Текст книги "Пасынки (СИ)"

Автор книги: Елена Горелик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)

Радость от встречи с сородичами не помешала князю разглядеть зелёные кафтаны и такие же зелёные епанчи драгун, сопровождавших альвов. А также и то, что двое из этих самых драгун тоже были альвами. Что ж, сестра не забыла своих верных воинов: и на службу пристроила, и сразу полезное дело определила – сопровождать земляков до Петербурга, попутно объясняя им, что тут к чему. Разумно. Можно даже сказать, по-альвийски рационально. Прочие драгуны, из числа людей, уже не проявляли интереса к сопровождаемым. Нагляделись в дороге, и теперь желают только одного: добраться до казармы, поесть и завалиться спать. Видимо, близость тарелки с супом и воодушевляла их офицера, недовольно покрикивавшего на зазевавшихся прохожих. Но князь, окинув драгун одним внимательным взглядом, искал иное. И нашёл. Человека в светло-сером плаще и кафтане цивильного покроя. Этот человек просто обязан был присутствовать, или князь плохо изучил Петра Алексеевича. И – более того – лицо этого человека показалось ему смутно знакомым.

Пока альв пытался припомнить, где и когда видел это лицо, человек в сером плаще узрел его самого.

– Князь! – воскликнул он. – Какая удача, князь, что я вас встретил! Думал, придётся нарочно писать вам в Петергоф.

– Приветствую вас, господин титулярный советник, – едва человек заговорил, как память тут же выдала альву и место, и время их былой встречи. Пусть мимолётной, но память у остроухих отличная. – Вижу, вы всё так же заняты благородным делом – сопровождаете моих сородичей на жительство в Петербург.

– Почти всю зиму сидел в Риге безвылазно, – признался чиновник, к явному неудовольствию драгун остановив коня. – А как немного потеплело, альвы будто горох из дырявого мешка посыпались. Ждите, скоро их тут много прибудет. Велено пока размещать в казармах Ингерманландского полка, что на Васильевском острову… Мне бы поговорить с вами, князь. Дело имеется, касаемо ваших сородичей.

– Я остановился в австерии Гертнера, на Мойке, – ответил альв. – Заведение приличное, для состоятельных гостей. Почту за честь видеть вас своим гостем.

– Как только размещу подопечных, приду… Н-но, пошли!

Человек пришпорил коня, и кавалькада проследовала дальше. Но альвийский князь не мог не поприветствовать воинов, благодаря мужеству которых они смогли вывести остатки народа в безопасное место.

– Слава и честь вам, благородные! – громко сказал он на родном языке и склонил голову.

– Благодарим тебя, высокородный! – звонко и гордо ответила старшая из женщин, приложив руку к сердцу и склоняясь в ответ. Судя по изящному завитку татуировки на щеке – мать семьи. У воинов, в отличие от Высших, делами семейства всегда заправляет мать. Ничего удивительного, ведь удел мужчин – сражаться и гибнуть, а кто-то должен растить новых воинов.

Альвы, проезжая мимо князя, молча повторяли поклон старшей. У одной из женщин, совсем молоденькой, при этом распахнулся плащ, и стало заметно, что другой рукой она прижимает к себе плотный продолговатый свёрток. Надо же – сама ещё девчонка, а младенца в дальний путь потащить не побоялась. Или уже в дороге родила? Воительницы, они такие…

Встреча с сородичами взволновала князя, но волнение не заставило забыть о назначенной встрече с господином титулярным советником. Что ж, до визита к сестре ещё много времени, можно посвятить его разговору о деле. Тем более, что если его умозаключения верны, то этот человек – кажется, его зовут Никита Степанович? – в будущем сыграет не последнюю роль в придворных раскладах. При его роде занятий это вполне вероятно.

– Скромненько вы тут обитаете, князь.

– Никогда не питал слабости к роскоши, Никита Степанович… Не откажите в любезности отобедать со мною. Хозяин предупреждён, сейчас подадут.

– Благодарствую, князь. Сказать по правде, голоден, как собака.

Обед был под стать непритязательной, но чистой и тёплой комнате: скромен, но сытен. Выдав Степану деньгу на прокормление в общем зале, князь остался со своим гостем наедине, и они оба воздали трапезе должное. С набитыми ртами, само собой, не поговоришь, потому беседу отложили до того момента, как хозяин подал бутылку вина. Как водится, пыльную и в паутине, долженствующей подчеркнуть благородную старость напитка.

– Я не знаю, где Гертнер нашёл у себя столько пыли, но паутина наверняка свежая, только что из погреба, – не без юмора заметил альв, когда хозяин удалился. – Уловки местных содержателей гостевых домов я уже изучил.

– Вино-то хоть хорошее? – усмехнулся гость.

– Бог его знает, Никита Степанович. Не пробовал.

Бутылка была откупорена, розовое содержимое разлито по кружкам – экономный хозяин бокалов не держал – и испробовано.

– Мадьярское, – с видом знатока заключил Кузнецов. – Токай. Не самое плохое винцо. Могли и какую-нибудь дешёвую кислятину подсунуть, а то и хуже – подкрашенную ягодным соком водку пополам с водой.

– В самом деле? – князь насмешливо изогнул бровь. – В таком случае постараюсь избегать заказывать вино в подобных заведениях.

– Да уж, мало где у нас ещё порядок есть… – вздохнул гость, допив свою порцию. – Работы – непочатый край. Не токмо нам – детям-внукам хватит, и правнукам останется… Я, собственно, для того и хотел искать встречи с вами, князь. Потому и вызвался сопроводить первых прибывших. Прочих велено покуда размещать в Риге. И, по слухам, их там чуть менее полка набраться может, вместе с бабами и ребятишками. А обычаев ваших никто не знает.

– Я видел среди драгун знакомых мне воинов, – напомнил альв.

– Это верно, – согласился чиновник. – Только они не очень-то распространяются насчёт ваших обычаев. Так и до неприятностей недалеко. Кто-то кому-то что-то по незнанию сделает обидное, и начнётся. Я сего избежать хочу.

– Что я должен сделать, Никита Степанович? Описать обычаи воинов моего народа или приказать тому же Илвару открыться вам?

– Уж лучше второе, князь. Илвара я ещё могу таскать за собою, вас же… – заметив ироничную улыбку альва, господин титулярный советник развёл руками. – Второй вопрос, с позволения вашей светлости – кто из ваших мог бы встречать приезжих здесь, в Петербурге? Я говорю о знатных персонах, коих воины станут слушать наверняка.

– Никого лучше князя Энвенара я не знаю. Он должен прибыть к венчанию цесаревны Анны, тогда и поговорю с ним.

– Как быстро вы всё решили, князь, – усмехнулся чиновник. – Не то, что наши. Пока до дела дойдут, да пока душу наизнанку вывернут, ожидая неизвестно чего, дело само решится.

– Речь идёт о благе и моего, и вашего народа, такие вопросы не следует затягивать или, упаси бог, искать выгоды, – заметил князь, прислушиваясь к шуму на улице. – И сестра моя так же считает. Кстати, она упоминала вас недавно.

– Надеюсь, не ругательно? – господин Кузнецов улыбнулся. – Я, как мог, старался удержать её и её спутников от необдуманных поступков.

– Сестра вам весьма признательна за это, Никита Степанович. Через два часа я должен увидеться с нею. Что ей передать от вашего имени?

– Не стоит утруждать себя, князь, – отмахнулся Кузнецов. – Я исполнял свой долг, и мне показалось, что ваша сестрица это прекрасно поняла.

– Вот об этом уже я бы хотел переговорить с вами подробнее.

– Простите?..

– О долге, Никита Степанович. Ну, раз уж нас свёл случай, то почему бы им не воспользоваться… ко всеобщему благу наших народов? – тонко улыбнулся князь, откинувшись на спинку резного кресла – немыслимой роскоши, предмета гордости хозяина австерии, предоставляемого лишь самым респектабельным постояльцам. – Я, Никита Степанович, не просто так вспомнил о сестре. Она, покрутившись среди высшего света, видите ли, имеет некие основания полагать, будто вашего начальника зовут вовсе не Гаврила Иванович.

– Право же, не понимаю, о чём вы, князь, – удивление чиновника было вполне искренним.

– О слове и деле государевом, сударь мой.

– А вот с этими словами у нас не шутят, ваша светлость, – нахмурился Кузнецов. – Страшные они, эти слова.

– Я, Никита Степанович, вовсе не шучу. Более того, я склонен доверять чутью сестры, которая при нашем покойном батюшке была хранительницей Мира и Покоя. Да, да, не удивляйтесь. Мы не страдаем предрассудками насчёт женского ума.

– Не буду прикидываться, будто не понял, к чему вы клоните, князь, но, право же, вы ошиблись. Я в действительности состою на службе в канцелярии Иностранных дел, это вам подтвердит кто угодно. К Тайной канцелярии, не к ночи она будь помянута, я не имею отношения. Не лежит душа к заплечным делам, к коим так пристрастен господин Ушаков.

– А я ни слова не сказал о заплечных делах, Никита Степанович.

– Тогда, простите, я вновь не понимаю, о чём вы.

– О тех делах, что решаются тайно, но без мясницких забав, – тонкое лицо альва передёрнула гримаса отвращения. – На дыбе хорошо получать признания, зачастую ложные, а сестра в своё время обучилась искусству отыскивать правдивые сведения. Надеюсь, мне не нужно пояснять разницу между этими понятиями?

– Разница существенна, согласен. Но при чём здесь я?

– Сестра считает, – раздельно проговорил князь, – что, помимо Тайной канцелярии, которой здесь детишек пугают, государем негласно учреждена ещё одна служба, именно для розыска истины, а не голов для плахи. Что людей тех немного, и подчинены они напрямую Петру Алексеевичу.

– Да, будь такая служба, скольких бед бы удалось избежать, – невесело усмехнулся Кузнецов.

– Хорошо, я согласен считать сию службу чисто умозрительной, – кивнул альв. – В таком случае могли бы вы предположить – всего лишь предположить – что бы делали эти люди, будь они реальностью, в настоящее время, когда вопрос с престолонаследием ещё не решён, а иные знатные персоны, возбуждённые недавней болезнью государя, начали помышлять о смене династии?

– Полагаю, будь такая служба при Петре Алексеевиче, помянутым знатным персонам пришлось бы даже спать с открытыми глазами и бояться каждого шороха, – предположил, как его и просили, Кузнецов. – Но так как мы условились, что тайная служба при государе суть умозрительна, то знатные персоны сии ведут себя крайне неосторожно. Притом настолько, что даже Ушаков что-то заподозрил… Позволите вопрос, князь?

– Извольте, Никита Степанович.

– Будь у вас подобная служба, что бы вы сами делали в такой обстановке?

– О том, простите, лучше спрашивать у моей сестры. Это она раскрывала заговоры против отца, а я, младший сын, всего лишь правил маленькой дальней провинцией нашего государства. Хотите, я устрою вам встречу? Согласитесь, это неплохая мысль – насчёт той самой умозрительной службы. Именно сестра может найти аргументы, которые позволят склонить государя к решению…сделать эту умозрительную службу реальной. Чтобы некие знатные персоны впредь опасались устраивать заговоры против престола.

– Не будет ли это несколько бестактно? Ведь государь, насколько мне известно, ценит в вашей сестре не только ум.

– Полагаю, беседа в присутствии родного брата вряд ли может считаться предосудительной… И наконец, Никита Степанович, можно ещё один вопрос?

– Сделайте милость, князь.

– Вы в самом деле хотели встретиться со мной только по поводу моих сородичей, или была иная причина?

– Вы удивитесь, ваша светлость: именно по поводу альвов я и желал с вами поговорить. Ничего более.

– Похоже, это наша особенность – всё усложнять, – негромко рассмеялся князь. – Иногда всё бывает до неприличия просто.

– Это Россия, князь, – ответил кузнецов – без всякого намёка на улыбку. – Здесь не привыкли чересчур усложнять, полагаются на волю божию. Так и живём.

Два умника, человек и альв, прекрасно друг друга поняли.

…в день седьмого марта сего года состоится, о чём с радостию Вас извещаем и желаем видеть Вас в тот день на празднестве сем…

Почерк у княжны всегда был красивым, вот с русской грамотой дело пока обстояло не блестяще. Оттого, опасаясь ошибок, она писала медленно и аккуратно. Оттого же так неспешно продвигалась работа – перебеливание пригласительных писем для иностранных посланников. Она освободила от этой заботы Макарова, передоверив ему проверку счетов, то есть то, в чём княжна не разбиралась. Зато письма послам следовало составлять с учётом политической обстановки и личных качеств самих дипломатов. Фон Мардефельд, к примеру, любил краткость и чёткость изложения, хотя сам грешил дурным стилем. Кампредон, напротив, приходил в восторг от изящных словесных оборотов. Шведу стоило писать сухо, без изысков, а саксонцу и датчанину – довольно тепло, почти по-дружески. И так далее.

Работа именно для неё.

В этих почти не заметных постороннему глазу тонкостях политической жизни княжна чувствовала себя как рыба в воде. Сложности и хитросплетения невидимых придворных течений пугали её только поначалу. После разобралась, а разобравшись, поняла, что нет особенной разницы между двором Дома Таннарил и таковым же двором Дома Романовых. И, хотя иной раз скучала по лесной вольнице, по яростной битве – что поделаешь, раз Высшая уродилась воином – но счастлива была именно сейчас, возясь с бумагами и делая выводы из полученных сведений.

Не сама по себе она была счастлива, а – ради него.

Пока Пётр Алексеевич подобно шквальному ветру носился по городу, отдавая распоряжения, хваля и гневаясь, раздавая награды и пинки, его «ночная императрица» взвалила на себя большую часть канцелярской работы. Ему оставалось по возвращении только прочесть, и либо одобрить, либо отвергнуть. Хотя, сказать по правде, отвергал нечасто: воистину, в княжне Таннарил он нашёл единомышленника, а не просто красивую женщину, с которой можно приятно провести свободное время. Потому беззаконная царица жила в апартаментах императора и фактически делила с ним частицу власти, в то время как царица законная, покинутая всеми, ютилась в самых дальних комнатах.

Княжна уже знала о скором решении вопроса о разводе. Сперва приметила, как сделались приторно-любезными явно ненавидевшие её Долгорукие и Голицыны, а затем деликатно напросилась на исповедь у приехавшего в Петербург владыки Феодосия. И там, соблюдя все необходимые предписания веры, превратила исповедь в доверительную беседу. Владыко удостоверился, что не будет ему никаких помех со стороны этой принцессы, а альвийка исподволь вытянула из пожилого Предстоящего нужные сведения. Итак, её плану суждено сбыться, хоть и не так, как было задумано вначале. Всё-таки у жены и впрямь свободы поменьше, чем у фаворитки. Но до венчания дочери государь с опубликованием манифестов решил подождать. Более того: передал опальной супруге повеление непременно быть на церемонии во всех регалиях, дабы соблюсти приличия. Княжна полагала это издевательством по отношению к женщине, которая была матерью его детей, но разумно держала сие мнение при себе. Знала, как легко вывести Петра Алексеевича из себя, ударив по больному месту, и как тяжело потом привести его в чувство.

Были, были темы, коих в присутствии её возлюбленного лучше было не поминать. К таковым относились не только отношения с законной женой, но и история с его старшим сыном. Раннэиль пришлось стороной, полунамёками да обиняками, вызнавать подробности, а после нашла среди старых тайных бумаг допросные листы, писаные рукой Петра Толстого. Слава богу, хватило ума спрятать их на прежнее место, сделав вид, будто не читала. Да, государь уморил в тюрьме – а фактически казнил – подданного-заговорщика. Но отец по сей день не мог себе простить… чего? Того, что не смог воспитать достойного сына? Или того, что пришлось погубить родного человека во имя государственных интересов? Бог весть. И это осознание вины делало Петра совершенно невменяемым, стоило кому-то при нём упомянуть о царевиче Алексее. Самолично видеть его в таком состоянии княжне не довелось, но наслушалась от бывалых людей.

От мыслей о былых грехах государя она перешла к мыслям о своих…прежних делах. Там тоже хватало эпизодов, о коих лучше не вспоминать. Чего стоило полное подчинение Дома Атанаэль, в котором она, будучи лучшей подругой дочерей помянутого властителя, сыграла ключевую роль. До сих пор вспоминаются пустые, страшные в своей бессмысленности глаза былых подружек, обращённых в холопки и лишившихся великолепных кос. А ведь девчонки оказались виновны лишь в том, что были дочерьми своего отца, вздумавшего умышлять против Дома Таннарил. Где они теперь?.. И что княжна Раннэиль сделает с тем, кто по злому умыслу или по глупости посмеет упомянуть о них?

Шорох за неплотно прикрытой, будь неладен криворукий плотник, дверью был тихим, на грани слышимости. Макаров? Нет, господин кабинет-секретарь, давно управившись с порученными делами, откланялся и убрался в свою комнату. Мышь, решившая полакомиться государственными секретами, писаными на вкусной бумаге? Тоже нет, шуршала ткань, словно некто, не желавший быть услышанным, тихонечко семенил по комнате, то ли босиком, то ли в мягкой обуви… Привычка воина – всегда держать на расстоянии вытянутой руки какое-нибудь оружие. Сейчас при княжне был длинный боевой кинжал, упрятанный под столешницу. Если некто, шуршавший тканью, замыслил недоброе, несдобровать ему самому.

И, кстати, куда смотрела охрана у дверей?

Стоп. Если охрана спокойно пропустила этого человека, значит, «некто» имеет над ними какую-то власть. Или настолько привычен, что не вызывает подозрений: к примеру, старый проверенный слуга. Но старым проверенным слугам нет нужды красться к двери «кабинетца», они и так вдоволь нагляделись на метрессу-альвийку.

Что, чёрт подери, происходит?

Усердно делая вид, будто полностью погружена в бумажную работу, княжна вся обратилась в слух. Шорох ненадолго сделался громче, а затем затих. Но сквознячок, тянувший сквозь проклятую дверь, донёс запах.

Запах цветочных духов, в частности, лаванды.

Это, насколько знала княжна, был любимый аромат императрицы. Понятно, почему гвардейцы на карауле не посмели её задержать. Не было у них такого приказа.

Вот как. Пришла поглядеть на разлучницу. Забыла, что вскрывшаяся история с Виллимом Монсом случилась до того, как Раннэиль появилась в пределах Российской империи. Ну, ну. Пусть поглядит, если хочет. Главное – не подать и виду, что её уловка обнаружена.

Странное это было ощущение – словно что-то упустила, не придала значение какой-то мелочи. Знала ведь, что мелочей не бывает, но никак не могла сообразить, что именно не давало покоя. И только когда за дверью послышался знакомый шорох, постепенно удалявшийся в сторону двери, княжна сообразила: запах. Всё тот же запах. К лаванде примешивалось что-то ещё, однозначно тревожное, но пока ещё не распознанное. Мысль об этом не давала ей покоя, мешала дописать очередное письмо очередному дипломату. Сосредоточившись, Раннэиль всё-таки завершила вежливейшее приглашение послу цесарскому, а когда уже стряхивала песок в коробку, до неё дошло.

Альвийка едва не треснула себя по лбу: идиотка. Воительница никчёмная, не способная распознать запах отравы. Растительные яды, которыми всю свою историю пользовались альвы, пахли не так. Зато минеральные, бывшие в ходу у гномов… Много веков прошло с тех пор, как ей пришлось расследовать убийство посланника гномьего царя. Пришлось повозиться, пока вышла на след отравителя, скрывавшегося в свите самого посланника и являвшегося ставленником царского брата, противника союза с Домом Таннарил. Помнится, знатного гнома отравили солью ртути.

Запах был тот же, разве что сильнее, чем сейчас.

Зачем кому-то травить императрицу, которой всё равно скоро суждено покинуть двор и мир, поселившись в монастыре? Её влияние на государственные дела равно нулю, её смерть ровным счётом ничего не изменит…

А так ли это? Ртутные соли люди используют в качестве сильнодействующих снадобий, но всё дело в их количестве, не так ли? И даже малые дозы довольно вредны. Если Екатерину медленно травят ртутной солью, то признаки отравления будут явными. Значит, где убийство, там нужно искать убийцу. А кто не так давно прославился своими познаниями в фармакопее, если не альвийские дамы? На кого первого пальцем укажут?

Мысленно произнеся очень-очень нехорошее слово, почерпнутое из лексикона Петра Алексеевича, похолодевшая княжна схватила лист бумаги и торопливо набросала несколько строчек. Запечатала, и хотела уже кликнуть курьера, но, подумав, написала ещё одну записку. Едва успела приложить перстенёк к застывающей сургучной печати, как в коридоре послышались голоса, а несколько секунд спустя в приёмную вошли, судя по звуку шагов, двое. Нужно было выходить, встречать, кто бы это ни был.

Слава богу людей, это был брат. А с ним ещё человек, которого, признаться, княжна увидеть не ожидала, но его появление сочла хорошим знаком.

– Господин Кузнецов, – любезно улыбнулась она, вначале поприветствовав брата. – Рада вас видеть. Говорят, вы по-прежнему обретаетесь в Риге, устраивая быт моих сородичей?

– Как видите, княжна, – господин титулярный советник тоже был сама любезность. – Дело как будто бы несложное, а головной боли хватает. Хлебну я лиха с альвами, – рассмеялся он.

– С нами всегда непросто, – согласилась Раннэиль. – Я тогда, в Петергофе, была слишком угнетена предчувствием беды, и не выразила вам свою признательность. Без вас наш путь был бы далеко не так гладок. Примите же мою искреннюю благодарность.

– Право же, не стоит, княжна. Я уже говорил вашему брату, и повторю снова, что всего лишь выполнял свой долг.

– И он же, долг, свёл нас сегодня на набережной, – чуть напевно проговорил брат. – Сколь ни мимолётна была та встреча в Петергофе, тем не менее, мы узнали друг друга. После встретились за обеденным столом и весьма содержательно побеседовали.

У братишки было странноватое выражение лица. Давно Раннэиль не видела его таким. Аэгронэль на языке мимики явственно говорил сестре: мол, при нём можешь говорить о делах свободно.

Вот, значит, как. Это удача, большая удача.

– Простите, господин Кузнецов, – мило улыбнулась Раннэиль, окинув человека быстрым оценивающим взглядом: не ошибся ли братишка. – У меня есть личная просьба к брату, но попрошу также и вашей помощи.

– Всё, что в моих силах.

Показалось?

Нет, не показалось – при всей демонстрируемой любезности эти слова насторожили господина титулярного советника. То ли братец так расписал её в застольной беседе, то ли тот сам догадался, что любовница императора, не чуждая ведению государевых бумаг, вряд ли попросит его сбегать в лавочку за румянами.

– Одну минутку, я сейчас.

В самом деле, долго ли заскочить в «кабинетец», схватить со стола два запечатанных письмеца и вернуться. Но княжна была уверена, что за эти несколько мгновений мужчины успели обменяться недоумёнными взглядами.

– Ты едешь в Петергоф, – в присутствии русских она всегда говорила с братом по-русски. – Прошу, отвези это матушке, но только срочно. Дело важное.

– Пётр Алексеевич?.. – забеспокоился брат.

– Нет, с ним всё в порядке, насколько это возможно. Но пусть матушка воспользуется приглашением и осмотрит… одного человека. Это действительно очень важно… Братик, когда я беспокоила тебя по пустякам?

– Никогда, – согласился Аэгронэль, пряча письмо за пазуху. – Хотя, признаться, я до сих пор не понимаю, к чему такая спешка?.. Хорошо, Нэ, я не буду больше задавать лишних вопросов.

– Зато вопрос имеется у меня, – проговорил Кузнецов. – Я-то здесь при чём?

– При том, что вы бы очень помогли мне, разузнав одну вещь, – учтиво ответила ему Раннэиль. – Есть причины, по которым я не могу сейчас напрямую выспрашивать знающих людей или искать соответствующие книги. Тем более, что я совершенно не знаю латыни. Но вы меня очень обяжете, если наведёте справки касаемо лечения ртутной солью. Какие дозы врачи считают относительно безвредными для больного, а какие – нет?

– Позвольте, но разве вы не…

– Увы, я «не», – с невесёлой полуулыбкой проговорила княжна. – Так сложилось, что я посвятила жизнь войне и двору, а не целительству, и потому мало что смыслю в лекарствах. Но мне кажется, что некто, смыслящий в оных куда лучше меня, задумал недоброе.

Взгляд человека сделался острым и холодным, как альвийский меч.

– А теперь, ваше высочество, – негромко сказал он, – я бы попросил вас изложить дело поподробнее.

– С превеликой охотой, господин Кузнецов, – княжна чуть приопустила веки, чтобы гость не заметил победного огонька в глазах. – Но только если буду уверена, что вы обладаете достаточными полномочиями, чтобы быть в курсе подобных дел. Ведь речь идёт о ближнем круге государя.

На несколько секунд в приёмной повисла напряжённая тишина, разлетевшаяся вдребезги от громкого, заразительного смеха господина титулярного советника.

– Эк я попался-то, – сказал он, отсмеявшись. – А поделом. Забыл, с кем имею дело.

– Я же говорила, с нами всегда непросто, – мило улыбнулась княжна. – Итак, я не ошиблась в своих предположениях? Разумеется, если брат вам не сказал, я могу изложить.

– Ваше высочество, давайте всё же условимся, что не станем называть здесь никаких имён и излагать какие-либо предположения, касаемые моей персоны, – самым учтивым тоном проговорил Никита Степанович. – Скажу лишь одно: вы недалеки от истины. Этого довольно?

– Для меня – да.

– В таком случае я готов вас выслушать.

– Извольте, – княжна жестом радушной хозяйки указала на стулья. – Давайте присядем. Хоть разговор предстоит и недолгий, но у вас есть хорошая поговорка: «В ногах правды нет»… Но прежде, чем я начну, хочу дать кое-какие пояснения относительно наших особенностей. Видите ли, у нас, альвов, весьма острый слух и такое же обоняние…

Рассказ и вправду вышел недолгим, но подробным.

Принцесса за то время, пока он её не видел, расцвела. Приоделась, подкормилась, отдохнула, и стала похожа на родовитую даму, а не на разбойницу с большой дороги. Хороша. Имей он хоть кусочек сердца, мог бы и попасться в эту ловушку. Но так как всю жизнь служил отечеству по своему разумению, задвинув сердце в самый дальний и пыльный угол, то дама сия вызывала у него лишь уважение. Зато в эту прелестную западню мгновенно попался не кто-нибудь, а сам император. Ему, впрочем, немного и надо было. Достаточно мелькнуть в пределах досягаемости смазливой мордашке, чтобы Пётр Алексеевич в очередной раз увлёкся. Но чтобы он допускал метрессу до своих бумаг, чтобы посылал вернейшего человека собирать подробные сведения о её родне, о настроениях среди ушастого народца, да вызнавать, не интересуется ли кто-то ещё альвами вообще и этой дамой в частности – такого Никита Степанович припомнить не мог.

Но постепенно из слов альвийки вырисовывалась страшноватая картина. В особенности если наложить её сведения на то, что он уже знал. Значит, заговорщики, проведав о грядущем письме из Синода, решили ускорить события. Хотели бы просто избавиться от Екатерины – дождались бы ссылки в монастырь, а там можно и яду подсыпать, никто не пикнет. Нет, удар наносят сразу по двум женщинам. Убить одну и взвалить вину на другую. Цель в таком случае очевидна: в отсутствие сына и завещания престол перейдёт к внуку государя. К сопляку, по которому уже сейчас видно, что там умишка немного. Трущийся около мальчишки Ванька Долгоруков наводил на определённые и совершенно безрадостные мысли касаемо будущности правления Петра Второго[30]30
  В реальной истории эти опасения вполне оправдались.


[Закрыть]. Здесь расчёт идёт уже на подорванное здоровье императора, и что эта история, если ей суждено всплыть во всей неприглядности, окончательно его добьёт. Без всякого яда. А впавшие в немилость альвы уже не смогут прийти ему на помощь.

В этом плане Никита Степанович видел и слабые места. Заговорщики торопятся – это раз. Не принимают во внимание личность намеченной в жертву принцессы, вероятно, считая её просто красивой куклой – это два. И, наконец, совершенно не имеют понятия о том, что гневливый и вздорный человек – это только часть Петра Алексеевича. Другая его часть обладала редким прилежанием к труду и пониманием хотя бы направления, в коем должна двигаться Россия. Но была и третья часть, тайная. Та, что на шестом десятке прожитых лет наконец научилась мыслить холодно и расчётливо, невзирая ни на что. Именно этот Пётр, трезво-расчётливый, как и полагалось быть истинному государю, выделил среди подчинённых графа Головкина некоего неприметного титулярного советника. Почему именно его? И почему его одного? Неведомо. А в том, что на этой особой службе он такой один, Кузнецов знал совершенно точно.

«Отныне никто тебе не указ в делах сих, кроме меня. Никто!»

Здесь заговорщики просчитались особо. Они не ждали, что император начнёт пересоздавать Тайную канцелярию с пустого места, в тени, оставив ведомство Толстого и Ушакова на виду, яко пугало для самых глупых. Государь обязан ведать истину, а какова истина, проистекающая от пытошных дел, то даже последнему дураку ведомо. Любого на дыбу подыми, сознается и в том, что делал, и в том, чего не делал, и в том, что даже в страшном сне никому присниться не могло.

А альвы-то каковы, а? Братец с сестрицей раскололи его в два счёта. Значит, правда, что они там у себя в подобных делах за тыщи лет поднаторели. Вот и углядели своего. Выходит, с этого дня он уже не один на особой государевой службе? Так, что ли?

Судя по тому, как спокойно держалась во время разговора принцесса, и как задумчив был её братец – да.

– Насчёт дел лекарских я разузнаю, – сказал он, обдумав услышанное. – За сие беспокоиться вам более не след. Однако и от вашего высочества я теперь жду сведений, до коих мне при иных обстоятельствах не было бы доступа.

– За Петром Алексеевичем шпионить не стану, уж извините, – иронично усмехнулась принцесса. – Это было бы слишком, даже для меня. Но за окружением его буду следить в оба глаза, и делать выводы.

– А знает ли государь то, что знаете вы? – неожиданно поинтересовался альвийский князь.

– Знает, – кивнул Кузнецов. – Заговорщики не первый день шушукаются, а я примечаю. Не знает пока лишь того, что я сейчас от её высочества услышал.

– Тогда будет уместнее, если о том ему сестра расскажет. Иначе у государя могут возникнуть вопросы относительно того, как вы добыли эти сведения.

– Да уж, как бы голову не оторвал, – без особой радости проговорил Никита Степанович. – На действия при самом дворе я от него приказа не получал.

– Значит, я беру это на себя, – мелодичным голоском пропела альвийка. – Уж как-нибудь уговорю Петра Алексеевича на то, чтобы…вы более не тянули эту лямку в одиночку. Мой опыт при дворе батюшки может оказаться небесполезен.

О том, каким образом она станет уговаривать Петра Алексеевича, Кузнецов предпочёл не думать. Не хватало ещё скорчить понимающую рожу и тем её оскорбить, высокородную. Эх, бабы, бабы…

– Уговорите ли, ваше высочество? – усомнился он, однако. – Государь наш не из покладистых, может и воспретить.