Текст книги "ЛВ 2 (СИ)"

Автор книги: Елена Звездная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Я же иллюзию на себя накинула, да клюкой оземь ударила, тропинку заповедную открывая.

Когда перенеслась на опушку леса, Леся уже за дело принялась со всем тщанием – девица подлая была спеленута, в рот, орущий, наиболее удобственную шишку вместо соски ей чаща приспособила, а малыш орал звонким голосом недавно в мир рожденного. Подошла, подняла, подержала на руках, разглядывая – хорошенький карапуз, славный и справный. Такого бы беречь и любить, но нет пределов злобе завистью порожденной. Улыбнулась я мальцу, тот беззубой улыбкой улыбнулся в ответ, на душе теплее стало. Прижала его к груди, клюкой оземь ударила, да и перенеслась к Веснянкам, да не со стороны ворот и тракта торгового, а туда, где лес мой так нечаянно увеличенный в размерах, до самих домов крестьянских подступил.

Появилась я там уже под утро самое – но никто не спал в деревне – метались люди с факелами, слышался лай собак встревоженных, да собак охотничьих, словно спустили их по следу.

На миг я остановилась, иллюзию на себя накидывая, опосля дальше пошла. Малыш, уже привыкший к биению моего сердца, страшной образины не испугался, и продолжал агукать, да лепетать что-то. Он продолжал, а вот вся деревня неспящая в предрассветный час, при виде меня затихала, люди расходились испуганно. А я шла горем ведомая – я же ведьма, я горе вижу, и дом, сумраком отчаяния охваченный, я видела тоже.

К нему и подошла спокойственно, не таясь. А чего таиться то? О моем появлении уже знали, и даже оповестили пронзительным звуком горна. Гордей сын Осмомысла-охотника прискакал на коне своем военном, коего выкупил у короля за службу отменную, спрыгнул наземь шагах в пяти от меня, опосля подошел. Сжавшийся, собранный, чуткий. Одна рука на рукояти меча, другая явно скрывает кинжал метательный.

– Экий ты Аника-воин, – сказала насмешливо голосом скрипучим старой карги. – На меня, Гордей, с оружием идти бессмысленно. Мальца забери, горемыка.

А замер тот, не шевельнется, и на дитя смотрит как на подменыша.

– Бери, кому говорят! – из толпы вышел староста, поклонился поясно, произнес с почтением: – Здравствуй на века, госпожа лесная ведунья.

– И тебе не хворать, Вазим-староста, – с достоинством ответила ему.

И тому же отцу нерешительному:

– Мальца забери, кому говорю? Богатырь он у тебя, крепкий, славный да справный, держать тяжело, я же женщина старая.

Тогда только шагнул ко мне Гордей, про меч и кинжал позабыв, забрал малыша осторожно, а тот возьми да и зареви на всю деревню – у меня то руки без перчаток, и держала не в пример бережнее, а Гордей он мужик как мужик, руки мозолистые, хватка железная.

– Да что ж ты с дитем делаешь? – возмутилась я.

Отпустила клюку, забрала мальца, тот у меня затих мгновенно.

– Да что ж за народ то пошел! – возмущению моему предела не было.

И держа ребенка, решительно в дом направилась, в полнейшей тишине люда окрестного.

А как порог переступила, так и окончательно злость меня взяла, да такая, что ни словом сказать, ни матерным описать. Из избы вышла тут же, остановилась на пороге, оглядела крестьян застывших, да нашла лицо искомое.

Путятишна, жена Осмомысла-охотника и мать этого, который мальца нормально взять на руки не может.

– Путятишна, – громко сказала я, – ты же травница известная, неужто вех ядовитый определить не сумела?

Жена Осмомысла-охотника из толпы вышла, смущенно передник сминая, да и сказала, стыдливо:

– Так, живот прихватило у меня, опосля пирога с брюквою, четыре дня в нужнике обреталась поди.

Вот же люди! Не зря говорят – сапожник без сапог!

– Путятишна! – у меня голос со старческого, на вполне себе женский сорвался. – Ты же травница! И скажи ка мне, травница, что по вкусу брюкву да репу напоминает?

И побледнела женщина. Как есть побледнела, да и ответила голосом дрожащим:

– Вех ядовитый…

И тут же кинулась к избе своей, уж у нее то противоядий имелось всяческих, хорошая баба была, хозяйственная да прагматичная, а ко мне осторожненько сам Осмомысл-охотник подошел. Отдала ребенка ему. Счастливый дед в улыбке щербатой расплылся, а все потому, что не нужно было ему с лешим моим спорить, с лешинькой вообще лучше никогда не спорить.

– Внук, – сказал мне восторженно Осмомысл.

А то я не в курсе, что внук.

– Ты внука-то береги, – посоветовала я, хватаясь за припрыгавшую ко мне клюку. – Ты мою чащу знаешь, у нее к дитяткам особые чувства и если ей кого дают, она же возьмет, а вот отдаст ли – уже вопрос.

И тут голосом сиплым, нервным, Гордей да и вопроси:

– Это ж выходит, что кто-то сына моего лесу Заповедному отдал?!

Я по ступеням дома его ступила, к воину бывшему подошла, руку протянула – не отшатнулся даже, силен мужик. Даже почти уважаю. И заглянув в глаза его темные, образ матери фальшивой и передала.

– Иввваника! – прорычал Гордей-воин.

Селяне разом ахнули, а кто-то и запричитал.

– Убью! – прошипел Гордей.

– А вот это, мил-человек, не получится, – я руку от щеки его убрала и в лес отправилась, обронив на последок: – Чаща моя зело младенцев жалует, но коли девица попадется невоспитанная, то воспитанием не брезгует.

И тут из толпы крик истошный раздался:

– Доченька! Моя доченька!

Я обернулась, плечами пожала, да и ответила:

– Отдадим. Вот как только перевоспитаем, так и отдадим. Если перевоспитается, конечно. В таком-то возрасте перевоспитывать оно дело сложное.

И уже когда в лес входила, услышала крик Осмомысла:

– Спасибо тебе сердешное, госпожа лесная ведунья!

Обернулась, голову склонила, благодарность принимая, и весело обратно зашагала. Настроение такое стало возвышенное. На небосклон посмотрела, там солнышко яркое по-утреннему свежее на небо поднималось. Самое паршивое время для нежити это когда солнышко на небо поднимается.

И тут они ударили!

Разом, едиными силами, всей мощью!

Я захрипела, да на колено свалилась, из последних сил за клюку свою держась. А где-то там, взревел от боли мой леший, у него же клюка Гиблого яра была! Он удар и принял весь!

И я бы упала, там же на месте упала бы, но леший, мой леший, он ведь погибнуть мог! И ударила по земле, ладонью открытой, ближайший источник до поверхности земли поднимая, а едва воды коснулась, отправила Воде одно единственное словечко-сообщение: «Стой!».

А вот опосля и рухнула.

«Валкирин, проклятая тварь! Уничтожу!!! Я тебя уничтожу, девка беспутная, кровью своей клянусь – уничтожу! И могилы у тебя не останется!»

Мне говорила это ведьма. Самая прекрасная ведьма на свете. Глаза ее были, что озера синие, а глубины в них имелось поболее, чем в море-океане. Красивые глаза. Такие красивые, что смотреть в них хотелось, глаз своих не отводя, и тонуть, во глубине тонуть, и чтобы легко было и хорошо, и невесомо так. В саму глубину не хотелось, там опасность таилась, я то чувствовала, но отдохнуть, хоть на миг отдохнуть да позволить себе вот так плыть по течению теплому, мне хотелось.

– Веся, посмотри на меня! – а то другой голос.

Властный, повелевать привыкший, сильный голос и требовал он подчинения.

– Веся, пожалуйста, посмотри на меня…

И руки теплые. Шершавые чуток, сильные, да вместе с тем нежные, по щеке пальцы скользят, но в движении этом и ласка, и напряжение чувствуется.

– Веся, просто открой глаза!

Снова повелевает, повелительный мой охранябушка. Точно охранябушка, касается осторожно, бережно, ни на что не покушаясь, ни на чем не настаивая. А я глаза его вспомнила – красивые у него глаза, цвета неба синего, что тучами предгрозовыми частью закрыто. Только вот в таком небе, в нем угроза лишь на поверхности, только на первый взгляд, а потом, потом-то знаешь точно, что снова засияет солнышко, дождем омытое, и засверкает каждый куст, каждый листочек, каждое дерево, каждый цветочек, засияет и заискрится, от того и не страшно в глаза архимага смотреть. Мне не страшно.

– Веся…

– М? – отозвалась я.

Усмехнулся, обнял крепче, да и спросил:

– Стало быть, слышишь?

– Стало быть, слышу, – согласилась я.

– А чего тогда молчала? – мрачно спросил он.

– Ну, я сравнивала, – созналась сонно.

– Сравнивала что? – снова голос требовательный, сразу очарование теряется, и уже понимаешь, что не охранябушка это, а Агнехран-маг.

– Глаза ваши сравнивала, – раздраженно ответила я, и голову повернув, уткнулась лицом в рубашку маговскую.

И хорошо так.

И спокойно. И вот так отдыхать мне понравилось больше, чем в глазах ведьмы тонуть, и безопаснее оно как-то.

– И… как? – вопросил Агнехран.

– Твои лучше. Нет у ведьмы красивше, с этим не поспоришь, но твои роднее, и добрее, и лучше. Хоть ты и маг.

Хмыкнул, к себе на миг так крепко прижал, что не вздохнуть, но сразу помягче стал, хоть и не отпустил. А я тогда уж и спросила.

– А что ты тут делаешь? Это ж лес Заповедный.

Усмехнулся снова, к виску моему губами прикоснулся, и прошептал:

– А до леса Заповедного, Весенька, ты два шага не дошла.

Вот тут то я глаза и открыла.

Смотрю – а надо мной полог натянут тканевый, светлый такой, да со знаком маговским. Голову приподняла, гляжу – маги лагерь прямо под лесом разбили, ходят по деловому, столбы какие-то заклинают. На лес свой поглядела – там, слава силам небесным, лешинька мой стоит. Злой аки дьявол какой, которого посреди сна разбудили, да к работе приспособили. В руках клюка яра Гиблого, с правой стороны от него Ярина стоит, нервная, слева Леся, вот она счастливая, делает предположения по поводу того, что мы тут скрытые ото всех делаем, и предположения те – одно другого пошлее.

«Лешинька, очнулась я» – сообщила другу сердешному.

Тот облегченно выдохнул, глаза прикрыл, и поняла я – сам едва держится.

«Что случилось-то?» – вопросил он.

«А мне бы и самой понять, – призналась ему. – Догадки смутные есть, но обмозговать то надо, обдумать крепко».

«Пока что так вижу, – ответил лешинька, – водяной да болотники Гиблый яр серебряной водой наполнять начали. От воды той только нежити только и вред же, но от чего-то по нам удар пришелся. От чего так?»

«Не знаю, – призналась я».

«Архимаг с тобой?» – зло спросил леший.

«Он».

«А аспида не видать, к слову».

«Да и не велика потеря, – ответила я. И тут же спросила: – А он в порядке?»

И глухое рычание из самого леса мне послышалось.

«Был, меня поднял, да и исчез в портале алхимическом».

«Значит в порядке, – успокоилась я.»

«В лес вернись! – потребовал леший».

А я глаза открыла.

И утонула. Или взлетела. Или еще что-то, но я или парю, или плыву, или лечу – хорошо так. Охранябушка мой, без глаз подведенных, в рубашке белой шелковой, черные волосы чуть растрепались, а взгляд добрый такой, и улыбка теплая. Не удержалась я, руку протянула, к улыбке прикоснулась, и на улыбку его, своей улыбкой ответила.

– Хорошо с тобой, – прошептала тихо.

– Вот и мне с тобой, – сказал он в ответ.

Я руку уронила обессилено, да теперь груди его касалась, а там под пальцами биение сердца ощущалось, да я и ладонь прижала чуть крепче. А он своей накрыл, и с силой прижал, и спросил вдруг:

– Чувствуешь, как бьется твоя собственность?

– Почему это моя? – возмутилась я сразу.

Потому как если собственность, это же мне ответственность нужно нести же.

– Потому что это сердце – твое, – спокойно сказал Агнехран. – Для тебя бьется, и всегда для тебя биться будет.

Я руку быстренько-то и убрала.

Маг настаивать не стал, и продолжать тоже, лишь сел удобнее, спиной о столб полог удерживающий опираясь, подушку на которой я лежала поудобнее перехватил, да и спросил о делах:

– Что произошло?

– Вот если бы я еще и знала, – созналась виновато.

А лишь попыталась приподняться, охранябушка удержал, затем магией притянул к себе кувшин с бокалом хрустальным, воды в бокал налил, мне подал. Пить вот очень хотелось, но едва к губам вода прикоснулась – чуть не обожгла. Я дернулась, маг быстро ту воду от меня убрал, другой кубок притянул. И вот в нем было вино.

– Пей, в нем серебра нет, но и в воде его практически не было, – сказал Агнехран сдержанно, только в той сдержанности напряжение ощущалось. И тревога.

А я, пить собравшаяся, вдруг на руку свою посмотрела – она была вся рука как рука, да только на самых кончиках ногти черные. И я вдруг поняла – черные они не от клюки, и не синяки это подноктевые… это скверна. Это могильная чернота. Это признак нежити!

– Пей, – потребовал маг.

Молча я выпила, бокал ему вернула, да и села, на руки свои глядя внимательно. А потом вдруг поняла – руки, это ведь только вторая стадия. Первая – глаза. И я на мага посмотрела потрясенно, и спросила хриплым шепотом:

– Охранябушка, что с глазами моими?

– Глазки? – он вгляделся оценивающе и уверенно сообщил. – Очень красивые глазки. Мне нравятся.

Глянула на него с подозрением, только вот врать мне не стоило.

– Speculo! – выкрикнула заклинание, словно в другой жизни изученное.

Да едва зеркало появилось передо мной – содрогнулась. Глаза у меня были черными. Самыми что ни на есть черными! Без белка, без зрачков. Черные. Абсолютно черные. И губы им под стать – на белом бледном лице они черными казались! Я… стала нежитью. Вот почему Агнехран закрыл меня и от своих и от моих, вот почему не отпускал, вот почему…

Стоп, но я не нежить!

Уж я-то это знаю точно!

– Я не нежить, – сказала уверенно.

– Я знаю, – спокойно ответствовал Агнехран.

И так он это сказал, что мне интересно стало:

– А если бы стала нежитью, тогда что?

В ответ услышала разъяренное:

– Убью!

Взяла и язык ему показала. Порадовалась заодно, что язык то мой розовый, нормальный, и авторитетно напомнила архимагам всяческим.

– Нежить нельзя убить, только упокоить!

– Тебя успокоить? – мгновенно предложил маг, да только в вопросе от чего-то угроза послышалась.

– Упокоить, – указала на ошибку его. – Успокоить то можно живых, а упокоить…

Рывок, и к губам моим черным, я сама бы к ним ни на миг не притронулась, губы теплые, сухие, твердые прижались. И я бокал с вином обронила. И зеркало. А руки, от чего-то не уронились, они обняли, и вот как только они его обняли, поцеловал меня маг уже по-настоящему, да так, что сердце мое забилось, быстро-быстро, как птица пойманная, или как на свободу выпущенная. И словно взлетаю я, только и держат, что руки его сильные, да дыханием опаляют губы теплые. И хорошо так, так хорошо, словно весна в душе расцветает, а все цветы морозом побитые, распускаются нежданно-негаданно, ароматом леса-поляны наполняют, радостью сердце наполняют и цветут, так отчаянно цветут, как в последний раз…

Вот только цвели они уже свой последний раз, и цвели и отцвели!

И замерла я.

А вот маг нет – сжал в объятиях крепких, губы безвольные поцелуем согреть пытается, а момент упущенный вернуть, хоть на миг, да не вернется уж, и Агнехрану пришлось это принять.

Остановился он, в глаза мои заглянул, да и спросил:

– Что не так, ведьма ты моя лесная?

Улыбнулась невольно – хорошее было прозвище, где-то даже самое правильное. Только проблема одна имелась, и сказать о ней следовало.

– Послушай, маг, – на его руках я вольготно лежала, и будь воля моя, может и еще бы полежала, да только, – ты гордый, охранябушка, ты шел даже когда ходить не мог, ты за топор взялся, когда руки еще дрожали, потому что должен быть не хотел.

И сказав это, поднялась я. Не сразу, и не надолго – пришлось обратно на траву сесть, голова кружилась, пить хотелось, а еще плакать от чего-то.

– Веся, что ты сказать пытаешься? – тихо спросил Агнехран.

Что я сказать пытаюсь? То, что уже говорила, а ты не услышал или услышать не захотел.

И посмотрела я в глаза темно-синие, такие темные и такие синие, улыбнулась безрадостно и сказала честно:

– Вот и я не хочу должной быть тебе, Агнехран-маг, а потому сразу скажу, уж не помню в какой раз – не выйдет у нас ничего. Ты хоть и старше меня по годам прожитым, да только я тебя старше на целую жизнь, пойми это. Ты на себя посмотри, охранябушка, ты еще молод, вся жизнь у тебя впереди, а я хоть и молода, но жизни у меня больше нет.

Странно поглядел на меня архимаг, да и произнес:

– Speculo.

Да и заискрилось по приказу его в пространстве зеркало. Большое, гладенькое и от того хорошо все отражающее. И вот отразило оно – меня. Меня, да только почти прежнюю. И глаза мои цвет свой прежний вернули – сине-зеленые стали, и тьма вся исчезла, и даже губы вместо черных теперь были красные. Уж зацеловал так зацеловал, и вот как мне сейчас лешему моему показаться?

– А вообще это странно, – заметила я, придвинувшись ближе к магу и оперевшись на ногу его, в колене согнутую.

Тяжело мне пока даже сидеть было.

– Согласен, – согласился охранябушка, да к себе притянул, чтобы на него опиралась-откинулась, на грудь его широкую, на плечо сильное.

Так оно было удобнее, а то совсем я что-то ослабела-то.

– Губы словно огнем горят, – вздохнула я, пальцами осторожно к устам прикасаясь.

– Прости, переусердствовал, – покаялся не слишком искренне охранябушка.

Простила уж, да и не злилась вовсе. Хорошо мне с ним было. Хоть и знаю, что маг, что веры им нет, что ничем хорошим это все не закончится, а только… хорошо мне с ним было, здесь и сейчас, так бы вот сидела бы и сидела.

Руку подняла, на пальцы посмотрела – не осталось черноты под ногтями, черноты вообще не осталось, и синяков не было, что странно вообще-то.

– Попробуешь воду? – мягко предложил охранябушка.

– Давай, попробую, – согласилась безрадостно.

Оно как – вроде и надо бы, но когда есть шанс, что вода эта на языке огнем обернется, пробовать не слишком-то и хочется. Только вот куда деваться-то?

Подлетел кубок стеклянный ко мне, магией охранябушки призванный, сам Агнехран его подержал, пока я первый глоток делала. За первым второй, третий, четвертый… так вся вода в бокале-то и закончилась.

– Это ключевая? – спросила, пока бокал по воздуху обратно летел к кувшину.

– Талая, – ответил маг, платком белым осторожно губы мои мокрые вытирая. – Как тебя увидел, родниковую дать не решился, послал в горы за снегом вечным, вот его и растопил здесь.

Странно, а по вкусу вода и вода, от родниковой не отличить.

– Спасибо, – прошептала, голову запрокинув и на Агнехрана поглядев.

Тот улыбнулся в ответ, и, вздохнув, сказал:

– Все для тебя, ведьмочка моя.

А вот опосля подушку к себе притянул, меня наверх подтянул, да и лег, голову мою на плече своем умостив.

Лежим, в полог над нами натянутый смотрим, и друг на друга украдкой.

А все потому, что вопросов у нас обоих хватает, только я благодарственно молчу, право спрашивать ему уступая, а он от чего-то тоже молчит. Видать из вежливости. Ну, раз вежливый, сам и виноват.

– На краю Гиблого яра много крови пролилось человеческой, – сказала словно невзначай, руку подняв, и теперь к солнцу сквозь ткань проглядывающему, через пальцы присматриваясь.

Но так вообще вопрос был для меня важный, это я исключительно вид делала, что мне неинтересно и так, от скуки спросила-то.

– Крови пролилось много, – сдержанно маг ответил, – но ни одна жизнь не была потеряна.

Вот тогда-то я и вздохнула с облегчением.

– Волновалась, да? – с насмешкою доброю спросил охранябушка.

– Нееет, – заверила с самым невозмутимым видом. – Просто кровь там, она же это… эм…

– Пролилась слегка, – подсказал вкрадчиво Агнехран.

– В большом количестве! – не согласилась я с его интерпретацией событий.

– Волновалась, – уже с абсолютной убежденностью констатировал маг.

– Не то чтобы о тебе, – почему-то сочла нужным заметить я.

– Но вообще-то обо мне, – мигом раскусил маг. И уже иначе, твердо и уверенно сказал: – Волноваться не стоило, не малец безусый.

Приподнялась, посмотрела на него, указала на объективную реальность:

– Вообще-то безусый.

– Отрастить? – поинтересовался маг.

А я вот только сейчас вдруг поняла – щетину не вижу. На локте приподнялась, вглядываясь в подбородок его гладкий, и тут охранябушка произнес сипло:

– Весенька, может в другой-какой позе рассматривать будешь?

Ну я быстренько локоть то с солнечного плетения мага и убрала, надо же было неловко так опереться. И чувствую, краснею я всем лицом, а уши так вообще горят.

А маг выдохнул-вздохнул, да и пояснил:

– Щетины нет, потому что маг я или как?

Или как… Легла я обратно на место самое на плече его удобное, лежу, думаю. Тихомир тоже маг, но щетина у него была, странно это, ну да потом о том подумаю.

– Но крови много было, – вернулась к теме обсуждаемой.

Помолчал Агнехран, а потом так сказал:

– Нежить вела себя странно и непредсказуемо.

Помолчал еще миг и добавил:

– Прямо как ты.

Еще помолчал, и уже у меня спросил:

– Как так вышло, что чуть нежитью не обратилась?

А я и не ведаю, что ответить. Плечами пожала лишь, сказать мне было нечего.

Но Агнехран на том допрос не прекратил.

– Как вышло, что от поцелуя вновь прежней стала? Совсем прежней, даже чернота с волос сошла.

И он прядь мою подхватил, к лицу поднес – золотились на свету волосы каштановые, и черноты в них больше точно не было. Прямо как у меня ответов!

Что ж, вопрос был по существу, вот по существу я и ответила:

– Понятия не имею.

– Хоррроший ответ, – задумчиво произнес охранябушка.

– Знаешь, – я голову повернула, на мага, что на меня взирал неизменно, взглянула, и сообщила, – жизнь это вообще такая вещь, в которой много вопросов, а ответов раз-два и обчелся.

Усмехнулся маг, руку мою сжал, пальцами погладил невесомо, и сказал:

– То жизнь, Веся, а это магия. Магия – точная наука, и если существует вопрос, значит на него имеется конкретный ответ.

– Это если магия ваша, у вас она да – наука, – согласилась я, от чего-то задерживая дыхание каждый раз, когда большим пальцем охранябушка по тыльной стороне моей ладони проводил, – а для нас, ведьм, магия это жизнь. В ней нет четких правил, нет и ответов.

И тут снаружи постучали.

Прямо по одному из столбов, что полог тканевый удерживал, опосля раздалось «Гхм» и голос низкий мужской молвил:

– Ваша светлость, послание от императора.

И гладить ладонь мою Агнехран перестал. И от того вдруг холодно стало на душе, и зябко, и неуютно как-то, в общем пора было в свой лес возвращаться.

И я уж встать хотела, но удержал маг, силой удержал, а тому кто стучался, сообщил:

– Отвечу позже.

Но мага пришлого тот ответ не устроил, и сказал он:

– Император ожидает на связи.

И вот словно солнце померкло. Села я, Агнехран более не удерживал, лишь на меня смотрел так, словно готов был многое отдать, чтобы не было этих слов, и необходимости уйти тоже не было. Но жизнь она такая, иногда у нас просто нет выбора.

– Я в лес, – сказала, поднявшись, и платье оправив.

– А я? – спросил Агнехран.

«А тебе нельзя» – подумала, на него глядя, но сказать вслух не смогла, лишь головой отрицательно покачала.

– Все еще не доверяешь? – с нескрываемой горечью вопросил он.

И вот что сказать ему на это?

Сказала правду:

– Ты архимаг.

Странно усмехнулся охранябушка, да и молвил ожесточенно:

– Это даже не ответ, Веся, это приговор!

Вздохнула я, да молчать не стала, честно призналась:

– Ты архимаг, охранябушка, ты мой лес Заповедный уничтожить одним ударом можешь, а в нем и чисть и нечисть, в нем дом для всех, кто потерял его. Так как тебя впустить, скажи мне?

И говорили мы тихо, а тот, кто за пологом стоял, громко молвил:

– Ваша светлость!

Но я из полога вышла первая.

На детину, что потревожил нас взглянула неприветливо, и поняла – не маг он, а так, служивый давний, да только служивый этот на меня так поглядел, что ясно стало – вообще не испугался. А я взяла и напугала. Носом длинным горбатым, мордой зеленою барадавчитою, космами нечесаными, шляпой с поганкою. Не отошел – отлетел служивый, а после застыл, челюсть отвесив.

Оно понять можно его было – следом за мной маг Агнехран вышел, за талию обнял меня, страхолюдину такую, да спиной к груди своей прижал, и попросил тихо:

– Не уходи, пожалуйста.

Я руку поверх его ладони положила, из груди стон рвался, но я удержалась, и ответила шелестом травы:

– Не могу.

Уходила не оборачиваясь.

Так и ушла. А едва в лес шагнула, сомкнула за спиной моей Леся кусты терновые, припрыгала ко мне клюка моя верная, встретил взглядом суровым леший, а я… вот хоть вой.

В Гиблом яру цвели цветы. Белые, красивые, ароматом пропитавшие весь воздух даже и над рекой, а еще в яру цвела Ярина. Металась чаща моя Заповедная от дерева к дереву, каждое силой своей питая, каждому помогая. У меня на то сил уже не было, устала я, совсем устала.

И сидела теперь на берегу, одной рукой воды касаясь, второй крепко клюку яра Гиблого сжимая – она все рвалась помочь Ярине да русалкам, что ручьи серебряные подземные пением поднимали, но отпускать было нельзя – это из меня скверна вся ушла неведомо как, а клюка еще частично полна была силы нежити, так что нельзя. И держала я ее, а она как щенок на привязи, все рвалась и рвалась.

Водя появился неожиданно – из воды прямо под рукой моей вынырнул, улыбнулся широко-нахально, опосля приосанился, плечами могучими поигрывая, и вопросил:

– Хороша ли работа моя, а, хозяйка лесная?

– А то, – согласилась я, – уж постарался так постарался. Чуть меня с лешим не угробил, но постарался – этого не отнять.

И Водя сник. И тут же ясно стало – сам едва на плавнике держится, устал смертельно за ночь эту, а когда я потребовала остановиться, он же всех и остановил, и русалок своих и болотников моих. И чего ему то стоило, я и представить не могла. Только вот уже закат почти, а Водя только сейчас появился, и зная точно утверждать можно, что до мига этого он в беспамятстве был, иначе раньше бы пришел.

Руку протянула, ладонь к щеке его прижала, он плечом придержал мою ладонь, отпускать не хотел. Да только разговор нам предстоял, и разговор сложный.

– Весь лес, Водя, зачем весь лес?

Водяной руку мою своей накрыл, к лицу своему прижал чуть сильнее, да и сказал все честь по чести:

– Хотел, чтобы все это закончилось. Одним ударом нежить добить хотел.

Но я руку отняла, посидела молча, на работу Ярины глядя, и сказала тихо:

– Это лес, Водя, это лес. Нельзя в лесу одним ударом ничего сделать, кроме как уничтожить его!

Рывком Водя из реки на берег выбрался, сел со мной рядом, а хвост в ноги трансформировать не смог, видать сил совсем не было, на меня посмотрел, кивнул обреченно.

– Знаю, Веся, знаю… Но я тебя в это дело втянул, я за собой вину ощущаю, пойми меня.

– Понимаю, – ответила безрадостно.

Потому что не было радости. Вообще не было.

Ни капельки радости здесь. Назад я хотела, в шатер светлый, в заботу сердешную, да в объятия мага, того о котором все время забываю, что он маг. А ведь маг он, Веся, он маг… нельзя к нему, совсем нельзя.

– Ты грустишь, – сказал Водя задумчиво.

«Я тоскую» – подумала, с трудом слезы сдерживая.

– Хорошо все, – отмахнулась от дум печальных. – Справляемся. Не без ошибок, не без трудностей, но справляемся. У меня леший есть, ты есть, войско цельное, и аспид непобедимый. Сдюжим, в любом случае сдюжим.

Кивнул Водя задумчиво, хвостом по воде плеснул, да и сказал повинно:

– Прости, что вышло так, что на тебя удар пошел, виноват я.

– Не ты, – я головой покачала, – не ты, Водя. О том, что клюка заповедная в Гиблом яру гниет обреченно, знать не могли ни ты, ни я.

Помолчал водяной, затем спросил напряженно:

– А как такое быть может? Как случилось-то? Ведуньи-то мертвые, нежитью обращенные, с клюками каждая!

Кивнула я, слова его подтверждая, да добавила тихо:

– Так то оно так, Водя, они все с клюками, да только не с теми и не те. Нет среди них ведуньи Гиблого яра, давно ее нет. От того и чаща Заповедная меня послушалась, от того и власть над лесом по ночи перехватить я сумела. Нет в этом яру даже умертвия прежней его хозяйки. Ее убили. Да не в лесу даже убили, в другом месте.

И тут вот призадумалась я вот об чем – убили хозяйку Гиблого яра не здесь, а погубили-то тут. Я это сама видела, когда в воспоминания Ярины при встрече первой заглянула. Я же все видела! Ловушку подлую, знак Ходоков жуткий, то как вступила в ловушку старая да и видящая уж плохо ведунья, как вышла из нее становясь умертвием! А опосля подожгла себя, сама подожгла, чтобы лес свой от скверны уберечь, чтобы спасти свой Светлый яр, да только он все равно Гиблым обернулся, а я… я… вот я дура!

– Весь, ты побледнела чегось, – напрягся Водя.

– Ох, Водя, тут не бледнеть, тут краснеть впору, – высказала в сердцах, да поднялась резво.

Мне леший был нужен. Прямо сейчас. И именно леший! И… я на водяного посмотрела, и поняла, что водяной мне нужен тоже.

– К лешему надо, с тобой, – честно сказала Воде.

Вздохнул он тяжело, да и… и кракена призвал. В другой раз сам бы перенес запросто, а коли кракена призвал, значит совсем Воде плохо, совсем измотан.

Лешего я позвала, едва на берег ступила, Водя следом перенесся, из сил последних облик себе придал человеческий, и сидел теперь на бревне поваленном в штанах чешуйчатых серебряных, да с торсом голым, но я слова не сказала – ему и так плохо, куда его еще за рубашкой посылать.

Послала зов лешему, да ближе к водяному подошла. Он меня обнял, к себе прижал, лбом в живот уткнулся, плохо ему было, совсем плохо. Погладила по волосам золотым, да мягко силу свою ведьмовскую пустила – сильно помочь не смогу, но так, немного, сил придать да слабость не чувствовать, это я могла. А ощутив прибытие лешего, я глаза закрыла, и разом силу свою в водяного выплеснула, голову его к себе сильнее прижав.

– Как у вас тут… интимно, – прозвучал вдруг голос злой.

Аспид вернулся.

Не ответила я ему, к другу верному обратилась:

– Лешинька, родненький, клюку возьми.

Подошел молча, забрал молча, постоял, глядя как я Водю уже двумя руками обняла, да дышу с трудом, и молвил издевательски:

– А смотрю, не бережешь ты себя, рыбехвостый.

Водя, под руками моими расслабившийся, вмиг напрягся. Вздулись мышцы могучие, распрямились плечи широкие, и может еще какая реакция была, лешинька порой Водю до посинения довести мог, но глаза мне сейчас было открыть никак, а вот на место некоторых поставить – самое то было.

– Клюкой тресну, – пообещала я другу верному.

– Да тресни, – неожиданно согласился леший, – не впервой, переживу. А вот ты переживешь ли? Сама едва оклемалась!

И Водя тут же отстраниться попытался. Тут дело такое – не понял он, что я делаю, а теперь, когда леший сказал, то уж очевидным стало.

– Пусти! – потребовал водяной.

– Разбежалася, – ответила ему.

– А бег это в целом полезно, – вмешался аспид.

– Отпусти рыбину, кому сказал! – добавил леший.

– Веся, хватит, – не отставал от них Водя.

– Уже, и хватила, и отпустила и все прочее, – бесят иногда сил моих нет как. – Еще мгновение и закончу.

Тишина такая в лесу моем Заповедном воцарилась. Благословенная тишина. Вообще хорошо, когда эти трое молчат и морали мне не читают… особенно если учесть, что сейчас у них повод для чтения нотаций то появится, да еще какой.

И тут леший возьми, да и спроси: