Текст книги "Повелитель снежный (СИ)"
Автор книги: Елена Синякова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)
12 глава
Точно по Библии – верить и двигать мир,Острые горы, хребты ледяного зверя.Истина эта затёрта уже до дыр,Сверим часы: двадцать с лишним столетий веримВ розы, шипы, плащаницы, посты, грехи...Вычеркнув в списке одно лишь святое имя -Той, для которой сходишь живым с горы,Той, для которой ты Бог, наравне с другими.С теми, кому ты молился один в саду,/выпита чаша и горькое стало сладким/.Верили слепо в тебя, ты в неё одну,Имя её повторяя в бреду, украдкой.Я повторил за тобой – и открылась дверь,Стало вином то, что было вчера водою.Горы сместились, вышел на битву зверь,Тот, уронивший ключ Магдалины в море.Снежный Рыцарь
Давно не спала я так крепко и сладостно, обо всем на свете позабыв, ни жара, ни боли своей не чувствуя, что и просыпаться не хотелось. Так бы и нежилась долго-долго, если бы голоса не услышала.
Голоса знакомые уже, да только не в своей голове, как они обычно звучали, а наяву.
Тихо, приглушенно и ласково говорили они между собой, словно боясь меня разбудить.
– Ох и хитрец братец наш! Как же сделал он так, что человечка касаться его может? Ведь никому это не дано, мне даже, брату его кровному! Сколько часов сижу и жду, когда же она окаменеет или в лед превратиться, а она на глазах только все краше становится!
– Сердце зимы на ней, – отвечал ему голос второй, милый сердцу моему. Тот, что словно река течет, слух лаская.
– Так ведь и к камню никто прикасаться не смеет, сам знаешь. Смерть это для всего живого то!
Они замолчали на какое время, когда первый голос вдруг вздохнул:
– Вижу, что и сам он полюбил человечку…да как он ее к себе заберет-то? Она ж живая. А коли убьет ее, так она ко мне попадет, душа чистая у нее, грехами не тронутая.
– Брат знает, что делает.
– С собой мне брать ее к камню алтарному?
– Бери, как силой поменяетесь, там видно будет, что дальше делать будем. Одно знаю, что здесь он ее не оставит, все равно с собой заберет.
Снова замолчали они, пока в душе хмурилась я, понимая, что про меня и Повелителя они говорят, но что именно не понимая. Слова страшными какими-то были, словно преграды между нами появились откуда-то, о которых я не ведала, а Повелитель скрывал.
– Как же повезу я ее, коли касаться ее не могу, как и брата своего, а она горит со мною рядом? – тяжело вздохнул голос снова, а перед глазами моими образ Повелителя второго. Того, что точная копия любимого моего, только с волосами серебряными, да глазами зелеными.
– Аспида зови, пусть Вихря принесет он, – рядом вода булькнула, и я глаза открыла, слыша голос Дуная и испугавшись вдруг слов его, лишь сейчас понимая, что хорошо мне спалось так, оттого что вся в воде я, окутанная водами брата младшего Повелителей двух, словно в колыбели раскачиваюсь на волнах, и нет на мне больше ожогов страшных и ран горелых, и боли нет, а в земле словно кадушка большая вырыта, водой наполненная, где и спала я, словно младенец в руках матери.
Села в воде осторожно, на двух мужчин прекрасных глядя и не в силах сказать что-нибудь, когда оба они обернулись на меня, вдруг улыбнувшись.
Не люди ведь! Никогда людьми не были и не будут! Боги! А сидят оба на траве зеленой в простых рубашках льняных, босоногие и только один ногами в воде плещется, да мне подмигивает.
Никогда Дуная в человеческом обличии до этого не видела я, и теперь поняла, что если бы до этого увидела, сразу поняла бы, что не человек он – прекрасный слишком!
Волосы золотые копной непослушной, оттого что в воде они постоянно, а глаза синие-синие, как василёчки в поле, и чертами лица красивого на братьев старших похож, только мягче они, оттого и кажутся добрее.
– Проснулась, сестрица Даринушка, невестушка наша, – улыбнулся Дунай красиво и ласково, в воду прыгая всем телом и рубашку с себя стягивая, – Надо к брату спешить, сказать, что все в порядке с тобой и увидитесь скоро.
Я и рта раскрыть не успела, как под воду ушел Дунай, словно в ней весь растворяясь и оставляя меня с Повелителем вторым, который меня рассматривал с интересом большим, но без злобы, рассмеявшись вдруг, но ко мне не приближаясь, так и сидел у воды, что нас речкой глубокой теперь разделяла двумя берегами:
– Давай познакомимся что ли, красавица братова? Ты меня не бойся, я тебе вреда не причиню, вижу что особенная ты, и брат к тебе всей душой своей темной прикипел.
– Как Повелитель мой снежный? – выдохнула я, понимая что раз брат рядом, то он находиться здесь не может, гореть будет и боль страшную испытывать любимый мой.
– В порядке. В себя уже пришел, ждет, когда мы с тобой к месту заветному приедем. Мара ты значит?
– Дарина, – осторожно я поправила, а он улыбается и головой машет:
– Для людей ты Дарина, а сердце твое зимнее, поэтому Мара в мире нашем ты.
Я лишь заморгала, что и сказать не зная. Не важно кто и как меня называл, важно лишь, что Повелитель мой снежный меня любил и не покинул, а там хоть Мара, что Морана.
Смотрел на меня Повелитель второй пристально и весело даже как-то, выдохнув вдруг:
– А я Светлобог. Брат ненаглядного твоего Темнобога.
– Бабушка говорила, что нельзя имена ваши вслух произносить.
– Теперь уже можно, покуда я тебя сердце зимы, – кивнул на меня Светлобог вдруг глазами своими зелеными по телу моему скользнув и по шее, словно искал что-то, отчего смутилась я страшно, ведь вся мокрая была, и одежда тело облепила, поэтому поспешила снова в воде спрятаться так, что на поверхности одна голова осталась краснеющая от стыда.
А он рассмеялся, глядя весело и лукаво и вдруг дернув за ремешок кожаный на шее своей, из-за ворота рубашки показывая камень.
Как мой почти, только зеленый, будто малахит, в гранях которого билось сердце солнечное, словно янтарь внутри камня этого расплавили, сердцевиной сделав, и была она такой же мятежной, как и сердцевина камня моего темного, что сиреневой дымкой внутри кружила, завораживая меня игрой своей.
Выходит камень мой темный самому Повелителю снежному принадлежал? Темнобогу.
– Когда ты камень этот нашла, Мара? Как смогла в руки свои человеческие взять?
– Не находила, – прошептала я под водой руки к груди приложив, чтобы ощутить камень свой драгоценный, лишь теперь понимая, что он не просто особенный и способный Повелителя в голове моей отыскивать голосом завораживающим, но волшебный и важный очень, – Он мне его отдал, когда еще ребенком была я…с тех пор с камнем этим не расставалась я.
А Светлобог снова смеется и лишь головой качает удивленно:
– Сердца мы свои спрятали в камнях этих, чтобы не могли убить друг друга, когда настает время зиме и весне меняться местами. Выходит, что брат мой без боязни сердце тебе отдал…одного понять не могу, как в лед ты не превратилась, когда взяла то его?
Да это и не важно уже было, когда я с любовью сжала камень в руке своей, к сердцу своему прижимая, которое колотилось восторженно и немного испуганно даже – ведь ребенком была я тогда! И потерять могла, не ведая, как дорог камень этот! Оттого еще больше Повелителя своего полюбила, всей душой к нему прикипев так, что не разорвать, не вырвать его из меня уже было.
– В дорогу собираться нам нужно, Мара, – поднялся на ноги свои длинные Светлобог, не пытаясь ко мне приблизиться, и пряча камень свой снова на груди за воротом рубашки простой, – Путь предстоит длинный, и успеть в срок нам нужно.
– К алтарю поедем?
Оглянулся он на меня с удивлением, чуть бровь светлую выгибая, но кивая в согласии:
– Да. И про него брат мой рассказать успел? А ведь не могут люди знать про нас лишнего…
– Во снах я камень этот вижу, – поспешно проговорила я, ведь не говорил ничего подобного Повелитель мне, тайны их не раскрывая, – Бегу к нему через леса по земле черной, а она все сильнее нагревается, только на камне этом спасение свое нахожу. Не нагревается он от земли жаркой во снах.
– И на яву не нагреется никогда, потому как ритуальный он, – закивал Светлобог, подходя к коню белоснежному и крепкому, и хлопая по боку его, чтобы тот галопом унесся куда подальше, не замечая взгляда моего удивленного, – Серединой мира мы его называем. К нему в назначенное время возвращаемся, чтобы передать друг другу силы свои.
Ходит он по другому берегу, пусть и рядом он совсем, и вокруг все зеленое и сочное стало, не смотря на то, что осень уже подбиралась, да только я чувствую кожей своей, как земля вокруг лужи моей глубокой снова нагревается и раскаляется, зная, что если из воды вылезу, то снова обгорю вся, словно не трава это вовсе, а костер пламенный.
– Ты под воду с головой спрячься, Марушка, – обернулся ко мне Светлобог, когда конь его с глаз скрылся, убегая послушно, – Что бы не увидела и не услышала, в воде будь, не бойся ничего. И уши руками закрой.
Что бы не задумал Светлобог, да только испугалась я, побольше воздуха в грудь набирая, не в силах спросить даже, что дальше будет, видя, как сам он поморщился, будто не хотел делать этого, да видимо выбора другого не было, когда головой своей тряхнул серебряной, тоже воздуха набирая, чтобы закричать вдруг в небо ясное, словно глаза Повелителя моего:
– АСПИД!!!….
Дальше и слушать не нужно было, когда я в ужасе под воду нырнула, что было силы уши свои закрывая, и зажмуриваясь от страха.
Немного знала я про Аспида черного, не часто бабушка про него сказки рассказывала, ибо страшными они все были…знала, что змей это страшный с крыльями огромными, который огнем дышит и людей мучает в Нави, до тла их заживо сжигая.
Неужто и он был рядом с Повелителем моим в Нави?
Да только если Темнобог и Светлобог сами предо мной были, разве можно было сомневаться, что и этот персонаж страшный сказок далеких выдумкой не был?
Не был! Живой был он!
Поняла я это, когда вся земля содрогнулась, отчего испуганно глаза распахнула я, видя, как вода над головой моей зашипела, языками пламени окрашиваясь, словно все вокруг во мрак страшный погрузилось, пламенем объятое.
Рассказывала бабушка, что не был богом он, но на страже Темнобога был всегда, им созданный из пламени и пепла, и способный в мир наш выходить из Нави, сжигая души тех, кто грехи страшные совершал.
Ох не хотела бы я увидеть его своими глазами, даже если он был созданием Повелителя моего и служил вроде как благим делам даже, помня лишь то, что Дунай посоветовал его позвать, говоря о Вихре каком-то…такого персонажа сказок из детства я не помнила, и пока представить себе не могла кто бы это мог быть, чувствуя, как земля снова дрогнула, да так, что мелкие камушки в воду на голову мою посыпались, но испугаться заново не успела слыша голос Светлобога:
– Мара, выходи на свет.
Я и не заметила даже, как воздух во мне заканчиваться начал, поспешно ногами заболтав в воде и чувствуя, что меня словно выталкивает Дунай на поверхность, где ахнула я, даже прикрыв лицо руками.
Еще и минуты не прошло ведь, как под воду я ушла, да только сгинул куда-то мир зеленый, солнечный и сочный, оставив вокруг теперь только деревья поваленные, что горели и тлели, да траву выжженную до самой черной земли.
Все вокруг горело и черным стало так, что пепел кружил с неба серого, где и солнца больше было не видать, словно и оно в огне и дыму было.
А посреди огня и дыма конь черный стоит, да такой красивый, что глаз оторвать нельзя.
Хвост и грива до самой земли стелятся волнами черными, а сам такой огромный, что никогда таких лошадей и в жизни не видела я, и ни седла на нем нет, ни поводьев, словно из самой тьмы и пепла рожденный он, силами темными одаренный красотой своей, грацией и мощью.
– Вихрь это, – слышу голос Светлобога, обернувшись на него и не в силах улыбку свою скрыть, потому как волосы его и рубаха словно в саже измазанные и все торчком торчат, и на лице разводы черные с пятерней, словно мальчишка он, который спал на печке, да свалился с нее, а не бог древний вовсе, – Конь Темнобога и друг его верный, что веками рядом с ним, готовый по первому зову прийти на помощь и выручку. Необычный конь это, выкормленный на крови брата моего, поэтому может и в Нави и в Яви быть. Коли приручишь его, то быстрее до места нужного доберемся мы и в срок успеем.
А я глаз не могла от коня этого отвести, словно завороженная красотой его, видя, как тот фыркнул вдруг и затрепетали ноздри его крупные, словно уловив запах какой-то, когда голова большая ко мне повернулась, и умные глаза черные на мне остановились.
И страшно и трепетно было, когда конь головой своей тряхнул, словно гриву перекидывая, чтобы не мешалась она, вдруг ко мне размеренно направляясь по земле, где огонь тлел, и под его копытами черными затухали искры, льдом становясь.
Обычные кони, которые меньше и по земле скачут – и те способны убить копытами своими сильными, а уж этот и подавно, думалось мне, пока я в воде так и сидела, к земле не прикасаясь и видя, как застыл напряженно Светлобог в стороне, готовый в любую секунду на помощь кинуться, пока шагал Вихрь до меня, все носом своим водя.
Да только видно не зря на мне сердце зимы было, потому и остановился Вихрь, склонив голову свою большую надо мной и неожиданно мордой в шею утыкаясь, словно нравился ему запах мой, даже если сначала боязно было, что укусит.
– Ты смотри ка, – рассмеялся Светлобог облегченно, по бедрам широкими ладонями себя хлопая, – И конь братов тебя признал!
А я улыбалась счастливая и завороженная, из воды показываясь, чтобы погладить коня по морде большой, обнимая его руками и прижимаясь щеками к кожей его черной и прохладной, ощущая аромат его родной и морозный, словно из самой Нави снежной появился он, сохранив ее запах и принеся с собой снежинки белые в гриве своей густой.
– Забирайся на него, невестушка, в путь отправлять надо бы нам, чтобы к сроку успеть и пол земли обогнуть до брата моего.
И словно чувствовал Вихрь, что тяжело ступать мне на землю горячую, лег рядом с водой, голову свою подставляя, да гриву в воды темные опуская, давая мне возможность на него забраться и на спине большой сесть, где так уютно было, словно из снега и льда был он, силы мои возвращая, даже если кожа его бархатистая теплой под ладонями моими была.
– Долгой и тяжелой тебе дорога будет, Марушка, – вздохнул Светлобог, свистнув коня своего белоснежного подзывая, когда вернулся тот целый и чистый, ловко на него запрыгивая, и улыбаясь широко мне, когда кивнула я ему в ответ твердо:
– Сердце зимы на мне! Со всем справлюсь!
Так и в путь мы отправились, и теперь не жарко мне было на земле даже рядом со Светлобогом, когда кони наши вровень скакали, унося вперед нас, к любимому моему, чей голос мурлыкающий я в себе слышать скоро стала, и на коне его верном словно силы возвращались ко мне все покинутые.
Об одном только горевала я и украдкой слезы лила – бабушка одна осталась…изведется ведь вся оттого, что пропала я, ни слова ей не сказав. И так тяжело ей было, как бы пропажа моя ее в конец не доконала.
– Не печалься ни о чем, невестушка. Коли брат тебя в руки свои заключать может, то и как с бабушкой твою быть придумает. Хитер он у нас и мудр, словно змей не иначе, – подмигивал мне Светлобог, когда я слезы утирала, коня наглаживая, что нес меня вперед без устали, останавливаясь лишь чтобы попить воды в ручьях.
– Люди его насмерть на пашне замучили, – говорил Светлобог, когда остановились мы после долгих дней пути без сна и покоя, чтобы кони напиться могли, на Вихря кивая, за бока которого я ладонями держалась, впервые на землю опустившись. Рядом с ним и жара не казалась мне такой убивающей и ранящей, – Голодом и работой заморили, даже похоронить не удосужились, так и бросили его обессиленного в лесу умирать волкам на растерзанье. Там его брат и нашел. Пожалел животину, кровью своей напоил, на ноги поставил, всю зиму оберегал его, и доверять себе учил, а когда пришло время нам силой меняться, отпустил его на поля и луга, вольным по земле скакать. Да только Вихрь со мной не остался, пол мира обошел, а нашел камень наш и дождался, пока брат мой не встанет. С тех они вместе по земле этой ходят, да в Нави братовой.
А я улыбалась, бока сильные ладонями наглаживая и еще больше полюбив Повелителя своего за поступок его.
Не знали его люди вовсе, не видели глаз его завораживающих, не слышали историй этих благородных, поэтому и был он Смертью лютой, погибелью страшной в сказках, которые мне бабушка рассказывала про богов прошлого.
Даже не знаю сколько дней и ночей скакали мы без устали, сменяя горы на луга, луга на реки, реки на леса, да только сердечко дрогнуло мое, когда мы в лес темный вошли, что был опоясан горами, которые собой закрывали все вокруг, словно в руки заключая то, что нужно было спрятать от глаз человеческих на краю земли самом.
Именно этот лес я видела в своих снах!
Именно тут бродила в поисках большого камня, который был исполосован мелкими неровными зазубринами, словно шрамы на теле моего Повелителя!
– Приехали! – выдохнула я прежде чем Светлобог сказал хоть слова, видя, как он удивленно обернулся на меня, с улыбкой кивая головой и добавляя приглушенно и вкрадчиво, словно боясь меня напугать:
– Ничего не бойся, а лучше оставайся здесь. Брат сам выйдет и найдет тебя…. – но помолчав, добавил так, словно не был уверен в том, что я его послушаю и останусь на своем месте, не кинувшись с заветному камню, – …и помни, что боли мы не чувствуем. Это всего лишь обряд.
От этих слов мороз пошел по коже, когда даже Вихрь вдруг зафыркал и тревожно стал качать своей большой могучей головой, видя, как Светлобог устремился вперед, пропадая из вида среди густой темной чащи, оставляя меня с тяжелым сердцем в недоумении.
И ведь головой ясно понимала, что не стоит мне видеть того, что будет происходить дальше, словно догадывалась о том, что не увижу ничего доброго, но как только в непривычной тишине леса этого странного голос Темнобога своего услышала, то не смогла удержаться, всем сердцем дрогнув от предвкушения скорой встречи.
Очнулся любимый мой!
Неужто впервые его увижу глазами своими не во сне, а наяву и сердце мое захлебнется от восторга и счастья, оттого что рядом он и что смогу касаться ладонями его своими, не боясь больше проснуться?
Словно и Вихрь обрадовался, услышав голос Повелителя моего, тут же вперед зашагав, рассекая телом своим большим и сильным кусы высокие и траву темную, которая ему по грудь доходила, и будто сами деревья перед ним в страхе расступались, давая идти вперед без преград, чуя, что Темнобогу мы принадлежим.
Да только вскрикнула от ужаса, закрывая лицо руками и пряча его в гриве коневой, видя, как Повелитель мой снежный из груди брата своего окровавленный меч достанет, распластав на камнем том, точно в сердце вонзив его, да так, что кровь брызнула на землю и камень, отчего лязг раздался.
Не понимала я тогда, отчего столько шрамов на груди любимого моего было.
И почему камень весь в зазубринах был не только во снах моих, но и наяву.
И что сердца свои братья в камни заключили, чтобы не убивать друг друга.
Рыдала, лицом в гриву черную зарываясь, и вздрогнув, когда ощутила на себе руки сильные и аромат родной и долгожданный, что грудь мою окутал, когда прошептал голос, слаще которого не в одном мире не было:
–…не бойся меня, любимая.
13 глава
Ты – альфа, омега. Я бьюсь где-то между, средь букв, в попытках понять, как работает магия слова. Понятен мне шёпот по лёгким движениям губ, но смысл ускользает и дверь закрывается снова. Я руку тяну, я хочу причаститься водой, /что станет вином, если я расскажу ей о боге/ но эта вода обращается только виной и делится слово /банальная клетка/ на слоги. Из этих слогов прорастают потом города, слагаются люди, рифмуя друг друга по двое. Ты – альфа, омега... Но я между ними – строка, чужой алфавит, что до срока упрятан в неволе.Но бойся, когда я взломаю таинственный шифр, когда я скажу громким голосом «Слово и Дело». Окажется яблоком твой восхитительный мир, зажатым в ладони моей до отчаянья смело.Снежный Рыцарь
Истосковался я по девочке моей с глазами ясными, да так, что тело ломило от желания прикасаться к ней, но нельзя было, нельзя.
Душа моя стонала, а тело огнем синим полыхало в венах тугих, но не пришло время еще мое, как бы сильно не сжимал в руках своих ее, к груди прижимая, а все больше хотелось.
Обнимать так, чтобы косточки маленькие ее хрустнули!
Чтобы вдыхать в себя ароматом, голову кружащим!
Чтобы под кожу свою вогнать и от мира всего спрятаться, от слез и боли человеческой!
Из последних сил держался я, миллионы лет томления этого не знающий, когда кинулась она ко мне доверчиво, прижимаясь крепко-крепко и ручками своими тонкими стан мой овивая, не понимая с жадностью какой руками в волосах ее терялся я, чтобы к себе еще больше привлечь и не отпускать больше никогда.
Все к свадьбе нашей скорой уже готово было, считанные часы остались, да только они мне вечностью казались черной, когда целовал глаза ее прикрытые, ресницы длинные и мокрые от слез соленых, шепча ей:
– Не хотел я, чтобы ты увидела это все так скоро, любимая, да только заведено так у нас. Лишь когда последняя капля крови из тела вытечет, то силушка наша на убыль пойдет, а иначе как одному править, не боясь, что брат вмешается в дела его? Веками кровь наша от камня и земли в тело возвращается к тому времени, когда один из нас землю обходит и сюда возвращается. Но убить друг друга не можем мы, ибо без света и тьмы нет.
А она все всхлипывает и головой качает, что понимает это все, да только жаль ей брата моего раненного, что в земле сырой и темное место мое занял, дорогу зиме теперь уступая и сном тяжелым засыпая.
– Разве не сжигаете вы чучело зимнее на масленицу, дорогу весне освобождая? – гладил ее ладонями по личику прохладному и бледному, целуя в щеки белые, когда кивала моя любимая, успокаиваясь постепенно, – Разве не топите куклу соломенную в воде на Сайман? Знали раньше люди о том, что не будет гармонии, ежели вся сила наша равной будет.
Много веков назад сами мы посчитали, что сможем мирно существовать на земле одной, да только слишком горды оказались и воинственны. Чуть землю всю не разрушили, заморозив обитателей в период ледниковый. Тогда и решили, что не может быть сила наша равной на все времена.
– Жив Светлобог, и всегда жить будет, пока мир этот жив, – улыбался я, к себе ее прижимая и показывая на камень алтарный, где из расщелины на самом верху стебелек пробился хрупкий, первый листик зеленый разворачивая, – К тому времени, как вернусь я сюда, дуб здесь будет огромный, камень собой укрывающий. Не плачь, любимая.
А она сквозь слезы улыбается, глаза ладошками вытирая и глядя на меня глазами своими блестящими, что зачаровывают, всю душу прожигают мне взглядом своим прекрасным и открытым, где любовь ее плещется и восторг оттого, что наконец рядом мы. И касаться друг друга можем наяву, а не во сне, проснуться не боясь…но боясь голову свою потерять от близости этой, пока губы ее сладкие целовал, дыхание ее забирая и к себе прижимая так сильно, пока пальчики испуганно не вцепились в плечи мои.
Нельзя еще, нельзя, а душа из тела врется, обгорая от страсти этой, что веками не ведал я!
Сначала в Нави переправить ее нужно, дать в себя прийти, все обряды, все законы Прави соблюсти, лишь тогда моей она станет на век и никто оспорить этого не сможет!
Только опасен путь этот…оттого, отрывался я от губ ее влажных и припухших от страсти моей несдержанной, заставляя руки свои разжаться и тело хрупкое от себя отпустить, по волосам черным гладя ее и в глаза заглядывая невинные, разговор наш с Дунаем вспоминая.
– Нет пути в Нави тому, кто жив еще, лучше меня ведь это знаешь, братец, – хмурился Дунай, вокруг меня водами океана кружа, когда очнулся я в пещере своей Аспидом охраняемой со всех трех сторон, – Как Дарину ты к себе приведешь? Только два пути есть в царство твое и оба для нее закрыты будут. Коли через мое царство идти – не откроется расщелина в океане пред человеком живым, души только принимает. А коли через горы идти и пики на границу трех миров, то Аспид дороги не даст вам, пока жива она. На стражу закона ты его поставил, печатью правды истинной заклеймил, и нет иной правды для Аспида черного.
Все это правда была, да только не такая простая, как казалась.
Моей Дарина была, еще до рождения своего грешного, и всего трое знали об этом.
– …убить ты ее не сможешь, а коли и поднимется рука твоя, так душа ее чистая, мимо Нави пройдет она. Сама себя убить должна она, чтобы в руки твои в Нави попасть.
– Через океан пойдем, братец, – проговорил я наконец, все слова Дуная принимая, ибо правда была в них, положив руку свою на плечо его могучее, – Откроется расщелина пред Даринушкой, ибо кровь моя в ней течет и сердце зимы ее сохраняет. Ей и погибать не нужно.
Нахмурился брат, слова мои понять пытаясь, но секрет не стал выведывать, лишь кивнул в согласии:
– Помогу чем смогу я ей, братец. Как можно быстрее к воротам подводным доставлю к Кощею. А ты в Нави возвращайся и жди ненаглядую свою.
На том и порешили мы, как бы душа моя мятежная не кричала и не рычала, что рядом быть с ней я должен, да только проход в Нави тяжелым был, и нужно было ждать ее на границе миров мне, чтобы в руках своих от всех укрыть и в безопасности в замок наш отнести, где все готово уже было к обряду свадебному.
– Ты бы Вия предупредил, чтобы не лез он…
– Вий душами управляется! А любимая моя живой придет в царство наше! – отрезал я, на что Дунай улыбнулся только, ручьями из мира моего подземного утекая.
И теперь, когда пришло время в Нави переправляться, душа моя темная стонала и сжималась.
Ни боли, ни страха не ведал я веками.
Расправой мучительной и войнами страшными не запугать меня было, а теперь едва дышать мог, любимую свою обнимая и наглядеться на нее не в силах, видя глаза ее красивые, зная душу ее отважную, когда меня спасать пыталась красивая моя и хрупкая, себя не жалея, ран своих горелых не замечая, брата моего не испугавшись.
– Уже немного осталось до свадьбы нашей, любимая, – шептал я, не в силах от губ ее оторваться, словно все притяжение мира этого в ней одной сосредоточенно было, – но самое трудное на долю нашу осталось. В Нави войти.
– Ничего не боюсь я, Повелитель мой снежный, – шептали губы ее и руки хрупкие тянулись под ворот рубахи, чтобы показать что гордо носит на шее стройной своей, камень мой зимний, уже не прячась и миру всему показывая, что мне теперь принадлежит она, – Все, что нужно сделаю.
Зашумела вода под землей потоками буйными, когда Дунай на месте был уже, и обнял я смелую свою девочку, на руки свои поднимая и к груди прижимая, направляясь в пещеру подземную, что от глаз людей и мира всего спрятана была и Аспидом черным защищена со стороны всех миров.
Там подземная река была, что в океан уходила и к расщелине вела в царство мое.
Ничего не боялась Даринушка, смело вперед глядя и руками своими за шею мои овивая, когда опустился я на берег каменистый и темный, спрятанный и от солнца и от луны, нехотя ее от себя убирая, словно часть себя отрывал с болью и мучением, что в душе метались зверем.
– Чтобы в Нави тебе попасть, через весь океан перебраться нужно, любимая, – тихо проговорил я, по лицу белому и прекрасному любимую свою гладя, – На самое дно черное, глубже которого на всем свете нет. Там врата в Нави. Там дорога в жизнь нашу новую.
Смотрит в воду темную Даринушка моя и не боится, лишь головой кивает отважно, что на все согласна она, когда из волн тихих Дунай появился, к ногам ее камень и веревку подталкивая:
– Вот, невестушка, привяжи к ногам своим, за камнем в пучину морскую уйдешь быстро, а я рядом с тобой буду, чтобы к брату скорее доставить.
Лишь ресницы ее черные дрогнули, но и тогда страха в глазах не было.
Обмотала ноги свои стройные и белые вторым концом веревки крепкой, что был к камню привязан и мне улыбается, к груди своей ладонь и сердце каменное мое прижимая:
– Жди меня, любимый мой. Скоро в Нави мы встретимся.
А я никак отпустить ее не могу.
Все целую и целую, слыша что и Дунай уже в воде мечется, стыдливо на нас поглядывая, но не смея торопить и вмешиваться, пока не рассмеялась Дарина, ручками в грудь мои упираясь и от себя отодвинуть пытаясь:
– Много времени у нас впереди, Повелитель мой Темнобог! Пора мне в путь собираться, чтобы к груди твоей припасть и уже никогда больше не расставаться!
А я и улыбнуться не могу – все во мне стонет и болит страшно от мысли о том, через что пройти любимой моей придется! Ведь ребенок она еще, мира не знала, жизни не видела, а отважная и смелая такая, что душу щемит мою!
– В Нави жди нас, братец, – вынырнул из воды Дунай сосредоточенный и серьезный, руками Даринушку мою обнимая, и в пучину темную вод ее с собой забирая, выдохнув приглушенно ей, – Воздуха побольше набери и терпи, сестрица…дыши.
