Текст книги "Возвращение Ктулху"
Автор книги: Елена Хаецкая
Соавторы: Владимир Аренев,Шимун Врочек,Карина Шаинян,Павел Молитвин,Мария Галина,Николай Калиниченко,Федор Чешко,Ярослав Веров,Ника Батхен,Василий Владимирский
Жанры:
Ужасы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 36 страниц)
А господин Мамелюкин все не унимался:
Мы добежали до конца галереи, свернули налево и увидели распахнутые двери, ведшие на центральную лестницу.
– Ну, слава богу! – пробормотал я. – Надеюсь, охранников тоже пригласили на представление и нам удастся уйти отсюда по-английски.
Надеждам моим не суждено было сбыться.
Едва мы ссыпались по лестнице, как от входа в зал к нам устремились два охранника в камуфляже:
– А вот и наши голубки!
После недолгого и бесславного сопротивления – увы, я не владею никакими видами борьбы, а дрался в последний раз, помнится, в девятом классе, но это, право же, не в счет, – нас с Ликой сковали наручниками. После чего приволокли в зал, и мы успели услышать:
Нас притиснули к стене, чтобы мы не мешали церемонии, и я подумал, что, может статься, это и к лучшему. Жаль было бы пропустить завершение чудовищного представления, которое явно близилось к концу.
произнес господин Мамелюкин, и где-то в глубинах особняка вновь зазвенел гонг.
И, словно пробудившись ото сна, ровное подземное гудение вновь перешло в грозно нарастающий гул. Дымный столб пришел в движение и завертелся, превращаясь в перевернутое торнадо, – верхний конец его оставался узким, а нижний стал расширяться, подобно жерлу воронки.
Все еще стоявший в центре зеленого кольца господин Мамелюкин смахнул с лица пот и, перекрывая могучим голосом, явно не соответствовавшим его габаритам и природным данным, усиливающийся гул, закричал:
– Вы, живущие в незримых, потаенных чертогах, недоступных человечьему взору и пониманию, услышьте мой зов! Вас призываю в час скорби и гнева! Явитесь, возьмите принадлежащие вам по праву души! Вам, не знающим сострадания, открываю я путь в проклинаемый мною, чуждый милосердию мир! Придите и разрушьте то, что должно быть разрушено! Сотрите с лица земли то, что должно быть стерто! Взыщите долги с должников. Явитесь, явитесь, явитесь!
Он вскинул руки в патетическом жесте, и тяжкий гул перешел в вибрирующий, разрывающий уши вой.
У меня мелькнула мысль, что от этого кошмарного звука у всех нас либо барабанные перепонки полопаются, либо рухнет купол зала. Но ни того, ни другого не произошло.
Жуткий вой не вызвал катастрофических разрушений и не искалечил собравшихся на безумную церемонию. Он всего лишь оживил двенадцать золотых химер. Глаза их вспыхнули мертвенным сине-зеленым светом, они расправили мощные крылья и, взмахнув ими, устремились в дымный вихрь. Он закружил их, завертел и стал вместе с ними втягиваться в круглое отверстие, зиявшее в потолке зала.
Достигший апогея вой пошел на убыль и стих, когда дымный вихрь вместе с истаявшими в нем химерами исчез в звездном провале. А мгновением позже бесследно исчезла, словно ее и не было, здоровенная круглая дыра в потолке. Заплыла, заросла, затянулась. Я попытался протереть глаза, забыв, что моя правая рука прикована к левой руке Лики.
Умиротворяюще заиграл орган, звуки которого показались мне прямо-таки божественными после омерзительного, надрывающего душу воя. Маг вышел из голубого кольца и направился к господину Мамелюкину, который, выбравшись из зеленого кольца, вытирал лицо большим красно-белым платком.
– А когда случится явление Великих Старцев народу? – поинтересовалась Лика у стоявшего возле нее охранника.
– Через год, – ответил он без тени сомнения.
– Но ведь тогда, если ваш фокус удался, не поздоровится всем. И вам в том числе, – продолжала Лика.
– А нас здесь через неделю не будет. Господин Мамелюкин уже продал особняк и не собирается задерживаться в Питере, – сообщил белобрысый камуфляжник, явно не видя причин что-либо от нас скрывать.
Мне не понравилась его откровенность. Он что же, считает, что мы отсюда не выберемся и потому утечки информации не произойдет? Я начал оглядываться по сторонам, примериваясь, как нам все-таки исхитриться дать деру. И обнаружил, что второй охранник, дождавшись завершения церемонии, поспешил к Мамелюкину с докладом.
– Ради чего ты согласился помогать Мамелюкину, если знал, что он обратится к злобным богам? – продолжала допрашивать Лика белокурого охранника.
Я ожидал, что он скажет: ради денег – такой ответ был бы совершенно естествен, и был удивлен, когда недалекий на вид парень, пожав широченными плечами, промолвил:
– Добрые и злые боги – это условность в нашем бесконечно относительном мире. То, что вчера было добром, сегодня объявлено злом, а завтра, быть может, вновь…
– Но этот ваш Джон-мщу-за-всех призывал Старых Богов уничтожить Питер! Город с пятимиллионным населением! – выпалил я, изумляясь тому, как парень, не будучи полным кретином, мог помогать Мамелюкину в его безумной затее.
– Мало ли к чему он призывал, – все так же невозмутимо ответил охранник. – Великие Старые Боги сделают то, что сочтут нужным. Они используют открытие Врат между мирами в своих целях, никто не может указывать им, что делать. Неужели вы думаете, что Великие Цат оггуа, Йог-Сот от, Ньярлатот еп, Азат от, Й юггот, Алд онес, Т але и приходящий с ветром Итаква будут прислуживать Мамелюкину, как халдеи в кабаке?
– Но ведь он… – Лика умолкла, увидев приближавшегося к нам Игоря Евгеньевича.
– Отберите у нее фотоаппарат, – сипло проговорил он, и белобрысый протянул руку к оттягивавшему Ликино плечо «хасселю».
– Тогда уж сразу расстреляйте! – взвилась она. – Мне без него разве что на панель идти – с голоду сдохну!
– Можно и расстрелять, – бесцветным голосом согласился Мамелюкин, и я поразился тому, как осунулось и побледнело его лицо, сгорбилась фигура, обвисли плечи. – Но мелочиться – не в моем стиле. Без меня сгинешь. К тому же ты была Милиной подругой… – По лицу его прошла судорга, и он, кривя рот, спросил у охранников: – Может кто-нибудь стереть все, что она тут нащелкала?
– Я могу попробовать, – вызвался второй охранник – медведеподобный мужик лет тридцати – тридцати пяти.
– Ради бога, только поосторожнее! Там всего-то и надо нажать вот на эту кнопку и…
– Разберусь, – прервал Лику мужик с квадратной челюстью, широким лбом и щеткой ржаво-седых усов, принимая у нее «Хассельблад», стоимость которого равнялась четырем «матисам».
– Вы верите, что вызванные вами Великие Старцы действительно явятся в наш мир? – спросил я, все еще не в силах уяснить, псих передо мной или человеконенавистник, отыскавший способ расчесться с людьми за нанесенные ему реальные и мнимые обиды.
Господин Мамелюкин уставился на меня пустыми, тусклыми, как истертая монета, глазами и, отвечая скорее собственным мыслям, чем на мой вопрос, пробормотал:
– Лучше было бы вызывать Великих Старцев на арене какого-нибудь древнего колизея, пропитанного кровью. Но, если вдуматься, это место тоже имеет свои плюсы. На расположенном неподалеку Ораниенбаумском пятачке во время Второй мировой были убиты более двадцати тысяч солдат. Так что почва хорошо подготовлена и аура, по словам, Хасаара, соответствует…
– Готово, – доложил медведеобразный охранник, протягивая Лике ее бесценный «хассель».
Господин Мамелюкин помолчал, словно вспоминая, о чем идет речь, и, глядя куда-то мимо нас, приказал:
– Проводите их за ограду. Пусть убираются прочь.
– Игорь Евгеньевич!.. – начала Лика, но Мамелюкин уже отвернулся от нас и двинулся в дальний конец зала, к стоявшему возле органиста черному магу.
– Пошли. – Медведеобразный тронул меня за плечо, и мы двинулись прочь.
На улице было еще светло. Вечернее солнце вызолотило двор и стоящие на парковке машины, уподобив желто-алые клены гигантским языкам пламени. На нас пахнуло скошенной травой, влажной землей и бензином. Бодрящий ветерок освежил лица, а воздух, по-осеннему праздничный и прозрачный, заставил дышать полной грудью.
Охранники подвели нас к «матису». Белобрысый расстегнул сковывавшие нас наручники и протянул мне вместе с ключом:
– На память. Весьма разнообразят любовные игры. – И, обращаясь к Лике, добавил: – Уезжайте отсюда. Через год здесь будет нехорошо. Очень нехорошо.
Створки ворот разъехались в стороны, и Лика пообещала:
– Уедем.
«Ну, это мы еще поглядим», – подумал я, но вслух ничего говорить не стал. Поговорить мы еще успеем, когда «матис» отъедет подальше от этого чертова особняка.
ЧАСТЬ 2Ветер иных миров
Когда лица расслабились, голоса зазвучали громче и гости Михаила утратили четкость дикции, я выбрался из-за стола и отправился в туалет. После чего, вместо того чтобы вернуться на кухню, прошел в просторную комнату, которую Михаил высокопарно называл «главной мастерской». В огромной полуподвальной квартире имелись еще две «малых мастерских», спальня и кухня-столовая, где покончившие с закусками гости приступили к плову. Они-то уже были у Миши не раз и насмотрелись на его картины, я же, попав сюда впервые, был сразу проведен к праздничному столу и познакомиться с творчеством хозяина дома не успел. Что и неудивительно, поскольку мы оба ухаживали за Катей и быть мне здесь, по логике вещей, не полагалось.
Не полагалось в качестве соперника. Зато в качестве фотографа, который мог за приемлемую цену создать каталог Мишиных работ, я был желанным гостем. Так что Мишин интерес ко мне был понятен. Мой к Мише – тоже. Успешно работающие художники в наши дни редкость, мне, во всяком случае, попадались одни неудачники, с которых, понятное дело, взятки гладки. Был свой интерес и у Кати – сравнить двух ухажеров и выбрать лучшего. Она имела право выбирать, поскольку была хорошенькой и в меру умненькой – чудесное сочетание для девушки двадцати двух лет.
– Можешь звать меня Лориэль, – разрешила она мне при знакомстве.
– А ты меня – Мерлином, – не без ехидства предложил я.
– Это рыба такая? – с простодушной улыбкой поинтересовалась Катя.
– Рыба – мерлан. И еще – марлин. А Мерлин – маг, сподвижник короля Артура, – сообщил я.
Со временем все стало на свои места. Я звал ее Катей, Катериной, Китти и просто Кэт. Она меня – Сережей, Сергеем, Сержем, Серым, Серым волком, а когда гневалась – Волчарой позорным. Хотя ничего особо позорного я отродясь не совершал. А уж если и было что во дни золотого детства, то Кэт об этом точно не знала.
Она преподавала рисунок в младших классах и временно, в связи с нехваткой учителей, – физкультуру. Помимо этого Катя была еще классным руководителем, благодаря чему мы и познакомились. Приехав в ее школу в качестве фотографа, я сразу положил глаз на симпатичную классную даму, щеголявшую в узких джинсах, алом шарфике и белой кофточке, не слишком скрывавших очень и очень убедительные формы. Особую пикантность ее внешности придавала затейливая прическа, подчеркивавшая высокую шею и делавшая Катино лицо каким-то призывно-обнаженным. Катин имидж был ее собственным, очень недурным изобретением, и я не удивился, когда на третьем или четвертом свидании она сказала, что намеревается, доработав год, уйти из школы и устроиться парикмахером в модном салоне. А потом… О планах на будущее она ни в тот раз, ни в следующие не распространялась, но дала понять, что они есть и со временем непременно будут претворены в жизнь. И это понятно – работа учителя ни в одну лузу не катит – об него нынче разве что ленивый ноги не вытирает. А с ее данными в школе только мазохист прозябать станет. Да и то не всякий…
Естественно, Катина внешность должна была привлечь Михаила, и, увидев среди висящих на стенах холстов и картонов ее портрет, я вынужден был признать, что рисует он здорово. Портрет был сделан «а-ля Кустодиев». Катя в топике заменила пышнотелую купчиху, фон был отредактирован соответствующим образом, и только кот остался прежним – умильным кустодиевским Васькой.
Две стены занимали полутораметровые картоны, составлявшие серию «Знаки зодиака». Написанные яркими акриловыми красками, они предназначались, по-видимому, для какого-то кабака, но не были приняты заказчиком. Или Михаил не успел сдать выполненную работу и пьянка по этому поводу еще предстоит. Сегодня он созвал гостей, чтобы обмыть сдачу заказа владельцу «Гамбурга» – «ресторационного зала при гостинице с одноименным названием». «Гамбург», по словам Михаила, был поганым заказом, и праздновали мы вовсе не завершение цикла гениальных картин, а избавление хозяина дома от «проклятого гамбургского ига» – необходимости писать пейзажи славного немецкого города, в котором он никогда не был, по фотографиям.
Пару эскизов для «Гамбурга» я углядел среди картонов, поставленных у стен «большой мастерской», и они не произвели на меня особого впечатления. Зато тут же были весьма любопытные эскизы, иллюстрирующие легенды Древней Греции. Сам бы я об этом не догадался, но Катя упоминала, что Михаил хочет получить заказ на панно для ресторана то ли «Аргонавты», то ли «Золотое руно» – название в памяти отложилось как-то неотчетливо. На одном картоне был летящий под надутым прямоугольным парусом корабль, стремящийся проскользнуть между двумя утесами – Симплегадами, надо думать, – сдвигающимися скалами. На другом – герой в античных доспехах, подкрадывавшийся к спящему возле дерева дракону, а на третьем… На нем была изображена прикованная к скале Андромеда, к которой подбирается вылезшее из моря крокодилообразное чудище.
По-моему, спасший Андромеду Персей не имел к аргонавтам никакого отношения, но не это было главным. И не то что Андромеда была соблазнительно голой – Рубенс тоже полагал, что если уж скармливать чудищу девку, то без одежды – зачем добро переводить? Главным для меня было то, что голая Андромеда была вылитой Катей. То есть голой я ее не видел, но когда мы ездили в Солнечное, купальник на ней был такой крохотный, что дофантазировать оставалось совсем немного. И очень бы мне хотелось думать, что Михаил, так же как и я, дофантазировал то, чего не было явлено его взору. Однако сдается мне…
Некоторое время я во все глаза пялился на грациозную, высокогрудую Андромеду, голову которой украшала грива светло-золотых волос. Удлиненный овал лица, круглый подбородок с ямочкой, широко расставленные серо-голубые глаза и полные, жаждущие поцелуев губы. Она, черт возьми, Катька!
Ивовсе она не боится выползающего из моря чудища. Она ждет его. Как любовника. Горят ярко-красные ягоды сосков на тугих, похожих на перевернутые чаши грудях, блестят влажные приоткрытые губы, мерцают мелкие бриллианты любовного сока на мехе, густо покрывающем венерин холм…
Я отвернулся от злополучного картона и с силой потер лицо ладонями. Ай-ай-ай!.. Сдается мне, чужой я на этом празднике жизни и лезу с суконным рылом в калашный ряд. Примеряла корова седло, потешала честной народ…
Я аккуратно вытащил зажатую между картонами пачку листов толстой светло-серой бумаги и с одного взгляда понял, что предчувствия меня не обманули. Это были наброски с Кэт, причем позировала она художнику совершенно голой. Обнаженной, как деликатно напишут когда-нибудь искусствоведы, исследующие творчество Михаила Клязина. Вот блин и еще раз блин!
Мне отчаянно захотелось курить. Однако сигареты я оставил на столе в кухне, откуда доносился ровный гул голосов. Идти туда решительно не хотелось, и я присел на допотопный табурет. Тупо перебирая наброски, я думал о том, что же мне теперь делать. Я не питекантроп какой-ни-будь и не питал иллюзий, что, встречаясь на протяжении года, они только и говорят о проблемах искусства и преподавания. Все мы люди, все человеки и ведем себя, как природой предписано. И все же…
– Ого! Это еще что за одинокая гармонь? – прервал мои размышления пронзительный, как сигнал к атаке, голос подвыпившей девицы, выросшей передо мной, будто из-под земли. – Ты чего из коллектива сбег? Все сидят, как умные, водку пьют, речи говорят, а ты…
– У тебя сигареты есть? – спросил я, с досадой разглядывая коренастую, сильно накрашенную девку в короткой до безобразия юбке и полупрозрачной блузке, из которой выпирали арбузные полушария грудей.
– Нет. Ты чего тут сидишь, на голых баб пялишься? Онанируешь?
– А тебя в детском саду вежливости не учили? В школу-то, видно, из-за слабоумия не взяли, – буркнул я, складывая листки с профессионально сделанными набросками голой Катьки. Красивой, сексапильной Катьки, которая могла позировать в таких позах только человеку, которому очень и очень доверяла. Не будем употреблять затертое и тусклое слово «любила». Доверяла, уважала, считала достойным себя, поскольку не было ей нужды подрабатывать натурщицей. На хлеб она зарабатывала, а на масло ей папа с мамой давали, в порядке гуманитарной помощи…
– Ты чё, Серый, наезжаешь? Это ж я так, любя! – Девица отпрянула, а потом, что-то сообразив, с жалостливыми нотками в голосе сказала: – Пошли, найду я тебе курево. В «малой мастерской» есть. Если к столу идти не желаешь.
Она пошла в соседнюю комнату, я машинально последовал за ней, пытаясь понять, действительно ли Михаил не придавал значения тому, что я увижу его эскиз Андромеды с Катькой в главной роли, или, наоборот, для того и позвал, чтобы показать – моя, мол, Катька, с потрохами, а ты ступай себе с Богом. Или еще что-то хотел этим сказать, да мне, дураку, невдомек?..
В общем, стало мне на редкость погано, и сердце противно так заныло вдруг, и жить расхотелось. Хотя, если вдуматься, кто мне Катька? Чего в ней особенного? Я себе сотню таких найду, а надо будет – тысячу…
– Вот тебе сигареты. – Девица протянула мне початую пачку «Winston», я щелкнул зажигалкой.
Несколько мгновений мы смотрели друг на друга сквозь клубы дыма, и я, глядя на вульгарную до невозможности девицу, глаз которой было почти не видно из-под крашеной красно-рыжей челки, вспомнил, что ее зовут Лиза. Представил Михаил в числе прочих гостей, вот только я запамятовал.
– Спасибо, Лиза, – сказал я, чтобы не молчать, как чурбан.
– Нет проблем. – Девица надвинулась на меня, как линкор на шлюпку потерпевших кораблекрушение. – Для хорошего человека не то что чужого курева, себя, любимую, не пожалею.
– Вот только не надо жертв!
Я отшатнулся от ее малиново-помадных губ и гигантского торса, которым могла она при желании размазать меня по стене, как комара. И дело не в том, что была она не в моем вкусе – под стакан и корова сгодится, особенно после Мишиных этюдов к «Андромеде». Исходили от Лизы волны заданности, запрограммированности, которые уловил бы даже напрочь лишенный всякой чувствительности человек. Я же, к худу ли, к добру ли, чувствительностью обладал повышенной. Я ведь лабораторная крыса, «заряженная на восприятие», и эмоциональный настрой человека улавливаю если не за версту, то уж за десяток метров – наверняка.
Фишка в том, что полтора года назад лаборатории, где я подрабатывал, понадобился подопытный кролик. Точнее, несколько. Набрать их было не так-то просто, и здоровый парень, выполнявший работу «бери больше, кидай дальше», подходил для этой цели как нельзя лучше. Опыт удался, я действительно превратился в «эмпатиметр» и начал улавливать ощущения, которые испытывают окружающие. Жить от этого, понятное дело, легче не стало. Жить стало труднее.
Если приятель, например, одалживая полтыщи рублей, думает, что ты зажравшаяся сволочь, это не радует и не способствует праздничному восприятию жизни. Деньги-то я ему, так или иначе, дам – у всех накладки случаются, но, когда он так думает, хочется дать тысячу и никогда больше не видеть.
Мне говорили, что, если опыт получится, я буду видеть людей насквозь. Сомнительная, доложу вам, радость. И без того паскудства всякого хватает, которое невооруженным глазом разглядеть можно. Ну вижу я, трое в парадняке топчутся, так и без эмпатии ясно – либо денег им надо, либо кулаки чешутся. С другой стороны, при всей эмпатии своей не ощущаю я исходящего от Михаила зла. Догадываюсь, заявится сюда сейчас с Катей проведать, куда это я пропал, чтобы застать меня с Лизой в «интересном положении». Но зла при этом в нем нет. Просто нужен я ему в качестве соперника, как рыбе зонтик. Не вообще – вообще-то он мне работу поручить хочет, – а именно в качестве конкурента…
– Ну чё, так и будешь столбом стоять? – спросила Лиза и снова надвинулась на меня, призывно встряхивая огромными дойцами.
– Не обожгись, – попросил я, опуская сигарету так, что тлеющий кончик ее почти уперся в вызывающе проступивший сквозь тонкую блузку сосок.
Лиза отпрянула, а я огляделся по сторонам – мрачноватыми картинами была заполнена эта «малая мастерская».
Намалеванные на картоне этюды стояли в два ряда на приколоченных к стенам деревянных направляющих, и, судя по исходящему от них запаху, сотворил их Михаил недавно. В разных ракурсах на них были изображены громадные города на дне океана, где среди исполинских зданий, башен и каменных глыб, отдаленно похожих на купола храмов и крепостные башни, плавали странные человекоподобные рыбы.
– Серый, ну ты чё, совсем меня за женщину не держишь? – жалобно спросила Лиза.
Теперь она придвинулась ко мне сзади, уперев мне в спину свои могучие титьки, словно пушечные стволы.
– Отскечь, а то прижгу невзначай, – предупредил я, с трепетом разглядывая сновавших среди человекорыб осьминоговидных существ.
Не слабо у Миши фантазия разыгралась! И, сдается мне, неспроста…
– Вот вы где, пропащие души! – воскликнул Михаил, появляясь вместе с Катей на пороге «малой мастерской». – А мы вас заждались, водка в горло без дорогих гостей не лезет!
– Это у него не лезет, а я ее, проклятую, на дух не выношу, – заявила Катя, ловко вывертываясь из-под руки высоченного, коротко стриженного, похожего на тяжелоатлета Михаила. – Пошли, настало время кофе и торта.
Молодец, мысленно похвалил я ее, так его, сверхталантливого. По ушам его, по клешням, по зенкам развратным.
Отобью Катьку, пусть себе другую Музу ищет, хорошего понемножку.
И тут же пришла мне в голову мысль, что не так все просто получится, и чего-то я недопонимаю. Знала ведь Кэт, что я Андромеду увижу. А увидев, догадаюсь, кто Михаилу позировал. Да еще наброски эти словно нарочно на виду оставлены. То есть нарочно они, конечно же, и оставлены. Из чего вывод напрашивается очевидный: раз Катька моему приходу не воспротивилась, значит, хотела, чтобы я понял: место в ее койке занято, а во мне она видит хорошего парня, и не более. Приятелями были, такими нам и впредь оставаться надобно. Грустная картинка проявляется. Век бы ее не видел.
– Впечатляет подводное царство? – спросил Михаил, по-своему поняв мое молчание.
А как еще он мог расценить то, что я пялюсь на стену с его эскизами и ни бэ-э-э, ни мэ-э-э, ни ку-ка-реку?
– Забавно. Тоже заказ какой-то?
– Понимаешь, какая штука смешная… Снятся мне в последнее время подводные сны. Ни с того ни с сего, прямо-таки спасу от них нет. Думал, нарисую их – полегчает. Говорят, если навязчивый сон расскажешь, он преследовать перестает. Как бы не так, держи карман шире!
– О снах вы успеете поговорить, а кофе остынет, – напомнила Катя.
– Остынет, подогреем, – небрежно бросил Михаил, облаченный по случаю приема гостей в белую рубашку с малахитовыми запонками.
Был он высок ростом, ладно скроен и крепко сшит, ему бы в менеджеры идти, а не в художники. И составляли они с Катей, на сторонний взгляд, замечательную пару, если бы не едва уловимый оттенок пренебрежения, звучащий в его голосе, когда он говорил о ней: «моя учителка».
– Стоило ли тогда его варить? Можно было и растворимый забодяжить, – нахмурилась задетая его тоном Катя.
А я подумал, что ни одного Михаила мучат в последнее время повторяющиеся из ночи в ночь «подводные» сны. Но обсуждать с ним эту тему не хотел. И кофе с тортом тоже не хотел. Я хотел выбраться из Мишиной квартиры и долго-долго, а лучше никогда не видеть ни его, ни Катю.
– Действительно, почему бы нам о снах на кухне не побазарить? – поинтересовалась Лиза. – Хоть под кофе, хоть под водку. Если она еще осталась.
– Осталась, Лизунчик, осталась, – успокоил ее Михаил. – Всего у нас вдоволь, на всех хватит. Каждому по потребностям – почти как при коммунизме.
Это была чистая правда. Папа у Михаила был, по словам Кати, очень богатенький, очень влиятельный Буратино. И единственного сынка обеспечивал всем необходимым. И ладно бы деньгами – не в них счастье. Но что важнее – он обеспечивал его заказами. Знал я ребят талантливых, да только на фиг никому не нужных. Сам был из таких. Не художник, правда, фотограф. Но кому нужен толковый фотограф без связей? Даже архиталантливый? В том-то и фишка. Потому я и заделался лабораторной крысой. Крысой, отчетливо вдруг ощутившей, что Михаил за мой счет еще нынче поразвлечется, а вот Катя… Ничего, кроме сумятицы, царившей сейчас в ее голове, уловить я, как ни старался, не мог…
Эмпатиметр, он ведь не мысли, а чувство улавливает, настроение, состояние. У Кати сегодня состояние близкое к истерике, но причин для этого может быть тысяча. Вот только теперь это меня волновать не должно…
– Пошли спасать остывающий кофе, – сказал я и вслед за Лизой, спешившей накатить стакан и позабыть о проваленном задании, двинулся из «малой мастерской».
– Ну, что ты о моих работах скажешь? – спросил Михаил, придерживая меня за локоть посредине «главной мастерской». – Я тут над новой серией картонов тружусь – для дегустационного винного зала. Как тебе моя Андромеда нравится? Хороша?
– Хороша, – признал я и, покосившись на Катю, добавил: – Отличная машинка для закатывания губ.
Катя покраснела от корней волос до краев выреза блузки и юркнула на кухню.
– А какое отношение Андромеда к аргонавтам имеет? – поинтересовался я, чтобы избавить Михаила от необходимости реагировать на «машинку». Не для него сказано, не ему и ответ держать.
– Никакого. Андромеда сама по себе, они сами по себе. Сюжеты разные, но в тему «Золотая Эллада» вписываются.
– Эллада – это классно, – признал я, потому что с детства люблю греческие мифы. – Однако мир Ктулху у тебя лучше получился. Убедительней. Таинственней и страшней, чем эта ползущая из воды каракатица.
– Какого Ктулху? – спросил Михаил, и я понял, что Лавкрафта он не читал. И шумиха, поднявшаяся ни с того ни с сего вокруг пророческих видений, снов и предсказаний по поводу грядущего пробуждения Ктулху, прошла мимо него. Чего и следовало ожидать, если он день-деньской над своими картонами работает. По-всякому его творения можно оценивать, но трудолюбия ему точно не занимать.
Тем более любопытно, как до человека, модной истерией не захваченного, из мастерской на свет Божий не вылезающего, могли эманации этой мифической твари достигнуть?..
– Что за Ктулху? – требовательно повторил Миша, когда мы входили в кухню-гостиную, созданную путем устранения изрядного куска стены, соединявшей комнату с закутком, который и кухней-то называть было неудобно.
– Кто тут про Ктулху заговорил? – громко вопросил успевший изрядно подзаправиться невзрачный тощий мужик с клочковатой бородой, поднимаясь из-за круглого старинного стола, застеленного вместо скатерти пестрой простыней. – И куда женщины уволокли водяру? Михась, скажи им, чтобы отдали, у меня от кофея изжога и похмелье!
– Садись, Вальдемар, вернут тебе водку, – распорядился Михаил. – Скажи только, ты-то откуда про Ктулху знаешь?
– Говорят, книжки о нем всякие написаны. Но я вранье не читаю, ты знаешь. Да и к чему мне, когда Повелитель вод сам ко мне является и картины своего царства показывает? – Вальдемар ткнул в мою сторону кривым пальцем. – А ты, если хочешь взглянуть, какое оно на самом деле, как застолье отгремит, айда ко мне. Я тут рядышком подвальничаю. И моя-то мазня покруче Михасиной будет. Ему заказы выполнять надо, деньгу заколачивать. А за изнанку мира заглянуть некогда. Некогда, да и незачем…
Я сказал, что с удовольствием взгляну на картины Вальдемара, хотя у меня создалось впечатление, что к концу посиделок он будет уже никаким и заснет тут же, в одной из мастерских Михаила. Однако я недооценил стаж пожилого деятеля искусств. Когда гости начали расходиться, он был загружен не больше прежнего, несмотря на то что исправно угощался водочкой, в то время как мы чинно попивали кофе, заедая его тортом с лихим названием «Графские развалины».
Тем не менее именно он напомнил мне, что пора завершать гостевание, полночь близится, надобно и честь знать. Надобно, согласился я и отправился разыскивать скрывшегося в недрах крупногабаритной квартиры-мастерской Михаила, чтобы договориться с ним о деловой встрече. О фотографировании его картин мы за весь вечер так и не успели переговорить, хотя ради этого-то я сюда и пришел. Ну и из любопытства, конечно. Трепа его я за время организованных Катей походов по театрам и картинным галереям вдоволь наслушался, а вот картин до сих пор не видел.
Для начала я заглянул в мастерскую, где были развешаны подводные картины. И поспешно ретировался – любвиобильная Лиза нашла-таки себе партнера – бородатого Антона, причем парочка настолько увлеклась, что не заметила моего появления и на скрип двери не отреагировала. Могли бы хоть запереться, олухи царя небесного!
Голос Кати, исчезнувшей из кухни-гостиной вслед за Михаилом, донесся до меня из второй «малой мастерской», в которой я еще не был. И побывать мне там нынче не суждено, понял я, услышав, как Катя требовательно спросила:
– Зачем ты это сделал?
Из-за закрытой двери донеслось невнятное бормотание Михаила, и снова Катин голос:
– Я не твоя собственность и никогда ей не буду! Как ты мог без моего разрешения выставлять напоказ то, что предназначалось…
Дальше я слушать не стал. Присутствовать при скандале в благородном семействе – боже упаси! О делах мы с Мишей перетрем по мобильнику, время терпит. А может, и не перетрем, уж если с Катей завязывать, так и с ним тоже. Проживу я без его копеек, а он без моих фотографий.
– Ну, Серега, идешь или как? Сколько тебя ждать можно? – окликнул меня из прихожей Вальдемар, и мы вывались из прокуренного полуподвала на свежий воздух.
Нырнули в синие сумерки, как в сказочный подводный мир, прошли пару кварталов по Мытницкой улице и свернули во двор. Из него, мимо бачков с мусором и кучи строительного мусора, просочились в следующий двор, юркнули в подворотню, и в ней Вальдемар остановился перед металлической дверью без номера.
– Вот и моя берлога. – Он распахнул дверь, протиснулся мимо меня в крохотный коридорчик, щелкнул выключателем, и под высоким потолком загорелась тусклая мертвенно-голубая лампа.
Мы спустились по скрипучей деревянной лестнице со стертой половой краской на полтора метра под землю и оказались в прихожей, заставленной ведрами, метлами, скребками и прочим дворницким скарбом.
