Текст книги "Пасынки (СИ)"

Автор книги: Елена Горелик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)

Наконец-то – как медленно течёт время – все заняли позиции для рывка на уничтожение караульных, и Геллан дал двойной, неслышимый людям, свисток.

«Как хорошо, что люди такие слабые, плохо видящие и слышащие, значительная часть почти лишена обоняния. В бою альв, даже без магии, стоит трёх-четырёх человек. Отдельные опытные воины не в счёт, их очень мало. А ночью уж… Беда в том, что их не в три-четыре, в тысячи раз больше. Продолжи мы биться в Саксонии, нас бы сапогами затоптали. Хочешь, не хочешь, надо было подчиняться кому-то из местных властителей. Хвала и слава покойному князю, который, несмотря на обоснованную гордость… – командир старался отвлечься от происходящего, но первый же раздавшийся со стен тихий стон вышиб его из размышлений о судьбе народа. – Да кто же там так промахнулся! Мазила! Убью!..»

Но лёгкие стоны и хрипы уничтожаемых янычар не встревожили их товарищей. Сон под утро самый сладкий, нешуточная тревога от прохода невдалеке казаков в городе сменилась облегчением и желанием расслабиться. Резня шла без сопротивления жертв. Первый этап штурма Азова проходил на редкость удачно. Бесшумно уничтожив всех на стенах и башнях вокруг ворот, лучшие бойцы соскользнули со стен внутрь города, чтобы попробовать захватить и отрезок внутренних укреплений. Уже не так таясь, на стену взобрались бойцы второй полуроты, коим было назначено очистить привратные укрепления и удержать их в случае попытки врагов контратаковать.

Между тем, казаки начали чуть подстёгивать коней, переходя с медленной рысцы на среднюю. Шли они сотнями, впереди каждой – пара альвов-драгун, прекрасно видевших в темноте и обходивших в этом рывке к крепости все опасные для лошадей места. Хотя казаки имели богатый опыт ночных маршей – почему-то никто не спешил делиться с ними зипунами, приходилось регулярно наведываться в гости самым ранним утром – в безлунную ночь слишком велик был риск потерь среди лошадей.

Заметив приближающуюся конную массу, Геллан дал тройной свисток. Почти бесшумно открылись ворота. Впрочем, вскоре приближение врагов заметили с не очищенных от янычар башен. Раздались сначала отдельные выстрелы и довольно испуганные вопли, хотя янычар-то в трусости никто не мог упрекнуть. Но тревога запоздала. Не обращая внимания на усиливающуюся стрельбу, казаки рысью, половодной рекой вливались в Азов, затапливая его, именно как река.

Судьба крепости решилась ещё утром, несмотря на шедшие в нём весь день бои и немалые потери у штурмующих. Агаряне, понимая, с кем связались, сопротивлялись отчаянно: казаки славились тем, что янычар в плен брали нечасто. Наконец одна из зажигательных стрел, которыми альвы не переставали засыпать укрепившихся в арсенале османов, оказалась удачливее своих сестричек, и город потряс оглушительный взрыв. Уцелевшая, было, часть турецкого гарнизона вместе с половиной командования перестала существовать в одно мгновение, рухнуло пять мечетей и десятки домов, а занятые казаками кварталы обильно присыпало обломками камней и окровавленными ошмётками[54]54
  Взрыв порохового погреба – эпизод из реальной истории осады Азова в 1736 году войсками под командованием фельдмаршала Ласси. Вскоре после этого гарнизон сдался. Существует даже гравюра, запечатлевшая это событие. Казаки же, серьёзной артиллерии не имевшие, не могли себе позволить длительной осады, и взяли город «на хапок».


[Закрыть] погибших. А сераскир Азова, Мустафа-ага, остался жив только потому, что не успел добежать до своих подчинённых. Казаки справедливо посчитали, что за такого важного гуся можно спросить знатный выкуп, и, полонив его, даже бить не стали, ограничились отнятием дорогой сабли. Взяли живым и казначея. Этого пригрозили повесить, ежели не отдаст ключи от сундука с акче и складов с припасами. Рядовых янычар, кои выжили, побили, повязали и уготовили для отправки на Дон. Персам продать, или царю, коли пожелает. Баб янычарских с детишками согнали на майдан. Молодых и красивых, вестимо, молодые казаки себе заберут. Окрестят и оженятся, не впервой донцам турчанок или черкешенок в дом брать. Прочих в ту же Персию продать, тоже прибыток. Зато бывших своих, кто ранее к агарянам переметнулся и в басурманскую веру обратился, и кого в Азове живыми побрали, щадить не стали. То же относилось к работорговцам, вера которых, независимо от исповедания, была одна – мошна. Верёвок в городе нашлось вдосталь, а за неимением в округе подходящих деревьев на это дело сгодилась крепостная стена.

Утром следующего дня на север, в сторону Изюма, выехал посыльный – альв в мундире славного Ингерманландского драгунского полка. Альвы уже прославились тем, что всегда доставляли важные послания по назначению, успешно не давая себя выбить из седла никому из желающих, будь то турки, татары или прочие шведы. Посланец вёз на север весть: Азов взят, и будет удержан до летней кампании будущего года, как уговаривалось.

Кот улыбался тою тонкой, блуждающе-задумчивой улыбкой, каковая отличала его племя. Доволен, значит. Идёт по стене легко, словно нет на ногах пудовых сапожищ офицерских, да вниз изредка поглядывает. И, коли при мундире, стало быть, имеет что сказать именем царским. Такой манир был у Петра Алексеевича, передавать важные вести после сделанного дела, да с офицером при параде. Ничего не попишешь.

– Я многому у вас научился, Иван Матвеевич, – сказал котяра по-русски, с чеканным столичным выговором. – Нам никогда не доводилось брать крепости подобным образом, потому спасибо за науку.

– Невелика хитрость, – хмуро проговорил атаман, переминаясь с ноги на ногу. – Верно ли я понял, что царь-батюшка надумал будущим летом хана крымского побить?

– О том даже ближним своим не говорите, Иван Матвеевич.

– Само собою.

– Оружие и провиант прибудут с обозом. Вышлют, как только мой рапорт получат. Перезимуете, даст бог, без происшествий, а по весне ждите подмоги. Два полка государь даёт, чтоб город удержали.

– Сами-то ногаев паситесь, – предупредил атаман, зная, что альвы в Азове не задержатся, им надлежит в Белгород ехать, где драгунский полк ещё в конце лета расквартировали. – Калмыки Дондукины их грабить пошли, так те злы будут больно. А сколь вас тут? Сотня всего.

– Ногаи не страшнее орков, справимся, – кот улыбался уже до ушей. Что за орки ещё? Небось, враги их старинные? – А вам, Иван Матвеевич, государь велел передать кое-что.

Геллан отстегнул пуговицы, вынул из кармана свёрнутый трубкой пергамент с печатью.

– Вам чин бригадирский, дающий потомственное дворянство, за взятие Азова жалован, – произнёс остроухий, почтительно, как равный равному, подавая свиток атаману. – Ещё дюжина патентов лейтенантских, коими вы отличившихся казаков по своему разумению наградите. Передам, как только вниз спустимся. Имена вписать недолго. Добыча с крепости и так ваша. О прочем в будущем году с самим императором поговорите.

– А тебе-то за Азов что, Андрей Осипович? – наконец-то в памяти всплыло отчество, что котяра вместе с именем при крещении получил.

– А меня, Иван Матвеевич, переводят в лейб-гвардию, в Преображенский полк, – вздохнул остроухий, не скрывая ироничного тона. – Часть моих подчинённых – в Семёновский. Разжалуют из конницы в пехоту.

– Зато и в чине, небось, повысят, – атаману не было чуждо честолюбие, бригадирский патент тешил душу. Но к возвышению прочих он был ревнив.

– Поручик[55]55
  Звания в лейб-гвардии считались на один чин (при Петре), а позже на два чина выше общевойсковых.


[Закрыть] лейб-гвардии – это не чин, это должность, – уточнил альв, хотя атаман, далёкий от столичных перипетий, не совсем понял, в чём различие. – Всяко иным делом буду заниматься, нежели сейчас… Бог с ними со всеми, Иван Матвеевич. Главное мы с вами сделали, а там кому каких сластей за то отсыплют, не суть важно.

– Главное, друг мой Андрей Осипович, мы не сделали, – проговорил атаман, глядя со стены на полуразрушенный город, где уже копошились люди, разбиравшие завалы. – Главное мы токмо учали делать. Много ещё кровушки прольётся за эти берега…

Альв спорить не стал, видать, о том же подумал.

* * *

– Планы у тебя, мин херц, занятные… Откуда ж денег взять?

– Раньше находились.

– Раньше, Пётр Алексеич, подушная подать была семьдесят четыре копейки. Ныне ты сам снизил до семидесяти, а ревизских душ больше не стало. Из иных местностей пишут – до половины мужичков в бегах.

– Чему вы удивляетесь?

Серебристый голос альвийки, до сих пор тихонько сидевшей с раскрытой книгой в уютном кресле у камина, заставил их прервать разговор и обернуться.

– И правда, чему вы удивляетесь? – повторила женщина, откладывая книгу на низкий восточный столик. – Поставьте себя на место этих мужиков, и поймёте, что тоже бежали бы без оглядки.

Разъяснений не требовалось: все прекрасно знали, каким образом взимаются нынче подати. По три месяца каждые полгода стон над Русью: воинские команды становятся на постой в деревни. Кормятся, само собой, за счёт местных жителей, безобразия учиняют. Дошло до того, что не только крестьяне – помещики разбегаться начали. О каком росте доходов казны может идти речь?

– Бегство надобно пресекать, – хмуро изрёк Пётр Алексеевич. – Окружать деревни и ловить беглых[56]56
  При Анне Ивановне и Елизавете Петровне, так и делали.


[Закрыть].

– Да ты, Петруша, никак, воевать собрался? – улыбнулась жена, прикрыв высоко торчащий живот концами большого нарядного платка, наброшенного для пущего тепла на плечи. – С кем? Мужик не швед, его терзать – выгоды никакой, один убыток… Алексея Долгорукова забыл? Я-то помню.

– Ты, Аннушка, в делах коммерции смыслишь менее, чем я в вышивании, – неожиданно смягчил тон государь. – Что читаешь?

– «Королевскую десятину» месье де Вобана, – охотно ответила Раннэиль. – Как видишь, родной мой, французский язык изучала не зря. И знаменит этот француз не только трудами по фортификации, оказывается. Была удивлена.

– Это не та ли книга, за которую он в немилость угодил?

– Та самая. Наверное, оттого и угодил, что попал точно в цель.

– Мы не Франция, – констатировал очевидное Пётр Алексеевич, оглянувшись на Данилыча. – Потому применять к нам рецепты месье де Вобана не должно. Как бы во вред не пошли.

– Может быть, – альвийка спорить не стала. – У нас и своё разумение есть. По доброй воле мужики со своими копейками не расстанутся, это верно. В любом государстве подати взимают принуждением… но не так же безобразно. Бегут мужики? И будут бежать, пока никого не останется, либо…

– Либо?

– …пока не исчезнет причина для бегства.

– Что же, матушка, вовсе податей не собирать? Так, что ли? – насмешливо поинтересовался светлейший. – Смилуйся, ведь по миру пойдём.

– Ну, вам-то, князь, нищета не грозит, – сказала Раннэиль, подцепив книгу со столика и обдав Данилыча такой же насмешкой. – У вас одни пуговицы на камзоле стоят больше, чем собирают податей с одной деревни за пять лет.

– Будет вам задирать друг друга, – Пётр Алексеевич пресёк назревавший конфликт на корню. – Ты, Алексашка, обо всём со мною говоришь, а как заведу речь о солдатских слободах, от меня словно тать бегаешь. Два года прошло. А что сделано?.. Ладно. Я с тебя ещё спрошу. Ежели не будут к лету строены слободы для полков, в столичной губернии расквартированных, не обессудь. Повешу на первом же суку[57]57
  Ещё в 1723 году Пётр утвердил решение строить солдатские слободы – прообразы военных городков. Но хорошее дело было, как обычно, спущено на тормозах. Верхушке Военной коллегии было куда выгоднее расселять солдат по деревням, чтобы те кормились с населения.


[Закрыть]. Что до команд воинских, от постоя которых мужики бегают, то тут одними слободами не отделаешься. Списки ревизские сколь лет тому составляли? Где новые?.. Снова молчишь? Много воли взял, погляжу.

– Думал я о списках, – мрачно пробурчал уязвлённый Данилыч. – Самые верные – у помещиков, либо их управителей. Они-то точный счёт должны вести. Но ежели стребовать у них те списки, половины ревизских душ, что ещё имеются, не досчитаемся. Утаят.

– Значит, списки нужно брать не только у помещиков, – снова вмешалась альвийка, лениво перелистывая страницы. – Церковные книги.

– Дело говоришь, – согласился государь. – Но тут ещё о многом подумать надобно. Не то наломаем дров…

…Налоговая реформа была введена год спустя. Но первые результаты дала ещё через два года, когда народ уверился, что с него не станут, образно говоря, состригать шерсть вместе с кусками шкуры.

Впервые за довольно долгое время население начало расти, а не катастрофически уменьшаться от массовых побегов. Люди стали возвращаться. И, несмотря на снижение подушной подати ещё на десять копеек, доход казны стал увеличиваться.

А полковые слободы Алексашка всё-таки выстроил. Гвардейские возвели одними из первых, между Ямской слободой и городом. Так что петли он и на этот раз избежал.

– Вот здесь и редуты были, от этой опушки до той… Ничего не осталось. Время всё изгладило.

– Место узко, батюшка. Нелегко было, видать, когда шведы навалились.

– Война есть война. Супротивник политесы расточать не будет. Напротив – сделает всё, чтоб тебе более всего досадить.

– Значит, надо не дать ему таково сделать. Верно, батюшка?

– Тут уж исхитриться надо. Сумел – молодец. Не сумел – оглядись кругом и ищи свою возможность. Видишь – оба фланга лесом прикрыты. Когда швед в атаку пошёл, тем, кто в редутах сидел, худо было. Однако ж далее шведы не прошли, и обойти нас не сумели… А вон оттуда гнали их после, до самой Переволочной…

Был один из тех редких осенних дней, когда небо затянуто хоть и сплошной, но тонкой пеленой облаков, а полное безветрие и влажный воздух позволяют расслышать любой звук на довольно большом расстоянии. Только в такие дни и возможно со ста шагов расслышать, как водяные струи в реке, натыкаясь на мелкие препятствия вроде камушков или топляка, тихонечко журчат крошечными водоворотиками… Двадцать четыре с лишком года назад здесь гремела битва. Сейчас они видели перед собой ровное убранное поле, на котором деловито расхаживали грачи, подбиравшие насекомых и жалкие остатки зерна, потерянного при жатве.

Конечно, хотелось бы приехать сюда без свиты, но, увы, слишком уж многим насолил в последние годы Пётр Алексеевич, чтобы пренебрегать безопасностью. Были случаи, были. И забывать о том не стоило, в особенности сейчас, когда воистину великое дело делается. Да и не тот уже бомбардир Михайлов, чтобы самолично на врага со шпагой в руке ходить. Ведь со дня Полтавской баталии, где нашёл свой конец миф о непобедимости Карла Двенадцатого, прошло более двадцати четырёх лет, а со дня памятного гангутского абордажа – почти двадцать… Оттого и следовали за ним всегда, по меньшей мере, двое солдат из роты личной императорской охраны, состоявшей на этот день из дюжины вернейших людей. Рота, разумеется, была нештатного состава и состояла в списках лейб-гвардии Преображенского полка – чтобы не мозолить глаза окружающим иными мундирами. Одна только альвийка из свиты императрицы, на военной службе официально не состоявшая, могла себе позволить щеголять своим, по-альвийски куцым, впрозелень серым мундирчиком. И слова ей не скажи: статс-дама, ближайшая подруга государыни, хотя, манеры её за версту отдавали казармой.

Словом, даже поведать сыну о событиях четвертьвековой давности невозможно было один на один. Раннэиль прекрасно видела, как он досадовал, но порядков, заведенных с некоторых пор, не менял. Может, если бы речь шла о нём самом, давно бы наплевал на охрану, но ведь нашлись же выродки, поднявшие руку на детей…

Её императорское величество даже при мимолётном воспоминании о том холодела, и старалась думать о чём-то другом.

– А отчего же Карла в плен не взяли, коли разбили наголову? – спросил любознательный сын. Восемь лет мальчишке, вопросы из него сыплются, как горох из мешка.

– Бежал быстро, – хохотнул отец. – Всё войско по дороге растерял. После у султана турецкого из милости жил.

О том, что сам он колебался, давать сражение, или нет, а когда решился, то на каждой стоянке окапывался, словно по древнему римскому уставу, сыну не сказал. Придёт время – мальчик вырастет и сам узнает. Сейчас у него всё просто. Его отец – герой, победивший доселе непобедимого шведского короля. Ни к чему ему сейчас знать о сомнениях, одолевавших почтенного родителя… Младшенький, тот молчун и умница, предпочитает, несмотря на малость лет, постигать мир по книгам. Пётр Алексеевич уже не раз и не два говорил, что Павлуша чем-то напоминает ему братца Феденьку. Даже сейчас младший царевич не задал ни одного вопроса. Только задумчиво глядел на поле – не иначе силился представить то, что происходило здесь двадцать четыре года назад. Может, оттого он и услышал приближавшегося курьера первым, что не болтал, а молчал.

– Батюшка, гляди-ка, едет!

Гонец мчался со стороны Полтавы так, словно нёс весть большой важности. Как выяснилось, так оно и было: менее часа назад явился усталый альв из числа драгун, и привёз послание от атамана Краснощёкова. Азов – взят.

– Взят! – обрадовано воскликнул государь. – Молодец атаман! Сегодня же велю обоз ему собрать. Взять мало, ещё удержать надобно.

В этот момент он не смотрел на старшенького. Петруша состроил хитрую мордашку и раскрыл, было, рот, чтобы отпустить какую-то шуточку, но мать положила ему руку на плечо. Мальчик обернулся, и, увидев, как она отрицательно качнула головой, счёл за лучшее промолчать.

– …Мам, ну, это же правда, – говорил он ей потом, когда вернулись в город. – Что батюшка Азов туркам по договору отдал.

– Правда, – согласилась Раннэиль. – Но не всякую правду можно говорить прилюдно. Особенно тому, кого любишь.

– Батюшка бы обиделся… – признал мальчик. – А скоро мы на юг поедем, татар бить?

– Весной, сынок.

– Так долго ждать? А почему?

– Потому что зимой воевать несподручно. Холодно, и лошадок кормить нечем, трава не растёт.

– Татары же воюют.

– Татары не воюют, а разбойничают. Зерно нахватают вместе с людьми, сколько могут, а каким лошадям того зерна не достанет, тех едят… Погоди, сынок, скоро сам их увидишь.

С городских стен и впрямь удалось зимой разглядеть несколько татарских разъездов. Но, давно уже знавшие о том, что царь привёл в «свои улусы» войска и сам приехал, эти разбойники вели себя на редкость прилично. Людей не хватали, сёла не жгли. Наблюдали. Наткнувшись на несколько отрядов драгун, патрулировавших окрестности, боя не приняли, убрались на запад. Где вскоре переправились через замёрзший Днепр и присоединились к своим, азартно грабившим польское Правобережье. Там в эту зиму творился такой же ад, как и год назад на левом берегу, но панство, третий год подряд увлечённое сидевшими в печёнках всей Европе «элекциями», почти не обратило на то никакого внимания.

Европа ещё смотрела свои зимние сны, только начиная мечтать о тёплом весеннем солнышке, а на южных рубежах России уже началось движение. Припасы, телеги и тягловый скот закупались ещё с осени, южный корпус всю зиму снабжали, как полагается. Склады были забиты по самые крыши. Возниц и недостающую обозную прислугу нанимали уже перед самым выступлением. А едва сошёл снег, и просохли дороги, армия несколькими колоннами двинулась на юг.

Весна 1734 года выдалась ранней и дружной…

Англичане не любят терпеть убытки.

Вернее, так: англичане очень не любят терпеть убытки. А убытки, учитывая планы короля и парламента на увеличение флота, предвиделись немалые. Можно было, конечно, обойтись без русской пеньки, использовавшейся для изготовления корабельной оснастки, но качество оной будет уже не то. А Ройял Флит должен быть лучшим в мире во всех отношениях. Покупать же сырьё через голландцев – не выход. Те тоже свою выгоду соблюдают: продают на сторону что поплоше и дорого.

Что оставалось делать, кроме как, свернув свою гордыню в трубочку, спрятать её подальше и ехать в Петербург? Да ничего. Минимизация затрат – единственное оправдание, что устроит и Сити, и парламент, и непопулярного короля. Политика – не более, чем производное от экономики.

К превеликому сожалению, царь Пётр так не считал. Потому посланцев Сити не допускали даже в приёмную.

Но, как говорится в русской пословице, «капля камень точит». Нет веры Алексею Бестужеву? Найдём подходы к иным персонам. Одним посулить долю в будущем предприятии, другим поднести подарочек, третьим пригрозить сделать достоянием общественности неприглядные подробности их коммерции. Право же, хоть что-то в России можно сделать так же, как в любой другой стране. И вот уже упрямец Пётр передаёт, что готов принять английского чрезвычайного посланника. Приватно, а не официально, но так, пожалуй, даже лучше.

А всё потому, что некоторые решили действовать по принципу «Послушай альва, и сделай наоборот»…

«…Только представь, сынок, какой был смех: англичане, едва получив разрешение на торговлю, пригнали пару кораблей… и узнали, что вывозить пеньку отныне дозволено только в виде изделий. Вон, мол, мы канатов наделали, берите, хорошие… Ах, почему не по цене пеньки? Ну, уж извините, люди мануфактуры поставили, мастеров наняли… Скидку? Поглядим, сколько брать будете, тогда и о скидке поговорим… Сынок, они ушам своим не верили. Не могли понять, почему мы стали разговаривать с ними не как нищие, готовые отдать товар за треть цены, лишь бы получить деньги немедля. Но ты, я надеюсь, поймёшь батюшку, который во время войны отчаянно нуждался в деньгах. И поймёшь, почему иные страны, порой, кровно заинтересованы в том, чтобы мы не прекращали воевать. Лучше всего – на своей же земле.

Знаешь, что самое прекрасное в этой истории, сынок? Не то, что удалось немного излечить…иных хорошо известных тебе персон от избыточной самоуверенности. Не то, что мы сами принялись производить канаты, а не сбывать пеньку, и покупать сделанный из неё же такелаж втридорога. И даже не то, что англичане в итоге были вынуждены платить полную стоимость, развивая наше, а не своё производство. Три года назад мы, тайная служба государева, окончательно поверили в себя. Впервые информация не была получена нами случайно, и операцию планировали не наскоро. Впервые мы действовали на опережение, и со смелостью, переходящей в наглость. Каков итог? Деньги возвращены в Россию, известная тебе персона с тех пор у нас в повиновении, а в Лондоне долго гадали, кто увёл у них из-под самого носа такой удобный крючок, на котором болталась весьма жирная рыбина.

Но уж когда они догадались…»

– Раньше тут за солью ходили?

– Отож, – отозвался пожилой грузный возница, не глядя на собеседницу, ехавшую верхом. – Такэ було. Силь, вона ж кошт мае. У Крым пойихав – колы повернувся, то й у гаманци щось звеныть.

– А что, бывало, не возвращались?

– И такэ було, пани царыця, – его полтавский говор был вполне понятен без всякого переводчика, несмотря на уверения некоторых особ.

– Выходит, дороговато соль обходилась.

– А шо, ясновельможна пани, дэшэво коштуе? Нема такого…

Места, где они шли сейчас, именовались в народе чумацким шляхом. Туда ехали с деньгами, обратно везли крымскую соль, да не одного сорта, а нескольких. А почему чумаками прозвали? Да потому, что вместе солью, случалось, чуму завозили. Всем известно ведь: где турки, там чума… Известно это было не только в Полтаве, и потому при обозе русской армии пребывали не только обслуга и семьи офицеров. Ехали альвийские дамы, в лекарском деле искусные, и с десяток молоденьких выпускников ещё более молодой Медицинской академии, выученных по двум методам – европейской и альвийской. Именно их задачей было остановить чуму, буде таковая явится. И защищать их следовало, согласно приказу Петра Алексеевича, едва ли не более решительно, чем припасы. Фуражом и пропитанием можно хоть и у врага разжиться, а лекарей более взять негде.

Ровная, как столешница, степь, где любой всадник виден за пять вёрст, навевала скуку, и Раннэиль, которой супруг велел беречь обоз, разговорилась с возницей, нанятым в Полтаве. Пожилой, вислоусый, стриженый в кружок дядька внушительной комплекции, полтавчанином не был. Он торговал там солью, и, когда предложили за неплохую плату подработать одним из проводников, немного подумал и согласился. Работа не тяжелее, чем за солью в Крым ездить, да ещё под такой внушительной охраной. Обоз-то сопровождали драгунский полк и запорожцы, присоединившиеся к армии южнее порогов. Шефом Ингерманландского драгунского полка была императрица, ибо именно в том полку служили её сородичи-альвы. Раннэиль сразу же отказалась от идеи сформировать из них отдельный батальон. Ещё не хватало – обособлять альвов, чтоб зазнались и носы задирать начали. Их распределили равномерно по всем трём батальонам этого полка, и за минувшие годы остроухие, хотели того, или нет, поделились с сослуживцами-людьми своим богатейшим военным опытом. Попутно сами обогатились опытом людских баталий. В итоге получился полк выдающихся боевых качеств, и даже Пётр Алексеевич подумывал, не присвоить ли ему именование лейб-гвардейского. И обоз отрядил охранять драгун-ингерманландцев только потому, что желал сберечь семью.

Ведь не только Раннэиль, надевшая драгунский мундир, ехала с обозом, имея предписание оберегать его. В одном из возков, крытых крашеным кожаным пологом, сидели её дети в сопровождении неизменной Лиассэ и няньки, Татьяны Родионовны, жены капитана лейб-гвардии Семёновского полка Шувалова. Нянькин сын, Ванечка, Павлушин ровесник, был юным царевичам товарищем по играм[58]58
  Ирония судьбы: Иван Иванович Шувалов в нашей истории был фаворитом Елизаветы, а его двоюродные братья – Александр (бывший при Елизавете главой Тайной канцелярии) и Пётр (генерал-фельдмаршал и автор пушки-«единорога») – занимали высокие должности. Пётр Шувалов на откупе монополий сделался одним из богатейших людей России.


[Закрыть]. За тремя мальчишками присматривала не только тихая, спокойная нянька, но и пятнадцатилетняя царевна Наталья, унаследовавшая взрывной характер отца. За прошедшие годы она, несмотря ни на что, всё-таки привязалась и к Раннэиль, и к младшим братьям, что не мешало ей щедро отвешивать неслухам полноценные подзатыльники, когда те начинали, по её мнению, чересчур шалить. Она едва не осталась в Петербурге, вызвав гнев отца заявлением, что тоже наденет драгунский мундир и будет при шпаге. «Отчего Аннушке можно, а мне нельзя?» – обиженно вопрошала меньшая дочь, потирая жестоко намятое ухо. «Оттого, что она начинала сражаться ещё до Рождества Христова, и по сей день жива. И то я ей в бой идти воспретил. А ты, дурища, куда лезешь?» Едва всем семейством упросили за Наташу, теперь она тоже ехала в возке, иногда пробуя себя в роли возницы… Раннэиль за них в ответе в первую очередь – как мать, как старшая.

– …И чого цэ вы до Крыма пишлы? – задумчиво спрашивал вислоусый возница, лениво понукая флегматичного до невозможности вола. – До вас ходылы, лэдь ноги вытягалы. И вас побьють.

– Так времена уже не те, – задумчиво отвечала Раннэиль, по старинной привычке оглядывая горизонт – не покажется ли враг. Горизонт был чист, только впереди виднелось облачко пыли – то шли старым чумацким шляхом основные силы под командованием императора.

– Може й так, – соглашался дядька, качая седеющей головой. – Хана крымського трохы повчыты треба. Лизэ куды не клычуть… А я – людына малэнька. Мэни шо хан Каплан, шо царь Петро, шо Карла шведська, усэ едыно, при усих добре. Мыто я сплатыв, и нэхай мэнэ не чипають.

– А как же полтавцы, что Карлу тому город не сдали? – философия возницы её не понравилась. Взгляд альвийки сделался холодным. – Им было не всё равно.

– Може й так, – снова согласился тот. – А диточок моих хто годував бы, колы б я воюваты пишов, и мэнэ шведы вбылы? Ни. У мэнэ хата з краю, як то в нас кажуть.

– В Полтаве, – сухо напомнила Раннэиль, превращаясь из воительницы в императрицу, – на стены пошли и женщины, и дети. Гибли они наравне с мужчинами, но враг не прошёл. Им было не всё равно, кому служить. А крайняя хата… При большой беде крайняя хата всегда горит первой.

Толкнув коня пятками в бока, она проехала дальше. Было бы понятно, если бы этот человек начал жаловаться, что ему при любой власти худо. Налоги – «мыто» по-здешнему – платят в любой стране все податные, порядок такой. Чиновники, опять же, при любой власти притесняют, не без того. Шведы, те вообще местное население гнобили, а татары в набеги ходят, отчего тому же населению несладко приходится. Но не было у неё веры тем, кому при любой власти хорошо.

Альвы почуяли неладное первыми: у них чутьё на врагов, развитое тысячелетиями. Тонкое облачко пыли – много ли этой самой пыли можно выбить из ещё не высохшей до состояния старой хлебной корки земли? – поднималось слева, и означало приближение большого конного отряда. Подкрепления с той стороны никто не ждал. Значит – враг. Вряд ли татары. В этой степи больше следовало опасаться ногаев, не признавших власти калмыцкого хана. Правда, нападать на ровной, хорошо просматриваемой степи – не лучшая идея. Впрочем, если отряд достаточно большой, а ногаи вполне могли собрать орду в десять тысяч человек, то невесело будет уже обозникам.

Раннэиль, желая окончательно убедиться, что тревога не напрасна, приподнялась в стременах и напрягала зрение, силясь разглядеть хоть что-то помимо пыли. И, когда под облачком показалась единообразная тёмная полоска, начала приходить в тихую ярость.

Кто бы это ни был, курс они держали точно на обоз.

– Телеги в круг!!! – скомандовала она. Давненько уже не приходилось так орать, в последний раз – в Саксонии, на поле того памятного боя. – Приготовиться к обороне! Драгунство – лошадей в середину, спешиться!

Возницы, кто перекрестившись, кто чертыхнувшись, взялись за кнуты. Обиженно взревели волы, заскрипели оси возков, съезжавших с дороги в чисто поле, но обоз начал привычно сворачиваться в вагенбург. Разве чуть более спешно, чем при обычной стоянке в степи. Телеги с боеприпасами и провиантом поставили в середину, окружили лошадьми и распряжёнными волами. Крашеные в красный цвет зарядные фуры ещё и накрыли сверху кожами, чтобы татары – или ногаи, один чёрт – не подорвали их зажигательными стрелами. Драгуны без излишней суеты готовили ружья и пистолеты, занимали места за телегами. Казаки заряжали прихваченные с Сечи походные пушечки, видавшие ещё Богдана Хмельницкого и битву под Жёлтыми Водами. Странно смотрелись эти потемневшие от времени пушчонки с бурбонскими лилиями рядом с четырьмя новенькими орудиями петербургского литья, что готовили сейчас к бою. Лекари под прикрытием возков разворачивали походный госпиталь. Малолеток заставили лечь на дно возков, загнанных подальше от передовой линии, и настрого запретили высовываться. «Высунешься – а тут татарин тебя цап, и в полон утащит, на базаре продаст… Гляди мне!» Уж матери-то проследят, чтобы запрет не был нарушен.

Так это смотря какие матери…

Зная характер своего первенца, Раннэиль говорила с ним не как мать, а как императрица. Она попросту приказала ему не чудить, а беречь сестрицу и братца. Чудить станет тётушка Лиа, ей это по чину телохранителя положено. Сынок хмуро смолчал и неохотно подчинился.

– Успеет ещё навоеваться, – старина Чебышёв, драгунский полковник, проследив взглядом за мальчишкой, взбиравшимся в возок, поделился мнением с «матушкой императрицей». – Даст бог, прорвёмся. Ведь на нас тыщ десять прёт.

– Кто прёт, тот напорется, – с ядовитой ноткой ответила Раннэиль. – Круг замкнут. Хорошо. Сейчас татары начнут обходить нас, в кольцо возьмут, попытаются расстрелять из чего имеют. Нам надо держать их огнём подальше, не дать приблизиться. Они не солдаты, а разбойники, страсть как не любят нести потери. На том и сыграем.

– Посыльного бы к Петру Алексеичу, матушка.