Текст книги "Повелитель снежный (СИ)"
Автор книги: Елена Синякова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)
9 глава
Привел меня медведь к берлоге пустующей.
Первым делом сам в нее заглянул и поставил в самый дальний угол корзину с рыбой, что уже замерзла и льдом покрылась, кивнув мне забираться следом:
– Здесь жди меня, душа моя. Из берлоги не выходи, что бы не услышала ты.
Я лишь закивала растерянно, понимая, что происходит что-то, и глядя глазами огромными на зверя прекрасного и мощного, что посмотрел в мои глаза еще пару секунд и вылез поспешно, словно боялся, что рядом со мной навечно останется и уйти больше ни за что не сможет.
Хорошо, что холода я не чувствовала и не боялась ничего больше, пока рядом со мной Повелитель был, поэтому устроилась в берлоге просторной, подтянув к себе колени и положив на них голову свою, потому и увидела, как медведь о землю лапами стукнул, что снова она вся содрогнулась, и вихрь снега столбом поднялся, а из вихря этого птица вылетела – черный ворон, что был крупнее любого орла или ястреба!
Улетел Повелитель мой многоликий, лишь голос его шепчет мне успокаивающе:
– Ничего не бойся, дитя моё. Всегда я рядом с тобой, ни за что тебя в обиду не дам.
И я верила! Поэтому и сидела спокойно, перебирая руками, что не замерзали, рыбу свою, когда вдруг услышала, что ветер страшный поднялся, да снег полетел хлопьями такими большими, что света белого не видно.
Вмиг берлогу сверху засыпало, а я сижу, словно в домике своем, где тепло, тихо и спокойно, прислушиваясь, как трещат деревья от ветра штормового и завывают волки где-то на окраине, что аж кровь в жилах стынет, а сама понимаю, что это все Повелитель мой лютует, и представить страшно, какого же оказаться в непогоду такую в лесу снежном. Погибель это.
Под вой ветра задремала я даже, к себе прислушиваясь и ожидая, когда голос Повелителя позволит мне на свет белый выбраться, когда неожиданно земля надо мной задрожала и послышался топот копыт, да не один, а за ним и голоса мужские, словно прямо над берлогой остановились они, отчего я испуганно к стене заледеневшей прижалась, боясь, вдруг верх обвалиться.
Ни холода, ни зверей лесных я не боялась, а что же будет, если земля меня погребет под собой?Успеет ли Повелитель мой снежный помочь и вовремя до меня добраться, даже если и земля его была?
– Чертовщина какая-то! – крикнул голос мужской, да незнакомый, пытаясь завывание ветра перекричать, – Как только в лес этот вошли всё лютое на голову нам свалилось!! Слышь, еще и волки подбираются!! Говорю вам, братцы, возвращаться надо, покуда живы еще!
– Да не ереси ты! – рявкнул другой голос, – Али в первый раз бурю видишь? Али волков не встречал до этого? Нам столько золота обещано, что забудешь и про деревню эту и про лес, как работу свою выполним!
– Верно говоришь ты! – поддержали остальные голоса того второго, а я сжалась вся, пытаясь понять кто они и куда направляются за золотом своим….и почему попали в немилость Повелителя моего?
– Да какое там золото, братцы?! Тут бы ноги унести, да живым вернуться! Ты смотри валит как! Теперь и следов то не отыщем, чтобы обратно вернуться! – снова первый запричитал, и говорил он верно, будто чуял, что неспроста погода разбушевалась.
– Замолчи ты уже! А ежели страх одолел тебя, так и возвращайся один, а мы в деревню пойдем, работу свою исполним, да денег заработаем, что до конца дней наших хватит!
Сколько бы я не прислушивалась, да только так и не поняла, ушел ли тот мужчина, что верно говорил, или замолчал, да остался, а скоро голоса стихли, и топот копыт лошадиных дальше ушел от берлоги моей тайной.
Кажется и буря снежная стихла, когда я вздрогнула оттого, что снег, который проход в берлогу закрывал, стал осыпаться, словно его ворошили с другой стороны, а скоро показалась морда медвежья, с глазами голубыми, которым я улыбнулась широко и радостно.
Пришел Повелитель мой!
А в голове голос его завораживающий:
– Идем домой, душа моя. Бабушка твоя уже потеряла тебя. Скоро по соседям пойдет искать, да голосить о пропаже внучки любимой.
Протиснулся медведь вперед, чтобы взять корзину, а я не удержалась и положила осторожно ладонь свою на бок широкий, ощущая какая шкура у него, аж лоснится вся, так бы гладила и гладила сутки напролет не останавливаясь и дела другого не зная! И какие тугие мышцы под шкурой этой, замерев, когда медведь шумно выдохнул и вдруг ко мне обернулся, уткнувшись носом большим в шею мою и втянув в себя воздух, словно надышаться мной не мог.
–…какой же ты на самом деле, Повелитель мой снежный? – прошептала я, щекой потеревшись о мех горячий и мягкий, ощущая его аромат морозный, да такой резкий, что в груди больно становилось даже.
– Отыщи пути дороги в душе своей, драгоценная моя, и тогда увидишь какой я, – прошептал его голос, а медведь тяжело мордой своей тряхнул, в глаза глядя так горячо и завораживающе, что я и вздохнуть не могла, позабыв даже про то, что зверь предо мной, а не человек, столько в глазах его было всего, что и голова закружилась!
Только медведь вздохнул, глаза закрыл на секунду и нехотя из берлоги вышел, чтобы дорогу мне протоптать в снегу, что лежал сугробами выше роста моего.
И я за ним вышла на ногах дрожащих, оттого что впервые прикоснулась к Повелителю моему пусть даже и человеком он предо мной сейчас не был, шагая за мишкой и все никак им налюбоваться не могла.
– А что случилось в лесу, что ветер такой сильный поднялся?
– Ничего не случилось, дитя моё драгоценное, не думай об этом, – проговорил он ласково в голове моей, когда медведь обернулся, словно подмигивая глазом своим голубым, а я и думать забыла, о чем говорила, словно в бирюзу окунулась.
Жаль, что дошли до края леса мы быстро, и медведь нехотя поставил корзину с рыбой на сугроб, ко мне обернувшись:
– Дальше не могу пойти с тобой в этом облике, душа моя. Люди могут увидеть. Иди в дом и жди меня вечером.
Хотела подойти, да обнять крепко его пусть и медведем, да только словно понял это Повелитель мой снежный, отчего глаза его полыхнули огнем несдержанным и ударился медведь о землю застывшую, чтобы ввысь взвиться вороном черным, одну меня оставляя с сердечком колотившимся, словно сбегая от ласки моей, себя испугавшись.
И какой бы тяжелой не была корзина моя, а волокла я ее до дома с улыбкой широкой, потом и вовсе на землю замерзшую поставив и покатив за собой, как на санях, чувствуя, что дорога под корзиной так и стелится, не сомневаясь в том, что и в этом Повелитель мой снежный помогает.
Лишь когда спустилась с горки, что в лес вела, обомлела и замерла, встретившись взглядом с кузнецом.
Нет, не поджидал он меня в этот раз, ведь тоже удивился, да так, что глаза его распахнулись и на лоб полезли от вида моего – на дворе мороз страшный, что всех собак хозяева домой загнали, а я в дубленке легкой, шали тонкой, да без варежек волоку корзину из леса.
Так и выдохнул он ошарашено:
– Дарина? А ты что здесь делаешь?
– На рыбалке была, – словно ни в чем не бывало пожала я плечами, с гордостью корзину свою показывая с уловом знатным, отчего глаза кузнеца еще больше сделались, а мне рассмеяться захотелось вдруг от вида его. Так удивлен он был, что не заметил даже, что удочку я свою где-то в лесу оставила, а я поспешно бровь изогнула, на него самого кивая, укутанного в тулуп тяжелый, да шапку меховую, что заледенела от дыхания его и мороза:
– А ты?
– Прогуляться вышел, – буркнул мужчина, отводя от меня свои глаза и не видя, как мои брови недоверчиво взлетели вверх, окинув его сосредоточенным взглядом.
Прогуляться? В такую то погоду?
Но меня мало касалось, что взбрело в голову эту, да и выяснять это желания не было, когда я скорее домой поспешила, пока кузнец не очнулся и снова не кинулся ко мне со своими словами злыми, и расспросами ненужными, да и его дела меня вовсе не волновали.
Коли захотел обморозиться, то пускай!
А мне нужно было успеть вернуться в дом, пока бабушка на самом деле по соседям не пошла!
С тех пор прошли дни морозные, и люди стали из домов выходить по делам и заботам, только бабушка так и продолжала недоверчиво смотреть на меня, когда очередную порцию рыбы чищенной я доставала, чтобы ухи сварить или пирогов наделать, а я никак не могла себя заставить не улыбаться и не шептать себе под нос, ведь Повелитель мой снежный теперь всегда рядом был – и днем солнечным, и ночью темной, да морозной.
ЧуднО это было – разговаривать с ним внутри себя, сотни вопросов задавая и получая на все ответ, пока я делами по дому занималась, душой витая рядом с ним, словно две жизни я в одно время проживала, и никто кроме нас двоих не знал об этом.
А еще теперь иногда я в лес убегала под любым предлогом, чтобы встретиться с ним в зверином обличии и просто хотя бы рядом побыть, ощущая силу его и аромат, что голову кружил.
И ночами руки Повелителя все смелее становились, обнимая жарче и к себе прижимая так, что дыхание я теряла, боясь, что проснусь, а днем все чаще думая над тем, как же найти его во снах своих, пока он смеялся и ласкал меня губами своими, на шею опускаясь и краснеть заставляя:
– Все в руках твоих, драгоценная моя. Как я к тебе дорогу нахожу, так и ты меня отыскать можешь. Открой душу свою мне, и все дороги ты перед собой увидишь…
Шлепала по рукам его смелым и горячим, когда они на бедрах моих оказывались, заставляя капельками пота покрываться и слышала его смех хриплый, в рычание тихое переходящий, когда ворчала только:
– Легко говорить тебе, богу от рождения! Всё твое и магия твоя…
– Не магия это, дитя моё, связь наша, кровь наша, – шептал он, и кончики пальцев по коже моей скользили настойчиво, но мягко, как бы не убирала я их от себя, чувствуя, что в теле моем такой гул от его прикосновений поднимается сладостный, что сама его пугалась сильнее связи нашей странной.
Да только слова эти из головы никак не выходили.
Даже когда не по себе стало, ведь после моего похода в лес на рыбалку, когда морозы сильные спали, и охотники снова на промысел собрались свой, в лесу нашли тела обмороженных насмерть мужчин. Пятеро их было.
Привезли в телеге, словно статуи…так и выставили их на большой улице, словно они и живыми никогда не были. Ни кровинки, ни краски единой на лице – белые все, словно изо льда слепли их, снегом покрыли и в вещи облачили человеческие, хоть сейчас выставляй на площади на потеху….если бы только не знать, что живыми они были!
Один словно перед огнем сидел, так и остались руки его протянутыми, ладонями вперед и раскрытыми, да только голову повернул в сторону, будто в ту секунду что-то внимание его привлекло.
Но больше всего другой запомнился.
Он стоял твердо на ногах своих замороженных, даже когда все тела из повозки выгрузили, крепко держа ладонью рукоятку меча своего, и даже сейчас казалось, что он сбросит ледяную корку и пойдет в бой – настолько напряженной и готовой к атаке была его фигура, пока на лице отразился ужас. Так и застыл на лице, будто он вот-вот закричит во весь голос…
– Посмотри только, словно за секунду одну замерзли они! – шептались за спиной моей жители деревни, долго еще обсуждая, как хоронить мужчин этих, и как они в краях наших оказались, а главное шли для чего.
Предлагали даже до весны оставить их, чтобы отомлели и от льда отошли хотя бы.
– На торговцев не похожи…ничего рядом с ними не было, и лошади сбежали!
А у меня в душе все переворачивалось, когда понимала я, что это те самые мужчины, что я слышала, пока в берлоге тайной сидела, спрятанная ото всех Повелителем снежным своим.
Но спросить его об этом боялась…
Отдавалась я рукам и губам его, не задумываясь о том, что Смертью Повелителя моего называли веками люди.
Верила ему, больше чем себе.
И все искала в себе пути-дороги к нему.
Настойчиво и каждую секунду, был ли рядом он, говорил ли голосом своим околдовывающим или молчал, находясь поблизости где-то и всегда во всем помогая, да только я не понимала, как же отыскать мне его.
И мучило меня это! Всю душу выворачивало от безысходности и страха, что так его и не увижу, когда уже и февраль за середину перевалил, и зима на убыль пошла, уступая постепенно время весне зеленой, да брату Повелителя моего снежного.
Бабушка на меня все чаще косилась, да хмурилась, ночами пробуждая ото сна моего сладостного и тревожно водя руками горячими по лицу моему, говоря взволнованно, что стонать я стала ночами темными, вся мечусь по кровати, а никак места себе не найду, словно жар у меня.
Все переживала она, что заболела я и права была – им заболела я!
Повелителем своим снежным.
Совсем пропала в омуте голоса его и плену рук горячих и требовательных, от которых не отбивалась уже, а льнула к ним за лаской мужской, да терпкой, которой все больше и больше хотелось, слыша шепот его горячий, и ощущая губы мягкие на лице своем, на шее, и на плечах полуобнаженных:
– Вся душа моя выгорела от желания к тебе касаться, свет очей моих! Лето одно выдержу, пытку одну протяну, но не боле! Зимой следующей моей будешь!
Оттого я и стонала ночами, оттого и горела вся, бабушку свою пугая, что сгорала от слов его несдержанны, и плавилась, словно снег от солнца палящего в руках его сильных!
А ведь не видела его!
Так и не видела, хоть и любила всем сердцем своим, каким бы не был он!
Вся измучилась я, вся извелась от поисков своих, чтобы найти в себе ту тропинку, что к нему привела бы, да только толку не было никакого.
Так днем и уснула, не слыша голоса Повелителя своего, словно затаился он, тяжело в сон проваливаясь, и так непривычно было, что нет его рядом, что аж сердце словно заледенело все.
Страшно было, что через пару дней снова в лесу найдут словно статуи заледеневшие….а про тех пятерых он сказал, что заслужили они, и на грех шли в деревню нашу, а больше и не спрашивала, зная, что Повелитель снежный лучше меня знает кто в чем виноват и как наказание понесет свое, ибо был он не просто бог, а Царем Нави.
Старалась не думать об этом я, не пугать душу свою о том, кого в себя пустила, и кого полюбила так сильно, и что души человеческие в царство его попадали за грехи свои. Никогда об этом Повелитель не рассказывал, говорил только, что придет время, и я все сама узнаю. Увижу сама все.
И странно было во сне своем об этом думать, когда я поняла, что по снегу белому иду.
Да не просто по снегу, а по ягодам красным ступаю, что дорожкой выложены, словно ковром дорогим, да таким ярким, будто кровь это алая.
Лопаются под ногами босыми ягодки эти, ступни мои в алый цвет окрашивая и уводя куда-то между сугробов и деревьев красивых, да заледеневших, словно в сказу я попала – так красиво везде!
Все такое белоснежно-снежное, чистое и хрупкое, что меж ветвей и стволов белых туман стоит, окутывая меня, но не замораживая.
А я все шла и шла вперед по тропинке из ягод алых, заворожено и заинтересованно, будто понимала, что она увлекает меня, не давая с пути сбиться, как в сказках клубок ниточек волшебный.
И казалось мне, что туман все гуще становится, словно на клубы пара похожий, отчего и было все такое белое вокруг, будто скрывая, или меня пряча от глаз посторонних, когда увидела я едва различимую фигуру.
Не знаю, даже почему мое сердечко бедное забилось так сильно и восторженно, то ли оттого, что аромат знакомый, морозный ощутила я, то ли оттого, что фигура все яснее пред моими глазами становилась и вот уже видела я спину мужскую, да такую огромную, что даже нашему кузнецу и не снилась!
Широкая, мускулистая, словно сила всех зверей лесных под кожей этой белой ходила мышцами тугими и упругими, что выпирали так красиво и завораживающе мощно!
Век бы такой спиной любоваться, да только взгляд мой метнулся по позвоночнику гибкому, по всей длине которого какие-то символы нарисованы были странные, старинные, на руны похожие.
И не просто нарисованы на коже белой, а словно выжжены краской черной от линии плечей по всему позвоночнику вниз ровной полоской широкой, прячась под водой озера, что не было льдом сковано, как раз там, где ягодицы начинались, отчего застыла я смущенно, понимая, что стоит мужчина в воде обнаженный.
Да такой огромный, что аж страшно!
И волосы иссеня черные инеем покрыты, но скоро поняла я, что не зря сердечко мое застучало так восторженно и радостно, потому что раздался смех, слаще которого не слышала я ничего в жизни своей, да голос ласковый:
– Нашла ты меня, любимая!
10 глава
Снег в этой тьме так изыскан – как боль, как душа... С краю пройди не дыша на него, не дыша. Видишь – ладони твои горячи, как османский восход. Что в них положат волхвы, если тронется лёд?Что в них удержишь ты сам в эту полночь твою? Книгу какую услышишь взамен Бытию? Всё, что написано было тобой вдалеке, станет иероглифом чёрным на белой руке.Снегом, кочевьем, кочевником – кем же ещё? – будешь всегда, если путником зимним крещён. Свет в коридоре, короткий, прерывистый сон... Снег – это пыль на десятке небесных коронТех королей, что просты, словно боль и душа... Если по краю идёшь, то иди не дыша. Видишь, как белого мало в безудержной тьме? Пусть он лежит до утра на земле, на земле...Бес ли коснется его или маленький бог, ты не поймёшь по следам на развилке дорог... Кто тебе дорог, и дорог кому ты зимой? Снег так изыскан, как слёз Магдалининых соль... Если по краю идёшь, то иди не дыша. Падает снег – и ты следом иди не спеша...©Снежный Рыцарь
А я и слова сказать не могу, вся обомлела от радости своей долгожданной, да восторга, который грудь стянул, что и вздохнуть то не могу, когда обернулся Повелитель мой снежный, во всей красе себя показывая и зашагав ко мне, воду темную преодолевая, от которой клубы пара ввысь поднимались, все инеем белым покрывая.
Никого красивее мужчины этого я в жизни своей не видела!
Никого краше и представить себе не могла!
Плечи, как гора широкие, да нерушимые, словно сотнями лет все войны он выигрывал без войска в одиночку!
Торс мощный, да такой, словно каждую черточку, каждую мышцу природа любовно создавала, любуясь и лаская его! Руки большие, да широкие и от плечей до кисти на каждой такие же символы, что руку пополам повдоль рассекают, как и вдоль спины его нарисованы…или выжжены чернилами черными?
Дошел до меня он, из воды без стеснения выходя, да смеясь, над тем, как стою заворожено я, рот приоткрыв от красоты его и тела большого, да сложенного так, что и смеяться и плакать от восторга хочется, касаясь меня руками своими большими и сильными осторожно и бережно, положив ладони горячие на щеки мои пылающие, чтобы голову вверх поднять, да в глаза мои распахнутые заглянуть.
А я даже ахнуть не могу, вся замлела от вида его, лицо жадно рассматривая красивое и жестокое, думая, что только так он и должен был выглядеть, чтобы восторгаться им могли все и бояться до смерти!
Волосы чернее крыла ворона до плеч почти, свободно распущенные и лишь пара прядок над ушами были на затылке в узел скреплены, чтобы не мешались, да пара непослушных черных прядок на лоб свисала, делая лицо еще красивее.
Прямой нос, губы мягкие, улыбающиеся, теплоту которых я уже познала, как и ласку их с жадностью. Борода аккуратная и короткая, и брови черные, резкие, очерченные так, словно в каждой волосинке черной сила и жестокость к тем, кто жизнь свою прожил не по законам установленным.
И глаза волшебные!
Ни у кого из людей таких глаз быть не может, словно вся Вселенная в них заключена.
Самый крайний ободочек, что всю радужку опоясывал – словно небо ночное.
Вроде и черным кажется, а стоит к нему лучше присмотреться, как поймешь, что оно как бархат насыщенно синий с миллиардами звезд светящихся.
Вслед за небом этим ночным в глазах его бирюза разлилась, да такая яркая, что глаза слепит! Каким бывает небо в ясный день морозный, когда солнце светит ярко-ярко только не греет. Без единого облачка прозрачного, словно океан безбрежный раскинулся вверху штилем бирюзы яркой.
А за бирюзой, у самого края зрачка черного, по кругу его резкому словно ореол прозрачный, каким бывает лед чистейший из источника холодного, в которых лучи солнечные играют, даже сосульки делая словно камнями драгоценными, оттого что все блестели и переливались они, завораживая.
Вся красота и суровость зимы в глазах его была!
Все цвета и оттенки стужи лютой днем и ночью морозной!
– Отчего же молчишь ты, любимая? Или не люб оказался вид мой истинный? – улыбались эти губы чувственные и жестокие уголками, пока в глазах бездонных огонь полыхал жаркий и завлекающий, а в кончиках губ лукавость спряталась, пока руки его меня по лицу гладили, убирая прядки волос непослушных назад.
Видел ведь, что я обомлела вся от восторга, увидев его!
А все равно смеялся мягко и играюче, выгибая брови свои резкие и черные:
– Хоть слово скажи мне, душа моя, а не то в волка обращусь снова, чтобы привычнее тебе было!
Но я и тогда заговорить не смогла, выдохнув лишь с дрожью, и ощущая, что дышать рядом с красотой такой больно становится, ведь не ждала я ничего подобного, представить даже во снах своих смелых не посмела бы!
Теперь и аромат тела его большого ощущала сильнее и ярче, задыхаясь и выдыхая часто-часто, словно сознание вот-вот потеряю, вспоминая, что когда маленькая я была, выбежала как-то от игр веселых с Тайкой на улицу. Из дома теплого и родного прямо на мороз лютый, так и задохнувшись в первую секунду оттого, как воздух холодный легкие пронзил свежестью своей колючей.
Вот и сейчас больно было в груди от аромата его колючего и морозного, словно сама стужа в горло мое пробиралось, даже если большие ладони его теплыми были и такими нежными.
– Никто из смертных меня касаться не может, – прошептал он, надо мной склоняясь и в глаза заглядывая сквозь ресницы свои черные и густые, словно крылья ворона черного, шагая еще ближе, отчего я на цыпочки поднималась, чтобы только дыхание его на себе ощущать сильнее и ближе…ближе…, – Никто в глаза мои смотреть не может. Только ты, любимая…
А сам склонился так, что ресницы его мои щекочут, не скрывая больше взгляда полыхающего и обжигающего не холодом лютым, а огнем синим, от которого голова кругом идет.
–…так касайся меня. Смотри, покуда не наглядишься…
– Никогда я на тебя наглядеться не смогу… – едва выдохнула я в губы его красивые, что улыбнулись и к моим потянулись касаясь едва-едва, словно на вкус пробуя осторожно и размеренно, как вино терпкое, которое смакуют и удовольствие растягивают, чтобы опьянеть, а не в хмели пропасть.
Но руки его словно покоя найти не могли, когда одна ладонь на затылок скользнула, путаясь в волосах моих растрепанных, а вторая руки моей настойчиво коснулась, чтобы положить ладонь на тело его большое, крепкое и прекрасное, молчаливо давая возможность касаться его и узнавать…
Каждую черточку своими дрожащими пальцами исследовать, чтобы потерять и сердце, и душу свою уже навсегда в мужчине этом, что и человеком не был.
Одно понимала я через восторг, что границ не знал – непростая жизнь была у Повелителя моего снежного, и не зря тело было воина статного, который один всю армию одолеет.
Сразу было и не видно, а прохладными подушечками пальцев своих явственно ощущала я шармы на теле его красивом и белом.
Много– много белесых полосочек, словно хищники ранили его лапами своими когтистыми…словно резали руки его большие и сильные мечами….ранили тело мощное…
Но самым жутким и странным были полоски на груди его.
Ка раз там, где сердце его было.
К ним потянулась я, взгляд и дыхание морозное его на своем лице ощущая, когда приходилось голову запрокидывать, чтобы увидеть яснее, что же это такое.
Как раз там, где сердце, на груди твердой и широкой, словно круг был из мелких черточек, что шли подобно лучам. И так много было их, что казалось, будто в несколько слоев они уже…как иголками царапали кожу гладкую и идеальную снова и снова, от центра отходя и бесконечные лучи по кругу рисуя.
Нахмурилась я, потянувшись сама к шраму странному и вздрогнула, но не потому что он рукой своей мою ладонь к груди своей придавил, расставляя раскрыть ее и коснуться кожа к коже, а оттого что вдруг на теле его новые письмена выступили!
Такие же черные и непонятные, на древнем и странном языке написанные, что видела теперь я дорожкой от шеи по груди ровно и торсу всему, что вниз уходили…но только ахнула, смущенно глаза отводя от линии роста волос черных на бедрах его, понимая, что такая же полоса и позвоночник его опоясывает вертикально.
Никак от смущенная своего избавиться я не могла, ощущая жар кожи его и то, как рука сильнее ладонь мою к телу его прижимает, заставляя шаг навстречу сделать и голову еще больше вверх запрокинуть, а дыхание морозное частым и неглубоким становиться, когда прошептала я растерянно, лишь бы только не молчать:
– Что же значат письмена на теле твоем?
– Говорят они о том кто я, и что бежать нужно без оглядки… – прошептал Повелитель мой, еще сильнее склоняясь и держа меня за подбородок нежно, но настойчиво, не давая отвернуться или отпрянуть, словно я бы помышляла об этом, в его глаза томные заглядывая и себя в них теряя.
– И кто же ты? Как мне тебя называть?...– едва выдохнуть смогла я в губы его горячие и жадные, что все опускались, заскользив по скуле, а потом выше поднимаясь дорожками из поцелуев жарких, когда выдыхал он горячо и несдержанно:
– Любимым своим называй.
И все целует, целует так, что словно остановиться не может никак, то глаза, но кончик носа, то щеки, все равно всегда к губам возвращаясь.
– Мужем своим называй.
И к себе притягивает, к груди большой и мощной прижимая.
– Защитником своим называй.
А рука на затылке не дает и пошевелиться, словно оплетает он меня со всех сторон, боясь, что сбегу я, испугавшись напора его и жара этого, что в глазах пожаром разрастается.
– Всем миром для тебя стану я. Всю Вселенную к ногам твоим положу. Стану семьей, которой никогда у тебя не было…
Завороженная и обомлевшая, я в его руках дрожала, лицо свое под губы его подставляя и все слушая голос, от которого мурашки на коже выступали, да душа ластилась, словно кошка к хозяину своему.
– Твоим буду зимой следующей, как и ты моей станешь, любимая.
Никогда он еще так не целовал меня, когда до губ добрался.
Горячо, жадно, дыхание отнимая, до слез счастливых из глаз моих прикрытых, когда тянулась за губами этими я, обхватывая руками несмелыми за торс могучий и вся прижимаясь, словно тростиночка к скале огромной, за которой никакая беда не страшна будет.
Никогда себя я не чувствовала такой маленькой, хрупкой, но такой защищенной, что каждому слову его верила, вся в руки его отдаваясь и не вздрагивая уже, когда он рубаху мою разорвал с рычанием глухим, на колени опускаясь и все целуя, целуя, пока голова моя не закружилась и небо над головой танцевать не стало, того гляди и обрушившись на нас.
Никому и никогда не позволила бы к себе прикасаться так, кроме него одного, Повелителя своего снежного.
Мужа своего.
Любимого своего, что ласкал губами тело без стеснения, и с жаром таким, отчего стонала я, хватаясь за голову его и плечи широкие, боясь упасть и понимая, что руки сильные держат так, что никогда не упаду я, не сбегу никогда, даже если кричать хотелось от сладости этой, что в теле моем волнами поднималась.
Словно из мира другого слышала я голос бабушкин, что разбудить меня пыталась и все звала и звала, а я никак его отпустить от себя не могла, губам его отдаваясь вся без остатка, не желая больше в мир свой возвращаться, где не будет его скоро, когда он все ниже и ниже губами своими опускался, закинув ногу мою дрожащую на плечо свое широкую
– Лето последнее переждать нам осталось, – шептал Повелитель мой, когда на руки поднял меня, к груди свой огромной прижимая, целуя в висок и успокаивая от ощущений тела невиданных, когда в животе, словно шар огненный взорвался, да так сильно, что и сейчас тянуло все и в спазмах скучивалось, – А как только снег первый ляжет, заберу тебя к себе я и никогда не отпущу больше.
А я улыбалась счастливо и устало, в глаза его заглядывая и замечая, как небо к нам ближе стало, словно куполом нависнув, а земля далеко, словно птицей парю его я на руках его, весь мир белый под собой видя теперь.
– Смотри, любимая, к приходу твоему все готовятся, – улыбался Повелитель, вниз кивая, куда я голову опустила, видя мир этот новый, словно на ладони с лесами белоснежными бескрайними, да озерами, на глади которых лебеди плавали, не боясь следов волчьих на дорожках в саду.
С заснеженными горами величественными и белоснежным замком, что раскинулся над просторами, словно руками в обе стороны укрывая мир этот волшебный, где в саду ухоженном все дорожки красными были усыпаны, как там в лесу, когда шла я по дорожкам ягоды замороженной.
И так красиво здесь было, что душа парила, от тела отделяясь и упиваясь восхищенно всем увиденным, заставляя ахнуть:
– Что же за мир это?
– Наш мир это, любимая. Нави.
А я никак глазам своим поверить не могла, ведь думала, что под землей Нави расположена.
Что тьма и мрак всегда здесь, и солнце никогда не всходит, да и луны не видно, только среди камней мокрых и холодных черти жарят души людей в мучениях вечных, да чудовища страшные в земле прячутся.
Как же ошибались те, кто про Богов наших рассказывал, кого предали мы и забыли.
Все белое здесь было, в Раю словно, зимой и снегом укутанное, когда спала природа сном волшебным и благодатным, и лишь где-то очень далеко за гранями замка белоснежного виднелись горы острые, словно скалы с пиками.
– Волшебство, – улыбалась я восторженно, в глаза его необыкновенные заглядывая и голос бабушки слыша все более настойчиво, ощущая помимо рук Повелителя своего и ее руки на плечах моих, которые трясли меня и сжимали до боли.
Недовольно и мрачно полыхнули инеем глаза любимого моего, когда он нехотя на землю опустился, положив меня на снег и сверху нависая, чтобы словно укрыть от мира этого, в глаза заглядывая мои жадно и все так же горячо, словно не смог унять жара своего стонами моими и губами своими.
– Послушай меня, любимая. Скоро брат придет мой, и на смену мне в мир ваш войдет. Связь нашу никто отныне разрушить не сумеет, но ты знать должна, что теперь и ты меня чувствовать будешь сильнее и мучительнее, оттого тяжело тебе будет летом жарким, как никогда еще не было. Весной ранней не смогу приходить к тебе и рядом быть, пока беспомощный, словно ребенок я, покуда кровь моя из земли не вернется, но брат мой младший рядом с тобой будет. Бог океанов и морей, Дунай. Если совсем тяжело тебе станет или беда какая приключится, к нему беги скорее. Там, где вода живая из земли бьет и в землю уходит – везде его найти сможешь. Не забывай слова мои, и жди меня первым снегом в мире твоем.
Губами жаркими к моим прижался, словно никак отпускать не хотел, и я за него все руками хваталась, чувствуя, как слезы жгучие из глаз катятся, да только понимала, что ушло время наше, когда вместо аромата морозного, от которого в груди все саднило и болело, стала ощущать я запахи дома своего.
