Текст книги "Возвращение Ктулху"

Автор книги: Елена Хаецкая

Соавторы: Владимир Аренев,Шимун Врочек,Карина Шаинян,Павел Молитвин,Мария Галина,Николай Калиниченко,Федор Чешко,Ярослав Веров,Ника Батхен,Василий Владимирский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 36 страниц)

Теперь она замолчала надолго, и я решил, что нет, с крышей у нее все в порядке. Просто она увидела эту бойню по-своему, иначе, чем я. Наверное, каждый уцелевший свидетель явления Ктулху увидел и понял его по-своему…

– Завтра пойду в Никольский собор, поставлю свечку Божьей Матери, – сказала Катя и начала вытирать салфеткой глаза.

– Блажен, кто верует, – пробормотал я.

Катя громко высморкалась и отвернулась от меня, чтобы я не видел текущих по ее щекам слез.

Вдали замерцали редкие огоньки, мы подъезжали к Стрельне. Стало быть, не все жители ее нашли свою смерть в волнах Финского залива, подумал я, но ни облегчения, ни радости эта мысль мне почему-то не принесла. Ктулху показал нам, чего мы стоим. Вопрос в том, сумеем ли мы стать другими? Захотим ли?

А что, господа хорошие, до явления Ктулху никто из нас, глядя в зеркало, не догадывался, кто он есть на самом деле? Правда, Оскар Уайльд говорил, что «зеркала отражают одни лишь маски». Но он же утверждал, что «маска говорит нам больше, чем лицо»…

СОХРАНЯЯ ДУХ

Мария Галина
Дагор

Говарду Ф. Лавкрафту и Роберту Говарду посвящается

– Отец Игнасио! Отец Игнасио!

Вытаращенные глаза чернокожего мальчишки блестели в темноте. Пляшущий свет факелов отражался в них.

– Там белый господин, отец Игнасио. Больной белый господин!

Пламя факелов металось над бледным пятном на черной земле.

– Очень больной! – подтвердил черный санитар, сидя на корточках на изрядном расстоянии от распростертого на земле тела и печально качая головой.

– Переложите его на носилки и отнесите в больницу, – велел отец Игнасио.

Санитар подскочил, словно попрыгунчик. Теперь он возвышался над отцом Игнасио чуть ли не на голову; все они были тут высокие…

– Нет, нельзя! Его нельзя трогать! Плохо для всех! Нельзя!

– Тебе нечего бояться, Джереми, – терпеливо сказал отец Игнасио, – я сделал тебе чудодейственные уколы. Ты не заболеешь желтой лихорадкой.

– Это не лихорадка, господин! Это другое… страшное…

– С Божьей помощью, – твердо сказал отец Игнасио, – мы справимся. Положите носилки рядом с ним и отойдите, – велел он санитару. – Сестра Мэри!

Она уже стояла за его спиной, свет факелов играл на белой косынке, окрашивал розовым чуть впалые щеки. Дитя приюта, сирота, для которой служба вот в такой миссии на краю света – предел возможностей.

Отец Игнасио перевернул пришельца, поскольку тот упал, как шел, лицом вперед. Пальцы скребли жирную землю, словно он все еще пытался ползти. Несмотря на то что на лице подсыхала бурая грязь, пришелец был, несомненно, белый.

– Раз, два, взяли!

Сестра Мэри ловко подхватила пришельца за ноги, и они перекатили его на носилки.

– Теперь-то можете подойти, Джереми?

Но тот продолжал отчаянно трясти головой:

– Нет, нет, сэр… Нельзя!

– Кто-нибудь!

Он огляделся. Туземцы стояли кучкой, возбужденно переговариваясь. Пламя факелов в их руках прыгало, чертя в смоляном воздухе огненные дуги.

– Сестра Мэри!

Больной застонал, глазные яблоки двигались под сомкнутыми веками.

Госпиталь располагался рядом с часовней и был просто бревенчатым бараком с крышей, крытой пальмовыми листьями.

Острый запах антисептика ударил в ноздри.

– Сюда.

Черный санитар с фонарем шествовал за ними, держась на изрядном расстоянии.

Суконная куртка незнакомца была наглухо застегнута. Отец Игнасио наклонился и расстегнул медную пуговицу у ворота.

– Нет, господин!

– Хватит, Джереми. Стой спокойно.

Фонарь плясал в руках у санитара, и оттого казалось, что ткань на груди у незнакомца шевелится.

– Дагор, господин! Это дагор!

– Перестань, – с укором сказал отец Игнасио, – это всего лишь легенда.

Пуговицы никак не хотели расстегиваться, и он взял ножницы с цинкового подноса на тумбочке. Отец Игнасио подхватил ткань у ворота и решительно щелкнул ножницами.

Мэри отчаянно завизжала.

* * *

Во дворе, стоя у дощатого стола, отец Игнасио слил кипяток и разложил инструменты на лотке. Луч солнца отскочил от скальпеля и прыгнул ему в глаза. Священник зажмурился.

Мэри привычно скатывала бинты. Лишь на краткий миг ее тонкие пальцы с коротко остриженными ногтями дрогнули.

– Это не опасно? – робко спросила она.

– Не знаю, – сказал отец Игнасио. – Это демон, без сомнения. Но, похоже, святой водой тут не обойтись.

Он вздохнул.

– Потом… это вредит пациенту, сестра Мэри. Вы только поглядите, как он истощен.

Он решительно подхватил лоток, шагнул в палату – и резко остановился.

Не считая ночного пришельца да старика-туземца на койке у окна, который пришел сюда умирать в покое и относительной сытости, госпиталь был пуст.

Ни старухи с лейшманиозом, ни охотника, чье предплечье порвал леопард, ни крестьянина со сломанной ногой, ни мальчишки с острым приступом малярии…

Они ушли тайно – те, кто еще мог ходить, унесли остальных.

А ведь сколько времени он потратил, чтобы убедить их лечиться здесь, а не у своих шаманов! И когда они наконец-то поверили…

– Джереми. – Он высунул голову за малярийный полог.

Молчание.

Теперь только он осознал, что непривычная тишина царит по всей миссии.

Слуги ушли. Все. Даже мальчишка-повар.

Пришелец по-прежнему лежал на койке, укрытый до подбородка простыней, поверх которой вытянуты исхудалые руки. Простыня слегка топорщилась на груди.

Глаза были закрыты.

– Ладно, – сквозь зубы сказал отец Игнасио, – что ж поделаешь.

Надо выполнять свой долг, подумал он, надо во что бы то ни стало выполнять свой долг.

* * *

– Мэри? – спросил он, не оборачиваясь.

– Я здесь, отец Игнасио, – шепотом ответила она за спиной.

Он подошел к больному, поставил лоток на тумбочку и решительно отдернул простыню.

Маленькая сморщенная головка приподнялась с груди пациента. Ее поддерживала пара хилых рудиментарных ручек. Глаза-щелки разомкнулись и уставились на отца Игнасио. Они были желтыми, с узкими змеиными зрачками.

Сам же пациент не шевелился, лишь глазные яблоки все ходили под сомкнутыми веками.

– Я думал, это легенда, – устало сказал отец Игнасио, – выдумки. Туземцы часто выдумывают. Ведь они язычники.

Он привычно разжег спиртовку и теперь прокалял скальпель, водя его над синеватым язычком пламени туда-сюда.

Желтые глаза неотрывно следили за лицом отца Игнасио. Сомкнутая щель рта приоткрылась.

– Не делай этого, белый человек!

Голос был высокий и пронзительный, у отца Игнасио заломило виски. Больной не проснулся.

– Ты – исчадие ада, – сухо сказал отец Игнасио, – и должен быть истреблен. У этой земли много демонов. Ты – один из них.

– Тогда полей меня своей волшебной водой, – визгливо предложило существо, – я знаю, ваши демоны ее не выносят.

– Оно… разговаривает? – изумленно прошептала Мэри. – Оно знает о святой воде?

– Оно знает все, что знает его хозяин, – пояснил отец Игнасио, и скальпель не дрожал в его руке. – По крайней мере, так гласит легенда.

Жабье личико мучительно искривилось в усмешке.

– Если ты коснешься меня своим железом, пришелец, – проскрипел он, – я убью его.

Больной на подушках заметался беспокойней, дыхание его стало хриплым, лицо посинело.

Мэри за спиной у отца Игнасио тихо охнула.

– Ты и сам умрешь, – возразил отец Игнасио.

– Какая разница? Ведь ты и так собираешься меня убить!

Больной открыл глаза. Они были ярко-синие.

– Нет, – выдохнул он, – нет!

И поднял слабую руку, пытаясь оттолкнуть скальпель отца Игнасио.

– Убери свой ножик, старик, – пискнуло существо.

Тело лежащего выгнулось дугой. Глаза закатились.

– Он умрет, – лихорадочно шептала Мэри за спиной отца Игнасио. – Нет, нет, нет…

Отец Игнасио опустил руку.

* * *

– Откуда он пришел, отец Игнасио, как вы думаете?

– Из преисподней.

– Нет, я говорю о… человеке…

– Не знаю, сестра Мэри. Вы же видели, до чего он истощен. Он мог прийти издалека. Говорят, дагор ведет своего хозяина, когда тот уже не может идти сам. Простону… двигает за него руками и ногами. Нет, мне интересно другое.

– Да? – Пальцы девушки убрали выбившуюся из-под косынки русую прядь.

– Где он подцепил эту пакость. В городе? В лесу? Где? Она заразна? Я не верил всяким россказням, а теперь – кто мне скажет правду? И как я узнаю, что это – правда?

Старик сидел на пороге больничного барака. В худых узловатых черных пальцах зажата пустая жестяная миска.

– Никого нет, – скрипуче пожаловался он, – еды для Мкеле нет.

– Ах да, – вспомнил Игнасио, – они же ушли.

– Позаботьтесь о пропитании, сестра… – велел он. И, уже обернувшись к старику: – Как, ты сказал, тебя зовут?

– Мкеле, господин.

– Я крестил тебя именем Господа, и ты получил другое имя, – сурово напомнил отец Игнасио. – Мигель зовут тебя ныне.

– Это было раньше, – спокойно возразил старик, – когда здесь был ваш Бог. А теперь его нет. Он ушел. Разве белый человек не чует – теперь здесь пусто.

– Господь всегда здесь.

– Теперь здесь дагор. Ваш Бог оставил это место. Оно проклято. Оно погибнет.

– А если я изгоню дагора?

– Ты не сможешь изгнать дагора, белый человек…

– Посмотрим, – сказал отец Игнасио.

* * *

Adiutorium nostrum in nomine Domini, qui fecit caelum et terram… In nomine Jesu Christi Dei et Domini nostri, in-tercedente immaculata Virgine… Exorcizamus te, omnis immunde spiritus, omnis satanica potestas, omnis incursio infernalis adversarii…

Капли святой воды упали на грудь больного, на приникшее к этой груди сморщенное тельце. Личико обернулось к священнику. Желтые глаза открылись.

– Перестань брызгать на меня водой, старик!

Отец Игнасио опустился на табурет у постели больного. Голова кружилась.

Больной лежал, закрыв глаза; грудь его мерно вздымалась, и вздымалось вместе с ней крохотное тельце; вернее, верхняя его половина. Остальное, что бы это ни было, вросло в плоть человека, и лишь воспаленный валик мышц указывал, где начинается одно и кончается другое.

Сам же пришелец выглядел лучше, чем в момент их первой встречи, лицо было спокойным и мирным, впалые щеки чуть порозовели.

– Вам надо отдохнуть, отец мой, – тихо, но твердо сказала Мэри.

Она стояла рядом, в руках ее дымилась миска с супом.

Отец Игнасио тяжело встал.

– Быть может, – сказал он неожиданно для себя, – лучше дать ему умереть.

– Вы же, – Мэри укоризненно качнула головой, – дали клятву.

– Я давал клятву исцелять людей, а не демонов, – сказал он и побрел наружу. Краем глаза он видел, что Мэри склонилась над постелью.

Старик сидел у входа в часовню, словно надеялся, что место, где раньше обитал Бог больших белых людей, и посейчас способно защитить от зла.

– Твой Бог не помог тебе? – скорбно заметил он.

Отец Игнасио скорбно покачал головой и в свою очередь присел на пороге рядом с черным. От старика пахло, против всех ожиданий, сухим деревом.

– Я не боюсь, – сказал старик, – мне скоро уходить в другие края. А вот тебе и белой женщине надо бежать отсюда.

– Я служу Богу, – сказал отец Игнасио, – а Он поручил мне быть здесь.

– Тогда ты погибнешь, – философски сказал старик, – и ты, и она. Ты тоже старик, но она молода. Белая. Молодая. Красивая. Жалко.

– Она готова к испытаниям. Она тоже служит Богу.

– Невеста вашего Бога, да? Она мне так сказала – невеста. Но Бог ушел. Бросил ее. Если она больше не невеста Бога, то кто ее возьмет, а, мой бессильный друг?

Это не он говорит, в ужасе подумал отец Игнасио, это я, я сам, он всего лишь туземец, он не знает таких слов, таких речей.

– Изыди, – пробормотал он.

Старик молча глядел на него, обнажив в ухмылке розовые десны.

* * *

Он молился, упав на колени, на жестком полу часовни, а когда встал, то ощутил странную опустошенность. На непривычно легких ногах он дошел до госпиталя, откинул москитный полог и заглянул внутрь. Больной спал. Одна рука его лежала на груди, будто защищая что-то. Другой он сжимал руку Мэри. Увидев отца Игнасио, она слабо улыбнулась, прижала палец к губам и осторожно высвободилась. Он смотрел, как она идет меж пустыми койками – бледная, коренастая, не знавшая любви.

– Он приходил в сознание, – сказала она, выйдя за порог. – И назвал себя. Его зовут Глан.

– Глан? Наверняка нет. Что ж, если хочет скрывать имя, его дело. А он не сказал, где подцепил эту тварь?

Она торопливо перекрестилась.

– Его невеста ехала к нему. Они любили друг друга. И собирались пожениться. А на корабле она встретила другого.

– Вот как…

– И он чувствовал себя очень несчастным. Он не хотел жить. И там, в порту, один человек сказал ему… Сказал, что есть средство забыть обо всем. До конца дней.

– И передал ему дагора? Прямо в порту? В городе – эту тварь? Какой ужас, сестра Мэри…

– Он говорит, – подтвердила она, – это невыносимый ужас и большой соблазн. Но это тайна, которая открывается только для тех, кто готов принять ее. Он говорит, тот, кто носит в себе дагора, больше не одинок. Бедняга. Как же надо страдать, чтобы согласиться на такое.

– Сестра Мэри, – сказал он тихонько, – Господь посылает нам искушения, а дьявол не дремлет. Ступайте помолитесь хорошенько…

– Конечно, отец Игнасио, я… я помолюсь о спасении его души.

* * *

Он принялся за те обязанности, которые обычно выполняли черные слуги миссии. Немного послушания не повредит, думал он, быть может, Господь сжалится и пошлет знак – иначе что ему, отцу Игнасио, делать?

– Послушай, белый человек. – Старик Мкеле, сидя на корточках, наблюдал за ним. – Ты с девушкой уходишь, я остаюсь. Ухаживаю за тем. Он встает на ноги, тоже уходит. Я опять остаюсь. Умираю здесь.

– Это дом Господень, – возразил отец Игнасио, – и он не должен пустовать. И я не уйду, не оставлю его на растерзание демону. Потом… я же крестил тебя. Кто тебя исповедует? Кто отпустит тебя с миром, как не я? Кто тебя отпоет? Кто похоронит?

– Скоро начнутся дожди, – сказал старик невпопад.

Отец Игнасио поднял голову и поглядел в небо. Заплаты, просвечивающие сквозь густую листву, ярко синели.

– Откуда ты знаешь?

– Муравьи…

Огромный муравейник под слоновым деревом, обычно покрытый тысячами шевелящихся насекомых, точно живым покрывалом, сейчас был почти пуст. Если приглядеться, можно было различить, как муравьи суетливо изнутри затыкали глиной ведущие наружу ходы.

– Они чуют большую воду, – пояснил старик. – Ты же не можешь уйти в свою нору и закрыться там, белый человек?

– У нас есть припасы. Зерно в кувшинах. Масло. Что еще нужно?

– В большой дождь, – сказал старик, – в этих лесах оживает зло. Дагор позовет его, и оно придет сюда.

– С Божьей помощью, – отец Игнасио сжал в руке четки, – мы устоим.

Он читал записи здешних миссионеров, запертых непогодой среди гниющих стен миссии, когда зеленая мохнатая плесень пожирает все – от постельного белья до требника. Ничего, говорил он себе, это просто дождь, всего-навсего дождь.

* * *

Он услышал его ранним утром – тысячи крохотных ножек, шорох по тростниковой крыше, стук по пальмовым листьям. И, несмотря на этот стук, вокруг царила странная тишина. Сначала он даже не понял, в чем дело, потом сообразил – смолкли пилы и молотки мириадов насекомых, из ночи в ночь сверлившие ему череп…

Он проглотил свой кофе (маленькая слабость, от которой так трудно отказаться) и взялся за лопату. Нужно отвести воду от часовни, подумал он. И от хижин. И от госпиталя. Проклятые язычники, дезертировали и бросили его один на один с демоном…

Нет, все-таки осталась одна птица. До чего же странно она кричит. Будто плачет. Или нет?

Он осторожно вертел головой, пытаясь определить, откуда исходит голос. Потом распрямил ноющую спину и шагнул в часовню.

Она распласталась по полу и впрямь как большая птица или летучая мышь. Черное одеяние по подолу заляпано красной глиной, плечи трясутся.

– Мэри, – сказал он тихонько, – Мэри, дитя мое!

Она вскочила, обратив к нему бледное заплаканное лицо. Пальцы перебирают четки.

– Отец мой… – она всхлипнула, – я хочу исповедаться.

– Я к твоим услугам, дочь моя. – Он вздохнул. – Но может, ты просто… по-человечески… Так в чем дело?

Внезапно она бросилась ему на шею, охватив ее руками, и вновь отчаянно зарыдала.

– Он даже не смотрит на меня!

Если она больше не невеста Бога, то кто возьмет ее теперь? – вспомнил он. А вслух сказал:

– Молодой Глан?

– Да. Он все время рассказывает мне, как она красива, эта его Элейна, какого она хорошего воспитания, швейцарский пансион и все такое, и умеет держаться, и…

Сестра Мэри, подумал он, нехороша собой, да и чему тут удивляться – подкидыш, должно быть, прачка или служанка из господского дома принесла ее под двери приюта, бедное заблудшее создание… Похоже, в ней проснулась кровь заблудшей матери, и как не вовремя! Впрочем, это всегда бывает не вовремя!

– Я уже говорил тебе, он, конечно, никакой не Глан, – медленно и неторопливо сказал отец Игнасио. – Насколько я помню, так звали героя романа – модного, – его бросила возлюбленная, и он разочаровался в людях и удалился от мира…

– Ну и что? – пылко сказала Мэри. – Какая разница!

– Когда человек называет себя другим именем, это должно что-то означать. В данном случае это означает, что он отрекся от своей прежней жизни и теперь посвятил себя страданию, так?

– Ну да… – Она прижала руки к груди.

– Нет. Он просто больше не способен любить женщину. Дагор убивает мужское начало. Остальное – ложь. Та или иная.

– А что же правда?

– Не знаю. – Отец Игнасио покачал головой. – Возможно, он просто хочет, чтобы его оставили в покое. Страсти внешнего мира не доходят до него.

– Тогда, – Мэри отчаянно вцепилась в его рукав, – я не верю, что не может быть способа… должен быть…

– Ну так молись, чтобы Господь указал его, – сурово сказал отец Игнасио, – и не забивай себе голову дурными страстями.

Она виновато потупилась.

– Это все дождь, – сказала она наконец, – от него трудно дышать…

– Да, – согласился он, – это все дождь.

* * *

– Он уже может ходить, белый господин.

Старик черным пальцем указал на молодого Глана, который деловито забивал в липкую землю покосившиеся колья ограды.

– Я пытался расспросить его, зачем он шел сюда, – задумчиво проговорил отец Игнасио, – но он не говорит.

– Возможно, дагор не хочет… Они теперь – одно. Он больше не человек, этот белый. Дай ему уйти.

Мэри, подумал отец Игнасио. И черный тут же сказал:

– И для девушки так будет лучше. Ты чужой тут. Ты не знаешь эти места. Там, дальше, болота. Знаешь, кто там живет?

– Крокодилы, – пожал плечами отец Игнасио, – что с того… Я видел крокодилов.

– Иногда, – очень тихо сказал старик, – оттуда, с болот, дует желтый ветер. И тогда люди в деревнях начинают болеть лихорадкой…

– Ну да… – согласился он.

– И однажды желтый ветер касается их разума. Мягко, нежно… Тогда они встают со своих циновок и уходят. Они идут и бросаются в болото. Тонут там. Но потом, несколько дней спустя, они восстают из воды. С тех пор они уже не люди.

– Никогда про такое не слышал.

– У них белые глаза, – веско припечатал старик.

Магия смерти, подумал он. Магия падали.

– Их можно вызвать. Наши нгомбо это умеют.

– Ваши нгомбо – язычники. И поклоняются демонам.

– Да, – легко согласился старик, – и очень страшным демонам. Очень могущественным. Только…

– Да?..

– Никто из них никогда не будет поклоняться дагору. Если человек с дагором приходит в деревню, наши нгомбо его не изгоняют. Они велят людям покинуть деревню. И уходят сами.

– А что потом бывает с теми, кто носит дагора?

– Рано или поздно, – сказал старик, – они тоже уходят. Дагор уводит их. Он знает одно такое место.

– Какое?

– Никто не знает. Только дагор. Этот, ваш белый; тоже шел туда. Запретное место.

– Их гнездо? – спросил отец Игнасио. – Их дом?

– Никто не знает. Только дагор.

– Откуда они вообще берутся? Как человек принимает в себя дагора?

– А ты не знаешь, белый человек?

– Нет, – покачал головой отец Игнасио.

– И я не знаю. Только тот, кто готов. Тот знает.

Мэри бежала к ним, подобрав полы своего монашеского одеяния.

– Отец Игнасио, – задыхаясь, пролепетала она, – там…

* * *

– Наша трапеза скудна, – сказал отец Ингасио, – но мы рады разделить ее с вами.

– Мы можем прибавить к ней кое-что, святой отец, – сказал новоприбывший. – Томпсон – великолепный охотник.

У него были холодные серые глаза и седые виски. Великолепный экземпляр белой расы, платье и душа застегнуты на все пуговицы, что бы ни случилось.

– Сейчас пост, – сухо сказал отец Игнасио, – впрочем, для странствующих возможны и послабления. А вы ведь странствуете…

– Да, – улыбнулась женщина, – и довольно долго.

Прекрасная женщина, прекрасная пара этому лорду Аттертону, спутница знаменитого путешественника, с виду хрупкая, на деле крепкая и сильная. Отец Игнасио покосился на сестру Мэри. Эта, напротив, выцвела, сжалась и побледнела, точно моллюск в раковине монашеских одежд. Я и забыл, до чего же бедняжка нехороша собой, ведь мне не с кем было ее сравнивать.

Словно отвечая его мыслям, сестра Мэри торопливо поднялась:

– Я отнесу еду туда, в госпиталь?

Он рассеянно кивнул. С тех пор как пришли новые люди, молодой Глан так и не вышел из-за больничных стен. Что ж, его можно понять.

Шея женщины была как стебель цветка над распахнутым воротом рубахи. Отец Игнасио отвел глаза.

Я уже стар, торопливо подумал он, словно мысль о старости могла принести успокоение.

– Мы с Мэри довольствуемся лепешками, – сказал он, – и плодами.

– Здешние фрукты годятся только для черных, – авторитетно сказал Томпсон, – желудок белого человека их не выносит.

Он энергично орудовал ножом и вилкой. У Томпсона были загорелое лицо и ярко-голубые маленькие глаза. Он, должно быть, промышлял слоновой костью, прежде чем податься в проводники, ни с того ни с сего подумал отец Игнасио. Такие всегда блюдут свою выгоду. Должно быть, этот лорд ему очень хорошо заплатил.

А вслух сказал:

– Это всего лишь дело привычки.

– Лечить этих дикарей, – дружелюбно поговорил лорд Аттертон, – благородное дело.

– Это белый. Он забрел сюда, истощенный…

– Но поправляется?

– Да, – сухо сказал отец Игнасио, – поправляется.

– Наша экспедиция с радостью примет его. У нас каждая пара рук на счету.

– Полагаю, для этого он еще недостаточно поправился…

Отец Игнасио вздохнул. Это было бы лучшим выходом, но подсунуть этим беднягам человека с дагором… И кстати, что за экспедиция? Возможно, они ищут гигантских обезьян? По словам черных, эти обезьяны в джунглях так и кишат, но ни одному белому не удалось увидеть их еще ни разу, вот странно…

– Сначала они целыми днями идут, не ведая усталости, – лорд Аттертон покачал головой, – и распевают свои песни, а потом ни с того ни с сего пугаются каких-то следов… Мне едва удалось их успокоить, но идти дальше они отказались наотрез. Просто бросили пожитки на землю и стали столбом.

– Все потому, что вы с ними обращались слишком мягко, сударь, – заметил Томсон.

– В результате пришлось почти все бросить… Только то, что мы могли унести на себе, только самое необходимое.

Отец Игнасио поглядел в окно. На противомоскитной сетке набухали дождевые капли. Двери в госпиталь были распахнуты…

– Наверное, с моей стороны это будет проявлением излишнего любопытства, – сказал он, – если я спрошу, что привело вас сюда?

Лорд Аттертон какое-то время колебался, с вилкой, занесенной над очередным куском, потом сказал:

– Мы ищем затерянный город. Вы ничего не слышали о затерянном городе, святой отец?

– Они тут даже слова такого не знают, – покачал головой отец Игнасио.

– Быть может, вы просто не спрашивали. А среди туземцев ходят рассказы о том, что за болотами, в самом сердце леса, лежат какие-то развалины…

– Туземцы, – сказал отец Игнасио, – расскажут о чем угодно. Особенно если вы пообещаете им вознаграждение.

– Туземцы всегда врут, – заметил Томпсон.

– Нет, – отец Игнасио покачал головой, – тут сложнее… Они – как дети. Они и сами верят тому, о чем говорят.

– Невероятные вещи рассказывают об этих лесах, это верно, – сказал лорд Аттертон, – и среди них наверняка много выдумки. Но ведь что-то может оказаться правдой?

– Что-то – да. К сожалению. – Он вздохнул.

– Город в сердце леса, – говорил тем временем лорд Аттертон, – руины былого великолепия. Чудесный город…

Этот человек идет ради славы, подумал отец Игнасио. А его жена – ради любви, а вот Томпсон – ради денег. Такие всегда идут ради денег. И конечно, они ничего не боятся. Они твердо знают, что может быть, а чего не может быть никогда.

Он поднялся.

– Пойдемте, сударыня, – сказал он, – сестра Мэри устроит вас.

Она тоже встала, обратив к нему чистые серые глаза.

От миссии к госпиталю теперь был проброшен тростниковый настил – грязь хлюпала и проступала сквозь стебли, но, по крайней мере, можно было пройти.

Он остановился на пороге госпиталя, пропустив женщину вперед, и Тихо позвал:

– Сестра Мэри!

Сестра Мэри, сидевшая у постели больного, обернулась. Обернулся и больной – он, приподнявшись, смотрел на них, и то ли стон, то ли возглас удивления сорвался с его губ.

– Арчи, – сказала леди Аттертон, – боже мой, Арчи!

– Так, значит, ты теперь леди Аттертон. – Молодой человек издал нервный смешок. – Как удачно все сложилось, не правда ли?

– Ричард был очень добр со мной. Как ты мог, Арчи? Как ты мог меня оставить? Одну, в чужой стране? Среди чужих людей! Как ты мог?

– Что ты такое говоришь, Элейна? Зачем? После того как ты… как ты разбила мне сердце, после того как…

Мэри смотрела на них, приоткрыв рот, на скулах ее пылали два ярких пятна.

– Мэри, – сказал отец Игнасио, – проводи леди Аттертон. И помоги ей устроиться.

Он коснулсяплеча белокурой женщины:

– Пойдемте, сударыня.

– Да, – сказала она, – да.

В глазах ее стояли слезы.

* * *

– Я устроила ее, отец Игнасио, – сказала Мэри. – Она плачет.

Мэри прижала ладони к груди.

– Я… не понимаю. Она говорит… это он оставил ее. Одну, без помощи и поддержки. Они были обручены еще там, дома, и она приехала к нему сюда, в колонию, и день свадьбы был уже назначен, но он даже не встретил ее в порту. Даже не пришел ее встречать. Как такое может быть?

– Не знаю.

– Он говорил совсем другое. Я поверила ему, отец Игнасио, он… он тоже плакал, когда рассказывал о ней!

– Ты хочешь спросить меня, – вздохнул отец Игнасио, – кто из них лжет?

– Ну да.

– Быть может, она. Лорд Аттертон – выгодная партия, не чета мелкому колониальному чиновнику.

– Дурная женщина? – с затаенной надеждой в голосе спросила сестра Мэри.

– Дагор, – скрипуче сказал старик. Отец Игнасио совсем забыл о нем, сидевшем на крыльце под пальмовым навесом, рассеянно подставив ладонь под стекающую с листьев струйку воды.

– Что?

– Рядом с дагором никто не знает правды.

– Да, – сказал отец Игнасио, – верно. Демоны, – он торопливо перекрестился, – могут заставить одержимого видеть и помнить то, чего не было.

– Зачем?

– Не знаю. Кто может постичь намерения демона?

Лучше бы он умер, подумал отец Игнасио, наш молодой Глан, лучше бы он умер в лесах… хотя нет, что я говорю. Тогда бы душа его погибла безвозвратно, а пока он жив, его еще можно спасти. Но как?

– Почему я? – шептал он, и Распятый глядел на него из полумрака часовни. – Святая Мария, почему именно я?..

* * *

Они уйдут, повторял он про себя по дороге к госпиталю, дождь кончится, и они уйдут. Слава богу!

Почему мне так тревожно – достойные люди, белые люди, а я так долго не видел белых людей.

Он уже протянул руку, чтобы откинуть полог, закрывающий дверь в госпиталь, но замер. Из полутьмы доносился тихий шепот.

Он кашлянул, шепот стих.

Он вошел.

Леди Аттертон и молодой Арчи сидели друг против друга; он – на кровати, она – на табуретке, в своих исхудалых руках он сжимал ее руку.

– Я подумала, – сказала Элейна, словно оправдываясь, – нам надо позабыть обиды. Арчи был на пороге смерти. Неужели я…

– Мне уже легче, – торопливо сказал молодой человек. – Не тревожься, не терзай себя.

Отец Игнасио обернулся. Из сумрака на него сверкнули расширенные блестящие глаза.

– Сестра Мэри, – удивленно сказал он, – что вы тут делаете, дитя мое?

– А она?.. – сдавленным голосом спросила девушка. – Что она здесь делает?

– Дорогая моя, я просто пришла проведать… – снисходительно начала женщина, но не успела договорить.

Сестра Мэри уже стояла у изголовья постели. Отец Игнасио протянул руку, пытаясь задержать ее, но не успел. Два красных пятна по-прежнему пылали на ее щеках.

– Как благородно с вашей стороны – проведать больного! А вдруг он заразен? Вы не боитесь заразиться, а, прекрасная леди?

Она рассмеялась сухим истерическим смехом.

– Но Арчи сказал мне….

– Чем он болен, да? Ты сказал ей, Арчи?

Тот молчал, опустив голову, и не успел воспротивиться, когда руки, привыкшие к тяжелой работе, обвили его шею и с силой рванули ворот полотняной рубахи. Полотно, треснув, разошлось.

– Гляди, женщина!

– Мэри! – воскликнул молодой человек с мукой в голосе. Он пытался то оттолкнуть ее, то заслониться руками.

– Боже мой, – прошептала леди Аттертон. Она непроизвольно положила руку на горло и застыла так, лишь бледные губы чуть шевелились.

В наступившей тишине Мэри продолжала смеяться – громко, торжествующе.

* * *

– Лихорадка – паршивая штука, – сказал Томпсон. – В бреду чего только не померещится. Я как-то подцепил такую. Мне казалось, что у меня две головы, представляете?

– Но ему не кажется, – сухо сказал лорд Аттертон, – у него действительно две головы. Боже мой, я никогда… Вы слыхали раньше о чем-то подобном, отец Игнасио?

– Краем уха. В домах призрения, в больницах… даже городских, иногда рассказывают странные вещи.

– И что это, как вы думаете? Какой-нибудь неизвестный науке паразит?

– Скорее демон, – вздохнул отец Игнасио.

– Бросьте, это антинаучно.

– А я и не ученый. Я священник.

– Какое-то высокоорганизованное существо, – продолжал рассуждать лорд Аттертон, – возможно, даже разновидность обезьян…

– Или людей, – спокойно подсказал Томпсон.

– Ну… нет, скорее низших обезьян. Зачем подвергать себя опасности, строить гнезда, разыскивать пищу, когда можно получить все сразу. Они начали как-то… привлекать к себе людей, приваживать…

– Как может такая мерзость кого-то привлечь?

– Возможно, играя на чувстве сострадания. Симпатии. Возможно, особый запах, вызывающий у человека привыкание. Привязанность. Желание никогда не расставаться. Постепенно контакт все ближе. Все теснее. Пока наконец носитель и паразит не сращиваются в единое целое. Этот бедняга, должно быть, подцепил своего наездника случайно, поскольку это сугубо местный паразит. Где-то в сердце леса могут быть целые поселения, пораженные…

– Обезьяны, сударь мой, не разговаривают, – возразил отец Игнасио, – а я сам слышал, эта мерзость владеет человеческой речью. И не туземным наречием, нет…

– Ну, – снисходительно пояснил лорд Аттертон, – это вполне понятно. У них общая нервная система. Они, в сущности, одно целое. И если даже этот юноша ничего не знает, быть может, его спутник…

Идиоты, думал отец Игнасио, и кровь пульсировала в охваченном лихорадкой мозгу, несчастные дураки. Они не способны узнать демона, даже когда наступят на него. Ах, хоть бы этот Аттертон убедился, что от больного нет никакого проку, – убедился и ушел искать свой затерянный город!