Текст книги "Люби сильнее (СИ)"
Автор книги: Елена Тодорова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
– Да, – все, что получается ей ответить.
Докуриваю молча. Святоша тоже свои дела завершает и… принимается раздеваться. Тогда ночью чуть с ума не сошел, сейчас же, когда при полном освящении ее тело вижу, дурманит с такой силой, что голова кругом идет. Оглушает и ослепляет, в груди душит.
Хорошо, что не смотрит на меня. Отбросив одежду, шагает первой к морю. Я ее еще и сзади, вашу мать…
Не трогать… Не трогать…
Не смотреть… Блядь, буду смотреть…
Только едва добираемся до максимальной глубины, святоша сама ко мне жмется. В воде, очевидно, как и раньше, запреты смываются. Оправданием, конечно же, служит парное плаванье. Это мы миллион раз проходили. Маруся обнимает меня, я – ее.
Утром я предусмотрительно опустошил яйца, но на святошу у меня, в который раз за пару часов, подрывается член. Как иначе? Практически обнаженная, мокрая, каждым изгибом и выпуклостью меня касается… Теперь она, безусловно, не только видит мою эрекцию, но и чувствует. Напрягается, взгляд опускает, какое-то время сдерживает дыхание. А затем… задавленно выдыхает и, поднимая веки, в душу врывается.
– Хорошо, что я так и не научилась плавать под водой.
– Это значит…?
– У тебя все еще есть возможность меня научить.
15
Мария
У меня появляется возможность рассмотреть татуировки Яра. Впечатление производит неизгладимое. В бункере мы дурачились и оставляли на телах друг друга различные сообщения и картинки. Однажды я нарисовала Ярику под ребрами половинку сердца со своими инициалами, а вокруг «разбросала» сердечки и шутливые вздохи «ах». Он все это повторил, только вывернул содержимое изнаночной стороной, вынося на поверхность боль, которую ему пришлось пережить.
Теперь на боку Яра вечными чернилами набита та же разорванная половинка сердца с «М» внутри, но вокруг вместо любовных сердечек и вздохов расположена мелкая множественная россыпь «ha-ha».
На первых секундах увиденное беспощадно ранит своим цинизмом, но овладев эмоциями, я призываю себя не зацикливаться. Очевидно, для него это был своеобразный способ справиться.
На углях остывающих эмоций подбираюсь к неожиданному решению. Завтра, после экзамена, пойду в салон и сделаю на своем теле визуальный ответ. Для себя и для Градского.
– Если устала, приляг, отдохни, – тихо обращается ко мне Яр.
И я осознаю, что ушла в свои мысли.
– А… Нет, не устала. Да и ненавижу днем спать, – оборачивая вокруг груди полотенце, улыбаюсь. – Задумалась.
– И о чем?
– Да ничего такого, на самом деле… Просто… Секрет, в общем. Потом узнаешь, – так не терпится увидеть его реакцию, сама же себя выдаю.
– Потом – это когда? – Ярик смахивает с лица воду и смотрит со всей серьезностью.
Я же жалею, что вышли из моря. На суше не решаюсь к нему прикасаться.
– Потом – это потом, – таким простым ответом саму себя запутываю.
– Черт, зная тебя, боюсь, успею в дряхлого старика превратиться.
– Что? Почему? Не очень дряхлого.
– У тебя не бывает какой-то определенной реакции, – смеется Яр и вдруг обхватывает мое лицо ладонями.
Ведет большими пальцами по щекам, а я забываю, что дышать должна. С тех пор, как перемирие заключили, впервые сам прикасается. То, что происходило в саду, в расчет не беру. Мы в тот момент оба неадекватно себя вели. Ярик, скорее всего, даже не помнит, что творил. Это у меня кожа еще сутки горела. Он же… Для него всегда все проще.
Улыбка на лице Градского медленно тает. Я невольно сглатываю и слишком суматошно курсирую взглядом к его глазам. Поймав знакомую поволоку, осознаю, о чем он думает и чего желает.
Поцелует?
Кажется, что поцелует.
Боже…
Едва возникает это предчувствие, внутри все органы в крохотную точку сбиваются. Она пульсирует и крайне сильно жжется. Словно лучевая терапия на все тело радиацию раздает. Прикрываю веки, совершаю резкий вдох и почти сразу – разочарованный выдох. Потому что Яр отступает. Тепло его ладоней покидает мое лицо. Горячее скопление внутри распадается.
Он уходит к навесу и, схватив пачку, избегая зрительного контакта, подкуривает сигарету. Мне не остается ничего другого, как заняться обедом.
Остаток дня проходит относительно спокойно. Мы разговариваем о всякой ерунде, острых тем не касаемся. Только я все равно не могу перестать анализировать то, что должно было случиться и не случилось. Купаться больше нет охоты. Мне начинает казаться, что я ему себя навязываю.
Но позвал же… Зачем?
Смотрит так… Смотрит так, что голова кружится.
За этот неоспоримый факт как за соломинку ухватываюсь. Едва мне удается расслабиться, нервной системе приходится сражаться с набегающей темнотой.
Ярик разжигает мангал и готовит для нас двоих шикарный ужин. Мне очень нравится за ним наблюдать. Стараюсь на этом фокусироваться, но обманчивое восприятие то и дело дорисовывает в естественной черноте уснувшего мира что-то фатальное и ужасающее.
– Что не так, Маруся? – с характерной прямотой подступает Яр, как только заканчиваем с едой. – Давай уже, вываливай.
– А что? Нет. Все нормально.
– У тебя проблемы с темнотой? – дублирует вопрос. И если вчера мне удалось увильнуть, сейчас я понимаю, что не могу больше врать. У нас ведь целая ночь впереди. Я не знаю, как отреагирую на замкнутое и абсолютно темное пространство палатки. – Прекращай скрывать. У тебя не получается.
– Что ты хочешь услышать? – шепотом уточняю я.
Склоняя голову, рассматриваю сцепленные в замок кисти.
– Правду.
Несколько раз мысленно повторяю это слово, будто таким путем установку себе даю. Я ведь действительно обещала, что буду честной.
– Да, – после признания буквально вынуждена сделать паузу, иначе вдохнуть не смогу. – Проблема есть.
– После бункера?
– Да.
– Блядь… Так и знал.
– Но с тобой у меня, похоже, прогресс намечается, – тихонько смеюсь, чтобы не заплакать.
– Подробнее?
– С кем-то другим… Даже с папой, я бы тут ночью не осталась. Понимаешь, что это значит?
Откровеннее не могу сказать.
Но он, конечно же, понимает. По глазам вижу. На атомы меня разбирает.
– Если что, можем собраться и прямо сейчас домой поехать, – предлагает после недолгих раздумий.
– Нет! Не хочу домой, – озвучиваю и осознаю, что это действительно так. Желание быть с ним в разы превосходит стремление оказаться в безопасности своей комнаты. – Хочу с тобой остаться.
– Тогда иди, готовься ко сну. Я уберусь.
Я рассчитывала, что мы посидим на берегу. Представляла, как Ярик обнимет и расскажет что-нибудь смешное. Но он, очевидно, решил, что для первой вылазки достаточно того, что есть. И так прилично вперед шагнули.
Возможно, в следующий раз… Через неделю.
Тешу себя этими мыслями, пока надеваю пижаму и кутаюсь в одеяло. Их у нас два, но я надеюсь на то, что Яр второе, скрученное в углу, проигнорирует. Намеренно пристроила на него фонарик.
Хочу, чтобы обнял, прижался всем телом…
Так сильно хочу, кажется, с катушек слечу, если этого не произойдет.
Хвала Богу, долго мучиться в ожидании не приходится. Ярик забирается в палатку, затягивает молнию и замирает около фонарика.
– Оставить?
– Нет, – спешу с ответом. – Хочу попробовать спать без света. Вдруг с тобой и это получится…
Но едва освещение гаснет, тело пробивает дрожь. Дыхание учащается. Сердце безумные обороты набирает. Плохо соображаю, что происходит вне моего организма, пока не ощущаю крупную и шероховатую ладонь Ярика. Она пробегает по моему животу, предплечью, запястью и, наконец, сплетается пальцами с моей кистью.
– Я здесь, Маруся. Дыши, – его сипловатый голос успокаивает и, вместе с тем, по всем рваным ранам проходится. Жалит остротой и жаром. Сердце распирает грудь, давит на ребра необъятной кипящей массой. – Блядь… Дыши, Маруся.
– Дышу, – озвучиваю, как только это действительно удается.
– Тебя так подбрасывает, пиздец просто… – улавливаю нотки волнения. – Давай… Я свет включу.
– Нет… Просто обними меня покрепче, Ярик.
– Хорошо, – выдает с хрипом и скользит ближе.
Чувствую боком его горячее тело и, не раздумывая, поворачиваюсь, чтобы соединиться самыми чувствительными точками. В момент, когда это происходит, сложно определить, кто из нас громче выдыхает. Обхватываю Градского руками, вжимаюсь в его сильное тело, насколько это только возможно.
– Ярик… Ярик… Я по тебе так скучала, знаешь? – шепчу прерывисто, отчаянно, страстно. – Очень сильно! Очень-очень… Я о тебе мечтала. Каждую ночь, каждый день, каждую минуту… Так много сказать хотела, а ты не отвечал.
– Скажи сейчас, – просит и одновременно требует. – Маруся… Сейчас скажи.
Неосознанно скребу по его плечам ногтями. Зажмуриваюсь. Глубоко вдыхаю и слишком бурно выдыхаю. Повторно наполняю легкие его запахом.
– Я люблю тебя, Ярик…
16
Ярослав
Шаг. Сухой щелчок. Цепенею.
Оборачиваясь, показываю задним, что дальше двигаться нельзя.
– Сук… Град, – бормочет сиплым басом сослуживец. Теряя краски, становится белым, как полотно. – Су-у-ка… Твою ж мать…
– Тюлень, бля, ты давай, еще «отстегнись» и свали своей тушей меня, – пробивает на иронию.
Стою на противотанковой мине и ржу, вашу мать. Внутри, конечно, потряхивает. Нездоровой такой, ноющей вибрацией все органы пробивает. Спину волной жара окатывает.
«Ярик… Ярик…»
«Я никогда никого кроме тебя не хотела целовать. Никого не хотела касаться. Быть только с тобой хотела. Только для тебя…»
«Люби меня, Ярик… Пожалуйста, люби… Сильнее… Крепче…»
Да люблю я тебя, Маруся… Сильнее, блядь, просто некуда… Люблю…
Распахиваю глаза. Лежу без каких-либо движений, слепо пялюсь в темноту. Туго запускаю цепь сознания. Со скрипом идет, будто колючая проволока по мозгам тянется. На первых секундах осмысленного восприятия кажется, что где-то там, посреди соляной пустыни нахожусь. Инстинктивно прочесываю рукой пространство рядом в поисках оружия. Вместо этого натыкаюсь на изгибы женского тела. Машинально веду ладонью дальше. Возвращаясь в действительность, ощущаю испарину между нашими сплетенными телами.
Маруся…
Да она меня практически завалила. Забралась во сне сверху, еще и руками-ногами опутала. Забыл, как это.
Забыл…
«Я люблю тебя, Ярик…»
Ничего ответить ей не смог. А сейчас прокручиваю на повторе, и рвется из груди то самое.
Беспокойно все же Машка спит. Не знаю, как мне до этого удалось отрубиться и проспать, судя по ощущениям, несколько часов. Ерзает, вздрагивает, ногами дергает и раз за разом что-то бормочет.
В какой-то момент смещается. Раскрывая бедра, совершает ими характерное толчкообразное движение. Стонет и замирает. А я буквально дурею от развернувшегося внутри меня урагана похоти. Чувствую сквозь тонкую ткань белья жар ее плоти. Сцепляю зубы до скрежета и мысленно непонятно какому Богу матерные молитвы возвожу.
Медленно цежу воздух и стараюсь игнорировать примитивные инстинкты. Учитывая, что это Маруся, и то, сколько времени у меня не было нормального секса, получается отличительно хреново.
Опрокинуть бы ее, подмять, оттянуть короткие шорты, ворваться и припечатать с такой силой, чтобы уже никогда вырваться не посмела.
Сука…
Да, предлагая эту вылазку, рассчитывал если не на полноценный секс, хоть на какой-то физический контакт. Вот только когда Титоша поделилась своими заморочками с темнотой, задрожала от страха, а не от страсти, в поисках защиты отчаянно в меня вцепилась, выдала это долгожданное блядское «люблю»… Понял, что не могу. Не настолько сволочь, чтобы пользоваться подвернувшейся ситуацией. В этом сумрачном мареве святоша явно не в себе пребывает.
Костерю себя самыми последними словами, но держусь, чтобы безнаказанно не облапать Марусю во сне.
Блядь, я все-таки почти джентльмен. С натяжкой, безусловно. Мысли грязные не позволяют натянуть на раскачанные плечи белое пальто.
Чередой различных мантр удается кое-как задремать. Но все же… Вроде сплю, но все слышу и ощущаю.
Когда в сетчатое окно палатки заглядывают первые рассветные лучи, испытываю какое-никакое облегчение, что эта длинная ночь закончилась.
– Маш?
– Мм-м…
– Пора вставать.
– Уже? – не открывая глаз, морщится. – Нет, не хочу… Мм-м… Давай забьем… Мне холодно…
Зачем-то на губы ее смотрю. Потом и вовсе в вырез майки. Вижу подернутую дрожью кожу и сморщенный розовый сосок. Мысленно посылаю себя к черту.
– У тебя экзамен.
Едва успеваю закончить предложение, святоша отлепляется от меня и резко пятится в противоположный угол.
– Сколько сейчас?
– Успеваем, – сухо оповещаю и поднимаюсь. – Ты соберись. Я покурю, и займемся палаткой. В дороге будешь досыпать.
– Хорошо.
В дороге Маруся не спит. Хранит молчание. Явно что-то активно мусолит в своей чудной головке. Только бы не придумала какую-нибудь очередную хрень.
– Все нормально?
Редко сам с расспросами лезу. Предпочитаю наблюдать. Но сегодня мне не нравится то, что я на ее лице читаю.
– Мм-м… Да… – совсем неуверенно.
И взгляда моего избегает.
Чувствую, скоро раздаст, мать ее.
Да пусть бы уже. Ждать взрыва хреновее, чем от него пострадать. Это я вам, как вышедший из бункера и после, еще дважды нарвавшийся на мины, говорю.
С намерением задержать Титову для откровенного разговора тет-а-тет заезжаю в свой двор. Не позволяя выбраться из машины, защелкиваю замки.
Хладнокровно встречаю всполошенный взгляд.
– Давай до конца точки расставим, Маруся.
Она сглатывает и, крутнувшись на сиденье, напряженно застывает.
– Хорошо. Говори… Как есть, говори… Я все пойму… – лепечет суетливо и нервно.
– Я для себя все решил. А ты?
– А что я? – испуганно таращит глаза.
– Выбираешь меня? До конца.
– Я… Объясни, пожалуйста, конкретнее... – Это она меня просит? Любительница полутонов и недосказанности. – Хотя… Лучше не надо.
Блядь, если бы тема не была настолько серьезной, поржал бы с нее. Но сейчас меня крайне печет исход разговора. Не до смеха, сука.
– Слушай, Титова, – начинаю слегка резковато. – Считаю, пора менять твою фамилию. На мою. Сечешь? – вываливаю и замолкаю. За грудиной током пробивает и сходу расползается все горячей пульсирующей массой. Напряженно вглядываюсь в Марусины глаза. Ответы ищу. Она же медленно погружается в шок и, кажется, даже не пытается с ним справиться. – Хочу с тобой быть по-настоящему. Навсегда. Если у тебя так же, в следующий раз приходи с чемоданами. Если нет, новую паузу берем.
Иначе не могу. Выдержки не хватает.
Всю ее хочу. Все, что можно, и даже то, что нельзя. К черту.
– Так прям сразу?
– А ты не готова? Хочешь дальше кругами ходить? Может, я – скот и хам, но точить мозги относительно того, что конкретно тебе нужно, и насколько долго, меня не прет.
– Ты же… Ярик, все слишком сложно… И может стать еще хуже.
– А я и не жду, что будет просто. Если ты скажешь, что пойдешь со мной до конца, выдержу все сопутствующее.
Выдыхаю и вновь замираю. Столько за раз выдал, внутри какое-то время пустота звенит. Потом святоша глаза поднимает, смотрит на меня и сворачивает грудь новым ураганом эмоций.
– Я не знаю… Яр… Дело не в том, хочу я или нет… Мы слишком молодые и… Существует много факторов, – на эмоциях повышает голос. Кроме того, он у нее все отчетливее дрожит. – Даже просто жить вместе – очень серьезный шаг. Этап, до которого нужно дойти… А фамилия… Не понимаю, зачем сейчас…
– Не понимаешь?
Да, меня это расстраивает. Капитально. Если любит, сомнений быть не должно. Разве что чувства ее поверхностные. Меня такие не удовлетворяют.
Нутро скручивает. И трясет так, что едва удается выдерживать внешнюю неподвижность.
– Ты сейчас неправильно меня понимаешь, – вроде как пытается выкрикнуть, но голос надорванным шепотом выходит. – Я хочу быть с тобой. Очень. Просто… То, что ты предлагаешь – слишком…
– А меня другое не устраивает. Прости, – извинения бросаю отнюдь не тем тоном, которым должен. Агрессивно и принудительно впихиваю.
– Значит, если я…. Если не соглашусь, все прекратится?
– Пока ничего и не начиналось, Маруся, – втолковываю ей достаточно терпеливо. – Хочу, чтобы ты только на меня была настроена. Никаких Алиевых и прочих мудаков. Только ты и я. По-настоящему, – беру паузу, чтобы перевести дыхание и не наворотить конкретной херни. – Мне мало пересекаться после работы. Называй, как хочешь: эгоизмом, одержимостью, дурью... От тебя мне нужен максимум. Полноценные отношения. До конца. Все.
Требую. Дожимаю. Не могу остановиться.
Только Маруся Титова отнюдь не гибкая глина. При давлении плавно не гнется. При меньшем натиске взбрыкнуть способна. А тут… Подбирая дрожащую челюсть, сердито сжимает губы. Какое-то время еще смотрит в глаза. Ничего хорошего не выдает, конечно. Огнем лижет.
– Разблокируй, пожалуйста, двери, – крайне спокойно выдыхает мне в лицо.
Осознаю, что перегнул, но хрен пойду на попятную. Если сейчас не поломаю, дальше хуже будет. Я себя знаю. Лучше на старте, малой кровью обойдемся.
Сам себя убеждаю и в какой-то мере успокаиваюсь. Не желая дойти до маниакального решения удерживать ее силой, спешно щелкаю замками. Перевожу дыхание и медленно выбираюсь из машины следом за выскочившей, как подпаленной, святошей. Она яростно вышаркивает в сторону калитки, а я стою и прицельно торможу восставшие внутри меня инстинкты.
Пусть идет… Вернется ведь…
Подумает и вернется... Никуда не денется…
А если… Да ну на хрен!
Вижу ведь, как отзывается. Моя она. Моя. И будет еще плотнее.
Успешно завершаю внутренние штурмовые работы, как вдруг Машка у самой калитки резко оборачивается. Смотрит так… Обжигает распахнутую душу какой-то жгучей кислотой.
Сердце, пропуская удары, замирает в горбатой надежде на положительный ответ.
– Поцелуешь меня? На прощание… – просит она вместо этого.
– Я тебе сейчас такое прощание устрою, на всю жизнь, твою мать, запомнишь.
17
Ярослав
Что она делает? Походу, мировая миссия Титовой – свести меня с ума, блядь.
Вздрагивает, когда угрожающе надвигаюсь, но взглядом как будто нарочито из равновесия выдергивает. Провоцирует, мать ее. Знакомая схема, и я по-прежнему ведусь.
Когда припечатываю собой к металлическому полотну калитки, Маруся лишь рвано вздыхает и взбудоражено глаза расширяет.
– На прощание, мать твою? – все поверить не могу, что она так сказала.
И это после того, как ночью, чертова маньячка, в любви расписалась.
Откровенно бешусь. Святоша же роняет взгляд вниз и на мгновение дышать прекращает. А потом резко возобновляет эту функцию, злоупотребляя частотой и объемом потребления. Тяжело и шумно дышит.
Я, как ни торможу себя, синхронно за ней срываюсь. Так же безумно гипервентилирую.
– Так целовать или…
Договорить не дает.
– Целовать!
Удивляет. Думал, при близком контакте струсит.
Не собирался этого делать… Потому как не уверен, что смогу ограничиться. Нет, я убежден, что не смогу.
К черту…
Качнувшись, медленно приближаюсь к лицу Маруси своим лицом. Дождавшись, когда она поднимет взгляд, с оголтелым рвением ныряю прямиком в темные омуты глаз. Несколько секунд, словно чумной, просто слушаю, как она учащенно дышит. Дождавшись, когда заметно дрожать начинает, невесомо касаюсь ртом мягких розовых губ. Она их тотчас распахивает. Опаляет горячим и сладким дыханием.
Приглашает, моя святоша.
Моя Маруся Титова.
Моя.
Едва усиливаю нажим, вступая в полноценный физический контакт, с низа живота снаряд фейерверка взлетает, раскручивается в груди и устремляется в незыблемую высоту. Многим выше наших голов. Тянет за собой на невидимой нитке мое перекачанное, отяжелевшее и работающее на максимальных оборотах сердце.
Похрен.
Только захватываю ее нижнюю губу, с обеих сторон, словно выстрелы, стоны срываются. Мой и ее.
Пиздец, блядь…
Как я собираюсь это выдержать?
Забывая о естественной деликатности, толкаю Марусю бедрами и практически вдавливаю в холодный с ночи металл.
– Ярик… Ярик…
Пока она шепчет мое имя, не теряя ни секунды, врываюсь в ее рот языком. Несколько раз прохожусь вдоль и поперек. Вместе со слюной вкус ее собираю. Размашисто, жадно и хлестко. Маруся мычит и стонет, я же лишь в этот момент осознаю, как сильно скучал. Испытываю такой сумасшедший голод, что страшно становится. Если не тормозну, рискую причинить физический вред.
Понимаю… Все понимаю. Только остановиться уже не могу.
Я ведь после нее никого так и не целовал. Трахал, но не целовал. Просто потому, что не испытывал такой потребности. Сейчас же сожрать Марусю готов.
Особенно, когда ее язык навстречу выступает. Сплетаемся – бурно, горячо и влажно. Непонятно, куда, блядь, несемся. Никакой осторожности и нежности в этих ласках нет. Чрезвычайно энергичные усилия прикладываем. Слишком сильно жадничаем. Чересчур отчаянно, за один раз не только за все прошедшие годы пытаемся взять, еще и впрок в закрома напихать.
Руками друг в друга впиваемся. Маруся мою шею обвивает и виснет. Я же, практически не исследуя, как подбивает похоть, желанное и доступное тело, просто вцепляюсь ладонями ей под ребрами, словно зверь в загнанную жертву.
Твою мать…
Пока еще соображаю, пытаюсь утихомирить эмоции. Оторвавшись от Марусиных губ, принимаюсь целовать шею.
Блядь… Хреновый ход.
Пока я жестковато и грубо сминаю ртом, кусаю и засасываю нежную кожу, святоша со стонами мне подставляется. Выгибается в моих руках. Позволяет трогать… Это я уже понимаю, когда гребу лапами по ее сиськам.
Сука…
Оставляю влажные красноватые следы, откровенную жесть творю, а святоша кайфует. Дергается и протестует, только когда скольжу ладонью между бедер.
– Ярик, Ярик…
Замедляясь, собираю мурашки.
– Ярик… – пытаясь остановить, в запястье мое ногтями вцепляется. – Кто-нибудь увидит… Перестань…
– Нет.
– Ярик…
– Тихо, Маруся, не пищи.
– Мм-м…
– Все спят еще.
Быстро сдается святоша. Отпускает мою руку, и я, шалея от стучащей во всех стратегически важных местах крови, пробираюсь дальше, прямиком под нелепые шорты-парашюты. Натыкаюсь на влажную ткань и буквально дурею.
– Ох, блядь… Маруся…
Ее трусы выжимать можно. Вот так сходу.
Блядь… Блядь…
– Да… Трогай меня… Ярик…
Сначала давлю на промежность через белье, потом плюю на призывы мозга быть осторожным и скольжу пальцами под хлопок.
Мокрая, горячая, нежная.
И это моя Маруся.
Моя.
Если у нас случится секс… Нет, не так. Когда у нас случится секс, не уверен, что башкой не двинусь. Потому что после разлуки жду этого больше, чем в первый раз. Потому что уже знаю, как это – быть в ней. И потому что больше не сомневаюсь во всей полноте своих чувств.
– Ох, блядь, блядь, бля-я-ядь…
Пока я приглушенным матом выражаю свой восторг, святоша громко стонет и, скручивая пальцами мою майку, дергает за нее на себя. Если бы калитка открывалась в ту сторону, точно бы свалились.
Неуместный юморок подбрасывает яркую картинку: выражение лица папы Тита, когда увидит нас на газоне.
Твою мать…
– Тише, тише… – запыханным шепотом призывает Маруся и ногу на меня закидывает.
Отлично, блядь… Полный доступ. Трудно не представлять, что стоит лишь сдернуть шорты с трусами, и смогу в нее войти.
– Сама тише стони…
Собираясь с силами, медленно размазываю вязкую влагу по чувствительной плоти. Тяну пальцы снизу вверх и слегка задеваю клитор. Машку от этого мимолетного касания будто током пробивает. Судорожно дергается и дрожит так, словно уже кончает.
– Твою мать, Маруся…
– Папа может выйти с Десси… – сообщает, в ужасе расширяя глаза.
– Ты меня подгоняешь или останавливаешь? – реально не понимаю. Да она сама себя хрен понимает. – Прости, Маруся, я уже в той кондиции, когда даже при мыслях о папе Тите не падает.
– Ярик… Животное, – это давнее обзывательство сейчас слишком нежно выдыхает.
Пробивает по нервам. Раскаленной лавой грудь наполняет. Трясет все внутри, черт возьми.
Свободную руку вокруг ее шеи оборачиваю. Прижимаясь и, фиксируя, упираюсь лбом в переносицу.
– Чтобы не орать, можешь меня поцарапать.
Вместо этого ее пальцы ныряют мне под футболку, пробегают по прессу и устремляются к пульсирующему члену. Клянусь, собирался остановить… Вот только, едва она прихватывает через тонкие шорты раздутый кровью ствол, соображать перестаю.
– О Боже, Ярик… О Боже!
Я, значит, этому Богу душу отдаю, третьим классом в самый захудалый космический уголок лечу, а она верещит так, словно мы на концерте Imagine Dragons в первом ряду. Полный восторг!
У меня тоже, безусловно. Только отдышаться не могу.
– Блядь, Маруся, ты хоть молчи…
– Целуй меня…
Целую. Страстно сминаю распухшие и сочные губы. Похотливо засасываю. Жадно вылизываю снаружи и внутри.
Мы никогда не умели быть осторожными. Все наши поцелуи на старте превращались в полнейшее, для кого-то определенно омерзительное, безумие. То же происходит и сейчас.
Безрассудные. Необузданные. Настоящие.
На все прочее по боку.
Под моими пальцами уже вовсю хлюпает. Слышу это и ожидаемо сильнее распаляюсь. Хотя куда уж… Вашу мать… Выбивает пульс за пределы допустимого. Не знаю, откуда столько крови по телу гуляет, если кажется, что она вся там, в Марусиной руке.
Я прошел часть жестокой межнациональной войны, награжден орденом отличия, и прочими званиями удостоен… Сейчас же, походу, собираюсь кончить в штаны.
Похрен.
Марусю все сильнее трясет. Особенно, когда приближаю палец к лону. Подбираюсь к манящему жаром и влагой входу, но не наглею. Она же каждый раз замирает и исходит выразительной дрожью.
Ее ладонь… То сдавливает член, то с нажимом через шорты гладит. Кроме шлепков в святошиных трусах, звуков голодных поцелуев, смеженных сдавленных стонов и срывающегося дыхания, в воздух поднимается трескучий шорох ткани.
Когда в очередной раз скольжу пальцем к подрагивающей дырочке, Маруся не выдерживает, отрывается и умоляюще выпаливает:
– О Боже, Ярик, просто засунь его в меня!
– Что? – смеюсь, но даже этот ржач выходит чересчур хриплым и напряженным.
– Палец… Пожалуйста, Ярик…
Кажется, она забывает, что тут действительно не лучшее место для подобных телодвижений.
Невыносимо жарко становится. Чувствую, как спина и грудь испариной покрываются. Одежда начинает липнуть.
– Почему ты не просила об этом ночью? – выдыхаю практически ей в губы. – Тогда бы я сунул в тебя не только палец.
Скользнув внутрь ее горячего лона, неосознанно дыхание теряю.
Сука, как же это прекрасно! Земной рай, если я что-либо понимаю во всей этой религиозной и романтической ерунде.
Твою мать… Твою мать… Твою же ж ма-а-ать…
Прикрываю на миг глаза. Возобновляя легочную вентиляцию, стараюсь звучать чуть менее дико, чем южноафриканское парнокопытное в брачный период.
– О-о-о… Мм-м… Яричек… – мычит Маруся довольно.
Приподнимаю потяжелевшие веки, чтобы лицезреть ее сытую мордаху. Только момент, очевидно, безвозвратно утерян. Святоша, это милейшее создание, встречает меня какой-то яростной злобой.
Какого черта я за пять секунд пропустил?
– Что не так?
– Ты бросаешь меня!
– Дура ты, – выдаю якобы спокойно. В это время внутри на куски рвет. – Не бросаю. Наоборот.
Прижимаясь губами к ее шее, лижу и кусаю. Тяну из ее лона палец и обратно толкаю.
– Яр-р-р-р…
– Блядь, не так же громко, святоша…
– Ш-ш-ш… Ох… – никак не может выровнять дыхание. – О Бо-о-оже… Я не хочу замуж!
Все эти звуки и отчаянные заявления вываливает, пока я, обливаясь потом, старательно трахаю ее пальцем.
– Тебе кажется. Ты еще не думала.
– О-о, Яр-и-ик… Так нечестно. Так, мать твою, нечестно!
– Угу. Согласен. Извиняй, Маруся.
– Какой же ты… Ярик… О, мой Ярик… Яричек…
Если бы не чувствовал пальцами, безошибочно распознал бы момент, когда Титошу накрывает удовольствием. Она так трясется, все мышцы вибрацией идут. Закрывая ее рот поцелуем, глотаю крики и стоны.
Все мои полусбитые анализаторы устремляются на переработку того, как туго Маруся сжимает мой палец, как обильно по нему сочится влага ее наслаждения. Сам всем телом содрогаюсь. Тяжело и хрипло выдыхая, испытываю мимолетное малодушное облегчение, что шорты черные. Кроме Маруси, которая наверняка ощущает через плащовку приплыв семени, никто не догадается, что чемпион и вояка Градский кончает в штаны.
Какое-то время молчим. Отлепляем друг от друга руки, но объятия не ослабляем. Касаемся, но уже без пошлости. Даем себе отдышаться и прийти в относительную норму. Разболтало так, что полноценное обновление произойдет очень нескоро.
– Соглашайся, – подытоживаю, как только обретаю возможность говорить. – Буду каждый день тебя трогать, – агрессивная рекламная кампания в действии. – И трахать, пока не дойдет до криков.
– Молчи… Мм-м… Каких криков?
– «Ярик, ты меня за… замучил!» – вполне успешно пародирую звонкий Марусин голосок.
Она протяжно вздыхает и прыскает от смеха. Но длится это недолго. Вздрогнув, морщится с такой мукой, кажется, будто вот-вот расплачется. Хоть и слабо расшифровываю всю канитель ее эмоций, в груди сходу сжимается и без того перегруженное сердце.
– Молчи…
– Сама молчи.
– Градский, ты опять меня обманул, – идет в наступление с очевидной обидой. – Сначала дружба, встречи, этот отдых… И вот! Ты снова уходишь… Снова меня бросаешь...
Пытается оттолкнуть. Не позволяю.
– Не бросаю. Буду тебя ждать, Маруся.
– Очень? – уточняет первым делом. Потом, будто спохватившись, из огня в полымя бросается: – Ярик… Я тебя… Ненавижу тебя, Яр…
И меня, как обычно, попутно втягивает.
Сглатываю. Медленно вдыхаю через нос. Ловлю пальцами ее подбородок, чересчур жестко сжимаю.
– Не говори так, Маруся, – прошу со всей серьезностью. Долго в глаза смотрю, хочу, чтобы доперла, наконец, насколько это меня вспарывает. – Больше никогда так не говори.
Вижу, что доходит.
– Прости, прости… – молит горячим шепотом. – Мне просто… Больно очень…
– Пусть не болит, – все, что могу сказать. – Приходи ко мне, Маруся. Придешь? – снова упираясь лбом в ее переносицу, взглядом все чувства выдаю.
– Ярик… Прости… Сейчас нет… Я хочу домой. Побыть одной. И вообще. Ты неправ. Надеюсь, поймешь это и напишешь мне.
– Не пойму и не напишу, – жестко заверяю.
Сам от нее отхожу.
– Не напишешь?
– Нет.
Стою на своем, игнорируя, как за грудиной сердце кровью обливается.
– Ну и отлично, – пытается это со злостью выдать. Только голос на старте дрожит. Подбирает силы в процессе. Выкрикивает в ярчайшей Титовской манере: – Встретимся через три года! А может, даже через пять! До свиданья!
– Ок. Шагай.
Пренебрежительным жестом поторапливаю, но святоша еще зачем-то топчется на месте.
– Не забудь меня заблокировать!
Сжимая зубы, отвожу взгляд. Грубовато шмыгаю носом, произвожу замену кислорода, прежде чем на нее вновь взглянуть. Рассчитываю, что если огонь выдохну, новый в груди не вспыхнет.
Как же…
Вашу мать, блядь…
– В этот раз не стану. Буду твои сопливые эсэмэски на сон грядущий читать.
– Сопливые???
– А ты, когда успокоишься, корону снимай и приходи. Дверь оставлю открытой.
Марусин рот с возмущением распахивается. Еще чем-то собирается ранить. Это ведь может длиться бесконечно. Она и на экзамен с таким успехом забьет. Обрываю эту возможность. Сам ухожу.
