Текст книги "Пасынки (СИ)"

Автор книги: Елена Горелик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)

– Перехватят.

– Так что ж делать-то? Как весть подать?

– Стрелять погромче, Васильич. Там, – альвийка махнула рукой на юго-запад, вдоль дороги, – услышат, кому надо… По местам!.. Илвар!

Старый проверенный боевой товарищ, дослужившийся до унтер-офицера, услышал её за полсотни шагов. Примчался. Хотя формально Раннэиль не имела воинского чина, ей повиновались. Не только потому, что императрица, а потому, что имела реальный боевой опыт, в том числе и против противника с огнестрелом. Лесную Принцессу помнили, а кое-где даже ещё боялись.

– К чёрту ружья! Возьмите луки и отстреливайте любого, кто у врага вздумает командовать!

Она знала, что ни один альвийский воин по доброй воле не расстанется с луком. Её прежние бойцы наверняка везли их в обозе. Жаль, собственный лук не пережил войны в Саксонии, а стрелять из чужого ни один альвийский князь не будет… Альвы, как известно, превосходные стрелки. С пятисот – не с пятисот, но с трёх сотен шагов снимут любого.

Именно это ей сейчас и требуется.

– Вынимай патрон!.. Скуси патрон!.. Клади в дуло!

Орда всё ближе. Может, и не десять тысяч, а восемь-девять, но их-то, даже вместе с обозниками, лекарями, женщинами и детьми, менее двух с половиной тысяч. Треть – попросту не бойцы. Но, отчего же императрица всероссийская, урождённая княжна Таннарил, не испытывала беспокойства?

– Вынимай шомпол!..

Нынче только гарнизонная конница да Ингерманландский драгунский полк носили зелёные кафтаны. Гарнизонных в синие мундиры нового образца пока руки не дошли переодеть, а ингерманландцам оставили зелёный цвет обмундирования, сменив лишь покрой, в награду за заслуги. В больших сражениях полк не участвовал, но заслуги были. Из тех, о которых принято говорить лишь в высоких кабинетах и за закрытыми дверями. Мустафа-ага, бывший комендант Азова, мог бы подтвердить, да.

– Мы готовы, – где-то рядом слышится мелодичный и нарочито негромкий женский голос. Альвийка, целительница, урождённая княжна Аэнфед, ныне графиня Елизавета Брюс. Её муж был при штабе генерал-лейтенанта Измайлова.

– Надеюсь, раненых будет немного, Галариль…

Пока люди забивали пули в стволы, альвы, скинув кафтаны с правого плеча, без суеты надевали тетивы на древка своих составных луков, усиленных роговыми накладками. Стрела, выпущенная из такого, летела больше, чем на полторы тысячи шагов, а с близкого расстояния пробивала любую кольчугу. Ни татары, ни ногаи доспехов уже лет двести как не носили. Зачем доспехи татям ночным, которым главное – побольше нахватать и поскорее убежать?.. Альвы – стрелки не чета этим кочевникам. Альвов мало, но если они начнут прицельно выбивать начальствующих, орда на какое-то время потеряет управляемость. Кто-то обязательно не выдержит и побежит, а за ними побегут и остальные.

Уже не только остроухие, но и люди слышали выкрики: «Алла, алла!» Уже было видно, что лошадёнки у всадников низенькие, степные, а одёжка убогая. Точно – ногаи. Но среди них в первых рядах выделялся некто верхом на великолепном белом коне и в богатом халате.

Вот и первоочередная цель. Зря этот павлин так вырядился.

– Взводи курки!.. Прикладывайся!..

Начали прилетать и втыкаться в борта возков первые стрелы. Ногайские луки дешёвые и слабые, но и враги близко. Очень близко… недостаточно близко для хорошего, эффективного залпа.

Они выстоят. И не таких врагов видала Раннэиль. Она дожила до сего дня. А враги – как правило, нет.

– Командуй, Васильич. Считай, что я – твой солдат.

Ещё ближе. Ещё…

– Пали!

Всем известно, какой у альвов тонкий слух. Они в бою даже затыкали уши плотными комочками толстой шерстяной ткани, чтобы не оглохнуть от пальбы и криков. Но зато тонкостью их слуха отлично пользовался прагматичный Пётр Алексеевич. На марше это выражалось в том, что в каждой колонне обязательно было сколько-то альвов. А сами колонны шли на таком расстоянии друг от друга, чтобы остроухие могли услышать, если там случится стрельба.

Поручик Геллан, вытребовав коня у кого-то из рязанских драгун, нагнал государя, когда, судя по ландкартам, вскоре уже должна была показаться на горизонте крепостица Кызыкермен[59]59
  Современное название – Каховка.


[Закрыть]. Разведка сообщила, что там не с кем драться: не крепость, а одно название, и гарнизона никакого. Местные татары и ногаи, едва прослышав о приближении русской армии, поспешили убраться поближе к Перекопу. Предупредят турок в Ор-Капу? Ну и бог с ними. И без того уже весь Крым знает, что русские сильно обиделись за набег полуторалетней давности. Потому Пётр Алексеевич не торопился. Если они явятся под Кызыкермен не сегодня, а завтра, мир не рухнет… Оттого и нагнал его гвардейский поручик-альв довольно быстро.

– Позади стреляют, государь, – встревожено доложил он. – Там, где обоз. Поглядите, уже и дым пороховой виден.

Почти полное безветрие позволяло белому с сероватыми переливами облачку медленно подниматься над местом сражения. Это не пыль. Пороховой дым ни с чем не спутать.

Геллан всего лишь на миг встретился взглядом с императором…и отвёл глаза. Он, опытнейший воин, лучший разведчик русской армии, без страха ходивший на самые сложные задания – испугался. Ибо император сейчас был во власти непредставимой для альва ярости.

– Пехоте – строиться в каре! – Пётр Алексеевич, как обычно в таких случаях, долго не раздумывал. – Оставаться на месте. Командует Миних[60]60
  Ещё одна ирония судьбы: Бурхард Христофор Миних и в реальной истории брал Крым, но это было в 1736 году.


[Закрыть]. Драгуны – за мной!

Геллан только и успел подумать, что куда разумнее было бы отправить во главе кавалерии кого-то другого. Но император меньше всего нуждался в его советах. Он сейчас вообще не был способен прислушиваться к чьим-либо советам.

«Если за свою жизнь и свободу он когда-то отдал Азов, то что отдаст за жизни жены и детей? – подумал альв, присоединившийся к конному строю. – Не исключено, что кто-то сдал татарам местонахождение императрицы и наследников… Узнаю, кто – клинок марать не стану, утоплю в нужнике».

Драгун повернуло к атакуемому обозу десять полков полного состава. Нужно ли говорить, что ногаи, едва завидев такое грозное воинство, развили совершенно неприличную скорость в противоположном направлении? Своих мёртвых они, как обычно, бросили там, где тех застигла смерть. Разве что попытались поймать белого кабардинского жеребца, тащившего по земле запутавшийся ногой в стремени труп в богатом халате. Но кабардинец был ранен и напуган, и поймать его довелось уже кому-то из пермских драгун. А найденное за пазухой халата письмо, писаное по-турецки узорчатой арабской вязью, было адресовано нуреддину Фетиху Гирею[61]61
  В нашей истории – стал ханом в 1736 году после смещения дяди, Каплан-Гирея. Правил недолго, и также был смещён султаном. Нуреддин – третий по значимости после хана и калги человек в Крымском ханстве.


[Закрыть], и начиналось со слов «О мой драгоценный племянник, восходящее солнце нашего рода…»

– Это мы вот сейчас татарского царевича, что ли, угробили? – хмыкнул в усы полковник Чебышёв, ознакомившись с переводом письма.

– Там этих Гиреев, что мышей в амбаре, – мрачно ответил Пётр Алексеевич, не сводя глаз с жены, стоявшей в шеренге ингерманландцев. – Этого лишились – другого вмиг на его место найдут… Почему не велел ей убираться к бабам с детишками? – тихо, но страшно спросил он, внезапно сменив тему.

– Я государыне не указ, Пётр Алексеевич. Ты ей обоз беречь доверил, не мне.

Государь, на миг представив, что стало бы с дураком, вздумавшим приказать Лесной Принцессе прятаться вместе с бабьём, даже гневаться перестал. Такое она могла бы стерпеть только от него, и то с оговорками. Глядел на неё, чумазую от пороховой копоти, недвижно стоявшую в ряду солдат по стойке «смирно», и одолевали его противоречивые чувства. Ну, что поделать, если не бывает баб без изъяна? Лично убедился. Евдокия – дура первостатейная. Екатерина на передок была слабовата. А у этой кулаки чешутся. Хорошо, когда жена радеет о делах мужа, но не до такой же степени!

Всё это настолько явно отразилось на лице Петра Алексеевича, что полковник тихо посочувствовал императрице. И совершенно напрасно. Плохо он знал эту парочку.

– …О детях-то хоть подумала?

– Только о них и думала, Петруша.

– Я ведь сказал – в драку не лезть.

– Ты сказал – беречь обоз. По-иному не умею, извини.

– Письмо ханское читала?

– Да, любимый.

– Надеюсь, и выводы сделала. Они хотят повторить для меня Прутскую неудачу, а чтоб наверняка было, вас прихватить. Посему отныне быть и тебе, и соплякам нашим при ставке. Чтоб ни на шаг в сторону! Ясно?

Он ещё бодрился, но было видно: годы и нездоровье берут своё. Что с ним станется, если принесут весть о пленении её и детей? Хорошо, если умрёт сразу, убитый этой вестью. Гораздо хуже, если выдержит удар, и будет вынужден вновь принимать позорные условия. Куда более позорные, чем в первый раз.

Раннэиль давно знала: он болен тем же страхом, что и она сама. Страхом потерять тех, кого угораздило полюбить на склоне лет. Политика и престолонаследие тут второстепенны.

– Ясно, Петруша, – альвийка с тонкой печальной улыбкой ласково коснулась его щеки. – Будет ли у меня голос при ставке, или ты намерен держать меня там в качестве мебели?

– Ах, ты ж… – от такой наглости Пётр Алексеевич едва не лишился дара речи. – Опять за своё, Анна?

– Не хочу быть обузой. Я могу быть полезной в военном деле, сам знаешь.

– Поглядим…

Она слишком хорошо знала эту его показную суровость, когда вроде бы аргументы противной стороны в споре убедительны, и от своего отступиться нельзя. Но если он хочет, чтобы военачальники прислушивались к её мнению… после, когда его не станет, то должен продемонстрировать генералитету способности императрицы уже сейчас.

…и сквозь горячечный бред до неё донёсся вой раненого волка.

Неужели это плод плавящегося от жара воображения? Откуда во дворце волки?

Нет. Уже по выздоровлении, когда она, исхудавшая, с запавшими щеками и тёмными кругами у глаз, тихо молилась в красном углу за умершую дочь, память прояснилась. Словно завесу отдёрнули.

Ей тогда не почудилось…

«Их-то за что, господи?!! Коли я перед тобой провинился – меня и казни. Пощади их, не терзай!..»

Истовая, раскалённая, на грани помешательства, молитва странно звучала из уст того, кто во времена былые устраивал всешутейшие и всепьянейшие соборы. Но, судя по всему, молитву эту в Небесной канцелярии услышали: к утру его императорскому величеству, так и не сомкнувшему глаз, доложили, что кризис миновал, и семейство пошло на поправку.

«Я вас вымолил не для того, чтобы потерять», – вырвалось у него однажды. И это, вполне возможно, было правдой. Бог людей непредсказуем.

Кызыкермен и вправду заняли без единого выстрела. Укрепления там доброго слова не стоили, а татары и «неверные» запорожцы-низовики, обосновавшиеся здесь после бегства Мазепы, просто ушли, не ввязываясь в бой с заведомо более сильным противником. Здесь Пётр Алексеевич заранее наметил сбор всех колонн, а чтобы солдатикам не было скучно, приказал строить укрепления взамен никуда не годных татарских. Нападения самих татар он не ждал: хан Каплан-Гирей с войском находился в Персии, где его вкупе с султаном турецким знатно трепал Надир. Зато снова могли пожаловать в гости ногаи, с которых тот же хан вполне может строго спросить за гибель племянника. Бережёного бог бережёт.

Здесь же, в Кызыкермене, его застал посыльный из Петербурга. Новость от вице-канцлера Остермана – его кандидатура после смерти Головкина стала уступкой австрийской партии, что поделаешь – государя не порадовала. Французы под предлогом отстаивания прав Станислава Лещинского на польскую корону объявили австрийцам войну, и, согласно союзному договору, Россия в течение четырёх месяцев должна вступить в ту же войну на стороне Вены. Второе-то ладно, корпус генерала де Ласси на то и оставлен в Лифляндии, чтобы, в случае чего, подсобить союзничкам. А вот то, что Версаль принялся спешно спасать своих османских и татарских протеже, не позволяя Австрии выставить против турок на Балканах сколько-нибудь серьёзные силы и втягивая Петра в грязную европейскую свару, наводило на крайне неприятные размышления. Видимо, кардинал де Флёри здраво оценивал реальное состояние дел Блистательной Порты. Настолько здраво, что рискнул едва ли не в открытую признать Францию союзником осман. При таком раскладе Версалю, конечно, придётся воевать практически в одиночку, но чем чёрт не шутит? Авантюра вполне могла оказаться удачной, если бы цели хитрого кардинала по отвлечению внимания от Блистательной Порты были достигнуты… Одного только не учёл престарелый владыка внешней политики Франции: невероятной, прямо-таки нечеловеческой энергии Петра, просыпавшейся, когда перед оным возникало препятствие.

– Боженьке шести дней хватило, чтобы мир сотворить, – ехидно заметил он, прочитав послание Остермана. – Нешто нам четырёх месяцев не достанет, чтоб хана крымского усадить в лужу?.. Нынче же идём на Перекоп.

Точнее, на Перекоп пошла не вся армия, а её основная часть. Зачем всем скопом ломиться в запертую дверь, если есть отличная калиточка – Арабат? Всегда открыта и ведёт куда надо. Правда, место там плохое: Гнилое море[62]62
  Сиваш.


[Закрыть] по одну сторону, море Азовское по другую, и пресной воды – только та, что с собою прихватил. Колонна генерала Леонтьева должна была соединиться у переправы с донцами наказного атамана Ефремова, и далее совершить стремительный марш по песчаной Арабатской стрелке в самое сердце ханства. Но и это ещё не всё. Взятие Азова «распечатало» устье Дона для казацких судёнышек, и теперь сам чёрт не ведал, что вскорости начнётся на побережье татарского Кырыма…

А основные силы десять дней спустя, почти без потерь отбив две серьёзные атаки уже не ногайской, а татарской конницы, встали лагерем в виду укреплений Ор-Капу.

– Ничему не научились, – констатировал Пётр Алексеевич, ознакомившись с результатами рекогносцировки и, для пущей верности, осмотрев укрепления лично. Крепость и длинный, от моря до моря, вал с башнями перекрывали перешеек полностью. – Как с Васькой Голицыным воевали, так и с нами воевать собираются.

– Если раньше получалось, зачем менять стратегию, – не без ехидства заметил плотный, средних лет человек, уже вынужденный носить парик.

– Затем, что противник изменился. Карла у себя приютили, слушать его слушали, а толку с того?

– Толк есть, ваше величество. Это здесь их тысячи четыре сидит, больше укрепления не вмещают. На побережье, в гаванях османских, гарнизоны будут куда как больше. Одна надежда, что укреплены они против казаков, не против настоящей армии.

– Ты, Христофор Антонович, казаками не пренебрегай. На своём месте они хороши… Что скажешь по будущему штурму?

– Уязвим левый фланг укреплений, ваше величество, – последовал ответ. – Именно туда я хотел бы нанести главный удар. Однако для отвлечения противника следует также наносить удары и по сивашскому флангу, и по воротам, и по самой крепости. Вот, кстати, случай казакам проявить себя. Начинать штурм следует ночью, чтобы преодолеть ров и взобраться на вал перед рассветом. Также считаю целесообразным поднять на вал несколько орудий и начать обстрел перекопских укреплений ради поддержки пехоты. После этого я отвожу не более двух часов на то, чтобы выбить осман из крепости.

– Час.

– Это приказ, ваше величество?

– Нет. Такой срок на захват крепости отводила императрица. При том она дословно описала тот же план штурма, что ты сейчас изволил мне изложить.

– Занятно, – усмехнулся собеседник императора. – Я наслышан о том, какую память о себе оставила ея величество в Саксонии, но не думал, что она способна мыслить стратегически. Дамы, как правило, сим даром обделены.

– Нет правил без исключений, Христофор Антонович. Поехали-ка отсюда.

Желтовато-серые стены турецких укреплений отбрасывали резкую тень на поросшую травой землю Перекопа. Хорошо, до каменной твёрдости, наезженная дорога втекала в ворота и обрывалась там, отсечённая массивными створками. Но ни император, ни его военачальник не думали сейчас о том, сколько миллионов человек угнали туда, на юг, за четыре столетия. Оба думали о предстоящем штурме, а сантименты – это не для них, и не сейчас.

Сперва дело, слова будут после.

…Турки повели себя вполне предсказуемо: едва Миних передал через парламентёра требование либо признать власть императора всероссийского, либо покинуть укрепления, стали взывать к мирному договору четырнадцатилетней давности. Мол, это не подданные султана его нарушали, а грязные ногаи. С ними, мол, и разбирайтесь за набеги, а мы не при чём. Петра Алексеевича подобные отповеди всегда приводили в бешенство. Ответил он, как обычно в таких случаях, через слово поминая чью-то мать, но парламентёру, во избежание недоразумений, ничего из его пламенной речи не передали. Так и ушёл янычарский ага без ответа и новых требований. Поскольку конкретных сроков, вроде «даём три дня на раздумья», никто не озвучивал, обе стороны готовились к сражению спешно. Хотя гарнизон Ор-Капу был давно извещён о приближении русской армии, но всерьёз это до сих пор не воспринимали. Два неудачных похода Василия Голицына и Прутский конфуз Петра Алексеевича приучили турок к тому, что возглавляемого высокими персонами войска можно не опасаться. А зря. Бомбардир Михайлов был из тех, кто извлекает уроки и из побед, и из поражений.

Начало штурма турки банально прозевали: никто из них не мог представить, что можно тёмной ночью спуститься в ров и взобраться на двадцатисаженный вал, используя в качестве инструмента рогаточные копья, штыки и всё ту же чью-то мать. Когда османы спохватились и пошли сбрасывать неприятеля обратно в ров, этого самого неприятеля на валу оказалось слишком много. Закипел рукопашный бой. Атакующие ухитрились даже пяток пушек на вал втащить и начать обстрел неприятеля. Из крепости и одной из башен открыли ответный огонь, быстро утихший, когда до турецких топчи[63]63
  Артиллеристов.


[Закрыть] добрались альвы Геллана. Пётр Алексеевич по здравому размышлению отказался повторить азовскую операцию, справедливо считая, что здесь турки будут настороже, и есть риск лишиться отменных диверсантов. Куда больше шансов на успех у подразделений Геллана было в горячке боя… Словом, Ор-Капу сдалась не более, чем через полчаса после начала боевой фазы штурма. Янычар, открывших огонь, вырезали подчистую. Пощаду дали тем, кто сдавался без боя.

Дорога в степной Крым была свободна.

…На какой-то неуловимый миг она даже обрадовалась, что не растеряла умений лесного воина.

Всего одно неосторожное движение, выдавшее намерения – и вколоченный до уровня инстинкта выживания навык швырнул её ничком на траву. Инстинкт матери сработал одновременно: Раннэиль, уже в падении, сбила с ног мальчишек и с силой прижала к себе. Петруша, было, дёрнулся, и только затем притих, зато меньшенький застыл неподвижно, как настоящий маленький альв.

Там, где только что стоял Петруша, в тонкий стволик деревца воткнулся нож.

Лиассэ словно растворилась в воздухе. Только что была рядышком, болтая с ними и не забывая оглядывать окрестности, и нет её. Значит, подруга начала действовать.

– Мама, ты чего? – испуганно зашептал старший.

– Тише, сыночек, тише…

Два вскрика, глухой удар – словно мешок с чем-то тяжёлым с силой бросили на землю. Короткая возня, шорох потревоженных веточек. И, наконец, злой голос Лиа из-за кустов:

– Ловкий, зараза… Старею, что ли? Давно мне уже шкурку не портили.

Раннэиль поняла: если подруга заговорила, значит, опасность миновала. Можно подниматься. Итак, кто это решил побеспокоить гуляющую в Летнем саду императрицу?

Двое, в бессознательном состоянии и аккуратно связанные подругой-телохранительницей собственными поясами. Лицами в траву.

– Увела бы ты мальчишек, – Лиа, зажимая ладонью распоротое предплечье, сердито пнула одно из бесчувственных тел. – А я бы тут порасспросила этих красавцев.

– Не надо, Лиа. Это политика, а политика – моё дело… к сожалению, – хмуро проговорила Раннэиль, не отпуская детей от себя и готовая в любой момент загородить их. – Пойдём, перевяжу тебя.

– Не вытеку. Лучше охрану позови. Я им головы отрывать буду, долго и со вкусом – за то, что проворонили убийц…

…Подозревая, что Пётр Алексеевич в гневе может натворить много чего нехорошего, в частности, привести пойманных в полную непригодность для следствия, Раннэиль постаралась вытрясти их до возвращения супруга из Кронштадта. Пока Лиа живописала в зелень бледным гвардейцам, что с ними сделает государь, когда обо всём прознает, пока няньки успокаивали напуганных мальчишек, её величество провела первый допрос. Без применения силы не обошлось: орешки попались крепкие, колоться по-хорошему не желали. Уже по их показаниям в городе задержали ещё двоих… Словом, мужа она встречала понятно в каком настроении. И не только потому, что пришлось припомнить армейский опыт допроса пленных. Вынутые из задержанных сведения, если им дать ход, приведут к грандиозному скандалу и разрыву многих внешнеполитических связей России. Кто знает, не это ли было истинной целью покушения, даже неудачного?

Ему , разумеется, сообщили, послав курьера на яхте в Кронштадт. Примчался в Летний дворец, бросив все дела – неслыханно. Схватил её в охапку и долго не отпускал, словно не веря, что всё обошлось. И тут Раннэиль, не выдержав, впервые за очень долгое время расплакалась.

– Дети… – всхлипывала она, уткнувшись в плечо мужа. – Добро бы в меня метили – на детей ведь покушались… За что? Их – за что?

– Иной раз и жизнь бывает хуже смерти, – глухо ответил Пётр Алексеевич, никак не пояснив свои слова.

Лиассэ за ту историю удостоилась звания статс-дамы и графского титула. Несколько проштрафившихся преображенцев были переведены на службу в Тобольск и благодарили бога за несусветную мягкость наказания. Государь впервые задумался о том, чтобы перевести некоторое количество альвов в гвардию. А также о том, чтобы впредь лучше выбирать, с кем дружить; ведь если заказчики покушения сидели в Лондоне, исполнителями оказались местные отморозки, то посредничали меж ними голландцы. Конечно, официально Нидерланды не имели никакого отношения к этим негодяям, но одного из них Пётр Алексеевич знал далеко не первый год, по корабельным делам. Бывало, и пивко вместе пили…

Такого удара его давняя приязнь к Голландии не выдержала.

Возможно, татары и предвидели удар двумя колоннами, через Перекоп и через Арабат. Утверждать это наверняка после никто не брался. Во всяком случае, татарская конница в районе Карасубазара встретила колонну Леонтьева и казаков Ефремова во всеоружии. Но то, как помянутым военачальникам удалось одним ударом обратить противника в бегство, заставляло подозревать либо нерадение, либо неосведомлённость оного. Шанс того, что их там попросту не ждали, был достаточно велик. Призом русских войск оказался не просто торговый город, но и почти все склады ханского войска, с амуницией, боеприпасами и провиантом.

Второй и главный удар должен был нанести основной корпус под командованием Петра. И нацелен он был на столицу ханства – Бахчисарай. Хотя сам хан Каплан-Гирей с большей частью татарского воинства по приказу султана Махмуда находился в Персии, столицу должен был защищать калга Менгли-Гирей, брат и наследник Каплана. Несмотря на то, что укреплён был Бахчисарай крайне паршиво, лёгкой прогулки не предвиделось, за столицу татары должны были драться всерьёз. Но… к преогромному удивлению русских, ни калга, ни его нукеры, ни татарская конница костьми за город не легли. И тем более не стали затевать уличных боёв, которых, скажем честно, Пётр Алексеевич опасался. Выдержав не более полутора часов боя, татары побежали. Раненый калга кое-как сумел собрать их верстах в десяти за городом, и помчался на юго-запад. В Инкерман, где, по донесениям местных греков, стояли сейчас турецкие корабли.

– Расчёт басурман простой, – сказал Пётр Алексеевич, собрав в брошенном многочисленным ханским семейством дворце военный совет. – Место богатое. Думают, мы тотчас накинемся и станем грабить, а они, с турками инкерманскими соединясь, тут по нам и ударят. Просто и глупо, но с кем-то могло и пройти. Однако не с нами и не сейчас. Грабить Бахчисарай я запретил под страхом смерти. И, более того, приказываю, не дожидаясь Леонтьева, выступить на Инкерман вслед за калгой. Преследовать и добить.

– Солдаты с ног валятся, ваше императорское величество, – напомнил генерал Измайлов. – От Перекопа доселе шли, почитай, без роздыху. Хотя бы два дня, государь. Не то турка под Инкерманом бить станет некому.

– Я тоже не железный, а себе роздыху не даю, – любое сопротивление его планам Пётр Алексеевич воспринимал в штыки. – Время потеряем, а противник той потерей воспользуется и усилится.

– Калгу Менгли мы так и так не догоним, государь, – Миних был на редкость спокоен. – Он верхами, а у нас пехота и артиллерия, помимо драгун. Воссоединение его с турками Инкермана неизбежно. С другой стороны, гарнизон там не так уж велик. Тысячи две турок, да к ним татары калги прибавятся. Едоки они не хуже осман, зато крепости оборонять невеликие мастера.

– Но способны на дерзкие вылазки, – напомнил генерал Румянцев. – Откроют ночью ворота, и лавой оттуда. Солдатиков побьют, сколь успеют, и назад. Как вам угодно, господа, но взятие Инкермана лёгким не будет.

– Инкерман, по сведениям, стоит на вершине горы, – странным в этой сугубо мужской компании было присутствие женщины, тем более, одетой в драгунский мундир. Но, поскольку женщина была императрицей, а не такое уж давнее прошлое её пахло кровью и порохом, к ней прислушивались. – Греки с побережья доносят, часть города вырублена в скалах, вокруг расположены развалины древних поселений. Нет гарантии, что турки не укрепятся там. Выбить их мы выбьем, но очень дорогой ценой. А на осаду нет времени.

– Предлагаете отказаться от взятия турецких крепостей на побережье? – гневно спросил Пётр Алексеевич. – Пограбить да пожечь степные города – много ума не надо. Что тогда проку от нашего похода? Нет уж, опасность, исходящую от татар, следует уничтожить раз и навсегда. Коль мы пришли, так и брать следует всё, что возможно, пока ни татары, ни турки Тавриду не укрепили против нас… Поймите вы! Сейчас уйдём – через полвека с кровью и мясом возвращать будем![64]64
  В реальной истории произошло именно так.


[Закрыть]

Под искусно расписанными арабской вязью сводами ханского дворца прогремел его голос – словно раскат грома. Должно быть, чувство, вложенное в последние слова, в этот яростный крик души, нашло отклик у всех. Кроме супруги. Уж кто-кто, а Раннэиль и без того целиком и полностью разделяла это чувство.

– Разве кто-то предложил уйти? – пожалуй, она одна и могла в такие моменты говорить с государем совершенно невозмутимо. – Мы все указали на трудности, что ждут нас при взятии Инкермана, и это не выдуманные трудности. Стоит подумать, возможно ли их как-то избежать.

– Что ты предлагаешь? – Пётр Алексеевич выглядел сейчас донельзя уставшим.

– Прежде я хотела бы узнать, ждут ли татары и турки нас под Инкерманом, или не верят, что мы способны на такую дерзость.

– Они, ваше величество, похоже, до сих пор не верят, что мы вообще здесь находимся, – не без иронии заметил Миних. – Однако я, кажется, догадываюсь, какую стратегию вы желаете развить… Сколько насчитали греки кораблей в Херсонском лимане?

– Две галеры и две шебеки, – ответила Раннэиль. – Команды на берегу, рабы прикованы к вёслам галерным.

– В таком случае нам следует дождаться, когда казаки расквартируются в городе, и мы увидим здесь атамана Малашевича. Им будет чем заняться в скором времени…

Выслушав черновой план Миниха, государь оживился. Началось обсуждение, внесение поправок и уточнений. Затем явился кошевой атаман войска Запорожского Иван Малашевич, и план снова пришлось редактировать. На всё убили часа три. Зато под конец изрядно повеселевший Пётр Алексеевич подытожил:

– Решено. Совещаний до окончательного взятия Инкермана более не будет, посему каждому надлежит заняться своим делом. Запомните, господа: воевать мы ещё не начинали. Только теперь начинаем, с божьей помощью. С нею же и завершим поход сей – когда возьмём Кафу.

– Слава тебе, господи, – перекрестился Измайлов. – Ты уж прости, Пётр Алексеич, боялся я, что не решишься уничтожить язву сию… Кафа, торжище позорное! Стало быть, мы надолго здесь.

– Надолго, – подтвердил император. – Чёрному морю отныне безраздельно турецким не бывать. А кто Тавридой владеет, тот на нём и хозяином будет.

– Без флота можем не удержать, – усомнился Измайлов.

– Будет флот. Дайте срок, всё будет.

Ночь выдалась пасмурной, и ветер, немного ослабевший к ночи, гнал к берегу невысокую волну. Так что тихий плеск обмотанных тряпками вёсел не смогли бы расслышать и самые чуткие вахтенные. А уж разглядеть что-то по полной темени не под силу было бы и альвам.

На османских галерах-кадиргах альвов не было. Ни среди вахтенных, ни в числе рабов на гребной палубе.

Основная часть команд сошла на берег, чтобы навести порядок в городке, ибо калга-султан, бежавший от русской армии, намеревался проложить маршрут к Порогу Счастья, чтобы просить помощи у повелителя правоверных. Турецкий же капудан-паша надменно отказал Менгли-Гирею в праве занять место на одной из кадирг. Мол, брат оставил Кырым под твоей защитой, а ты в бега? Нет уж, собирай войско и защищай главную жемчужину в короне султана, не то рискуешь вместо помощи дождаться посылки с шёлковым шнурком внутри – приказа умереть. Напрасно ослабевший от потери крови Менгли уверял, умолял, угрожал. Осман был непреклонен, и сумел-таки привести татарского принца во вменяемое состояние. На это понадобилось всего два дня.

Разведка эти дни неизменно доносила, что русские стали огромным лагерем в Бахчисарае и вокруг оного, и ждут подхода корпуса, бравшего Карасубазар. Из этого и турок, и калга сделали вывод, что поход действительно карательный, и русские в самом деле пришли разорить Кырым в отместку за позапрошлогодний набег. В этом случае они наверняка не станут трогать турецкие гавани. Схлёстываться с Блистательной Портой в серьёзной войне Пётр не рискнёт, ему хватит головной боли за разорение Кырыма. Немного воодушевившись и подлечив раны, калга разослал нукеров по городам побережья – с повелением татарам вооружаться и идти под его руку. Хотя самое боеспособное войско ушло с ханом в Персию, Менгли-Гирей рассчитывал собрать не менее ста тысяч сабель. И даже начал понемногу мечтать, как захватит в плен русского царя, как посадит его в клетку и привезёт в Истамбул. Мечтания эти были так приятны, что на исходе третьей ночи после прибытия в Инкерман ему даже сон приснился – соответствующего содержания. Но в тот великолепный момент, когда сам повелитель правоверных на радостях называл его своим братом и назначал ханом вместо ненавистного Каплана, в сон внезапно ворвались заполошные крики…

…На то, чтобы, вырезав вахтенных, захватить две кадирги и две шебеки, у запорожцев куреня Малашевича ушло не более получаса. Опыт – великое дело, а казаки были большими мастерами скрадывания, ночных штурмов и абордажей. Кроме того, запорожцы, тайно пробравшись на борта кадирг, успели до поднятия турками тревоги расковать некоторое количество рабов. А галерные рабы так нежно и страстно любили своих хозяев, что набрасывались на них едва ли не с голыми руками. Вскоре после того, как последнего турка – вернее, то, что от него осталось – выкинули за борт, в гавани началось активное движение. Казаки при помощи галерников и товарищей, оставшихся в рыбацких лодочках, любезно предоставленных греками, отверповали кадирги носами к городу. Почти сразу загрохотали орудия галер. Всего по одной шестнадцатифунтовке и по четыре восьмифунтовки на носу каждой, но этого вполне хватало для исполнения главной задачи.