Текст книги "Люби сильнее (СИ)"
Автор книги: Елена Тодорова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
Она в отместку меня трескает ладонями по плечам.
– А что я не так сказала? – вопит на самых высоких нотах. – Ты же поэтому злишься! Я обязана постоянно хотеть?
– Я где-то сказал, что обязана? – жестко выталкиваю, улавливая в ее словах истину. Может, я и веду себя как мудак, только она тоже без объяснения на мороз падает. – Нет, не обязана. Но согласись, это выглядит странно! Все было нормально, всегда хотела и вдруг неделю «не хочу»! Объясни, черт возьми, почему?!
– Не неделю, а четыре дня! Это много? Для тебя проблема?
– Это до хрена! Но вопрос сейчас в другом. Почему ты не хочешь? – повторяю с нажимом.
– Может, у меня болит все?! Может, я истощена?! Да, только проснулась и чувствую себя плохо!
– Что именно у тебя болит? – с ног до головы оглядываю, будто это поможет мне просканировать ее организм, как МРТ. – Манюня?
– Это не объяснить! Понимаешь ты… или нет?
Понимаю ли? Я, блядь, тону в ней! Но не понимаю. Грудину рвет когтями жадной твари, которая жаждет каждый день права на нее заявлять. Особенно сейчас, когда мы на пороховой бочке. Одно по глазам Марусиным вижу, что это не рядовой срыв. Корни этой проблемы где-то очень-очень глубоко внутри нее.
– Что именно у тебя болит? – долблю спокойно, но с упорством.
– Все!
Как я должен это разложить? Абсолютно неясное заявление. Так вообще бывает?
– Давай съездим к врачу.
– Нет! – по реакции очевидно, что это предложение приводит ее в ужас.
Расширяя глаза, какое-то время говорить не способна. Только смотрит так, что у меня внутри ржавым тесаком рубка костей и мяса происходит.
– Маруся, что ты молчишь? – кладу ладонь ей на затылок, давлю на себя, пока лицами не соприкасаемся. – Не наводи ты страх…
– Нет, Яричек… – шепотком выдыхает и мотает головой. Совсем иначе сейчас звучит. Потухли яростные светила: в ней и во мне одновременно. – Я записалась к врачу на завтра.
– Когда успела?
Не то чтобы я ей не доверяю… Просто не могу не убедиться.
– В пятницу.
Сегодня воскресенье. Молчала почти двое суток.
– Почему ничего не сказала?
– Не хотела, чтобы ты думал, будто это что-то серьезное, и волновался.
– Значит, я не должен волноваться? Считаешь, это возможно?
– Ярик… – шепчет и целует. Если можно так назвать затяжное прикосновение ее губ к моим. Желаю максимально задержать ее. Часами из рук не выпускать. Только понял уже, что пока лучше не давить. Сжимаю челюсти, когда отстраняется. Шумно выдыхая, отвожу взгляд. – Сейчас я хочу просто полежать.
– Уверена? – снова в глаза смотрю. Как я раньше не заметил, что они у нее грустные и как будто воспаленные? – Маруся… Расскажи хоть, где болит?
– Не могу объяснить… Потом… Полежи со мной, пожалуйста…
Когда забираемся обратно в кровать, Машка сама меня обнимает, судорожно выдыхает в шею и замирает.
– Сегодня ночью ты не кричала, – хочу отметить позитивный момент.
– Да… Я не кричала, потому что не спала.
Это ее признание пробирает меня, мать вашу, до дрожи. Молчу, не знаю, что сказать и как помочь. Засыпает Маруся быстро. Долго спит. И, хвала Богу, тихо. Моментами приходится прислушиваться, чтобы уловить едва различимое сопение. Когда звонит телефон, никаких, блин, признаков жизни не подает. Я поднимаюсь, приношу извинения организаторам свадьбы и отменяю встречу.
Ложусь обратно. Наблюдаю за тем, как спит, и душу на повторе разбирает тревога. Вспоминаю последние дни, пытаюсь переосмыслить, но никакого объяснения ее поведению не нахожу.
Что я сделал не так? Чем ее расстроил? От чего ее колбасит? А если правда болит? Если с ней происходит что-то серьезное?
– Привет… – шепчет Маруся, не открывая глаз. – Который час?
– Двадцать пять минут четвертого.
Резко садится на кровати.
– Ты голоден, да?
Голоден, конечно. И сам бы нашел себе, что поесть, но ее оставлять не хотел.
– Выспалась?
– Я? Да, – спохватившись, поднимается и бежит в ванную. – Сейчас умоюсь и покормлю тебя, – кричит на ходу.
Я тоже встаю и, пока Маруся наводит марафет, заправляю кровать. Я бы еще много чего сделал, чтобы ее порадовать. Я бы полжизни, черт возьми, положил. Только не знаю, как и где.
– К которому часу тебе завтра к врачу? – спрашиваю, когда появляется из ванной.
– К двум, – отвечает явно неохотно. – Отгул взяла.
Все решила, значит. Только мне говорить не собиралась. Качнув головой, выхожу из комнаты. Машка идет за мной.
На кухне, не сговариваясь, принимаемся за готовку. Я берусь нарезать мясо, она – овощи. Пока тушим соус, все так же молчит.
– Ярик… – шелестит святоша в какой-то момент, не выдержав напряжения. Бросается ко мне. Обнимает и, задирая голову, заглядывает в глаза. – Не обижайся.
– Да не обижаюсь я, – искренне говорю. – Просто ни хрена не понимаю.
– Я люблю тебя…
– Клеишь, как пластырь, молодец, – цежу сквозь зубы не потому, что злюсь, а потому что действительно больно.
– А ты… Любишь?
– Ну что за вопросы, Маруся? Люблю, конечно.
– Завтра все будет хорошо, – обещает, а у самой слезы в глазах стынут.
– В каком смысле? – реагирую на инстинктах. А она не отвечает. – С тобой поеду.
– Нет-нет… Зачем же ты будешь пропускать работу? Не нужно. Не нужно. Нет, – говорит вроде как спокойно, но вместе с тем чересчур медленно. – Я уже с мамой договорилась.
Решение свое не сразу озвучиваю, чтобы по новой не накалять атмосферу. Растирая ладонями ее плечи, касаюсь губами виска.
«Не нужно, не нужно…»
– Никуда я тебя, Маруся, не отпущу, – приглушенно выговариваю. – Кричи, не кричи – вместе будем.
33
Мария
– Как себя чувствуешь? – спрашивает Ярик раз пятый за утро. Уже не отвечаю, только смотрю и головой мотаю. – Я в половине первого вернусь, – защелкнув ремешок часов, приближается, чтобы поцеловать на прощание.
– Окей, я буду готова.
Очень крепко его обнимаю. Буквально висну на шее. На самом деле не хочу отпускать. Подмывает выложить все подчистую. Только ни сил, ни нервов на это сейчас не найду. Сконцентрировалась на посещении больницы. Резерва хватит лишь на нее.
– Буду скучать по тебе, – шепчу ему на ухо.
– Тоже, Маруся. Тоже.
Как только Яр уезжает, привожу себя в порядок и вызываю такси. Знала, что он захочет поехать со мной, поэтому пришлось солгать о времени приема. Мне назначено не на два часа дня, а на полдесятого утра. Рассчитываю, что до того, как он приедет, успею вернуться из больницы.
Последние дни столько нервов истратила, что, кажется, сил тревожиться больше не осталось. Подхожу к кабинету гинеколога со смиренной решительностью.
– Доброе утро, Ольга Владимировна, – получается улыбнуться.
– Доброе утро, Маша! Проходи, дорогая. Садись. Я как раз карту твою смотрю.
– Д-да… И что там? – подбираясь к столу, опускаюсь на стул.
Врач еще какое-то время задумчиво молчит, что-то дочитывает, а у меня сердце обрывается.
– Итак… – так же резко, как начинает, обрывает свою речь. Все потому, что лицо мое видит. Я прям ощущаю, что оно сделалось безжизненным и холодным. – Тихо, тихо, девочка. Чтобы ты не волновалась, сразу скажу, анализы хорошие! Ты не беременна. И ничего ужасного с твоим организмом не происходит, – говорит с четкими расстановками и нужными акцентами.
Меня затапливает столь сильное облегчение, слезы на глазах выступают. Испустив густой и тяжелый вздох, принимаюсь размахивать около лица руками. Гинеколог молчит, пока мне не удается справиться с эмоциями. Я наблюдаюсь у нее три года. Она осведомлена не только относительно моей личной жизни, но и всего, что меня тревожит психологически.
– Что это тогда? Гормональный сбой? – спрашиваю, когда удается набрать полные легкие воздуха.
– Не думаю, – снимая очки, качает головой. – С теми гормонами, анализ которых нам уже удалось провести, у тебя полный порядок.
– Тогда я совсем ничего не понимаю… – бормочу растерянно. – Какова же причина задержки?
– На мой взгляд, Маш, все у тебя в голове. Психика нередко оказывает физическое воздействие на организм. Помнишь, мы об этом говорили? – вроде как спрашивает, но ответа не дожидается. Да и я слишком сбита с толку, чтобы выдать что-то вразумительное. – Ты подсознательно боишься беременности, и едва возобновляется половая жизнь – это с тобой «происходит». Не по-настоящему, конечно. Таблетки справились.
Сейчас я понимаю, о чем она говорит. Это чаще срабатывает, когда женщина хочет ребенка. Она верит, что беременна, и ее организм начинает выдавать все физические признаки. Мои страхи и проблемы, получается, дают подобный результат. Я у себя тоже всю симптоматику стала замечать. Какая страшная ирония, ведь когда я была действительно беременна, все изменения в своем теле игнорировала.
– Маш, сейчас тебе следует отказаться от оральной контрацепции.
Как только она это произносит, меня начинает трясти.
– Это обязательно?
– Скажем так, я бы настаивала. Ты должна научиться контролировать свой организм без таблеток. К тому же столь длительный прием препаратов без перерывов я тоже не одобряю.
– С ними спокойно…
– Сейчас мне кажется, что далеко не всегда. В твоем случае не в них дело.
– В чем же?
– Нельзя жить в постоянном страхе. То, что с тобой случилось в восемнадцать – трагедия. Но это не значит, что каждая твоя беременность закончится болью и потерей.
После приема я долго брожу в ближайшем от больницы парке. Никакой определенности относительного своего будущего сейчас не испытываю. За эту неделю расшатало меня знатно. Кричала во сне, потому что снилась та страшная ночь, когда я пробудилась, пропитанная собственной кровью. Пытаясь тормознуть обрывки воспоминаний, отказывалась спать. Но организм ведь не обманешь. Сколько можно доводить себя до изнеможения? Рано или поздно спать приходится всем.
Из меня рвется то давнее, болючее горе, которое я прожила, но, очевидно, так и не пережила. Очень страшно позволять ему выползти снова наружу. Кажется, что оно поглотит меня полностью. Вот только выхода нет. Никак не получается усыпить.
Ярик сердится, беспокоится… Не хочу ранить его обидой. И вместе с тем боюсь задеть своим горем. Хотя уже пониманию, что оставить все случившееся в прошлом не удастся. Неделю металась, думала, как-то схлынет. Особые надежды на сегодняшний день лелеяла. Рассчитывала, что после приема уж точно легче станет. Если появится определенность, спасение, какой-то якорь… Только якорь мой – и есть Ярик. От других мало прока. От самой себя не ощущаю необходимой подпитки. Как мне себя чинить? Да никак.
Выбравшись из такси, вхожу по привычке в свой двор. Осознаю это, когда ключ в замок отказывается проходить. Оглядываюсь, отмечаю, что обе машины родителей отсутствуют. В гараж редко загоняют, поэтому смею предположить, что дома никого нет. Не знаю, который сейчас час, но решаю, что если побуду немного в тишине своей комнаты, хуже не станет. Возможно, никто этого даже не заметит. Соберу еще кое-какие вещи, потом домой пойду, приготовлю обед и буду ждать Ярика.
Порыскав в боковом кармашке, извлекаю вторую связку ключей и влетаю в родные пенаты. Меня приветствуют тишина, прохлада и родные запахи.
Навстречу выбегает Десси. Отстраненно глажу ее. Сбрасываю босоножки и первым делом направляюсь в кухню, чтобы подсыпать любимому питомцу корм. Заговорить нет сил, так хоть минимальную заботу проявлю.
Потом уже поднимаюсь на второй этаж. Одновременно с тем, как я вхожу в свою комнату, звонит телефон. Догадываюсь, что это Ярик. Понимаю, что он волнуется, но смелости принять вызов не нахожу. Первый пропускаю, второй, третий… Они раздваивают мое сознание, ускоряют сердцебиение и делают дыхание чрезвычайно высоким и частым.
Когда мелодия начинает играть в четвертый раз, никаких резких движений не совершаю. Хоть мне и хочется сделать все очень быстро, не получается. Медленно достаю мобильный из сумки, так же заторможенно поворачиваю к себе экраном, принимаю вызов и подношу к уху.
Вместо приветствия лишь шумно дышу в динамик.
– Маруся? Маруся? – Ярику приходится несколько раз окликнуть.
– Мне нужно тебе кое-что рассказать, – тихо выговариваю я.
Надеюсь, что он меня слышит. Потому как я сама себя – нет. В голове шум и звон стоят. Даже сердце громче стучит, чем мой голос звучит.
– Где ты находишься?
– Дома.
Словно через фольгу улавливаю его тяжелый сиплый вздох.
– В данную минуту я дома, тебя здесь нет.
– Я… Я у себя… У родителей…
– В своей комнате?
– Да.
Кажется, он вновь вздыхает.
– Никуда, блин, не двигайся. Я сейчас приду.
– Быстрее, Ярик.
Пока я не передумала. Пока у меня еще есть силы.
– Не пугай, Маруся, – говорит сбивчиво. По звукам догадываюсь, что находится в движении. – Слышишь меня? Манюня?
– Слышу. Я жду.
– Слушай, давай, не отключайся, – либо у меня полный разброд и шатание, либо у Градского голос вибрирует.
– Хорошо.
Он еще что-то говорит, я вроде как слышу, но не воспринимаю. Просто стою напротив двери и жду, когда он войдет. И как только это происходит… Встречаемся взглядами, ловлю эмоции Яра и роняю к ногам телефон. Бросаюсь к нему, обнимаю и зажмуриваюсь.
Я больше не хочу ничего скрывать.
34
Ярослав
Как только ее вижу, внутри все распадается. Осознаю в ту же секунду: то, что произошло – не очередная проходящая ерунда. Нечто такое в глазах ее вижу… Сразу понимаю, что это перевернет весь мой мир. Физически загораюсь. Но в душе, за бешеной тревожной тряской, почти полный штиль устанавливается. Набегами приходит обезболивающая мысль, что Маруся моя права: если даже умереть придется, в следующей жизни встретимся. И снова попытаемся.
Бля, осознаю, что не в ту степь двинул. Но ничего не могу с собой поделать. Именно так на меня влияет состояние, которое так щедро раздает Машка.
А уж когда она бросается ко мне, бьется в мое тело своим – неистово сгораю. Все слизистые огнем опаляет. Тяжело сохранять обычный режим работы. Но в груди больнее всего. Разрывает, мать вашу.
Чтобы не развивать эту агонию, хочу быстрее подтолкнуть свою Титошу к диалогу.
Режь скорее, Манюня…
Мягче ведь от этой затянувшейся паузы не станет. Понимаю, но молчу. Ее ломать не готов. Она крепко вцепляется, виснет на моей шее. Неосознанно, без какого-либо видения светлого будущего, кружу ее по комнате.
– Все хорошо, Маруся. Порядок, – приговариваю, игнорируя нестабильные душевные показатели. – Все хорошо.
Умирать, так с музыкой – целую ее. Пока не вывалила, впиваюсь в ее рот со всей своей одержимостью и бешеной любовью, которая бьется в моем теле много-много лет.
Моя ты Маруся… Моя…
Никто не отберет уже…
Никому не отдам…
Она отвечает на поцелуй с тем же отчаянием. Плачет. Чувствую эту соль на ее губах, языком слизываю. По пальцам тоже горячими струйками сочится. Не знаю, сколько это длится. Перестаю отслеживать. Просто живу и дышу Марусей, а она – мной.
Когда же эмоциональная буря достигает пика, сама от меня отлепляется. Тянет к кровати и жестом просит сесть. Опускаюсь на край. Положив предплечья на колени, сцепляю руки в замок. Смотрю с полным осознанием, что с секунды на секунду Титова включит мясорубку.
– Сейчас… – утирая слезы, рвано переводит дыхание. – Я должна тебе кое-что рассказать… Не собиралась… Так получилось, что не могу держать больше…
Это я уже понял. И да, похрен на военную выправку, напуган до чертиков.
– Говори, Маруся.
– Сейчас… – повторяет это раз за разом, но решиться не может.
И тем самым, конечно же, разбивает меня еще сильнее.
– В больницу больше не нужно? – забиваю паузу и провоцирую на какое-то развитие диалога.
– Нет… Я уже была… Прости… Я должна была сама…
Это меня как раз практически не удивляет. Задевает, несомненно. Но это явно не самое худшее, что мне сегодня предстоит узнать.
– Что сказал врач?
– Все нормально, – заверяет Машка, и я кое-как выдыхаю.
Чувствую, что расслабляться нельзя, но облегчение от того, что со здоровьем ее порядок, буквально топит грудь. Надышаться кислородом не могу. Поверхностно и часто глотаю. Пока умышленно не тяну слишком много. Порционно и крайне медленно выдыхаю.
– Говори, Манюня. Давай. Как есть уже…
– Да… – стоит, заламывая руки. Потом, будто спохватившись, бросает: – Сейчас… – и убегает в гардеробную.
Заставляю себя сидеть неподвижно. Прислушиваясь к тихим звукам за стенкой, стараюсь дышать. Уже не каким-то определенным способом. Просто дышать.
Возвращается Маруся, прижимая к груди какой-то белый листок. Словно жгучий горчичник обеими руками притискивает эту бумажку. Осторожно и вместе с тем боязливо. Подходит ко мне, но не показывает.
По фактуре предполагаю, что это какая больничная бумажка. Тонкая и гладкая – такие обычно выдают после ультразвукового исследования.
Но она ведь сказала, что со здоровьем все нормально… Блядь, должен тормознуть эмоции, а меня, напротив, сильнее разбивает.
Маруся опускается между моих ног на колени. Задирая голову, смотрит в глаза.
– После бункера, когда ты ушел в армию, я долго не могла прийти в себя, – начинает, наконец. Невольно дыхание задерживаю, так внимательно вслушиваюсь. Взгляд не отпускаю. Ее слезы стихают, но глаза все еще блестят. – Я так зациклилась на том, что осталась без тебя… Перестала обращать внимание на все остальное. На саму себя в том числе, понимаешь? – замолкая, ждет моей реакции. Я реагирую заторможенно, потому как в этот миг меня отбрасывает на три года назад. В красках вижу Марусю в этой же комнате, плачущую, одинокую, потерянную… Сердце кровью обливается. – Я пыталась перестроиться… Мама с папой очень помогали… Но внутри меня не находилось необходимых ресурсов… Я выполняла все предписания врачей, ходила к психологу, и не к одному… Я улыбалась, когда в душе трясло, и заверяла, что иду на поправку. Тайком же много плакала... Но не это самое страшное. Я саму себя не слышала, Яр, понимаешь? – снова дожидается моего отрывистого кивка. И дает такие пояснения, от которых у меня кровь в жилах стынет: – Моя душа как будто от тела отделилась. Никакого контакта. Я превратилась в две отдельные сущности. Одна – физическая, лишенная какого либо интеллекта и духовности – пустая телесная оболочка. Вторая, страдающая и измученная – за пределами доступа. Из себя выдала, а в себя не принимала. Понимаешь?
– Понимаю.
Только в этот миг полновесно. И кажется мне, что хуже я себя чувствовать просто не способен. Еще не знаю, что рано выводы делаю.
– Так продолжалось какое-то время… Дни худо-бедно продвигали месяц. Даже больше прошло… Точно уже не скажу, – замолкает, шумно вздыхает, вновь начинает плакать, и я догоняю, что мы подошли к самому важному. Инстинктивно, как будто с запасом, вдыхаю и замираю, растерзанно глядя в Марусины глаза. – В одну из ночей я проснулась не от крика… Я проснулась мокрая… Ощущение такое было… Хм-м… Ярик, мне причудилось, словно я на мелководье лежу… – опускает взгляд. Следующие слова будто выталкивает из себя силой: – У меня ничего не болело. Ничего! Но когда я подняла одеяло… Вся пижама, вся моя постель была в крови.
Маруся замолкает, а я с резким выдохом глаза прикрываю. Пытаюсь взять какую-то аварийную паузу. Перегрузить систему, иначе есть опасение, что не вывезу. Только не получается ничего. Боль на части рвет. Безжалостно кромсает по куску.
Слышу, как Машка всхлипывает и рвано переводит дыхание.
– Сначала я решила, что это очередной кошмар. Мелькнул страх, что с ума схожу… – смешок издает. Он такой жуткий, болючий, переполненный горем. Открываю глаза, чтобы видеть. Не могу отпустить этот контакт. Утопаю, но ни хрена в темноте не легче. – На крик прибежал папа… По его лицу я и поняла, что все происходит в реальности. Он спросил, болит ли у меня что-то… А у меня ничего не болело, – вновь на этом акцентирует. – Когда крик оборвался, я просто погрузилась в какое-то шоковое состояние. Папа поднял меня на руки и как есть, всю в крови, отнес в машину. По дороге они звонили… Мама звонила… Нас ждали, встречали… Улыбались, говорили, что все будет хорошо… Это для меня… Но я не верила… Уже тогда не верила никому. – Собираю ее слова, как высоковольтное электричество. Позвоночник токовым разрядом пробивает. На спину горячая волна ложится. После этого разговора, если не умрем, калеками точно останемся. – Меня положили на кушетку. Выдавили на живот гель. Ярик, он был таким холодным, – кажется, что это отступление не несет никакой информативности. На самом же деле пробирает дрожью до костей. – Я смотрела на экран просто потому, что он находился напротив меня… И когда появилось изображение, сразу все поняла... – после этих слов одновременно резко вдыхаем. Я готовлюсь, но оказываюсь не готовым, когда Маруся сообщает: – Ярик, я была беременна…
Смотрю на нее, не мигая. В глазах скапливается непереносимое жжение, но я физически не способен сморгнуть это напряжение. Моя жизнь обрывается. Знакомым сквозняком душу из тела выносит. И это намного больнее, чем три года назад.
Когда удается возобновить элементарные функции и сделать первый апокалиптический вдох, тело оживает. Изнутри заливает резкой и бурной волной жара. Саморазрушение. Сокрушающая катастрофа.
Беременна… Она была беременна, когда меня рядом не было. Пока я катал сопливую обиду, игнорируя ее письма и блокируя звонки, моя Маруся, мать вашу, была беременна! Она носила моего ребенка. Нашего ребенка.
Как это принять? Как? Как эту информацию выносить? Как переварить?
Чтобы иметь возможность дослушать ее рассказ, мне приходится тормознуть сознание и законсервировать внутри себя все, что я чувствую.
– Что было дальше? – голос свой не слышу, так стучит в висках.
– Мне сделали несколько уколов и положили под капельницу. Кровотечение остановилось, и я уснула. А под утро… Проснулась снова в крови. И на этот раз… Ярик, я его потеряла…
Я совершаю судорожный вдох. Грудная клетка расширяется. Ощущаю, как внутри меня происходит заражение. Жжет так сильно, что выдохнуть уже не получается. Все жизненно важные органы будто язвами какими-то покрываются. Они ползут и множатся, охватывая все, что только можно.
Маруся плачет. Я бы тоже хотел… Но не могу. Тяжело дышу, раз за разом сглатываю и воспаленным взглядом пялюсь на то, как она зажмуривается и крепче прижимает к груди тот листок, о котором я успел забыть. Машка словно бы пытается оторвать его от себя. Пытается, и не может. Сейчас я догадываюсь, что там. И сам не знаю, готов ли увидеть. Никак не могу уложить внутри себя полученную информацию. Хотел бы, чтобы это было неправдой. Чем-то нереальным… И в то же время понимаю, что отвергать бесполезно.
Моя Манюня носила нашего ребенка, и меня не было рядом, когда она его потеряла. Она прожила это самостоятельно. Прожила, но до конца, очевидно, еще не оправилась. Помимо боли, которую мы, наконец, разделяем, ощущаю такое удушающее чувство вины, что впору вынести себе мозги, как это сделал когда-то на моих глазах папаша Ридера.
Я смогу ей помочь? Я должен ей помочь.
– Покажи, – голос выходит с хрипом, очень тихо. Маруся кивает, но не двигается. Даже глаза не открывает. – Манюня… Давай. До конца.
Накрываю ее пальцы своими. И она отрывает листок от себя. Дает его мне, но не отпускает. Со своей стороны осторожно придерживает. Как нечто очень ценное, словно боится, что этот снимок рассыплется.
Ощупывая гладкость фактуры, глубоко вдыхаю и опускаю взгляд.
Сразу же задыхаюсь.
Думал, там будет что-то мало различимое, тогда бы принять было легче. Но нет… Голова, маленькое тельце, ручки, ножки. Дурак бы понял, что это ребенок. Мой ребенок. Марусин. Наш.
Сердце на куски рвет.
Долго разглядывать не могу. Может, и хотел бы… Да не вывезу. Выпуская снимок, кладу ладони Титоше на талию. Когда подтягиваю к себе, чтобы обнять, она прячет листок между нашими телами.
– Прости меня, – шепчу, касаясь губами ее волос. – Прости, Манюня.
– Нет, ты не виноват, – суетливо мотает головой. – Я сама…
– Как же сама… Не говори ерунды, – впервые ощущаю, что не владею достаточным запасом слов. – Помолчим, Маруся. Дай продышаться.
Невозможно выразить все, что изнутри рвет. Едва себя держу, а должен еще и ее. Хотя, наверное, только эта ответственность и придает сил. Вдыхая, наполняюсь. Отпустить, конечно же, сходу не получается. Но слегка притушить эмоции, чтобы продолжить разговор, удается.
– На присягу ты приезжала уже после больницы?
– Через неделю после выписки.
Даже выругаться не могу. Любая реакция кажется недопустимой, неестественной и неуместной. Просто сгораю.
Глаза, наконец, обжигает влагой. Выпаливает до слепящей темноты. Похрен.
Прижимаю Машку так крепко, как только позволяет положение наших тел. А потом и вовсе, откидываясь на кровать, увлекаю ее за собой. Стискивая в кулаках сарафан, медленно выдыхаю и отпускаю. Беспорядочно глажу по спине.
Маруся на моей груди замирает. Дышит все еще затрудненно и громко, но больше не плачет. Зато у меня по вискам тонкими дорожками огонь вытекает.
– Почему ты не сказала моим? – спрашиваю, как только нахожу в себе ресурсы. – Я бы все бросил.
– Как бы ты бросил? Нельзя… Контракт…
– Похрен.
– Я просто хотела тебя увидеть и обнять.
Но я и этого ее лишил.
Стоит ли говорить, что сейчас я чувствую себя законченным мудаком? И это лишь малая часть всех эмоций, которые взрывают мою грудь.
– Мне жаль, Маруся… Ты себе не представляешь даже, насколько мне жаль.
Шевельнувшись, она подползает мне под подбородок и, вздохнув, продолжает минировать:
– Десять недель было… Я виновата… Ничего не замечала. Не прислушивалась к своему организму. Ярик, меня ведь тошнить начало, еще когда ты дома был. Если бы я тогда подумала… Если бы сказала тебе… Обратилась в больницу…
Вот оно – полное внутреннее разрушение. А я думал, что хуже мне уже быть не может.
– Не надо, Маруся. Не вини себя.
– И мой срыв сейчас… Я правда принимаю таблетки. Сначала мне их назначили, чтобы восстановить гормональный фон после выкидыша. Но потом… Я не смогла прекратить их принимать. Звучит бредово, ведь я ни с кем не спала… Ярик, я только с тобой... Правда-правда!
– Знаю, Маруся, – выдыхаю, понимая, что для нее это так же, как и для меня, важно.
– Мне просто так спокойно было... Но когда у нас все обратно началось… Ну, вот сейчас… – шепчет сумбурно. И вдруг прерывается, чтобы то ли заверить, то ли спросить: – Я люблю тебя, знаешь же?
– Знаю.
Жжет даже эта любовь.
Изворачиваясь, Маруся целует меня под подбородком. Трется губами. Вдыхает. Кто бы мне помог полноценно вдохнуть? Слизистую продирает. Не могу глубоко втянуть.
– Неделю назад у меня должны были начаться месячные… Но ничего… До сих пор ничего нет. Поэтому я нервничала и срывалась на тебя. Прости-прости…
– Ты… – перебиваю ее лепет, но договорить не могу. Внутри все скручивает. – Ты беременна?
Маруся и сама на этом вопросе вздрагивает.
– Нет, не беременна… – шепчет едва слышно. – Просто испугалась. Потому и началась вся эта ерунда. Я жутко боюсь новой беременности… Того, что это снова произойдет и вот так оборвется.
Честно признаться, я о подобном вообще никогда не думал. Не знаю, каким бы было мое отношение к этому вопросу, не расскажи Маруся о прошлой потере. То есть я бы, конечно же, даже в восемнадцать лет от нее не отказался. Как-то бы вытянул, у других же получается... Только теперь поздно об этом рассуждать. Работать нужно на перспективу, а не на прошлое. Иначе никаких сил не хватит.
– Что сказала врач?
– Все нормально. Это психологическое. Я должна отпустить… Должна. Ты мне поможешь?
– Конечно, помогу, Маруся, – кажется, я только и ждал, когда она попросит. Я три года этого ждал. – Знаешь, как говорят? До свадьбы заживет.
– Давай, чтобы так...
– Давай, Манюня.
35
Мария
Прошло больше недели с того разговора, а мы до сих пор осторожничаем. Присматриваемся друг к другу, словно только познакомились. Такого у нас еще не было. Никогда. Даже после разлуки, когда Градский меня избегал, мы знали, что будет, если останемся наедине. Сейчас же так получается, что боимся по новой друг другу навредить. Спим вместе, завтракаем, едем на работу, ужинаем, проводим вместе вечер… Обнимаемся и целуемся, но все это с несвойственной нам осторожностью.
Эта волна, конечно же, со стороны Ярика пошла.
Я оправилась. И не хочу, чтобы наши отношения были такими. Просто потому, что это неестественно. Знаю, что Градскому нужно совсем другое. Да и мне… Менструация пришла в тот же день, после нашего разговора вечером. Сообщила Ярику, мы вместе порадовались. Через определенное время я намекнула, что выделения прекратились, – он никак не отреагировал. Вторую ночь ложусь в постель и жду, что, как раньше, подгребет под себя, страстно придавит и поцелует жадно. Без осторожности, с очевидным настроем на близость. Но Ярик вновь только привлекает к себе, нежно обнимает и желает мне доброй ночи. Чувствую его возбуждение, но никакой инициативы он не проявляет. А я тоже почему-то стесняюсь.
Утром умышленно перед ним несколько раз полностью разделась, мол, выбрать не могу, что надеть. Он застыл, не сводя с меня глаз. Пожирал с голодом каждый миллиметр непрерывно и… на этом все.
Я прихожу в отчаяние. Не понимаю, что еще сделать. Может, он обиделся за то время, когда я отказывала? Или считает, что мне нужен покой для психологического баланса? Вроде условились впредь обо всем говорить откровенно, но я как-то не решаюсь затронуть эту тему. Как говорила прабабушка Яра: «Все хорошо – ломать не надо». Ну, вот и страшно. Существуют еще опасения снова все испортить.
К концу второй недели «после» заканчивается моя практика у папы на заводе, и я начинаю волноваться о том, чем буду заниматься до начала занятий в университете. Ярик меня, как обычно, успокаивает. Подсказывает, что оставшиеся десять дней я могу потратить на выбор и заказ мебели в нашу квартиру.
– Понятное дело, что ничего не будет готово к заселению, – ною я, когда мебельный салон сообщает, что сроки выполнения заказов – от трех до шести недель. – Не подумали заранее… Не привыкли такое планировать. Теперь что? Второго твои возвращаются… Я хочу отдельно…
– Значит, купим в Магнуме[1] диван и переберемся.
– Ты серьезно? – удивлена, потому что мне такая идея в голову не пришла бы.
– Серьезно.
– А есть на чем? На подоконнике?
– Блин, Маруся, не делай проблему на ровном месте. В Магнуме и стол купить можно.
Таращу глаза, но постепенно заряжаюсь его оптимизмом.
– Пластиковый, что ли?
– Да хоть и пластиковый, – увидев мое лицо, вздыхает. – Шучу я. Там все есть, просто не совсем того качества и вида, к которым ты привыкла.
– Ну… Ладно, – радуюсь, что решение нашлось.
– Ты пока подбирай, заказывай, – продолжает Ярик. – Перекантуемся первое время, а там, как нормальные люди…
