Текст книги "Повелитель снежный (СИ)"
Автор книги: Елена Синякова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)
3 глава
Она стала моей случайно.
Родившись в грехе, эту хрупкую нежную душу, не тронутую земными пороками, мне отдали словно ягненка на закланье, чтобы выторговать свою никчемную, порочную жизнь, прикрываясь любовью к мужчине, что даже не был отцом этого ребенка.
Эта святая чистая кровь была сильнее их.
Но знала ли об этом та, кто считала, что бросить свое дитя – это простительный грех?
Я отдал две жизни, которые не познали жалости, за ресницы этой девочки, чтобы только их не тронула слеза.
Милый ребенок, с глазами зелеными, словно драгоценный камень и волосами вороного крыла, стал моим сам того не подозревая, когда она стояла во мраке старого покосившегося дома, который мог повалиться от одного моего дыхания.
Прелестный ребенок, которого я пожалел, оставив в объятьях старухи, чтобы разум ее оставался чистым, нетронутым невзгодами, а сердце горячим и таким жарким.
Мара.
Моя Мара.
Наследница трона лютой стужи и синего колючего инея.
Моя маленькая возлюбленная, чьи ароматные волосы я целовал белыми пушистыми снежинками, скрывая ее от всего мира непроглядной пеленой мороза и арками ледников.
Моя прелестная драгоценность, которую я обнимал ветрами, пробираясь через щели ее дома, где меня не мог испугать жар от печи или глаза ее бабки, что следила за внучкой столь пристально и неуклонно, что у меня не было шанса подобраться к ней ближе.
Их шаткий домик был не способен противостоять моей нечеловеческой силе.
Как не смогла бы меня остановить вся деревня и весь этот мир, прими я решение войти и забрать свое. Но жаль было пугать мою девочку, становясь в ее глазах монстром раньше времени.
Поэтому бродил я мевдедем-шатуном по краю деревни, выискивая ее и пугая нерадивых охотников тем, что никогда не видели они зверья с такими глазами.
Поэтому рыскал по лесам и сугробам лютым волком, чтобы только учуять ее аромат сладких ягод на снегу, пока играла с детьми на улице рядом с домом.
Поэтому заглядывал в окна серебряной луной, пробираясь в дом неясным призрачным светом, чтобы увидеть, как спит моё сокровище.
Как она растет, и под белой длинной рубахой для сна, детское тело обрастает округлостями, наливаясь женственностью и нектаром, который я хотел вкусить первым и единственным, когда придет мое время.
И как бы хитрая старуха не щурилась в ночи, боясь уснуть, как бы не закрывала плотными занавесками все окна, я все равно был рядом каждый день, чтобы чувствовать, как в ледяном сердце самой зимы зарождается огонь такой силы, что он жег меня изнутри.
Это смертные придумали время, разделяя свою и без того короткую жизнь временными рамками. Для мне подобных нет понятия времени и пространства, есть лишь свет и мрак.
Но теперь и для меня время текло слишком медленно, пока на моих глазах девочка расцветала, а я не мог прикоснуться к ней.
Мне было мало этих лет, когда я витал рядом незримой тенью, касаясь ее, но не ощущая ничего в ответ.
Было мало того, что наша связь была односторонней и хрупкой, когда рядом с ней крутились несуразные мальчишки, что еще не знали страсти.
Но человеческая сущность изменчива и темна, когда в их души заползают чувства, подобно изворотливым змеям, которые жалят и не дают покоя.
Такова была любовь несмышленых подростков, но допустить ее я не мог!
Ни свет, ни солнце не могут стать препятствием тому, кто правит миром и знает каждый темный уголок любой человеческой души.
Но ни одна душа сейчас не интересовала меня, как моя драгоценность.
Именно поэтому я ступал по белому снегу, нарочно оставляя за собой следы и двигаясь за той, кто завораживала меня, даже если женская сила ее была еще мала и только пробуждалась.
В облике старика в белой шубе я был безобиден и неприметен.
Люди всегда относились к белому цвету, как к чистому и верному, зачастую не понимая, что и волки бывают белыми, но это не остановит их от убийства.
Мне просто нужно было отдать ей камень.
Я и не думал ни о чем другом, пока не уловил знакомый аромат, который отдался в груди сладостным томлением.
Быть рядом с ней, не касаясь и не чувствуя белоснежной гладкой кожи, оказалось выше моих сил!
А ведь она была всего лишь угловатым подростком!
Девочкой в смешной мохнатой шапке и алым шарфом, намотанным на хрупкой белой шее вдвое!
Но эти распахнутые глаза, цвета граненного изумруда, с загнутыми черными ресницами заставили мое морозное дыхание сбиться с ритма, опаляя языками горячего синего пламени внутри груди.
Всего лишь ребенок двенадцати лет, чей соблазн манил меня уже сейчас, предвещая стать в ближайшем будущем самой настоящей катастрофой моему праздному существованию вне времени и пространства!
Маленькие белые ладошки были холоднее льда, а глаза смотрели на меня распахиваясь и пленяя так наивно и растерянно, что я не смог себя остановить.
Я наслаждался ее ароматом и мягким теплом тела до головокружения, до рези в висках, не в силах отпустить от себя.
Не в силах насытиться ею мимолетно и так неожиданно, чувствуя, что моя драгоценность ощущает меня не как все.
Все было иначе, даже когда я позвал детей, чтобы успокоить ее метающийся разум и чувства, которые ощущали мою ложь.
Едва удерживаясь в своем маскараде, чтобы не обхватить маленькое бескровное личико своими руками, гладя по щекам, где играл прозрачный румянец, я видел и чувствовал всем телом, как она наблюдает за мной пристально и не по-детски внимательно, изучая мое лицо, фигуру и движения, когда ее черные бровки начинали хмуриться, а в черном зрачке ярких глаз полыхать сомнения.
Она чувствовала меня!
МЕНЯ!
А не ту оболочку, в которой я пришел, прячась от глупых людей за маской старика с подарками.
Наша связь была тонкой и хрупкой, но она была!
Упрочнить ее мог только камень моего мира.
И ее кровь, которая связала бы нас невидимыми нитями и тем, что я мог использовать во благо ….терзая себя еще сильнее, но давая ей возможность привыкнуть ко мне постепенно и мягко.
Моя маленькая смелая девочка.
Моя драгоценность.
Моя Мара.
МОЯ!
Заставляя отпустить ее от себя и покинуть деревню, я еще долго не мог уйти, рассеиваясь вечерней мглой, чтобы снова проникнуть в дом, и наблюдать глазами сумрака, как девочка рассматривает камень, поглаживая его своими тонкими белыми пальчиками, подрагивая от восторга, словно нашла свою первую любовь, а я знал, что пройдет еще пара лет, и я моя жизнь станет невыносимой…
Невыносимой от желания обладать ею!
4 глава
Мне редко снились понятые сны.
Скорее что-то непонятное и темное, где лабиринты разума прятались от реальности, выстраиваясь странными картинками, сути которых я не пыталась даже понять, а на утро просто забывала.
Пока не появился он.
ГОЛОС.
Голос, который прозвучал в моей голове мягко и ненавязчиво, заставляя дрогнуть даже во сне, заметавшись от желания сбежать и спрятаться!
Да, я не слышала его уже десятилетие, но позабыть так и не смогла!
Никто никогда не говорил больше так, что было одновременно и страшно…и волнительно.
Никто не заставлял меня кусать губы, чувствуя себя во сне слишком остро и реально, словно я могла ощутить дыхание этого человека на себе.
Того, кто приходил на порог нашего дома десять лет назад, перепугав бабушку и говоря странные вещи, которые я не понимала и сейчас.
И снова он звучал в моей голове, во мне, будто не было этих долгих лет, а я была всего лишь несмышленым ребенком на ледяном полу, который был испуган и растерян, оттого что происходило с бабушкой.
Хотелось дернуться и как можно быстрее бежать к двери, чтобы проверить заперта ли она, прислоняя к ней все самое тяжелое, чтобы только не дать ему войти…но не могла пошевелить даже тяжелыми веками.
–….волосы черные, как благодатная земля. Кожа белая, как чистый снег. Глаза зеленые, как мой рай…
Шептал этот голос, слегка растягивая слова, и словно касаясь меня нежно, но напористо, не давая возможности сбежать и спрятаться от него, пока он звучал в моей голове, опьяняя и убаюкивая своей томной сладостью и этим необычным звучанием.
– Земля – моя, зима – моя, и ты – мояяяяяяя….
Словно песня журчала, лаская каждой произнесенной буквой, обволакивая каждым сказанным словом, отчего тело вытягивалось и сжималось, пытаясь найти ритм этих слов, чтобы влиться в них.
Голос шептал что-то на незнакомом языке, немного шипящем, но завораживающем, к чему я прислушивалась настороженно, но заинтересованно, не понимая ни единого звука, но зачарованно слушая.
– ….когда тебе страшно, когда тебе больно, когда беда рядом, говори…. – снова и снова он повторял что-то, что я не понимала, начиная вслушиваться и запоминать это звучание.
Каждую букву.
Каждый слог.
Каждое слово.
Короткое предложение, суть которого уплывала в недра загадок и тайн, но которое я выучила наизусть.
С тех я слышала этот голос каждую ночь.
Каждую долгую морозную ночь, начиная привыкать к тому, что мое безумие не отпускало меня, а страх и паника перед неизвестным становилась все меньше и меньше.
Я спрашивала у своих подруг, что видят они во снах, слушая рассказы о юношах из нашей деревни или простых событиях, которые случались с ними и наяву, но никто и никогда не упоминал о том, что с ними кто-то разговаривал.
Осмысленно. Разумно. Ежедневно.
Если бы у меня была температура или какие-то признаки болезни, я бы поверила тому, что у меня воспаление мозга, потому что объяснить даже самой себе то, что происходило каждую ночь, я не могла!
Этот голос уже не пугал, заставляя прислушиваться к нему, когда я шептала про себя, что выучила на странном языке вперед его слов, как только слышала: «Когда тебе страшно, когда тебе больно, когда беда рядом, говори...».
Я вызубрила эти непонятные шипящие слова, в которых, очевидно, был какой-то смысл просто до рефлекса!
Стыдно было признаться, но я даже молитвы не знала настолько хорошо!
Каждый вечер, ложась в свою холодную кровать под тяжелое одеяло и кутаясь в потертые меха для теплоты, я гладила кончиками пальцев запрятанный на себе камень, любуясь тому, как в его сердцевине металась его сиреневая сущность, которая становилась то ярче, то темнее, словно не в силах найти покой в этих гранях.
Еще три года назад я солгала бабушке, не сказав о своей маленькой драгоценности, уже тогда понимая, что не смогу носить ее открыто на шее.
Прятать постоянно по карманам тоже не получалось, потому что я боялась потерять этот камень или случайно выронить прямо на глазах удивленных людей, которые, конечно же, начнут задавать вполне логичные вопросы.
Откуда у ребенка мог быть такой камень, какой я не видела ни у кого в округе?
Как бы я могла объяснить, что его подарил…тот человек.
С тех пор, как голос стал звучать во мне ночами, я вспоминала о том старце все чаще и чаще, вполне отчетливо понимая, что именно этот камень и был магнитом для голоса, звучащего во мне.
Я пробовала убирать его от себя.
Прятала сначала под подушку, а на следующую ночь под кровать, чтобы он не касался моего тела, потому что носила я его под грудью, привязав к тонкой ленте прямо на себя.
Но голос все равно продолжал говорить со мной ночами, начиная всегда с одного и того же, словно произнося мантру, которая меня завораживала и интриговала.
«…– Земля – моя, зима – моя, и ты – мояяяяяяя….»
Он говорил со мной мягко и приглушенно, словно был где-то рядом и шептал на ушко, отчего наутро я просыпалась с потом на висках и мурашками по всему телу.
Он словно околдовывал.
Зазывал.
Опьянял зельем, что проникало в меня все сильнее и сильнее.
И вот я уже не боялась ночи, засыпая в ожидании его и не торопя восход солнца, с первыми лучами которого голос пропадал, прощаясь со мной.
Он рассказывал о дальних странах и красоте лютой зимы.
О старых богах, которые затаились, но не исчезли совсем, насмехаясь над пустыми картинками в церквях и наших мольбах, которых мы сами не понимали.
А потом он пропал…
Так же неожиданно, как и появился в моей голове.
И вроде бы живи себе спокойно и радуйся, что можно вернуться в стан нормальных людей, которые спокойно спять и не разговаривают с голосом внутри себя ночами, так нет же!
Я была так потеряна, что первые дни просто была сама не своя.
Страшно было то, что заметила это даже бабушка, которая пыталась заглянуть в мои глаза, когда утрами расчесывала мои длинные волосы, заплетая в тяжелую черную косу.
– Бледная ты, дочка. И без того кожа твоя белая, а теперь словно серым отдает…
А в моей голове были его слова: «…волосы черные, как благодатная земля. Кожа белая, как чистый снег. Глаза зеленые, как мой рай…»
– Голова болит просто, ничего страшного, – я старалась улыбаться и вести себя, как прежде, но словно что-то с тех пор внутри меня перевернулось, и ночи уже не радовали, как и день, даже если за окном зашумели ручьи и закапала вода с крыш от яркого солнца, что обернулось вокруг себя и снова греть стало.
Все весне были рады, одна я ходила понурая и все внутри себя искала пути, чтобы снова этот голос зазвучал. Я даже говорить с ним пробовала. Звала. Спрашивала, где же он и по какой такой причине пропал…или я обидела чем? Или ушел к другой девушке плести свои волшебные сны, от которых не хотелось просыпаться?
Больно было от мысли этой…
Только как бы я не звала его, что бы ни делала, пытаясь научиться говорить самой в собственном сне, а голос никак не хотел возвращаться, словно потерял ко мне интерес.
А потом мне сон приснился странный.
Что иду я где-то в незнакомом месте совсем одна, как спать ложилась – в одной длинной белой рубахе с короткими завязками на груди, а место это странное, наверное пугающее даже, вот только мне не страшно.
Не то поле какое, не то поляна большая, только вокруг черная земля рыхлая и нет ни одной травинки, ни одного деревца, а посреди поля этого валун огромный, похожий на жертвенный камень, про который мне когда-то бабушка рассказывала.
Огромный, овальный, словно омытый водами океана со всех сторон, без единой острой грани, только испепеленный весь мелкой сеткой зазубрин, будто его разрубить пытались веками, да ни у кого этого не вышло.
А я иду к нему и страха не чувствую, ведомая желанием положить на него руки, будто зачарованная, и земля под ногами, словно пух – мягкая, рыхлая…но с каждым шагом моим все более горячая, словно и не земля это вовсе, а лава затвердевшая, которая даже остыть еще не успела и жжет мои босые ступни.
Жжет так, что чувствую я запах собственной кожи горелой, и боль от ожогов страшных на ступнях, но все равно не поворачиваю обратно, а бегу все быстрее к камню этому, словно знаю, что в нем мое спасение.
Запрыгиваю на него и сажусь, вытягивая ноги и видя, что на камне остались кровавые следы мои, потому что из стоп кровь сочится и так больно, что рыдать и выть хочется, а я молчу, припадая к камню, ощущая аромат мороза лютого и сквозь слезы улыбаясь, что теперь не одна я, и не страшен мне жар земли, ведь камень этот никогда не нагреется.
Я и проснулась со слезами, подскакивая и откидывая от себя одеяло, чтобы на ноги свои взглянуть и убедиться, что это был всего лишь сон и ничего больше, даже если впервые я запомнила его так четко, что самой тошно было. Словно все это на самом деле со мной случилось, только вот как и когда я не понимала или успела забыть.
Понимая, что бабушка уже проснулась и солнце заглядывает в окошко, пытаясь отодвинуть шторки, я искала ее глазами в пустом доме, горя желанием рассказать про свой странный сон и расспросить еще раз про тех, кого она называла старыми богами, а еще про камень тот, что я видела, будто наяву.
Подскакивая с кровати, как была в одной ночной сорочке на обнаженном теле и с растрепанными волосами, я кинулась к двери, слыша голос бабушки на улице, которая кур зазывала и кормила, и вываливаясь на порог, горя желанием поскорее все разузнать.
Вот только ждало меня такое удивление, что все мысли из головы повыскакивали!
Выбежала я на порог, где капели стучат по дереву, наступила случайно стопой в рыхлый снег, что еще полностью с земли не сошел….а холода не чувствую!
Вот так раз!
И ведь смотрю на свою ногу, и головой понимаю, что почти обнаженная стою, а даже дрожь по телу не проходит от утреннего холода ранней весны, будто все тело мое закалилось от жара странного сна.
Не веря себе и в происходящее, я спустилась с деревянных ступеней на землю, встав двумя ступнями в снег – ничего!
Ни холода, ни озноба!
Только ощущаю, что под коркой снега вода собирается и что она холодная должна быть, но почему-то не для меня.
– Дочка! – ахнула бабушка, когда увидела меня, всплеснув руками, – В таком виде и на улицу! Простудишься ведь!! Быстро в дом беги и на печь залезай!!
Чудеса какие-то, да и только!
Я даже не знала бояться мне или радоваться тому, что снова происходит со мной что-то странное, снова думая о голосе, и надеясь, что может сегодня ночью он вернется, и снова я засияю в ожидании той минуты, когда солнце сядет за горизонт и тьма даст мне самое желанное.
Даже настроение поднялось, и улыбаться захотелось, когда я помахала рукой встревоженной бабушке, приподнимая подол сорочки и забираясь на крыльцо снова, не торопясь сбегать от этого странного утра, чьей мороз меня больше не касался, когда услышала, как ахнул кто-то глухо.
Не пришлось искать глазами долго, когда я смущенно влетела в дом, поспешно закрывая за собой двери, потому что увидела за забором ошеломленно застывшего парня, что смотрел на меня приоткрыв рот и полыхая своими глазами бесстыжими.
Сына кузнеца местного.
Все подруги мои считали его главным красавцем на деревне, вздыхали, рыдали, во снах его видели, а он ходил, как гусь важный, упиваясь девичьими слезами, и не обращал особого внимания ни на кого из них.
Вот сейчас и мое сердце застучало громко и истерично, но не от красоты его лица или густых волос цвета спелой пшеницы, а от испуга.
Неужели он понял, что я холода не чувствую?!
А иначе почему смотрел так, что меня в дрожь кидало?
Если расскажет на всю деревню, что он видел, что я делать буду? Как отрицать?
Еще посчитают меня сумасшедшей и проклянут, будто и без того у нас с бабушкой проблем не было!
Пока была маленькой, мне казалось, что все хорошо ко мне относятся и вроде как была обычным ребенком среди остальных детей, и лишь сейчас стала понимать и видеть, как смотрят на нас люди, как шепчутся за спинами.
В глаза никто не смотрел, если я оборачивалась и ждала, что мне скажут открыто. Не говорили.
Только продолжали шептать в спину, что мать моя сгинула, оставив меня на руках бабушки.
Понимаете?
Не погибла.
Не умерла.
Не утонула.
Не пропала или потерялась, а именно сгинула.
Странное и страшное слово, в которое можно было при желании вложить любой смысл. Вот только как бы я не спрашивала бабушку о том, что случилось с мамой, видела, как в ее глазах начинала полыхать боль и ненависть, которые меня от души пугали, потому что не должны так родители реагировать на вопросы о своих детях, а бабушка так ничего и не отвечала.
– Замерзла? – бабушка поспешно вошла в дом, хватая меня за ладони и сжимая их своими теплыми морщинистыми ладонями, – Зачем выбежала на улицу в таком виде то? Испугалась чего?
Я пыталась улыбаться и качала головой, нахмурившись, когда бабушка вдруг выдохнула приглушенно:
– Закончилась зима, теперь и бояться нечего!
– О чем ты, баб?
– Про морозы, дочка, про морозы, – поспешно отвела она глаза, отпуская мои руки, и поспешив снять дубленку, чтобы пройти в дом.
Странно все это было, или после сна этого мне все казалось каким-то не таким.
5 глава
Где тебя приняли так, что который векМне не найти отголоска твоей кантаты?Падают с неба и манна, и мёд, и снег -Что мне до них, если ты обрубил канаты?"Радуйся малому..." – к чёрту твои слова!Карты, мундиры, моря, океаны – клетка.Воском стекает вечность в ладонь стола,Солнце горит отчеканенной в ночь монеткой -Точно фальшивой... Распродан монетный двор,Судьи пьяны, как сапожники в день получки,Срезаны лилии, неба прожжён узор.Кто не дошёл до вина – тот дошёл до ручки.Где тебя спрятали, бог мой, в какой стране -Маленьким, злым, обречённым на жертву зверем?Я сосчитаю до трёх, повернусь к тебе.Не убегай и не прячься. Я верю, верю...
Снежный рыцарь.
Думала пройдет день, отпустит меня сон и все встанет на свои места, да только ничего не изменилось…и голос не вернулся ночью, чтобы рассказать мне о том, почему я теперь холода не ощущаю. Это меня больше всего расстраивало.
Чтобы проверить свой дар новый, я даже в погреб залезала, стоило только бабушке за порог выйти! Уж там то всегда было холодно, и, вставая босыми ногами на голую землю, я все ждала, что покроюсь мурашками и полезу обратно, чтобы укутаться в одеяла и стучать зубами до тех пор, пока не согреюсь, но ничего такого не происходило – влажную землю чувствовала, но только не холод.
Впрочем, когда снег растаял окончательно, и пришла скорая весна, а за ней и лето, стало мне еще тяжелее.
И без того кожа была слишком белая и нежная, чтобы постоянно на улице находиться, потому что беда была от солнечных лучей – сразу же сгорала, краснела, а потом словно змея облезала, – а теперь и вовсе было невмоготу.
Просыпалась рано утром с первыми лучами на алом небе, чтобы помочь бабушке по хозяйству и спрятаться в обед знойный от жары и солнца в стенах дома, а потом ждала до вечера, чтобы выйти, когда палящие и жалящие лучи снова за горизонт прятались.
И не было радости у меня…
И голос молчал, запрятавшись где-то и не отвечая мне, как бы я его не звала.
– Ты прям как Снегурочка, Дарина! – смеялась надо мной единственная подружка, которая внимания не обращала на пересуды и не смотря ни на что продолжала общаться со мной, часто прибегая в наш дом, как это в детстве было, а я улыбалась и пожимала плечами, по-доброму завидуя ее золотистой коже, тугой рыжей косе и большим глазам карим.
Ее солнышко любило, целуя каждую веснушку на добром миловидном лице, когда не нужно было прятаться дома, чтобы не обгореть.
– Идем на речку говорю! Днем там все собираются! И не жарко и весело будет! Ты же умеешь плавать то!
Умела.
Но восторга от этого не испытывала.
Даже не помнила, как так вышло, что я плавать научилась, но к воде у меня были какие-то странные чувства. И не страх вроде, но опасения какие-то.
– И сын кузнеца там будет! – зашептала мне горячо Тайка, плюхаясь на кровать рядом и полыхая взглядом восторженно, – На него все засматриваются, да любуются, одна ты холодная!
А я и не спорила, что красивый он – высокий, ладно сложенный, глаза синие, а волосы густые цвета пшеницы спелой, да только другого ждала я.
Ждала, даже не задумываясь, как он выглядеть может.
И злилась на него, что приучил к себе, заворожил и пропал сам!
А еще боялась, что не вернется он больше, что потерял свой интерес ко мне и никогда я больше не услышу в голове его голоса глубоко и красивого, от которого даже сейчас сердце вздрагивало.
Потому и была я холодна к красоте сына кузнеца, но Тайку обидеть не могла, согласившись сходить на речку и поддержать ее, как подругу свою, даже если из дома выходить не хотелось и дышалось тяжело на пекле солнечном.
В детстве я любила, когда все дети собирались вместе и играли.
Сколько шума от нас было, крика, смеха, но было от души весело и никто не косился друг на друга, не смотрел завистливо или брезгливо….как сейчас. Словно вырастая что-то менялось в нас, забирая ту чистоту, которая в сердцах и душах была, отравляя словами кого-то, заставляя думать о том, о чем не следовало, ибо глупо было доверять одним лишь слухам.
Но я не обижалась и зла не держала.
Слышала, что о моей матери говорили, но правды сама не знала…
Остались среди дружной и шумной когда-то детворы те, кто продолжал со мной общаться, как и Тайка, вот и сейчас я не была одна на илистом берегу, где молодые устроили посиделки, смеясь и переговариваясь.
– Идем, Дарина, – манила меня за собой в воду бойкая Тайка, а сама глаза не отводила от сына кузнеца, словно магнитом ее тянуло к нему.
И не только ее одну!
Многие засматривались на него, пытаясь завлечь и расплетая мокрые от купания косы, да только и он был холодный, как на меня часто говорили – сидит себе среди парней и ни на кого внимания не обращает, но знает, как девушки смотрят на него и оттого взгляд его такой надменный и самоуверенный. Избаловали своим вниманием его девки!
Впрочем, мне до этого дела не было, не трогала меня красота его, поэтому я вздрогнула, когда он рядом оказался, сидя на траве и глядя снизу вверх, оттого что подошел он, но не торопился рядом на траву присесть.
– Знаешь, какое имя твое? – обратился он ко мне, снова не обращая внимания на то, как покраснели восторженно смущенные подружки, что он так близко оказался, а мне фыркнуть захотелось в ответ и отправить его обратно к друзьям своим сидеть там самовлюбленным изваянием, который только себя и видит, на кого бы не смотрел, – Что в дар ты своему мужу достанешься. Подарят тебя, и желания твоего не спросят.
– И тебе здравствуй, – сухо отозвалась я, глядя на него сощурившись от яркого солнца, но видя, как полыхнули недовольством синие глаза.
Что, милок? Не ожидал такого ответа?
Думал, я в рот твой буду заглядывать и со всем соглашаться?
– Как и кто назвал меня – не твое дело, и муж мой будущий никого не касается!
Не глядя больше на него, я поднялась с травы, увлекая за собой заворожено застывшую Тайку прямо в воду, ни разу не оглянувшись на сына кузнеца, но по головам всех девушек понимая, что ушел он обратно к своим друзьям.
Да и что я могла сказать?
– Холодная! – взвизгнула подруга стоило нам только в речку вступить, а я и не знала, что сказать ей, сама холода не ощущая, пока вода приятно обволакивала тело своими водами, а мы вперед пробирались.
– На тебя смотрит! Глаз не отводит! – зашептала Тайка восторженно даже как-то, когда мы отдалились от берега, и скользкое дно стало далеко от ступней, – Ни на кого так не смотрел сын кузнеца, как на тебя смотрит!
– Задела я его, разозлила, поэтому и смотрит, – отмахнулась я, отталкиваясь кончиками пальцев от дна и поплыв вперед, что вслед за мной и Тайка сделала, продолжая что-то горячо шептать об этом типе, – Наглый он и самоуверенный, как вы терпите его в своей компании?
А подруга в ответ лишь хихикала и плыла за мной.
И вроде бы все хорошо было, вода, словно рука мокрая держала нас на плаву, выталкивая вверх и было спокойно и приятно рассекать тихую гладь, видя, как в ее толще мелкие рыбки плещутся и снуются туда-сюда.
Но видимо не зря к воде у меня особо отношение было. Недоверчивое.
И гладь ее может быть обманчивой и опасной, на поверхности оставаясь словно зеркалом, а внутри тая в себе подвохи, что целой жизни стоить могут!
Сколько же в речке этой людей утонуло!
И почему я поздно подумала об этом, ощущая, что мои ноги словно в воронку затягивает, пытаясь уволочь к самому дну!
Я только и успела вскрикнуть, плюхнув руками по водной глади, и хватая ртом воздух, как меня вниз потянуло с такой силой, будто чьи-то руки это мокрые, но такие сильные, что не вывернуться, не отбиться!
Я изо всех сил брыкалась, барахталась и пыталась вверх себя утянуть, понимая, что силы наши не равны с морской стихией и она все равно победит, слыша шум и переполох на берегу и жалобные пронзительные крики Тайки:
– ТОНЕТ!!! ДАРИНА ТОНЕТ!!! ПОМОГИТЕЕЕЕЕ!!!
Я бы и сама кричать пробовала, да только вместо слов одни пузырьки получались, когда воздух в груди сменялся водой и липкая рука страха подбиралась к горлу, стискивая своими тисками медленно, но уверенно. От паники меня бы в холодный пот бросило, да только и так я в воде была, понимая, что сама уже не спасусь, и едва ли кто-то помочь успеет.
И ведь всего то прошли какие-то секунды, и нужно было собраться и сделать что-нибудь разумное, а мне казалось, что прошли часы уже и помощи все нет, когда в голове вдруг прозвучали слова того, кого я ждала так отчаянно и трепетно: «…….когда тебе страшно, когда тебе больно, когда беда рядом, говори….»
Столько раз я повторяла про себя эти слова, их не понимая, что незнакомые по звучанию своему буквы стали тут же сплетаться в слоги, а слоги – в слова, которые я не говорила в своей голове, а буквально кричала.
Кричала под водой, что было сил, отдавая последний воздух из легких, словно прощаясь, когда почувствовала, как вода всколыхнулась подо мной, будто я была в огромном стакане, который поболтали из стороны в сторону, отчего даже воронка, цепляющаяся за мои ноги на секунду отстала, но тут же присосалась вновь.
Мне бы молитву вспомнить, прощения перед гибелью неминуемой попросить у Бога, проститься мысленно со всеми, а в голове эти слова невиданные, которые я раз за разом повторяю и все никак остановиться не могу, словно они на корке черепа моего написаны, будто только их одних и помню!
Даже не знаю, ждала ли я чуда или лиха дурного, только перестала сопротивляться стихии, когда вдруг почувствовала, как мои ноги обхватило что-то…
Не вода!
Не водоросли!
А что-то вполне себе осязаемое и реальное, что скользило тугими кольцами сначала по щиколоткам, забираясь все выше и выше, пока я не коснулась руками длинного гладкого тела с мелкими чешуйками кожей, пол которой ходили упругие мышцы.
ЗМЕЯ!
Да такая огромная, что без труда она оплела всю меня, не давая опомниться от ужаса и начать сопротивляться еще сильнее, чем воде, неожиданно потащив меня вверх.
Змея плыла, утаскивая меня за собой без особо труда, выталкивая своим большим длинным телом над водой, пока я судорожно и беспомощно цеплялась за нее своими пальцами, закашлявшись до слез из глаз, когда наконец вместо воды смогла глотнуть воздуха.
В ту секунду некогда было думать, для чего эта змеища лютая выволокла меня из пучины водной…неужто, чтобы съесть на берегу?
А что в воде она этого сделать не могла?
Конечно я знала, что змеи не загрызают свою еду, как все обычные звери лесные.
Они ее парализуют своим ядом, а потом заглатывают. Целиком.
А что же эта змеюка?
Она просто выталкивала свои тугие змеиные кольца длинного тела на берег вместе со мной, пока я не оказалась на траве, не в силах шелохнуться от страха и ужаса, наблюдая за своим воистину ужасающим спасителем, который был метров пять в длину своего мощного тела и имел голову такой же величины, что и моя!
Откуда же взялась такая зверюга в наших краях?!
Да если она до деревни доберется, что половину жителей изничтожит, пока ее поймают!
Совершенно черная, без единого цветного пятнышка на своем теле, которое продолжало виться кольцами, танцуя рядом со мной, не пытаясь прикоснуться или напасть, а кожа такая гладкая и красивая, словно каждая маленькая чешуйка из какого-то драгоценного камня – зрелище и завораживающее и жуткое одновременно.
