Текст книги "Пасынки (СИ)"

Автор книги: Елена Горелик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

– Значит, быть у нас первой ссоре, – заметила она тем же тоном, что и прежде. – Мы не в игры играем, а серьёзное дело делаем, согласитесь, господин Кузнецов. Здесь не уместны какие-либо предрассудки.

– Может, и не уместны, но с их наличием вам считаться придётся.

– Именно. И я намерена обратить эту слабость в силу. Если от меня не ждут чего-то…особенного, следовательно, они уже совершили ошибку, эти ваши заговорщики.

– Ну, раз уж на то пошло, то, быть может, вы назовёте их имена? – уже почти без иронии спросил Кузнецов.

Альвийка на несколько секунд задумалась, подперев подбородок тонкими пальчиками, даже глазищи свои зелёные прищурила.

– Это знатные персоны, – сказала она, подытожив свои размышления. – Достаточно родовитые, чтобы их не задвинули без веского предлога в глушь, но недостаточно полезные державе, чтобы их продвигали на первые места. Если же так случится, что у Петра Алексеевича появится сын, они потеряют всякую надежду на скорое возвышение. Их единственная возможность – Петруша, наследник. Посему ключевой фигурой заговора я полагаю Алексея Долгорукова – ведь это его сын состоит в фаворе у мальчика.

– Как и ваш племянник, – напомнил господин титулярный советник.

– Если меня обвинят в убийстве императрицы, опала коснётся всего моего народа. Нет, Никита Степанович. Латыни, быть может, я не постигла, но отдельные изречения уже ведаю. Есть среди них и такое: quo prodest. Ищи того, кому выгодно.

А этой принцессе палец в рот не клади, всю руку откусит. Зная о заговоре только самое общее, сходу назвала имя главного злодея. Наблюдательна, ум цепкий и недобрый, а рука к мечу привычна. Что ж у альвов за мир такой, если иному среди них не выжить?

– Будь моя воля, я бы вас на службу взял, – в голосе Никиты Степановича не было даже тени иронии. – Но всё в руках государевых. Согласится приставить вас к настоящему делу – так тому и быть. Нет – не обессудьте.

Тонкая, задумчивая, одинаковая улыбка озарила лица брата и сестры.

– В последнее время я что-то стал чувствовать себя совсем как дома, – весело проговорил князь альвийский. – Даже не знаю, огорчаться мне, или радоваться.

Ответить ему никто не успел. Сперва в коридоре раздались быстрые шаги, затем явившегося окликнула охрана, тот, само собой, ответил. Судя по тому, как невозмутимо, даже немного отстранённо держалась принцесса, всё шло своим чередом.

Курьеры к Петру Алексеевичу всегда вваливались, как к себе домой, запыхавшиеся, краснолицые. Будто не верхами добирались, а бегом на своих двоих. Хоть и было такое привычно, но Кузнецову это не нравилось. Захоти он убить хоть императора, хоть кого угодно из высшего света, курьер – самое лучшее прикрытие. Они привычны, почти безлики и вездесущи. Придавить настоящего где-нибудь, в его платьишко переодеться, сумку на плечо, и вперёд, делать своё чёрное дело. Ни с кем он, правда, этой мыслью не делился, да и случая не было. Но если всё сложится удачно, то курьерскую службу немного переиначит. Не будут эти ребятки вламываться в кабинет государев, грязными сапогами топоча, как сей бравый парень, а станут сдавать бумаги особому офицеру под роспись. Мороки больше, зато головной боли меньше.

Принцессу курьер, видимо, знал давно. Если он и удивился, застав у неё гостей, то не подал виду. Выложил несколько наскоро запечатанных писем и небольшой кожаный тубус на стол кабинет-секретаря, а затем, не особенно церемонясь, протянул альвийке сложенную в несколько раз цидулку[31]31
  Записку


[Закрыть].

– Велено лично в руки передать, – сказал он, с какой-то странной весёлостью взглянув на княжну.

Та не стала переспрашивать, кем велено. Либо догадалась, либо знала. Читая сие, в лице не переменилась – что значит воспитание! – но ушки, выглядывавшие из-под густых золотистых волос, порозовели.

– Сейчас ответ напишу, – проговорила она, легко поднявшись.

Ответ её был так же короток, как и послание… впрочем, Никита Степанович и так бы догадался, чьё. И что в том послании было, угадал, и что в ответном писано, тоже понял.

– Отнеси-ка, братец, сие…сам знаешь, кому, – с милой улыбкой проговорила княжна, подавая курьеру сложенный листок. – И прости, что гоняем тебя весь день, – добавила она, другой рукой протянув ему серебряную монету.

– Благодарствую, матушка, – курьер, пряча письмецо в сумку, а монетку в карман. На его лице явственно читалось, что, дескать, служба почётная, однако лишняя денежка вовсе не помешает. – Да я с радостью, чего уж там…

– Всякий раз, когда он называет меня матушкой, чувствую себя попадьей, – не без иронии заметила принцесса, запахиваясь в тонкую кружевную накидку и задумчиво наблюдая в окно, как отъезжает курьер. – Даже как-то неловко становится.

– Если Пётр Алексеевич с курьером бумаги отправил, значит, не скоро будет, – предположил её братец.

– Скоро, – ответила ему сестрица. – Не спрашивай, почему. Просто…знаю это, и всё. Если хочешь с ним поговорить…

– Пожалуй, не стану злоупотреблять доверием государя.

От того, как двигались альвы – изящно, легко, неслышно – начинала заедать зависть. Плохо. Такие мелочи надобно помнить, но до сердца не допускать… Итак, раз братец уходит, и ему самому засиживаться не след. С принцессой бы ещё поговорить, да положение у неё…особое. Чуть что не так, и от подозрений не отмыться. Придётся подождать. Если она своего добьётся, то как бы ещё государь не поставил её начальствовать над новой службой – опыта-то, почитай, не одна тыща лет. Голова у неё основательная, а в таком деле, имея правильную голову на плечах, и баба управиться может.

– У вас было два письма, ваше высочество, – напомнил он альвийке, когда князь уже собрался выйти за порог. – Могу ли я полюбопытствовать, отчего вы отдали брату только одно?

– Второе было вам, – проговорила княжна – не голосок, а колокольчики серебряные. – А вы и без письма теперь всё знаете. Я счастлива, что между нами не возникло недоразумений, Никита Степанович. Смею надеяться, что смогу послужить своему новому отечеству так же, как и вы.

Она и впрямь здесь освоилась. Ручку для целования подаёт, словно всю жизнь провела при дворе петербургском. И не сказать, что сейчас сия церемония была ныне Кузнецову неприятна. Не в том даже дело, что женщина красоты неимоверной, прямо-таки нелюдской, а в том, что, в отличие от иных царедворцев, она была с ним одного поля ягода.

Будет дело.

Испокон веку как заведено? Служба воинская – она нелёгкая. Пока войны нет, с оружием упражняйся и себя блюди, чтоб не иметь вид разбойничий. Опять же, нынешний-то государь парады ввёл, чтоб солдаты ещё и ходили строем. Со стороны вроде красиво, а пока научишься шаг чеканить, да чтоб всем вместе, а не вразнобой, семь потов сойдёт. А коли война, так кому помирать за отечество, ежели не солдату? Вот и получается, что служба почётная, да смертью пахнет. Сегодня ты есть, а завтра тебя нету.

Оттого и гуляли солдаты, жалованье получив… Ох, гуляли!

Был и ещё один неписанный закон: новобранец проставляется с первого жалованья. Новобранцев в славном полку Ингерманландском, драгунском, нынче много. Ещё с месяц тому пятерых приняли, и ныне пополнение имеется. И все, как на подбор – коты. Альвы, то бишь. А чего? Солдатики справные. К мечу с детства приучены, из ружья стрелять тоже не в казарме обучались, на войне, а немец, коли он враг – учитель суровый. А уж чтоб вышибить кота из седла, надобно быть Данилой Зуевым. То бишь, детиной гренадерского роста, косая сажень в плечах, и силы немереной. И как схлестнулись они тогда, Данила с Илваром, крещённым в православии именем Антон, так все думали – прибьют друг дружку ненароком. Насилу растащили. Данила – медведище, а котяра ловок и быстр, словно куница. Но нет. Посмеялись и сдружились. Хотя долго потом глядели на мир глазами, ладно подбитыми: у одного левый, у другого правый.

А ныне – гуляют они, друзья закадычные, Данила с Антоном, и товарищи их тоже.

С чего началась та кулачная баталия, после мало кто мог сказать. Вроде припоминали, будто накануне караул лейб-гвардии Преображенского полка мимо той австерии прошёл. Ну, прошёл, и бог с ним. Да только часа не минуло, как явились они снова, вроде как уже не в карауле и вроде как тоже погулять. А может, и не те самые, а иные, кто знает. Кое-кого из оных ингерманландцы признали сразу – роты бомбардирской сержант Шайнов да два капрала той же роты, Дуров и Свечин. Прочих ранее видали, а по имени не спрашивали. И ладно бы те просто погулять явились. Выпили по чарке – что та чарка гвардейцу, тьфу! – и давай котов задирать. Те и ухом не повели, словно враз перезабыли все русские слова, коим обучились. Но когда кто-то из гвардейцев принялся порочить честь славного полка Ингерманландского, тут уж Данила не сдержался, помянул, как преображенцев гоняли канавы в Петергофе рыть. И не токмо сие припомнил, а и многое другое.

Словом, разнимать их пришлось лейб-регименту, когда ломать в трапезной стало нечего, и баталия выплеснулась на улицу.

Драчунов, как водится, посадили всех под замок, невзирая на полковую принадлежность. До разбирательства.

– Завтра, ваше императорское величество?

– Пускай в подвале посидят, небось, поостынут к утру. Там разберёмся. Кулаки у них, видите ли, чешутся… Вот зашлю за Тобольск, вмиг сия чесотка пройдёт!

«Интересно, – думала Раннэиль, прислушиваясь к громовым раскатам монаршего гнева, что были слышны на весь Зимний дворец. – Когда Петруша писал мне ту записку, то настроен был вполне мирно. Кто же умудрился испортить ему вечер?»

Дождавшись финального: «Пошли все вон!» – княжна спокойно, будто ничего не произошло, раскрыла дверь – обе створки – и плавным шагом вышла навстречу.

Выглядел Пётр Алексеевич под стать своему настроению – словно ёж, иглами ощетинившийся. Поднимался по лестнице тяжело, и это напугало Раннэиль куда сильнее, чем его раздражённый вид и гневные взгляды, обращённые на неё. Вот чего не умел нынешний государь всея Руси, так это разделять правых и виноватых; достаться могло всем, кто был в пределах досягаемости. Другое дело, что княжна уже знала, как с этим бороться.

– Слыхала? – громыхнул он, махнув рукой куда-то в сторону входной двери.

– Не всё, – княжна отвечала нарочно негромко, чтобы Пётр Алексеевич перешёл с гневного крика на обычную речь. Действовало, как правило, безотказно. – Я поняла только, что кто-то с кем-то подрался.

– Твои орлы отличились, – уловка сработала: громкости поубавилось. Зато прибавилось язвительной насмешки. Сбросив привычную солдатскую епанчу прямо на пол, император прошагал мимо княжны, даже не обернувшись. – Илвар, или как его там. Заскучал, видать, служба без драки не мила сделалась… Что молчишь? – он, резко обернувшись, вновь повысил голос.

А Раннэиль нечего было сказать. Она скрипнула зубами и, тихо застонав, крепко сжала ладонями виски. Удар был и впрямь сильный.

У альвов нарушенное слово всегда каралось смертью и ложилось несмываемым пятном на честь всей семьи. Недаром поводом к последней войне между союзами Домов послужил именно отказ от данного ранее слова.

– Я же за них поручилас-с-с-сь… – прошипела она, закрыв глаза. – Какой позор…

Случаи, когда княжна из Дома Таннарил в таких ситуациях демонстрировала неподдельные чувства, можно пересчитать по пальцам одной руки. Но впечатление сие зрелище всегда производило глубокое и неизгладимое. Брат бы оценил, уже был свидетелем чего-то подобного лет пятьсот назад. А Пётр Алексеевич сталкивался с этим впервые, и, прямо скажем, не знал, что делать. Гневаться дальше, или погодить? Это правых и виноватых он плохо различал, а вот искренность от притворства отделял на зависть прочим. Правда, не всегда позволял себе это показывать. К тому же, княжна не пыталась оправдываться, как то сделало бы большинство его приближённых. Казнила себя, как… Именно – как достойный командир за безобразия своих солдат. Редкостный случай.

Если бы Раннэиль могла видеть его лицо, то без труда прочла бы всё это. Но ей впервые за долгое время было по-настоящему стыдно и больно. Как хранительнице Мира и Покоя Дома, ей приходилось совершать и весьма неприглядные вещи, но словом своим не разбрасывалась, и, давши его, держала при любых обстоятельствах. И что теперь? Ведь он выгонит её, и будет сто раз прав. Потому княжна вздрогнула, услышав его голос. Голос, в котором не было ни капли прежнего гнева.

– Ну, полно, Аннушка, – это была очередная его резкая смена настроения. Только что злился, теперь жалеет, к себе привлёк и по голове гладит. – Завтра разберёмся, что там к чему. Не казнись. Ежели б я за всех своих обормотов тако же душу рвал, давно бы со стыда помер.

От него пахло холодным, но уже почти весенним воздухом, влажным сукном, металлом и кожей. И ещё – лекарствами. Всё-таки ему очень хочется жить, если не гонит от себя лекаря, как раньше, едва полегчает… Какой же он, всё-таки, страшный, непонятный, тяжёлый характером… и бесконечно любимый.

– Разберёмся, Петруша, – прошептала она, чувствуя, как уходят стыд и боль. – Если они виновны, накажи меня, как пожелаешь.

– Там видно будет, Аннушка. Ну, пошли, что ли? Торчим здесь на виду.

Его слова вернули княжну в реальность и заставили вспомнить, зачем, собственно, она посылала ту записку. Он тоже вспомнил, потому как «на виду» его до сих пор мало смущало. За ними и сейчас наверняка наблюдали несколько пар глаз, и никто не поручится, что не слушали несколько пар ушей. А это сейчас было вовсе некстати.

Чувства чувствами, а дело серьёзное, и требует серьёзного отношения.

– Говори.

Здесь, в личных апартаментах государя, можно было иметь хотя бы слабую уверенность в том, что их сейчас не подслушивают. На всякий случай Раннэиль напрягала слух, надеясь услышать, не сопит ли кто за дверью или стенкой, выведывая царские секреты. Но нет. Ни за дверью, ни за стенами никого не было. А если кто и подглядывал, то не видел ничего необычного. Государь и ранее частенько сажал её к себе на колени, и они шептались. Иногда о пустяках, но чаще – о делах.

– Меня беспокоит состояние императрицы, – прошептала княжна. – Она была там, в кабинете.

– Она тебе что-то сказала?

– Нет. Постояла за дверью, поглядела на меня в щёлочку и ушла. Но я услышала запах… Она пахнет смертью.

Судя по тому, какую мину скорчил при этих словах Пётр Алексеевич, его мало заботило нездоровье опальной жены. А помрёт, мол, так ещё лучше, не будет скандала с разводом.

– Я не доктор, чтобы микстуры ей прописывать, – недовольно проговорил он.

– Зря тебя это не беспокоит, Петруша, – княжна покачала головой. – Она не сама по себе умирает, её убивают. Я узнала запах, и знаю, что за яд. У вас им почему-то принято лечить. По дурости или по злобе её травят – не знаю, но хорошего в том мало. И если делают это со зла, то сейчас отраву ей давать перестанут. Ей станет лучше, она сможет присутствовать на венчании дочери, а затем…

– Ясно.

У него снова начала дёргаться щека. Раннэиль знала, что это с детства, с того дня, как на глазах десятилетнего мальчишки взбунтовавшиеся стрельцы расправлялись с его родственниками. Родственники те, прямо скажем, доброго слова не стоили, но поди объясни это ребёнку. Сейчас, сорок с лишним лет спустя, это означало, что государь в ярости. В той её холодной разновидности, когда окружающим действительно стоит бояться за сохранность головы на плечах.

– Что ещё скажешь?

– Мне понадобится один человек.

– Кто?

– Ты его знаешь. Кузнецов.

Мгновенный острый взгляд – прямо в глаза.

– И об этом догадалась.

Княжна готова была поклясться, что в его взгляде, равно как и в голосе, промелькнуло скрытое одобрение. Это хорошо. Это очень хорошо. Ещё лучше, что не нужно ничего объяснять. Они, оказывается, прекрасно понимали друг друга с полуслова.

– Тебе понадобились те, кому ты мог бы верить, – едва слышно проговорила она. – Кто сам был бы верен тебе без остатка. Кто вконец пропал бы без тебя. Так, Петруша?

– А могу ли я верить тебе безоглядно, Аннушка? – Пётр Алексеевич, человек, жизнью не раз битый, и самому себе иной раз верил с оглядкой. – Сколь раз убеждался: и самые ближние предают, коли случай выпадает.

– Если не веришь – убей меня, – спокойно проговорила княжна. – Гнать поздно, слишком много государственных секретов узнала. Просто возьми и зарежь. Или задуши. Или отрави. Но я прошу тебя, Петруша, – её губы дрогнули, сложившись в невесёлую усмешку, – никогда больше не оскорбляй меня подозрениями.

Что это? Неужели растерянность? Значит, не ждал от неё такого, не ждал. Или просто не привык к подобной откровенности.

– Не искушай, – сказал он, помрачнев. Коснулся кончиками пальцев её шеи. – Ведь и поддаться могу.

– А после?

– А после сам удавлюсь, от тоски.

– Мы с тобой – сумасшедшие…

Не зря отец говорил – правителей нельзя измерять общей меркой. У них мозги, фигурально выражаясь, вывернуты наизнанку. А это и есть безумие.

Завтра у них будет новый день, новые заботы, радости и печали. Но то будет завтра.

5

– Варварская роскошь. Вы не находите, коллега?

– Если роскошь – признак варварства, то опасаюсь вызвать ваше недовольство, назвав роскошным Версаль.

– Ах, друг мой, ваша ирония столь же легка и изящна, как поступь солдат вашего доблестного короля. Дело не в яркости и блеске, а во вкусе. У царя Петра, увы, вкуса нет. У его супруги, к сожалению, тоже.

– Зато его в достатке у метрессы. Кстати, где она?

– Вон там, рядом с братом и матерью… Умна. Понимает, что на нынешнем празднестве ей не место подле государя.

– Господа, господа, имейте же хоть каплю уважения к его величеству и их высочествам! Вы в церкви, а не в салоне!

Да, в церкви. Точнее, в соборе, недостроенном, но уже действующем. Шпиль его только собирались обкладывать золочёной медью, и он тёмной иглой вонзался в пасмурное петербургское небо. Лишь фигура ангела наверху сияла слегка потускневшим золотом. Но алтарь уже года четыре, как освятили, здесь шли службы. Здесь и велено было проводить венчание старшей царевны – не в Москве.

Это давало иностранным дипломатам повод поразмышлять над истинным смыслом нынешнего празднества. Браком дочери с вероятным наследником шведской короны русский император желает обезопасить страну с севера и на Балтике, это ясно. Настолько ясно, что в Стокгольме уже с новым пылом разгоралась вражда между сторонниками мира с Россией и желающими на французские и английские денежки продолжать политику Карла Двенадцатого. Что эта самая политика привела Швецию в незавидное положение, никто из последних вспоминать не любил. Вряд ли они любезно встретят русскую королеву, дочь царя, унизившего их страну. Но те же иностранные дипломаты отмечали, что подобные размышления Петра Алексеевича вроде бы не занимали. Значит, ведомо ему нечто такое, чего не ведали они. А это уже повод для действий по изысканию тайного. Во-вторых, на празднество, помимо русской знати, прикатила полунищая голштинская семейка – дышащий на ладан герцог Кристиан-Август, родной дядюшка Карла-Фридриха, с затянутой в немыслимо тугой корсет супругой и целым выводком болезненно-худосочных отпрысков. Все тут же отметили, что его старший сын, Карл-Август, на балу танцевал исключительно с цесаревной Елизаветой, и был с нею предельно любезен. Тут многое становилось понятным. Если государь устроит и этот брак, то обложит шведов со всех сторон, по обеим сохранившимся линиям наследования. Попутно приберёт к рукам и саму Голштинию, и тогда голова болеть будет уже у датского королевского дома, буде те вздумают отказаться от союза с Россией. Русский пряник – торговлю и защиту от шведов на суше – датчане сжевали с удовольствием, теперь распробуют русского же кнута, будучи принуждены к постоянному аккорду с Петербургом висящей над головой угрозой требования вернуть Шлезвиг. А от сего становилось кисло уже соседним германским государям, всей этой мелочи, привыкшей кормиться от подачек больших держав. Пётр, опутывая германские семейства сетью родственных связей с домом Романовых, закладывал основы будущего влияния России на европейские дела. А так как там после войны за испанское наследство сферы уже были более-менее поделены, это означало, что придётся потесниться давним гегемонам – Франции, Англии и Австрии. Это не нравилось ни гегемонам, ни мелочи, но ссориться с Петром не хотелось никому, а всяческим владетельным герцогам и королям, повелителям двух мостов и трёх кочек – тем более. Пётр – это сила, с которой им нельзя не считаться. От него много денег не допросишься, скуповат русский император, а исполнять его пожелания так или иначе придётся. Тем более, что подрастает третья его дочь, и сейчас неведомо, какой политический союз отец подгадает для её будущего брака.

Иными словами, празднество, устроенное в новой столице, в Петербурге, яснее ясного указывало направление, в котором Пётр собирался действовать методами политическими.

Прусский посол, Аксель фон Мардефельд, был скучен и грубоват, хотя слыл дипломатом отменным. Все эти случки… ах, простите – матримониальные связи и перспективы он натурально презирал, но не учитывать их в анализе ситуации не мог, не имел права. В мире, где судьбы государств находятся в руках наследственных владык, все эти свадьбы-рождения-похороны занимали едва ли не главное место. Хотя монархи частенько плевали на узы крови, воюя с братьями и сёстрами, отцами и дядюшками, даже с родными детками, но макиавеллиевский цинизм ещё не пустил прочные корни в иных коронованных персонах. Таков был его король, Фридрих-Вильгельм. Но не таков, судя по всему, его наследник, Карл-Фридрих Гогенцоллерн. У этого принца, как в русской пословице про тихий омут, полным-полно чертей в голове, и посол крепко подозревал, что при новом короле Пруссии предстоит весьма насыщенная событиями жизнь. И если Пётр или его наследник собирается в будущем распоряжаться на германской кухне, то ему придётся либо считаться с интересами Пруссии, либо разгромить её, поделив на собственно Пруссию и Бранденбург.

Об опасности сего вполне вероятного манёвра Мардефельд уже отписывал в Потсдам. Реакция наследника, вероятно, разделявшего взгляды посла, ему неизвестна, а его королевское величество, увы, огорчил. Фридрих-Вильгельм настолько очарован личностью Петра, что не поведёт армию на восток. Зря. Именно сейчас было бы неплохо поставить Россию на место, пока она ещё зализывает раны после недавних войн.

Кстати! Россия уже практически год ни с кем не воюет!

Это неправильно. Если маленькая бедная Пруссия хочет не только выжить, но и сделаться арбитром в делах Европы – вместо России – она должна быть сильной. Сильная Пруссия невозможна при наличии сильной России, потому что сильная Россия всегда будет доминировать над Пруссией. Следовательно, Россию нужно чем-то занять, и, по возможности, при этом ослабить. Ничего лучше новой войны не придумать. Но – с кем?

Шведы до сих пор вздрагивают, вспоминая несчастливое царствование Карла Двенадцатого и первые годы правления его сестрицы Ульрики-Элеоноры. Персия только в прошлом году вынуждена была уступить России три прикаспийские провинции, и воевать за них снова не станет. По крайней мере, в ближайшие лет пять, пока персы сами не разберутся, кто им шахиншах. Китай? Очень смешно. Цинов никакими посулами не заманишь за Великую Стену, они предпочитают, скорее, быть сильными в одном месте, чем растягивать свои силы на необозримые пространства, подобно Чингисхану… Польша? Это ещё смешнее, чем китайцы, хотя бы потому, что посадили себе на шею саксонского короля, а тот хоть и плохой, но России союзник. Но даже если предположить невозможное, и представить, что поляки отрешат Августа от престола и выберут какого-нибудь тупого и воинственного гонорового шляхтича, то первый же польский удар по России станет последним. Пётр раскатает их в тонкий блин, слопает и не подавится, а чернь с правобережья Днепра его в том горячо поддержит. И, пока он будет рвать поляков с холки, в хвост им обязательно вцепится Пруссия. От такого случая округлить владения ещё ни один Гогенцоллерн не отказывался.

Остаются те, с кем у Петра основательно побиты горшки: Франция, Англия и… Османская империя.

Итак, Франция. Богатейшая страна Европы, тем не менее, уже начала ощущать финансовые последствия своей политики. Бесконечные субсидии то шведам, то туркам, подачки германской католической мелочи, постоянные недоразумения в отношениях с Испанией, Португалией и Англией, касаемые заокеанских колоний – этих бездонных бочек уже не выдерживала даже французская казна. Король – юноша, почти ещё мальчик, хоть его и собираются, по слухам, женить на этой полячке, которая на семь лет старше. Как метко выразился в приватной беседе русский император, «женят сопляка на дуре, штоб она ему дураков нарожала». Конечно, это говорила обида – регент Франции, герцог Филипп, отказался от помолвки юного Людовика с царевной Елизаветой, ссылаясь на различие в вере. Если бы Мардефельда спросили, то он бы предпочёл видеть в качестве королевы Франции весёлую Елизавету, а не эту племенную кобылу Марию Лещинскую, призванную слегка разбавить порядком застоявшуюся кровь Бурбонов. Но не Мардефельд определял извивы политики Версаля, а у герцога Бурбонского, нынешнего правителя Франции, имеются какие-то свои резоны поступать именно так, а не иначе.

Тем не менее, французы ещё достаточно богаты, чтобы выставить сильную армию. Однако шагать через всю Европу, чтобы воевать с русскими – извините, Бурбоны кто угодно, но не дураки… пока ещё. Следовательно, прямое столкновение Франции с Россией в обозримом будущем невозможно. Разве что на море, но русские пока не дерзают выходить на межконтинентальные торговые пути. Учатся. Пройдёт ещё немало времени, пока их корабли станут выходить в океаны. Тогда и будет иметь смысл разговор о морской войне с французами. Хотя, честно сказать, Мардефельд с трудом верил в то, что Франция сможет удержать первенство на море.

Англия – вот безусловный враг России. Англия и её непомерные амбиции. Император Пётр не сразу, но понял это. Оттого и разрыв дипломатических и торговых отношений. Как-то Мардефельд допустил оплошность, поинтересовавшись у государя, отчего тот не желает даже видеть никаких посланцев из Лондона. Пётр Алексеевич, похлопав его по плечу, ответил по-немецки: «Дружище, мне с моими убийцами за одним столом сидеть не должно». В самом деле: при короле Георге, происходившем из подлой ганноверской семейки, британских дипломатов стали инструктировать так, будто они должны были вскорости сделаться наместниками. Им вменялось пускать в ход всё, от подкупа и шантажа до яда и кинжала, чтобы утвердить интересы Англии наилучшим образом. Интересы же государства, в котором они находились, не учитывались вовсе. Столь циничного отношения даже посол Пруссии, отнюдь не бывший другом России, не понимал. Но – учитывал. Британский флот способен блокировать морские подходы к Петербургу, но без высадки десанта и помощи Швеции он обречён вернуться в родную гавань несолоно хлебавши. Итак, если Лондон не может с Россией впрямую воевать, а также не имеет возможности устроить дворцовый переворот, подослав к Петру русского Равальяка[32]32
  Убийца Генриха IV, первого короля из династии Бурбонов.


[Закрыть] и подкупив вельмож, значит, ему придётся действовать опосредованно. И вот тут интересы англичан неожиданным образом совпадают с интересами Франции. Воюя друг с другом в колониях, они вполне способны выступить согласованным дуэтом в…Стамбуле, своей внешней политики не имеющем. А где турки, там Крым и татары, которые только рады будут пойти в новый набег на южные окраины России.

Вот это уже куда более реальная конструкция. И если о ней догадывался Мардефельд, то не мог не догадываться Пётр. Следовательно, стоит ожидать его действий в южном направлении, хотя бы в виде укрепления гарнизонов. А это французы с англичанами обязательно распишут Ахмеду Третьему как подготовку к полноценной войне с Высокой Портой. Султан уже влез в Персию, пользуясь тамошней вялотекущей гражданской войной между царями, которые третий год выясняли, кто из них больший самозванец, и Османская империя не могла упустить случай урвать кусочек. Но для того, чтобы татары пошли в набег на Россию, Турции не нужно сильно напрягаться. Достаточно послать эмиссара с туго набитым кошельком, через коего намекнуть, что повелитель правоверных не будет против, если рабские рынки Кафы и Анапы пополнятся свежим товаром.

Правда, участие, пусть и косвенное, в подобном альянсе, король Фридрих-Вильгельм никогда не одобрит. Но кто говорит об участии? Довольно провести несколько непринуждённых бесед с этим напыщенным павлином Кампредоном, да намекнуть некоторым знатным персонам здесь, в Петербурге, о грядущем изменении военно-политической обстановки. Француз беспощадно обворует бедного пруссака, присвоив себе его идею, на что оный пруссак жаловаться, оспаривая авторство, точно не станет. Бедному пруссаку скандалы ни к чему. Пускай Кампредон пишет в Версаль, герцогу де Бурбону, пишет своему давнему покровителю аббату де Флёри, пускай. Его почта перлюстрируется, это Мардефельд знал точно. И, в случае чего, все шишки упадут на его, Кампредона, парик. А бедный пруссак останется в стороне.

Хотя, какой из него пруссак… Так, швед заезжий, прижившийся на прусской службе.

Тем не менее, нужно было пережить свадебный пир – о, эти русские пиры! – после чего ещё и побыть галантным кавалером, мило любезничая с дамами. Танцевать он не любил, а галанты его несколько тяжеловесны. Однако долг обязывал, и приходилось расточать любезности, цепко наблюдая за происходящим в зале. Что ж, пока это самое происходящее за пределы допустимого не выходило. Императрица, кстати, действительно нездорова и подавлена, хотя изо всех сил старается это скрыть. Император, напротив, выглядит куда лучше, чем полгода назад, весел и жизнерадостен. Его дочери милы и прелестны. Вокруг же никаких новых лиц, и старые никуда не делись. После учреждения Верховного тайного совета никаких заметных перестановок при дворе не наблюдается. В любой европейской стране это означало бы, что государь достиг некоего равновесия своего кабинета, и не желает его нарушать, но это же Россия, и это же Пётр. Такое затишье у него случается только перед бурей. Мардефельд отдал бы полжизни за то, чтобы проникнуть в тайну его замыслов.

Логика галантного века диктовала свои правила. Хочешь проникнуть в замыслы короля или императора – будь любезен и обходителен с его фавориткой. Видит бог, Аксель фон Мардефельд давно бы уже не вылезал из салона княжны Таннарил, буде она содержала такой салон. Увы, альвийка вела настолько скромный образ жизни, что даже самые заядлые сплетницы скучнели при упоминании её имени. Говорят, она постигает языки и много читает. С одной стороны, это неплохо. С такой дамой всегда найдётся о чём поговорить. С другой же… Умная женщина – это всегда большая проблема. А умная женщина вблизи особы государя – это большая проблема в троекратном размере. Есть, правда, разновидность ума, не искушённого в придворных хитростях и политике, и более всего такой ум обычно присущ скромницам. Но проверять это в личных беседах с княжной? Откровенно сказать, он немного её побаивался. Был наслышан о разбойных подвигах высокородной княжны на дорогах Саксонии. Чтобы такая дама оказалось умной, но простодушной? Нет, не верится. Придётся изыскивать иные способы подобраться к секретам его императорского величества, а об эту дамочку пускай иные зубы обламывают.