свекровь, чрезвычайно понравилось Заре. Она сама терпеть не могла торопливости и суеты, и поэтому сейчас ей было очень приятно. Теперь у нее уже не оставалось сомнения, что вся семья решила играть роль, значит, придется играть и ей; когда же настанет час разочарования, об этом придется узнать прежде всего Тристраму. Увы, ей приходится теперь думать о нем, как о Тристраме.

Зара вернулась к настоящему, услышав, что леди Танкред говорит:

– Я хотела сама дать вам этот маленький подарок, – она взяла со стола футляр и открыла его; в нем лежало прекрасное бриллиантовое кольцо. – Это мой личный подарок вам, моя милая будущая дочь. Вы будете его изредка носить, Зара, не правда ли, в память этого дня и в знак того, что я отдаю в ваши руки счастье своего сына, который дороже мне всего на свете…

И две пары гордых глаз встретились, но так как Зара ничего не могла ответить, несколько мгновений длилось странное молчание. К счастью, в этот момент в комнату вошел Тристрам, напряженность несколько ослабела, и Зара, сказав несколько банальных слов о красоте кольца, поблагодарила за подарок. Но себе она дала слово никогда не носить его – оно стало бы жечь ей руку.

Слуга возвестил, что завтрак подан, и все отправились в столовую.

Здесь Зара увидела Тристрама в совершенно новом свете. За столом, кроме его сестер, были еще юный Билли и Джимми Денверс, которые случайно зашли к Танкредам. Тристрам был весел, как школьник, шутил, смеялся и говорил Билли, что он позволяет ему ухаживать за его новой кузиной. И Билли, солидный девятнадцатилетний юнец, уселся рядом с Зарой и завел какой-то изысканный разговор. Остальные весело болтали, но все их разговоры и шутки были совершенно непонятны Заре, хотя она испытывала благодарность к ним за то, что они избавляли ее от необходимости разговаривать.

После завтрака Тристрам сразу же отвез Зару домой. Он был очень рад, что все сошло так гладко, но по дороге в Парк-лейн они почти не разговаривали. Так же молча он проводил ее вверх по лестнице до библиотечной комнаты и там остановился в ожидании ее распоряжений. Когда они оставались одни, Зара считала, что маска ей не нужна, и снова становилась холодной и надменной.

– До свидания, – холодно сказала она. – Я на два или три дня уезжаю в деревню. До понедельника я вас не увижу. Вы хотите что-то сказать мне?

– Вы едете в деревню? – в ужасе воскликнул Тристрам. – Значит, я вас не увижу… – и он остановился, так как глаза ее гневно блеснули. – Я хотел сказать, – продолжал он, – разве вам необходимо ехать? Ведь до вашей свадьбы осталось несколько дней!

Она надменно взглянула на него и сухо проговорила:

– Зачем мне повторять то, что я вам уже говорила в тот день, когда вы мне подарили кольцо? Я не желаю ни видеть вас, ни говорить с вами. Вы получите все то, на что рассчитывали при этой сделке, и так как мое общество не входит в число условий, прошу избавить меня от покушения на него.

В Тристраме вдруг воспрянул гордый дух Гвискардов, и он в бешенстве зашагал по комнате. Но разум одержал верх – он решил подождать еще немного и не обращать внимания на слова Зары. Был уже четверг, и до того момента, когда она станет его женой, оставалось только пять дней. Взглянув на ее лицо и снова сраженный его красотой, он овладел собой и, подойдя к ней, взял ее за руку:

– Хорошо, прекрасное, но злое существо, будь по-вашему, – сказал он. – Только если вы не хотите выходить за меня замуж, то лучше скажите это сейчас, и я тотчас же освобожу вас от вашего слова, потому что когда впоследствии наступит для нас час померятся силами, то, предупреждаю вас, вопроса о том, кто победит, быть не может.

Зара гневно выдернула свою руку и отвернулась к окну. Мгновение спустя она сдавленным голосом произнесла:

– Я хочу, чтобы брак состоялся, а теперь, пожалуйста, уходите.

И Тристрам, не говоря ни слова, вышел.

ГЛАВА XV

Отправляясь в Борнмаут на свидание с Мирко, Зара по дороге на вокзал заехала в Британский музей, где ее ждал Мимо. Они шли по галереям нижнего этажа, пока не нашли скамью вблизи галикарнасского мавзолея. Мимо рассказал Заре, что десять дней тому назад был в Борнмауте и имел тайное свидание с Мирко. Встретились они в лесу, куда Мирко убежал от бдительного ока миссис Морлей. По мнению Мимо, Мирко выглядел гораздо лучше, он пополнел, гораздо меньше кашлял и казался вполне довольным. Доктор Морлей и его жена очень добры к нему, и поэтому Мирко не винил этих бедняг, что они его не понимали. По мнению Мирко, его могли понять только его отец и Шеризетта, которую он ждет с огромным нетерпением. Но тут на лбу Мимо появилась тревожная складка, и он со смущением рассказал Заре, что беспокоится о здоровье Мирко из-за того, что во время их свидания пошел дождь, мальчик весь вымок и, по-видимому, очень озяб. А сейчас от него пришло открытое письмо, в котором он пишет, что болен, хотя ему уже значительно лучше, и что страстно желает видеть Шеризетту.

– Ах, Мимо, почему же вы не сказали мне этого раньше? Ведь он, может быть, серьезно болен, а я могу остаться с ним всего только два дня, потом эта свадьба, – Зара вдруг умолкла, и глаза ее потемнели.

Но бранить Мимо не имело смысла; Зара по опыту знала, что он всегда очень сокрушался о своих промахах, так как обыкновенно от них приходилось страдать тем, кого он любил. Его и теперь страшно беспокоило нездоровье Мирко, но, по его словам, он думал, что Шеризетта очень занята приготовлениями к свадьбе, и потому не хотел ее беспокоить.

Сам он был слишком подавлен, чтобы работать, и картина, долженствующая изображать лондонский туман, подвигается медленно, так что он боится, что не успеет окончить ее к свадьбе.

– О, об этом не беспокойтесь, – сказала Зара. – Я знаю, что вы хотите сделать мне приятное, и этого совершенно достаточно.

Затем они расстались, и Зара поехала на вокзал одна. По мере приближения к Борнмауту ею все больше овладевало беспокойство, и когда она уже ехала в экипаже к дому доктора, ей казалось, что лошади еле плетутся и она никогда не достигнет цели своего путешествия. Наконец экипаж остановился у двери и миссис Морлей, вышедшая навстречу Заре, подтвердила, что ее брат был опасно болен, но так быстро поправился, что доктор счел лишним беспокоить ее, тем более, что, как они думали, она очень занята приготовлениями к свадьбе. Здесь глаза Зары блеснули, и она сухо сказала:

– Здоровье моего брата гораздо для меня важнее, чем приготовления к свадьбе.

Мирко находился наверху в своей комнате и играл с сиделкой. Его не предупредили о приходе сестры, но он как будто почувствовал его, и когда раздались ее шаги на лестнице, стал возбужденно кричать:

– Я пойду… я пойду к ней навстречу! Это Шеризетта!

И Зара, опасаясь, чтобы он действительно не выскочил из теплой комнаты в холодный коридор, поспешила прибавить шагу.

При виде страстной радости, с которой встретил ее Мирко, у Зары больно сжалось сердце. У него не было изможденного вида, но он почему-то казался меньше, и на щеках его горели два красных пятна.

Зара посадила мальчика к себе на колени и стала ласкать и целовать его, а он рассматривал ее новые украшения и любовался ею. Затем она уложила Мирко в постель и пела ему старую чешскую песню, пока он не заснул.

Весь следующий день они провели вместе, играли в игры, в загадки, а когда стемнело, Мирко непременно захотел сыграть Заре на скрипке. Он играл целый час, терзая сердце сестры жалобными мелодиями и, в конце концов, сыграл новую вещь, которой Зара не знала, причем так вдохновился, что его маленькая фигурка, освещенная отблесками камина, стала качаться и двигаться, как в каком-то зачарованном танце. Закончил он свою игру громким аккордом и прошептал:

– Это мама меня научила. Когда я был болен, она часто приходила ко мне и пела эту мелодию, и когда мне наконец дали скрипку, я сразу подобрал ее и очень обрадовался. Эта мелодия говорит о бабочках, летающих в лесу; у одной из них блестящие голубые крылья, и она все время летает рядом с мамой. И мама обещала, что с этой мелодией я тоже улечу к ней уже скоро, скоро…

– Нет, нет, дорогой мой, – тихо сказала Зара. – Я не могу расстаться с тобой. На следующее лето у меня у самой будет прекрасный сад, и ты станешь приезжать ко мне и жить со мной, и в моем саду ловить золотой сеткой настоящих бабочек.

Эта мысль привела мальчика в восторг. Он захотел услышать все подробности о саде Зары и так как в комнате нашелся старый номер «Деревенской жизни», они зажгли свет и уселись рассматривать картинки. По странному совпадению, среди фотографических снимков разных поместий в журнале оказался один, под которым надпись гласила: «Рейтс, поместье лорда Танкреда».

– Вот, смотри, Мирко, – сказала Зара вполголоса. – Мой сад будет точно такой, как этот.

И мальчик с большим вниманием стал рассматривать все подробности на снимке. Больше всего ему понравилась статуя играющего на свирели Пана, стоявшая в центре клумбы в итальянском саду.

– Смотри, Шеризетта, он тоже играет! Когда ты будешь гулять в этом саду, а я буду с мамой, ты думай, что это я.

В понедельник утром Зара уехала с большой тревогой в сердце, несмотря на уверения доктора, что Мирко скоро поправится. И в продолжение всей дороги в Лондон перед ее взором стояло изображение итальянского сада в Рейтсе, где посреди клумбы находилась статуя Пана, играющего на свирели.

ГЛАВА XVI

Следующий день был яркий и солнечный, один из тех осенних дней, когда кажется, что возвращается весна. Зара после своего возвращения из Борнмаута не видала ни жениха, ни кого бы то ни было из его семьи. Она сказала дяде, что совершенно не в состоянии вынести свидания с ними.

– У меня больше нет сил, дядя Френсис. Вы так умны, придумайте какой-нибудь удобный предлог. Если я принуждена буду встречаться с лордом Танкредом, то я не отвечаю за себя, я не знаю, что сделаю.

И Маркрут понимал, что это правда. Струны ее души были натянуты до последней степени, и он решил дать ей отдохнуть весь вторник.

Зара, не высказывая ни малейшего интереса, подписала различные документы, касающиеся ее брака, но на один из них дядя обратил ее особое внимание. В нем тяжеловесным языком закона говорилось об обеспечении Марио на всю жизнь, но с оговоркой, что если он когда-нибудь вернется к своему отцу или если Зара из денег, предоставленных ей на собственные расходы, будет помогать графу Сикипри, то соглашение между нею и ее дядей относительно устройства судьбы Марио будет считаться недействительным.

Зара стала читать документ, но юридические термины были для нее непонятны.

– Ведь здесь говорится все то, о чем мы давно с вами столковались, дядя Френсис, то есть, что Мирко будет обеспечен и что я в течение своей жизни также буду обеспечена? – спросила Зара.

– Совершенно верно, здесь именно это и говорится.

Тогда Зара подписала и этот документ и отправилась в свою комнату, где тотчас же принялась за чтение. Ведь был канун ее свадьбы, и, следовательно, она не могла позволить себе думать ни одной минуты.

Почитав некоторое время, она подошла к окну и открыла его. Луна стояла высоко, освещая парк. Зара потушила свет, накинула на плечи мех, села у окна и, глядя на освещенные верхушки деревьев, стала молиться.

И ее видел Мимо, стоявший в тени деревьев по другую сторону дороги. Он пришел сюда из сентиментального чувства, желая мысленно послать ей свое благословение накануне новой жизни. Некоторое время он стоял и смотрел на ее окно, и почему-то ему казалось, что если Шеризетта подойдет к окну и откроет его, то это будет для нее добрый знак.

Было еще совсем рано – только половина одиннадцатого, когда Тристрам, проведя вечер у матери и растроганный ее нежными и искренними речами по поводу его будущего брака, отправился домой.

Но когда он вышел на улицу и увидел, как ярко светила луна, то решил пойти пешком. Ему хотелось на свободе отдаться своим мыслям и чувствам, и он отправился в парк.

Итак, завтра в это время прекрасная Зара будет принадлежать ему и, конечно, не сможет уже относиться к нему с такой ледяной холодностью, как сейчас: он сумеет растопить лед между ними.

Картины будущего счастья, одна заманчивее другой, рисовались его воображению, он шел быстро и совершенно незаметно для себя очутился перед домом своей невесты. Его охватило непреодолимое желание взглянуть на ее окно; он перешел через улицу и тут, на другой ее стороне, увидал Мимо, который тоже смотрел на окно Зары.

Тристрам мгновенно узнал в нем того господина, который сидел с Зарой в автомобиле, когда он промчался мимо них на Уайт-холле. Слепая ярость и бешеная ревность овладели Тристрамом, сонм демонов со всех сторон стал шептать ему в уши: «Тебе расставлена ловушка! Ты ведь совершенно не знаешь женщину, которая завтра станет твоей женой. Кто этот человек? В каких он отношениях с ней? Конечно, это любовник! Кто другой станет смотреть в лунную ночь на окна женщины!».

В этот момент Зара открыла окно, и оба они увидели ее силуэт, четко выделявшийся на фоне освещенной комнаты. Затем Зара погасила свет.

Взбешенный Танкред направился к Мимо и вдруг увидел, что губы его шевелятся, как будто шепча молитву, и он действительно вытащил из кармана небольшое серебряное распятие. Подойдя ближе, Тристрам явственно услышал, как тот шептал:

– Святая Матерь Божия, помолись за нее и дай ей счастье!

Здравый смысл мгновенно вернулся к лорду. Если бы этот человек был любовником Зары, то не мог бы так молиться накануне ее свадьбы с другим. Любовник не способен на такое самопожертвование.

Затем Мимо, свойственным ему драматическим жестом, приподнял шляпу и медленно пошел по улице. А Тристрам, раздираемый противоречивыми чувствами, отправился обратно в парк.

* * *

Френсису казалось, что вся английская знать собралась в церкви святого Георгия, когда он вошел в нее под руку с прекрасной невестой.

Она была в белом бархатном платье, причем лицо ее под полями изящной черной бархатной шляпы с перьями по цвету нисколько не отличалось от платья. Из драгоценностей лишь нитка великолепного жемчуга, подаренного дядей, обвивала шею, так что единственными красками во всем облике Зары были только алые губы да еще рыжие волосы. Всех присутствующих охватило волнение, когда она вошла, – она походила на сказочную принцессу, появившуюся среди людей.

Когда орган умолк, Зара, как во сне, почувствовала, что опускается на колени рядом с Тристрамом и что епископ соединяет их руки. Она машинально повторила свою брачную клятву и только тогда поняла ее значение, когда Тристрам громко повторил: «Я, Тристрам Лоример Гвискард, принимаю тебя, Зара Эллина, как свою венчанную жену».

Наконец обряд окончился, и лорд и леди Танкред отправились в ризницу подписывать свои имена. Как только Зара сняла руку с руки своего мужа, он наклонился и поцеловал ее в губы. К счастью для них, все их знакомые и друзья стояли сзади, а священник не смотрел на них, иначе все заметили бы, что невеста при этом вздрогнула и на лице ее появилось выражение отвращения. Но Тристрам видел это, и сердце его сжалось от острой боли.

Затем Зару целовали многие. Леди Танкред, ее дочери, леди Этельрида и, наконец, герцог.

– Я пользуюсь своим стариковским правом, – весело сказал он, – и приветствую вас от всего сердца, прекрасная племянница!

И Зара что-то ответила ему, но улыбнуться не могла. Войдя с Тристрамом в новый роскошный автомобиль, она тотчас забилась в угол и закрыла глаза. А Тристрам, взволнованный и возбужденный, не знал, что и думать.

Но когда они приехали в дом Маркрута, Зара продолжала играть свою роль. Стоя рядом с мужем, она мило отвечала на бесчисленные поздравления его друзей и знакомых, которые проходили мимо них и пожимали им руки. А когда вскоре приехала леди Танкред с дочерьми и с Кириллом, то Зара даже улыбнулась в то время, как галантный юнец приподнялся на цыпочки и звучно поцеловал ее. Кирилл был мал для своего возраста, но полон собственного достоинства.

– Вы, вероятно, молодчина, Зара, – сказал он. – Два моих кузена, которые были в церкви, очень поздравляли меня с такой невесткой. Надеюсь, что вы уже скоро будете резать свадебный пирог?

И Тристрам поразился, когда увидел, что гордые губы Зары дрогнули при этих словах и глаза ее затуманились. Он не подозревал, что она в это время подумала о своем собственном брате, который даже не знал, что тут будут резать свадебный пирог.

Затем молодых осыпали рисом и бросили в них старой туфлей. Но все закончилось, и молодые снова оказались в автомобиле. Зара опять забилась в угол и молчала, а Тристрам терпеливо ждал, пока они очутятся в поезде.

Когда же наконец они сели в отдельный салон и поезд стал медленно отходить от станции, лорд Танкред подошел к Заре и взял ее маленькую руку, затянутую в серую перчатку. Она резко выдернула руку и отодвинулась от него.

– Зара! – умоляюще сказал Тристрам.

Она свирепо взглянула на него.

– Неужели вы не можете оставить меня в покое хоть на одну минуту? – буквально прошипела она. – Я изнемогаю от усталости.

И Тристрам, видя, что она вся дрожит, отошел, предварительно поправив ей подушку; а сам затем молча уселся в кресло, взял газету и сделал вид, что читает.

Зара смотрела в окно, и сердце ее громко колотилось; она знала, что это только временное затишье, отсрочка, так как в поезде ей не станут делать сцены; но скоро они приедут в отель, и тут надо будет пройти сначала через обед наедине, а затем… и через все остальное. И при мысли об этом побелели даже ее губы.

О, ненавистные мужчины! Перед ее умственным взором пронеслись картины ее первого свадебного путешествия с Владиславом… Он никогда не принимал во внимание ее желания, никогда не считался с нею; и при воспоминании об этом злость и горечь обиды закипели в ее сердце. Зара не могла быть справедливой к своему нынешнему мужу; она считала его человеком низких побуждений и возмущалась, что он не довольствуется тем, что уже получил благодаря браку с ней. Ему мало того, что она принесла ему богатство, к которому он стремился, и согласилась служить украшением его дома, нет, он хочет еще дать волю своим низменным инстинктам! Он желает обнимать и целовать ее только потому, что она красивая женщина. И закон дает ему право на это – ведь она принадлежит ему, она его жена!

Но она ни за что не подчинится, она найдет выход из этого положения!

На Зару абсолютно не действовало очарование Тристрама, которое влекло к нему других женщин. Она только изредка замечала, что он красив, но ведь и Владислав был красив, и Мимо красив, а между тем все они были или эгоисты, или грубые животные.

Тристрам, наблюдавший Зару из-за газеты, приходил в ужас от выражения ненависти и отвращения, которое искажало ее прекрасные черты. Он понимал, что при таком ее настроении нельзя даже пытаться заговорить с ней.

И вот эти два человека, красивые и молодые, эти новобрачные, совершенно не понимающие друг друга, сидели в напряженном молчании, вместо того чтобы находиться в объятиях друг друга.

Наконец прибыли в Дувр, и автомобиль умчал их в одну из лучших гостиниц. Лакей и горничная приехали раньше их, поэтому гостиная была уже полна цветов и стол накрыт для обеда.

– Мы обедаем в восемь? – высокомерно спросила Зара и, не дожидаясь ответа, направилась в свою комнату, захлопнув за собой дверь. Здесь она позвонила горничной и, когда та явилась, попросила снять с нее шляпу.

– Это такая ужасная тяжесть, – сказала Зара, – но, к счастью, до обеда еще целый час, так что я успею принять ванну, а затем вы расчешите мне волосы и я, таким образом, отдохну.

Француженка-горничная относилась к своей госпоже с полным сочувствием, и ее удивляло только, почему у миледи совсем нерадостный, а скорее презрительный вид.

За четверть часа до обеда Генриетта все еще расчесывала волосы своей госпожи, а Зара стояла с каменным лицом и невидящим взором смотрела в зеркало. Мысли ее были в Борнмауте; она снова слышала «мелодию мамы», и так явственно, как будто она звучала в комнате, а не в ее ушах.

В дверь постучали, и когда Генриетта открыла дверь, в комнату вошел Тристрам.

Зара испуганно обернулась, и лицо ее вспыхнуло от гнева.

Тристрам был уже одет к обеду и держал в руке большой букет гардений; когда он увидал распущенные волосы Зары, у него захватило дыхание. Он не представлял себе, что они такие длинные и роскошные, и ему показалось, что он в первый раз понял, как прекрасна эта молодая женщина, и она была его жена…

– Милая! – глухим от волнения голосом проговорил он, не обращая внимания на горничную, которая поспешила удалиться. – Как вы прекрасны! Вы сводите меня с ума!

Зара, держась за туалетный столик, походила на пантеру, готовую прыгнуть.

– Как вы смеете входить в мою комнату? Уходите! – сказала она.

Он отшатнулся, как будто она хлестнула его по лицу. Потом повернулся и швырнул цветы в каминную решетку.

– Я пришел только сказать вам, что обед готов, и принести вам эти цветы, – высокомерно сказал он. – Я подожду в гостиной, пока вы оденетесь.

И вышел.

Зара довольно резким тоном позвала свою горничную и приказала заплести ей косы, затем поспешно надела платье и отправилась в гостиную.

Когда она вошла туда, Тристрам стоял, облокотившись о камин и задумчиво глядя в огонь. Он стоял таким образом уже десять минут и решал, как ему быть. Он был очень рассержен и считал себя вправе гневаться. Но в то же время он был безумно влюблен! Как же поступить? Признаться ей в любви и умолять не быть такой жестокой и холодной? Нет, это слишком большое унижение! Разве он не доказал уже свою любовь тем, что предложил ей стать его женой, увидев ее только один раз?! А что ее заставило согласиться? Вероятно, у нее были какие-то серьезные причины, иначе она не согласилась бы на брак с ним, даже не видя его. Затем взбудораженные мысли Тристрама вернулись к Мимо, которого он видел под ее окном. А что, если он, в самом деле, ее любовник и потому она с таким отвращением относится к проявлениям нежности мужа?