Текст книги "Пасынки (СИ)"

Автор книги: Елена Горелик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

Раннэиль уже не раз видела эту гримасу на лице больного – шутливое отвращение. Он уже не лежал – полусидел в постели, на подложенной под спину стопке подушек. Помнится, как только ушёл жар, он порывался вставать и заниматься привычными делами. Потом кое-как смирился с произволом лекарей, и перечитывал приносимые Макаровым бумаги лёжа. После велел изготовить «ленивый» столик на низеньких ножках, чтобы можно было вести записи, не покидая ложа и не нервируя лейб-медика. Княжна как раз застала государя за бумажной работой.

– Заморите вы меня, – его кислая физиономия никак не сочеталась с весёлым взглядом. – Одною травой, будто лошадь, кормите.

– Сегодня день не постный, можно с мясом, – с тонкой улыбкой ответила княжна, утвердив поднос на столике, сдвинув бумаги в сторону.

– Зайчатина, что ли?

– Что вы, зайцев есть нельзя, у них болезнь[22]22
  Оказывается, альвы издавна знали, что зайцы практически поголовно являются носителями микоплазмоза.


[Закрыть], – княжна махнула рукой: мол, окстись, государь. – Это кролик. Матушка считает, что мясо кролика очень полезно.

Её русский язык всё ещё был неуклюж, акцент – невообразим. Оговорки и ошибки частенько вызывали смех. Но она старалась, училась.

– Лиза приехала, – сказала Раннэиль, привычно присаживаясь на краешек постели. – Я слышала. Сейчас придёт.

Ложка с исходившей паром горячей кашей застыла на полпути.

– Трава травою, а и того съесть не дадут, – на сей раз он рассмеялся, искренне. – Ладно, не сердись, Аннушка. Далеко не прибирай, после доем.

Аннушка. Он назвал её этим именем ещё до того, как состоялось крещение. И княжна, до того не знавшая, какое имя выбрать, долго не думала. Пригласили в качестве крёстной матери дочь канцлера, Анну Гавриловну Ягужинскую, провели обряд, и всё. Не самое худшее имя, и созвучно с прежним. А то ведь могли припечатать какой-нибудь Улитой или, прости, господи, Пестелиньей, пусти она дело на самотёк. Тем временем поднос с несчастным, отправленным во временную отставку обедом был убран, и вовремя: за дверью уже слышались быстрые лёгкие шаги.

Вместе с Лизой в комнату всегда врывалось жизнеутверждающее начало. Девочка приносила радость и сама радовалась выздоровлению отца, пересказывала петербургские сплетни и насмешничала. Но сейчас что-то изменилось. Пятнадцатилетнюю царевну словно что-то сильно взволновало, обеспокоило. Не было прежней улыбки и милого щебета, а в глазах – не таких глубоко зелёных, как у семейства Таннарил, а зеленоватых – то и дело мелькала тень тревоги.

– Здравствуй, батюшка, – Лиза с натянутой улыбкой привычно расцеловала отца в обе щеки. – Всё лучше тебе.

– Жив ещё, как видишь, – усмехнулся государь, и, отстранив дочь, внимательно оглядел её. – А ты всё цветёшь. Всем головы вскружила, или есть ещё кто, по тебе не сохнущий?

– Полно тебе, батюшка, – улыбка царевны на миг сделалась естественной, и тут же угасла. – Скушно без тебя. Послы сидят по домам, чиновные люди, почитай, все здесь. Ассамблеи тоскливые. Кабы не твой приказ, так все бы давно оттуда разъехались… И ты здравствуй, Аннушка, – она словно только сейчас заметила альвийку, безмолвной тенью застывшую в уголке у большого стола.

Что-то произошло, притом серьёзное. Раньше Лиза приветствовала её куда веселее, и они вдвоём забавляли больного своим щебетанием. Сейчас девочку будто подменили. Раннэиль невольно сравнила её со своей воспитанницей Ларвиль, и сравнение вышло не в пользу юной альвийской княжны. Лиза была…взрослее, что ли. И дело не в том, что на год-полтора старше. Просто о многом уже умела судить вполне здраво, чего нельзя было сказать о Ларвиль. Думая об этом, княжна Таннарил подошла поближе. Хотелось понять, что смутило душевный покой царевны.

– С батюшкой приватно поговорить надо, – Лиза, встретившись с ней взглядом, отвела глаза и вздохнула. – Ты уж прости. Дела семейные.

– Я понимаю, – Раннэиль с улыбкой протянула ей обе руки. – После посекретничаем?

– Знаю я ваши бабьи секреты, – с наигранным недовольством проговорил император. – Снова о тряпках до вечера проболтаете… Ну, ступай с богом, Аннушка.

Дверь в прихожую закрывалась плотно, но она не была рассчитана на тонкий альвийский слух. К тому же, княжна уже знала, где лучше сесть, чтобы не пропустить ни малейшего звука из комнаты. И дело было не в банальном любопытстве. Как придворный, Раннэиль обязана была знать, что происходит вокруг государя. Не помешает и неизменный Макаров, сидевший за столом и шуршавший бумагами. Кабинет-секретарь давно привык к альвийке, и не обращал на неё особого внимания. Чтобы не возбуждать подозрений, княжна взяла с маленького столика книгу с вытисненным на обложке православным крестом. По такой книге она училась читать, с удивлением обнаружив, что язык её отличался от разговорного. У людей, оказывается, тоже были три речи – священная, высокая и простонародная. Но сейчас её интересовали не псалмы. Раскрыв книгу, она сделала вид, будто разбирает затейливую вязь славянских букв, однако слухом и душой была там, в кабинете.

Всё, что касалось государя, касается и её. Это истина, не подлежащая сомнению.

– По Петербургу слухи пошли.

– Слухи, говоришь? Кто болтает?

– Да все болтают, батюшка, кому не лень. Даже дворня судачит. А матушка как услышала, так и слегла.

– За неё, небось, просить приехала? – голос Петра сделался жёстким.

– Нет, батюшка. Хоть и жалко мне матушку, а всё ж знаю, не простишь ты её… Ты нас пожалей, дочерей твоих. Шпынять стали.

– Кто посмел?

Раннэиль успела немного изучить своего подопечного, и то, что она знала, заставляло её испытывать сочувствие к неведомым злословцам. Ох, не хотела бы она, чтобы Лиза сейчас назвала, к примеру, её имя.

– Голицыны с Долгоруковыми в первую голову, – зло фыркнула царевна. – Катька Долгорукова на новолетие вперёд меня на балу вышла. Она дура, что отец велит, то и делает. И Наташеньку обходят, я приметила… А Карлушка, рыжий, тот от Анны отстраняться стал. Басевич, министр его, на ушах повис, нашёптывает.

– Карла – ко мне, немедля, – в металлическом голосе императора послышалось рычание. – Сей же час нарочного пошлю, чтобы его сюда вызвал. Я ему покажу, как кровью моей брезговать… А ты уж потерпишь, Лизанька. Катьку Долгорукову я за косы трепать не стану, на то у неё отец есть. К нему у меня тоже разговор будет.

– Но развод, батюшка? А мы, дети разведённой жены… Не сегодня, так завтра начнут нам монастырём грозить.

– Не виновны вы, что мать ваша – блуда. Моя в том вина. Сам видел, кого за себя взял. Всё ей ранее прощал, а позора прилюдного не прощу, – жёстко приговорил император – и впрямь будто вердикт вынес. – Но детей своих в обиду не дам.

– Батюшка…

– Анне, тебе и Наташе велю со мною жить. От матери отдалитесь, нечего вам подле неё делать.

– Но как же, батюшка? Ведь мать родная, – ахнула Лиза.

– Нечего вам подле неё делать, я сказал! Токмо бл****ву учиться, а вам той науки не надобно.

«Вот как, – подумала княжна, не глядя перевернув страницу книги. – Он думает о разводе, и предпринял к тому некие шаги, что сильно расстроило жену и встревожило дочерей… Плохо. Лучше бы он оставался несвободен. Тогда была бы более свободна я – хотя бы в плане принятия решений».

Не успела она мысленно оценить преимущества положения фаворитки, как в прихожую, топоча сапогами, ворвался «человек с двумя лицами» – князь Меншиков. Тот самый, которому княжна как-то руки едва не оборвала. С ослаблением языкового барьера это недоразумение разрешилось, князь принёс извинения за неподобающее поведение, но по-прежнему поглядывал на альвийку так, словно не расстался с мыслью за ней приударить при случае. Мол, только моргни, мигом у твоих ног окажусь. Княжна в таких ковриках не нуждалась, и принимала князя с откровенной холодностью. Он, впрочем, не особо навязывался. Но сейчас князь явился не к ней, а к своему господину, и, самым бесцеремонным образом отстранив в сторону вскочившего навстречу Макарова, направился прямо к двери.

– Нельзя, князь, – Раннэиль и сама не заметила, как подскочила на ноги и встала у самой двери, загораживая путь. – Там Елизавета. Государь говорит с дочерью.

– Ах, Анна Петровна, душенька, – широко улыбнулся Меншиков, обозначив поклон. – С каждым днём хорошеете, хотя куда уж дальше-то? А у меня спешное дело к государю, касаемо его семейства, так что визит Елизаветы Петровны в самый раз. Вы уж пропустите, княжна. Не хотелось бы обойтись с вами невежливо.

– Боюсь, князь, придётся отказать вам в вашей просьбе, – старательно подбирая слова, ответила Раннэиль. – А отсутствие вежества может быть и обоюдным.

– Да уж помню, ваше сиятельство, как такое забудешь? – улыбка Меншикова сделалась хищной. – Однако дело и впрямь спешное. Минута промедления может дорого обойтись. Сделайте милость, княжна, дайте дорогу. Не к лицу вам роль цепной собаки, – добавил он вполголоса, чтобы не слышал Макаров.

– Мы все здесь псы государевы, князь, – холодно улыбнулась Раннэиль. – Его свора, если принять вашу терминологию. Давайте не будем грызться у его порога. Вряд ли Лиза пробудет там слишком долго. Может и вовсе статься, что дело у вас одно и то же.

– А ведь и верно, не подумал, – вынужденно согласился Меншиков. – Так и быть, подожду. Ваше общество, княжна…

– Прошу вас, больше ни слова, князь.

Альвийка досадовала на бесцеремонного царедворца за то, что из-за него пропустила большой кусок разговора за дверью. Сделав вид, что усердно изучает содержимое книги, она мысленно отстранилась от присутствующих, и с удвоенным вниманием вслушалась. Но в комнате больше не говорили. Раннэиль слышала тихий приглушённый плач Лизы.

– Редкий гость, – хозяин небольшого, но изящно обставленного кабинета встретил пришедшего тонкой доброжелательной улыбкой. – Но я всегда рад видеть коллегу. Будьте любезны, присаживайтесь… Желаете вина?

– Это вы, французы, избалованы мягким климатом и приятными винами, а я, уроженец сурового края, предпочёл бы что-нибудь крепкое, согревающее. В особенности в такой зверский холод. Зима в этом году выдалась слишком суровой даже для России… Впрочем, от вина не откажусь.

Если один дипломат является с приватным визитом к другому, это означает, что лишних ушей быть не должно. Хозяин сам извлёк из специального ящика бутылку мутно-зелёного стекла, откупорил её и разлил рубиновое содержимое по бокалам. Турецкий столик, выложенный кусочками перламутра, два ажурных кресла у камина – почти домашняя обстановка. Но оба дипломата нисколько ею не обманывались. Разговор предстоял серьёзный.

– Чудесно, – гость, отпив примерно половину бокала, отставил его в сторонку. – Восхитительное вино. Пожалуй, воздам ему должное, когда изложу своё дело. Пока что мне нужна ясная голова.

Жёсткий германский акцент, с которым говорил по-французски гость, настраивал хозяина кабинета на снисходительный тон. Но репутация хитрой бестии – напротив, настораживала. Плохо, когда у маленькой слабой страны умные дипломаты. Они всегда хитрят и подличают, стараясь добиться своих целей, сталкивая лбами великие державы.

– Я вас самым внимательным образом слушаю, коллега.

– Полагаю, я оторвал вас от составления доклада в Версаль касательно последних изменений при петербургском дворе, не так ли?

– Вы догадались верно. Позволю высказать встречное предположение, что таковой доклад вы уже изволили отправить своему королю.

– Я был немногословен, – усмехнулся гость. – Но позволю себе высказать ещё одно предположение, насчёт того, о каких именно переменах вы изволите отписать в Версаль. Всего две новости: русский император разводится с супругой, и у него появилась новая пассия.

– Коллега, – хозяин негромко рассмеялся. – Франция – страна с богатой историей фаворитизма. Но альковные перемены редко влияли на внешнюю политику государства. Государь же Пётр таков, что не потерпит подле себя никого, кто смог бы полноценно править от его имени. Или… вместо него. Оттого этот скоропалительный указ о престолонаследовании: рядом с ним не осталось по-настоящему государственно мыслящих людей, он всех ослепил своим светом. И уж тем более он не потерпит подле себя женщину, умную настолько, чтобы её можно было опасаться нам с вами.

– Если речь идёт о людях. Но эта женщина – эльф.

– Кто, простите?

– Эльф, – гость повторил немецкое слово, словно втолковывал его значение нерадивому ученику, после чего расшифровал. – Нелюдь. Эгоистичная, циничная и невероятно жестокая тварь. К тому же, умная. Уж поверьте, дураков среди них нет. То ли вымерли естественным путём, то ли их перебили в неких войнах. Вы у саксонцев спросите, кто такие эльфы, они расскажут во всех подробностях. Воистину, мир стал лучше, когда эти…существа убрались из Европы.

– Притом, заметьте, коллега – не были вытеснены войсками европейских государей, а убрались сами, – кажется, до хозяина кабинета начал доходить смысл визита его германского гостя. – Я понимаю ваше беспокойство. Ведь, останься они в Саксонии, через несколько лет встал бы вопрос о полном разорении этого королевства. Но какое касательство они имели к вашей стране?

– Так, зацепили краешком, – отмахнулся гость. – Ничего существенного. Однако подобные твари вряд ли могут быть управляемы. Я, к примеру, не решусь подобраться к этой даме с предложением покрыть её расходы на ювелиров взамен на некие услуги дипломатического характера. Мне, знаете ли, жизнь ещё дорога.

– А эти… как вы их поименовали? Эльфы – они, по слухам, смертельно ненавидят вас, немцев.

– Вот именно.

– Полагаете, если я возьмусь найти подходы к новой фаворитке русского царя, то она будет ко мне более благосклонна? Понимаю, ваше королевство не так богато, чтобы содержать фавориток чужих государей.

– Если бы вопрос был только в деньгах, я бы к вам не явился.

– Не сердитесь, коллега. Я вовсе не хотел вас обидеть. Итак, вы предлагаете мне поучаствовать в некоей авантюре. Что если я предложу вам иное?

– Например?

– Например… Так ли уж крепко доверие между этими…эльфами и русскими? Насколько хорошо эльфы отличают одну нацию от другой?

– К чему вы клоните?

– К тому, что эльфы, уязвлённые ненавистью к немцам, вполне могут распространить эту ненависть на всех людей. А поскольку, как вы справедливо заметили, они находятся не в Европе, то возможные проблемы, проистекающие из такого развития событий…

– Это верно, эльфы – бочка с порохом, которую император Петер неосмотрительно позволил разместить в собственном доме. Но кто рискнёт поднести огонь к фитилю?

– Поверьте, коллега, желающие всегда и везде найдутся. В любой стране хватает самолюбивых недоумков, готовых ради достижения приватных целей нанести удар по собственной державе. Кто по жадности, кто по глупости, а кто по незнанию.

– Ваш блестящий план может и не сработать, ведь вы опираетесь лишь на знание человеческих слабостей. Как у вас насчёт знания слабостей эльфов?

– Дайте мне время, коллега, и я буду знать о них если не всё, то всё существенное. Собственно, я уже сейчас могу начинать действовать. Здесь, в Петербурге, есть люди, которым совершенно не выгодны нынешние перемены при дворе.

– Англичане тоже так думали. И где теперь их миссия?

– Лучше спросите, где теперь расквартированы полки герцога Мекленбургского. Не думаю, что царь рискнёт разорвать отношения с сильнейшим государством Европы. Впрочем, всё это имеет смысл, только если мои выкладки утвердит Версаль. Если придёт категорический запрет, увы, я буду вынужден свернуть операцию. Эта варварская страна может быть нужна в каких-то раскладах. К сожалению, прекрасная Франция ещё недостаточно уяснила для себя опасность самого существования государства русских.

– Насчёт мнения Версаля, пожалуй, соглашусь, – хмыкнул гость. – А вот насчёт варварской страны – нет. Недооценка врага – самая большая ошибка, какую может допустить дипломат. Вот я, несмотря на почтение, какое мой король оказывает императору Петеру, не сомневаюсь, что Россия – враг, и с этим врагом нам ещё предстоит помериться силами. Но это враг, которого стоит уважать. А ваш юный король изволит посылать – через вашу голову – такое письмо русскому императору, словно Россия – это какой-то Сенегал, и писал он какому-то чернокожему вождю. Сказать вам, что сделал император с сей эпистолой, или пощадить ваши чувства? Нет, дорогой коллега, прежде чем слать в Петербург письма с приказаниями, словно в колонию, вам следует сперва завоевать Россию. А вы этого не сделаете никогда. Сказать по правде, я не уверен, что это получится, даже если против России выступит вся Европа… Русские – не эльфы. Они люди, как мы с вами. Просто иные, и нам с вами их никогда не понять. А непонятное вызывает в нас страх и желание напасть первым… Скажите, коллега, в чём я был сейчас неправ?

– Надеюсь, вы не высказали ничего подобного в более людном месте?

– Дорогой коллега, я, возможно, ещё не так опытен, я груб и прям, но не до такой степени, чтобы откровенничать в обществе насчёт глубин нашей души, – мрачная физиономия гостя казалась каменной. – Однако друг с другом мы можем себе позволить быть честными. Примите мой дружеский совет, коллега. Совет посланника небольшой бедной страны, которая должна вашей стране кучу денег. Хорошо содержать большую сильную армию, но только не тогда, когда имеешь дело с Россией. По-моему, результаты Северной войны это ярко продемонстрировали. Россию можно убить только изнутри, и только руками самих русских. Это возможно сделать сейчас, пока они очарованы Европой, вернее, своим идеализированным представлением о ней. Но стоит им увидеть Двор Чудес[23]23
  Знаменитая парижская «малина», главный воровской притон столицы Франции.


[Закрыть], костры в Англии, на которых сжигают одиноких старух, обвинённых в ведьмовстве, или шатающихся от голода немецких крестьян, как их разочарование превратится в крепчайшую броню, о которую разобьются все наши уверения. Спешите, коллега, если действительно желаете сделать Россию своей колонией, ибо это счастливое время скоро закончится. Оно уже заканчивается, император видел достаточно, чтобы сделать должные выводы.

– Он нездоров, не так ли?

– Упаси вас бог покушаться на его жизнь, – гость, прекрасно знавший, по каким дорожкам ходят мысли хозяина кабинета, поморщился. – Тогда я не дам и стёртого медяка за вашу голову.

– Бог с вами, коллега, о чём вы говорите? У меня и в мыслях не было… Однако, вы правы. В Петербурге есть люди, которым не терпится устранить пожилого и нездорового государя под предлогом болезни. Стоило бы их предостеречь, вы не находите?

– Нахожу, и одобряю. Полезные недоумки могут пригодиться и для более тонких дел.

– Вы очаровательны в своей прямоте, коллега, – рассмеялся француз. – И кстати, если государь решится ввести в высший свет фаворитку из числа нелюдей, это может вызвать демарш Саксонии и выход оной из союза с Россией.

– Август на это не решится. Он слишком боится шведов, а ваш король не спешит давать ему покровительство.

– Возможно, его величество пересмотрит своё решение насчёт Саксонии. Я не ручаюсь, но такой исход вероятен. И тогда от союза с Россией отложится и Дания. Что ж, просматривается неплохая комбинация, из которой и Франция, и ваше королевство смогут извлечь некую выгоду. Я постараюсь изложить сие в докладе.

– И ждать одобрения или отказа, – хмыкнул гость. – Здесь уже ваш черёд завидовать мне, коллега: я не настолько зависим от мнения моего короля. «Ты генерал на поле боя, и должен сам принимать решения», – вот что сказал мне мой король, когда отправлял сюда.

– Завидую, коллега, по-хорошему завидую, – хозяин кабинета поднял бокал. – Ваше здоровье!

Он подумал, что в этом кабинете, в этом крошечном кусочке Европы посреди русской зимы, возможно, на долгие годы вперёд решилась судьба сразу трёх стран. Подумал – и преисполнился гордости.

– Утрись, Лизанька. Не пристало тебе зарёванной на люди выходить. Ты цесаревна.

– Знаю, батюшка. Тяжко.

– Привыкай. Таково тебе всю жизнь бывать. Герцогиней станешь, а там, если бог даст, и королевой.

– Неужто Карлушу[24]24
  Карл Август Голштейн-Готторпский – и в реальной истории был женихом Елизаветы. В этом варианте у него появится шанс не умереть от оспы накануне свадьбы.


[Закрыть] младшего уготовили мне? Ведь он сестрицыному жениху двоюродный брат.

– Вот-вот. Оба братца, как по мне, одним миром мазаны. Герб да рожа смазливая, более ничего за душой нет. Но они тётке своей, королеве свейской, наследуют. Быть одному из них королём, а Анне либо тебе – королевой. Одному из них – царствовать, а править станет либо Анна, либо ты. Если доживу, поспособствую… На вот платок, доченька.

Что значит – воспитание! Ни слезинки.

Лиза вышла от отца так, словно не было тяжёлого разговора. Даже улыбалась, мило щебеча с нею, но Раннэиль прекрасно помнила то, что удалось расслышать напоследок. Но эта маска была ещё слишком тяжела для пятнадцатилетней девочки. Лиза не выдержала роль до конца. Наигранная весёлость мгновенно покинула её.

– Аннушка, – сказала она – и голосок дрогнул. – Ведь батюшка всё это из-за тебя затеял.

– Что он затеял? – Раннэиль настолько правдоподобно изобразила удивление, что сама чуть не поверила.

– Развод с матушкой.

– Как – развод? Зачем?

– Как с царицей Евдокией разводился, таково и с матушкой развестись хочет, – глухо проговорила Лиза. – Её в монастырь, нас к себе, а с тобою под венец… Ему сын нужен, наследник.

– Меня он о том не спрашивал, – так же глухо сказала альвийка, глядя в паркетный пол, уже нуждавшийся в починке.

– Спросит. Уж я-то батюшку знаю. Если что затеял, сделает.

– Хочешь, чтобы я с ним сейчас поговорила? – Раннэиль смерила собеседницу острым взглядом.

– Всё равно того разговора не миновать. Ты ему по душе. Хоть и не говорит батюшка ничего, но я же дочь, я вижу.

– Хорошо. Выйдет князь Меншиков, я попрошу разговора… Но, как же ты, Лиза?

– А что я? – девочка невесело улыбнулась. – Мне батюшка велел в Петергофе остаться и за сестрицами слать.

– Я не про то, Лиза.

– Знаю, Аннушка. Знаю, что не желаешь ты нам зла. И я тебе того не желаю. Просто попалась ты батюшке на глаза, когда ему тяжко было, вот он и привязался.

Хорошо, что эта девочка не знает, что такое айаниэ. Знала бы – рассуждала бы иначе. Ведь самое трудное, что предстоит сделать альву, охваченному этим безумием – сохранить контроль над собой. Раннэиль, всегда подобная холодному мечу – это не она придумала, так отец говаривал – сейчас едва сумела удержать на лице мрачную гримасу. Но, похоже, Лизе хватило и того неуловимого мига, когда альвийка боролась с собой.

– Да, похоже, дело у вас сладится, – её усмешка была грустной и кривоватой. – Ты-то, я вижу, тоже стрелу амура не пропустила. Значит, быть у меня брату.

– А примет ли знать наследника альвийской крови? – Раннэиль задала прямой и нелёгкий вопрос, понимая, что сейчас прямота – её союзник.

– Не знаю, – честно ответила Лиза. – Могут и сплотиться против него.

– То-то же. Личные дела государя – это всегда политика.

– Могут и сплотиться, – повторила Лиза. – Да только ты плохо батюшку знаешь. Он всех в дугу согнёт. Согнул же, когда матери моей её низким происхождением пеняли. А ты – принцесса.

– Мне моими ушами пенять станут, – Раннэиль «отзеркалила» невесёлую усмешку Лизы. – Ну, да бог с ними со всеми. Может, и не будет ничего. Может, поговорим, и… разойдёмся, каждый в свою сторону. Пока не поздно.

…Лиза давно ушла – командовать дворней, чтобы готовили комнаты ей и сёстрам – а княжна Таннарил, по-прежнему делая вид, будто читает священную книгу, Она даже не подслушивала, о чём так долго говорил государь со своим приближённым. Раннэиль думала о том, с чего именно начать разговор, который наверняка будет иметь значительные последствия, чем бы он ни завершился. Здесь мелочей не бывает. Важно всё – не только слова, но и голос, выражение лица, глаз, жесты рук, либо отсутствие жестов. Она хорошо знала, что делать и как говорить с альвами. С людьми получалось хуже, но княжна всё-таки пыталась их понять.

Меншиков вышел из комнаты мрачным, как туча. Крайне нелюбезно зыркнув на кабинет-секретаря и альвийскую княжну, что-то процедил сквозь зубы и буквально вылетел в коридор. Из-под двери вспугнутой стайкой мышей брызнули дожидавшиеся аудиенции придворные рангом помельче… Что это с ним? Не вышло, как он хотел? Ну, ну, это только начало. Княжна с каменно-непроницаемым лицом неспешно поднялась, заложила книгу платочком и, оставив её на столике, чинно проследовала в комнату под жёстким взглядом Макарова. Ничего. Подождёт и секретарь, подождут и царедворцы.

Она ненадолго их задержит.

Этот человек был ещё более мрачен, чем выскочивший, словно облитый из ведра кот, Меншиков. И оттого, как прояснилось его лицо, Раннэиль поняла, что разговор царя с приближённым не имел к ней никакого отношения. Это хорошо. Видимо, Меншиков не хочет ссориться с её братом. Во всяком случае, сейчас. Сделав в уме соответствующую пометку, княжна привычно присела на краешек постели.

– Так и не поели, – грустно улыбнулась она. – Хотите, разогрею?

– Со всеми этими делами есть перехотелось, – проговорил государь. – Не спеши, Аннушка… Ведь ты слышала всё.

– Не всё, ваше величество, – с улыбкой призналась княжна. – Только то, о чём вы с Лизой говорили.

– Алексашка с тем же делом явился. Уговаривал не позориться на всю Европу. А хуже не будет. Хуже уже некуда, – странно, но император, известный своей гневливостью, говорил это со спокойствием смирившегося человека.

Когда Раннэиль хотела понять мысли собеседника, заглядывала ему в глаза. И сейчас поступила так же. Но эта привычка сыграла с ней злую шутку: она узнала этот взгляд. Узнала – и испугалась.

Точно так же он смотрел на неё в тот страшный час, когда его жизнь висела на волоске, и неясно было, дотянет ли до утра. То сжигаемый болезненным жаром, то плававший в собственном поту и слабый, как новорожденный младенец, он не сводил с неё полубезумных глаз. А затем, когда жар ушёл, его губы шевельнулись. Княжна, склонившись, разобрала его хриплый шёпот. Всего несколько слов по-немецки.

«Сколько народу вокруг, а тебя одну вижу».

Тогда она, сама изрядно измучившись, не придала этому большого значения. Даже вспомнила потом не сразу. Но уж когда вспомнила…

Сейчас в его взгляде не было болезненного безумия. Но всё прочее – осталось. Это признание, вырвавшееся с самого порога смерти, до сих пор стояло комом в горле у обоих, вынуждая молчать. Но, видно, действительно пришла пора заговорить о неизбежном.

– Матушка твоя меня, почитай, с того света вернула, – он сам решил начать этот разговор. – Видно, на то божья воля была. А боженька таких подарков зря не делает. Сколько бы ни отмерил, понимаю: всё не просто так дадено, а взаймы. Значит, ему что-то от меня надобно.

– Вы знаете, что? – княжна понизила голос почти до шёпота: такой поворот был для неё неожиданным.

– Догадываюсь. И много чего ещё не доделано, и…оставить некому. Анне с Карлом, что ли? Или Лизаньке, что по балам порхает ещё? Наташка – малолетка. Про Петрушку молчу. Мал да глуп, надорвётся. Племянницы? Катька[25]25
  Имеется в виду герцогиня Мекленбургская, Екатерина Ивановна.


[Закрыть], та смогла бы, потянула бы воз сей. Да, как на грех, уродилась в матушку, царицу Прасковью. Стерва была редкая, покойница, прости, господи, жизни никому не давала. Сёстры же Катькины мало на что годны… Кому всё отдать?

– Вы мечтаете о сыне, ваше величество, – княжна подавил тяжёлый вздох.

– Кто тебе сказал?

– Все говорят. Я это вижу. Оттого вы и торопитесь с разводом.

– Всегда знал, принцесса, что при тебе лишнего лучше не болтать, – усмешка государя была одновременно и грустной, и жёсткой. – И без того догадаешься, не дура… А спросить меня ни о чём не хочешь?

– Может, и хотела бы, но кто я, чтобы спрашивать о таком своего государя?

– Не лукавь, Анна, – лицо императора нервно дёрнулось. – Ты ведь поняла уже, к чему я веду.

– Не думаю, что у вашего величества есть на примете какая-нибудь немецкая принцесса, – сейчас Раннэиль не стала сдерживать тяжёлый вздох. – Но я не верю, что вами движет только государственный интерес.

– Не только. Мне нужна ты.

Они оба были взрослыми, не питающими иллюзий и не стремящимися говорить модными аллегориями. Всё просто и ясно.

– Я готова разделить с тобой жизнь, – едва слышно проговорила она по-немецки, на том языке, который знала лучше. – До самого конца, когда бы он ни наступил. Но нашему сыну никогда не простят этого, – она легонько коснулась собственного уха. – Альвы исполнены гордыни и в большинстве презирают людей. Здешняя знать ненамного лучше.

– Я ещё немного пожить собрался, – этот человек ответил по-русски. – Кому повелю, тому и кланяться станут. А ты? Согласна разделить жизнь со старым, дважды разведённым и больным…человеком, – он выделил последнее слово. – Нешто нужен тебе такой? – добавил он с наигранным весельем.

«Да. Нужен. И дважды разведённый, и больной, и человек. А уж кто из нас двоих по-настоящему старый, тут ещё неизвестно…»

– Нужен, – вслух сказала княжна, глядя ему прямо в глаза и не скрывая нежности. – Ты – жизнь моя, и этого уже ничто не изменит. А я нужна тебе – засидевшаяся в девках альвийская принцесса трёх тысяч лет от роду, с опасными привычками, любительница помахать мечом и построить козни? Неужели не страшно?

– Я давно уж никого не боюсь, кроме бога. И ты мне – нужна.

* * *

Тонко очиненное перо, окунувшись в серебряную чернильницу с тонко прочеканенными на боках наядами, лишь на миг зависло над чистым листом бумаги. Господин посол, поднаторевший на подобных отчётах, недолго думая, вывел первые строчки, уснащая их изящными завитками. Хотя писал он сие не герцогу де Бурбону, но тоже не последней персоне во Франции.

…Прежде всего, господин аббат, позвольте заверить Вас в моей искренней дружбе. Знаю, нелегко сейчас быть в курсе важных событий, находясь вдали от Версаля, однако, смею надеяться, что я не единственный Ваш друг.

Уже февраль, и до весны ещё далеко. В особенности здесь, у холодного моря, где слово «весна» означает «плохая погода». Впрочем, плохая погода здесь всегда. Зимой донимает холод, весной и осенью – грязь, а лето настолько мимолётно, что его не замечаешь. Признаться, я невыносимо скучаю по родине.

И всё же ближе к делу, господин аббат. В первую очередь обязан сообщить…

Вот здесь стоит подумать, что и как следует сообщить в первую очередь. Аббат де Флёри, воспитатель юного короля, ныне по состоянию здоровья проживающий в малоизвестном монастыре, старался держать руку на пульсе европейской политики.

…В первую очередь обязан сообщить о значительных переменах при дворе его величества Петра. После известий о его письме в Синод многие ожидали, что его величество направит посольство в какую-нибудь из европейских столиц, дабы посвататься к принцессе на выданье. Однако, как я уже ранее сообщал Вам, сего не могло случиться ранее по двум причинам. Во-первых, его величество ещё не оправился от болезни, а во-вторых, меж ним и принцессой альвийской возникла душевная приязнь, ныне переросшая в нечто большее. Принцесса накануне переехала в покои государя, и они живут вместе совершенно открыто, словно супруги. Многие также сомневались, что союз между человеком и альвийкой способен принести потомство, но на днях в Петербург из Москвы были доставлены три смешанных семейства. Ещё в прошлом году знатные альвы выдавали замуж овдовевших крестьянок из числа своих подданных за русских крестьян. Ныне же всему петербургскому обществу довелось убедиться, что браки эти не только плодовиты, но и рождённые дети обладают отменным здоровьем. Президент медицинской канцелярии, господин Блюментрост, что изволил принимать роды у альвийских женщин, обмолвился, будто никогда ещё не видел столь здоровых и жизнеспособных детишек. На кого они похожи, спросите Вы? Сложно сказать, ведь самому старшему из них едва исполнилась неделя. Однако ушки у них остренькие. Следовательно, надежды на бесплодный союз с женщиной нелюдской крови оказались беспочвенны. Принцесса молода и здорова… во всяком случае, выглядит таковой, хотя, если верить самим альвам, ей не менее нескольких тысяч лет от роду. Она способна дать его величеству столь желанного наследника. И даже если недуги сделают своё дело, и государь скончается до времени, оставив на престоле младенца, смуты так или иначе не будет. Ибо принцесса сия училась искусству правления у своего отца, а покойного князя Таннарила я могу назвать как угодно, только не мягкотелым правителем. Сии древние существа куда более циничны и беспощадны, нежели мы.