Текст книги "Исповедь четырех"

Автор книги: Елена Погребижская

Эпиграф:

«…Чудовищная по тем временам тема диссертации – „Проблема смешного в творчестве обэриутов“… Один из доблестных преподавателей, узнав тему, одобрительно заметил: „Ага. Обэриуты – интересная народность. А что, у них уже есть литература?“»

Из автобиографии А. Герасимовой.

Мы петляем переулками. И вход в Литературный институт находится не там, где ждешь вход, с бульвара и красивого садика, а с неприметных задов. А раньше был спереди, как у людей, замечает Умка. Мне кажется, что это должна быть колыбель, святилище, хранилище и т. п. Аня уверенно ведет нас вдоль облупленных стен переулка прямо к проходной. С каждым шагом у нее все больше эмоций. Проход оказывается теперь закрыт турникетом.

Возле турникета.

Умка: А что, просто человеку нельзя теперь зайти в Литинститут?

(проходная) Ни хрена себе!!!

* * *

Идем двором. Перед нами предстают развалины забора. Директор Оля что-то неразборчиво бормочет о том, чтобы мы не снимали и не описывали факт развалин забора, потому что когда она договаривалась о съемке в институте, ей клялись, что скоро будет новый хороший, а этот не акцентируйте, пожалуйста.

Я: Это какие-то развалины…

Умка: Нет, это не развалины, это настоящий Литинститут.

* * *

Заходим в корпус, где учились переводчики. Аня с воодушевлением бегает по нему.

Умка: Ой, а запах тот же самый. Здравствуйте (кивает какому-то проходящему человеку). Ой, здесь ничего не изменилось, ништяк-ништяк… (взбегает по лестнице)

Умка: Стульчики те же самые (дерматиновые, скованные за ноги в один длинный ряд), лесенка… сидишь ждешь на этом стульчике, когда пара кончится, потому что опоздал, и рассматриваешь писателей…

На стене напротив висят ч/б фотографии советских писателей. У всех у них осмысленные и набрякшие лица. Аня говорит, что многих знает лично, но что они неинтересные, как правило, люди.

…Из дверей кабинета внезапно выходит бывший министр культуры Сидоров. На нем дорогой костюм.

Сидоров: Анечка…

Умка: Про меня снимают кино. Это как сон.

Сидоров: Как утренний туман? (галантно смеется)

Умка: А вы до сих пор самый главный?

Сидоров: Нет, я тут писателями занимаюсь.

Сидоров видит камеру и не уходит в кабинет, хотя его оттуда зовут.

Сидоров: А обэриуты как поживают?

Умка: Не знаю (смущенно), теперь я песенки пою. Я теперь рок-звезда, можно сказать.

Мы уходим, Сидоров уходит. Появляется студентка, которая просит Аню выступить перед литинститутовцами. Аня соглашается. Мы спускаемся в подвал, где библиотека. Библиотекарша говорит на камеру, что вот эта девочка (кивает на Умку) тут много занималась. «Герасимова, кажется….», – протягивает библиотекарь, не прекращая кому-то пояснять, что, мол, формуляр надо заполнить. «Точно, Герасимова», – радуется Умка.

Мы уводим Аню из института, хотя ей явно не хочется.

Из автобиографии А. Герасимовой:

«В 1983 г., с годовалым сыном в коляске, поступила я в аспирантуру на кафедру так называемой „советской литературы“.

Потом, как мы знаем, отвязно хипповала, пока не заперла себя замуж (в 87 году). Если б продолжала в том же духе, могла бы нечаянно помереть всерьез.

А так я померла понарошку: пришлось на время завязать с рок-н-роллом. (Слухи о моей смерти, явно преувеличенные, с душераздирающими деталями, долго еще циркулировали в кругах). Зато, как только стало можно, я начала путешествовать за границей, выступать на всяких смешных конференциях (до которых, бывало, добиралась автостопом, к восторгу и ужасу коллег) в роли ведущего специалиста по обэриутам, эксцентричной ученой дамы с загадочным прошлым. Песен не сочиняла, за гитару не бралась: молодость прошла, пора и честь знать. Энергию расходовала на составление книжек: перестроечные издательства наперебой заказывали обэриутов, и я подготовила штук двенадцать изданий… Напечатала несколько десятков филологических статей. Иногда я даже преподавала: в Литинституте один семестр читала спецкурс по обэриутам, потом в Культурологическом Лицее. В 94 году, заскучав, перевела знаменитый роман Джека Керуака „Бродяги Дхармы“. Тут-то, из глубины пятидесятых, от отцов-основателей, и подползли ко мне мои новые времена, и рухнул подточенный строгий режим».

Другими словами, филология и ошибочный муж остались позади, хлынули песни. Сначала на Арбате (ну это вы уже знаете), далее – везде.

Эпиграф:

«Когда молодой и глупый человек пишет песни, то это не интересно, а когда старый и глупый, то некоторым кажется, что они умные».

А. Герасимова.

И в этом месте передо мной предстает страшная действительность: мы совершенно не говорили с Умкой о ее творчестве. То есть я, получается, всю дорогу жалуюсь, как мне не о чем писать, и как у меня нет материала, и как жестокая Умка все не колется и уууу-ууу. А тут такой прокол. Оправдывает меня только одно: я правда не люблю списки фамилий и названий альбомов, то, во что обычно превращается разговор о творчестве. В таком-то году они записали альбом с таким названием и там играли такие-то музыканты (перечислить поименно) на таких-то инструментах (перечислить). Это происходило в этом месте (назвать), где писались еще они и они (поименно). Это было как раз до того, как в группе сменился состав музыкантов с этих на вот этих (по именам). А еще нужно указать, что без помощи гр-на X и гр-на У ничего бы не вышло. А они известны по… (назвать работы). Любой музыкант может скопировать данный текст, как рыбу своего пресс-релиза.

Поэтому главная мысль такая: Анна сызмальства писала песенки. Это у них в семье считалось обычным делом. Но как только услышала западный рок, прижухла, ибо любая музыка, кроме этой, для нее потеряла смысл.

Потом, уже когда ее окружали хиппи, Аня поняла, что народу просто нечего петь по-русски, а английского народ не знает. И она снова стала сочинять песни. Но при этом не предполагала совсем, что однажды выйдет, как большая, на сцену и оттуда будет петь людям. В 86 году Аня сломала палец на ноге, но умные врачи загипсовали ее до самого колена. Она разрезала гипс ножницами и, прихрамывая, поехала стопом в хипповый лагерь в Латвию. «Отчетливо помню, – говорит, – как я дохромала наконец до лагеря, уселась на хвою, тут же притащили гитару (в Москве и Питере меня уже знали), и я стала петь все, что успела насочинять».

Народ сбежался и признал в ней поэта и музыканта. Ее даже благодарили некоторыми подношениями, от которых у Ани началась аллергия, и она чуть не сдохла в кустах черники. А понимание того, что с ней и ее песнями происходит нечто важное, поселилось и не ушло. Одну за другой Аня сочиняла и записывала песни – с кем придется, на кассетный или бобинный магнитофон. Это творение гордо именовалось «магнитоальбом». Записи моментально размножались и раздавались друзьям. Через много лет можно было обнаружить копии копий ужасного качества в разных экзотических местах. Например, в Копенгагене. Аня успела записать 5 альбомов. Потом наступил семилетний перерыв – «на семейную жизнь и филологию». Потом перерыв закончился и Аня поняла, что без рок-н-ролла не жизнь. И на настоящий момент у нее 20 альбомов и 250 песен. Да нет, уже больше. В два раза, поправляет меня Аня.

Честно говоря, я терпеть не могу разговоры про творчество, если уж начистоту. И меня вот тоже, бывает, спрашивают, а как, мол, вы пишете песни, когда и зачем. Часто ли приходит вдохновение, когда чаще и можно ли его вызвать, ну, как духов путем столоверчения. Я уже давно не отвечаю правду, потому что, с одной стороны, люди хотят верить в чудеса, а с другой стороны, я тоже считаю, что пусть верят, ни к чему вскрывать кухню, волшебство пропадает. Что касается Умки, то сам процесс творчества, по ее словам, у нее происходит как у Зевса при рождении Афины. То есть посредством сильной головной боли с последующим выходом на поверхность новой сущности. Вот так она (Умка) это описывала в одном своем интервью:

«…Причём всё это связано с сильными приступами головной боли, почти мигрени, – то есть начинает дико болеть голова, и просыпаешься с уже практически готовой вещью. Странный довольно процесс. Мне говорили, что это нормально, что так бывает: именно в голове работает какая-то штука, и она работает через боль… Или благодаря головной боли активизируются какие-то участки мозга, в которых лежат самые интересные для нас вещи… Или крышечка сдвигается с отверстия, в которое что-то попадает, что летает в воздухе, – ну, я не знаю… В общем, ощущение ветра, который дует из тебя и оставляет след в виде песни».

Надо опять признаться, что эта глава дается мне не так искрометно, как все другие. Потому что роль у меня сомнительная. С одной стороны, я понимаю, что обязательно нужен баланс между историями. Что если я про этот, гм, процесс творчества не напишу, то те, кто ни одной Умкиной пластинки не слышал, сочтут, что хиппование и зажиг и есть ее главный след на свете. А с другой стороны, ну как я песни словами опишу да еще и так, чтобы похоже было. Вот и получается, что надо как-то объяснять. Значит так, нужно купить у нее же самой на концерте или скачать из Интернета какое-то количество альбомов. Все внимательно прослушать. Потом прочитать тексты песен и над ними еще раз подумать. Таким образом, можно прийти к некоему пониманию всего того, что описано выше и будет описано ниже.

Я, например, из стихов, что не песни, люблю вот это.

 
Можно жизнь просвистать на-ура
И не вспомнить святую Терезу.
Кроме вас, у меня есть гора,
На нее я от вас и залезу.
 
 
Разбирайтесь внизу без меня,
Как мне жить и во что одеваться.
А с горы всё – такая..!
Только жалко, что не с кем…
 

сентябрь 94, Гурзуф

Или вот это я еще люблю:

 
WITHOUT A NET
Мы работаем без страховки.
Мы работаем без налоговой.
И не то чтоб такие ловкие —
Просто хочется, чтоб не трогает.
Просто тот, кто однажды сдался,
Каждый раз потом и ведется.
Мы обходимся без государства —
И оно без нас обойдется.
 

22 сентября 03, трасса Севастополь – Симферополь

И еще вот это:

 
Я люблю – и я же ненавижу
Всех людей, и даже мудаков.
Город мой, далекий от Парижу,
Не умеет жить без кулаков.
Город мой ужасен и прекрасен,
Больше всех нормальных городов,
И уклад страны родных орясин
Безразмерно скучен и кондов.
Я люблю – за что, сама не знаю —
Гул ее длиннющих поездов,
Тех, в которых разве только с краю
Для меня отыщется местов.
Как бы так всю безразмерность эту
Заманить в стальные корабли,
Выслать на далекую планету
И забыть, как страшный сон земли?
 

9 октября 03, поезд Москва – Пермь

Или вот еще чудное (а это уже песенка):

 
Реинкарнация.
Если жизнь твоя будет не слишком сладкой,
Можешь родиться опять муравьиной маткой.
Будет всегда излишек
Маленьких муравьишек.
Будешь от них даже в лес убегать украдкой.
 
 
Будешь тихо сидеть в лесу под берёзкой.
Будешь гордиться своей красотой неброской,
И, истекая слёзкой.
Скрипя половой желёзкой,
Будешь думать, как бы стать менее яйценоской.
 
 
Вот муравьи ходят по лесу в поисках матки,
Не понимая, зачем она играет в прятки.
Ах, не грусти, бедняжка.
Это еще не тяжко.
Вот возродишься мужиком с аденомой простатки,
 
 
Будешь тихо сидеть в лесу под берёзкой,
Будешь гордиться своей лысою причёской,
И, истекая слёзкой,
Будешь страдать вопросной:
Что тебе делать с твоей половою желёзкой.
 

Из впечатлений:

«Приятель стал рассказывать, что видел передачу про Умку, что она суперприколистка… что есть такая песня (про муравьиную матку и половую железку)… Вот так он все это рассказывал, а я постепенно влюблялся в эту песню. Эй вы, эстеты, слышите, влюблялся! Несмотря на то, что песня прошла через микрофон, через телевизор, через моего другана, что почти фатально. Потеряла по дороге почти ВСЕ, но и оставшегося оказалось достаточно, чтобы меня заразить. А вы говорите Хай Енд, Хай Енд. Кстати, до сих пор эту песню так и не слышал. А потом я купил ее кассеты. И стал слушать». (Тим О*Ги)

Аня вообще терпеть не может поклонения и культа личности. И каждый раз убеждает очередного журналиста, чтобы не писал слова «поклонники». У меня, говорит, не поклонники, а друзья, буду со всеми с ними здороваться, мол, за руку, а с поклоняющимися – ни за что. Ну, и друзья совершенно точно знают, что прилюдных восторгов по поводу песен, альбомов и концертов им проявлять не следует, Умка может закипеть. Но у, них прорывается, конечно.

«…тут… БАЦ! Она выходит на сцену и начинает петь.:)

Вот такая вот она, Умка!:))

Я стоял и слушал… Очень понравилось!

После концерта и заверений Умки, что она еще пойдет диски продавать и подпишет всем всё, что захотят, я выслушал в свой адрес укоры типа „А чё ты, блин, стоял как столб-то?“… Осспа-ди, ребят… А нельзя теперь просто слушать?» (Spleaner_ya)

«Кто-то здесь (или не здесь?) писал, что Умку и Бро слушает в машине каждый день месяцами. Угу. Вот и мне мне как-то неинтересно что-то другое стало слушать, за исключением классики. Каждый день я спускаюсь с холма… Когда чуть отчаянный – то (альбом) „600“, а по-новому – (альбом) „Ничего страшного“. В вертушке музыкальной моей машинки на сегодняшний день – один диск трио-сонаты Баха, другой – концерты Моцарта, и остальные четыре – Умка и Бро. Я думаю, что и ни Амадеич, и ни Иван Севастьяныч не обиделись бы за возможную – с их точки зрения – непропорциональность. Ах, в какой же я замечательной компании пребываю… Только не спрашивай – а ты-то, Саша, хули там делаешь в такой компании?… Так я просто за рулём сижу!!» (San_diegan)

«АААаааааа!!!!! Концерт был потрясающий! Полный раскол-бас!!!

Как только Умка выходит на сцену, люди просто не могут усидеть…

Цивильные дяденьки и тетеньки, дети цветов с блуждающими взглядами, бешеные панки, рвущие на себе ирокезы… И все, все… всё кружится и превращается в единое целое… все мы становимся музыкой… становимся танцем… каждой проигранной нотой, звуком… Я не заметила, как прошло 2,5 часа…» (Shadow_of_songs)

Последний Анин альбом называется «Ничего страшного». И заглавная песня там звучит как мантра, Умка в припеве приговаривает свои характерным голосом «ничего страшного, ничего страшного нет». Умка сама убеждена, что на сегодня это ее лучшие песни. То есть – то, что она пишет сейчас, ближе к сути вещей, чем то, что 5 лет назад и 10. А дальше, значит, будет еще лучше.

* * *

Я: Вот обычно среднестатистические группы выпускают по альбому в 2 года.

Умка: Я работаю в винил-формате. У меня короткие пластинки, и я выпускаю их раз в год. Смена времен года, особенно в нашем климате – это достаточно реальная вещь. По истечении этих четырех времен года у меня все меняется. У меня каждый год имеет другое лицо. И из-за этого нового лица возникают какие-то изменения во мне.

Я: В этом году какое у тебя лицо?

Умка: Мы узнаем об этом весной.

Я: Хорошо. А какое лицо у тебя было в прошлом году?

Умка: У меня было лицо – «ничего страшного».

Я: И что это значит?

Умка: Это значит, что у меня в жизни произошли некоторые очень тяжелые изменения. После которых произошел некоторый взлет. Это когда умерла мама, и я не хочу об этом особенно говорить…

Я: Для меня тема страха актуальна. Хотя мне родные запретили упоминать про эти, мать их, атаки, но я шепотом скажу, что у меня еще недавно были панические атаки, а это так страшно, брр. И вот они уже и закончились, но чего-нибудь я все время боюсь.

Ну, а как же не бояться? Я каждый день часа полтора чего-нибудь боюсь.

Умка: Да ты что?! Ты с ума сошла? Прекрати немедленно.

Я: Ну, например, я иду в спортзал, и у меня там что-нибудь закололо в боку. И я думаю, что у меня там что-то сломалось, и часа полтора об этом думаю, уговариваю себя.

Умка: Не надо. Это жрет тебя изнутри. Это нехорошо. Вот если у меня горло болит, я ж не начинаю думать, что у меня рак горла.

Я: А я начинаю. У меня есть даже целая теория о знакомых ощущениях и незнакомых. Знакомые ощущения – они безопасные, незнакомые – небезопасные.

Умка: Ого. Ух ты. Чувство опасности должно быть. А бояться не нужно. Я считаю, что страх, он один, как и любовь. И когда ты этот страх уничтожаешь, то перестаешь бояться вообще. Страх может быть направлен на все, что угодно: на машины, на собак, на людей противоположного пола, на людей своего пола, на родителей. Можно вообще начать бояться выходить на улицу.

Я: У меня такое было.

Умка: Я считаю, что человеку нечего бояться. Страх, он находится в тебе. То есть, есть страшные вещи, но бояться их не нужно. Страх – это то, что тебя жрет изнутри. Это то, из-за чего начинаются все твои болезни, все твои слабости, вообще все твои плохие черты, сволочизм там. Все плохое, что в тебе есть – это от того, что ты чего-то боишься. Не надо ничего бояться.

Я: Ну как же ты перестаешь бояться?

Умка: А я не перестаю бояться. Нельзя бояться, и все. Нужно прекратить бояться, и все.

Я: Ну, а как же прекратить?

Умка: Не знаю.

Я: Силой воли, что ли?

Умка: Да. (Смеется). Мы же отличаемся от последнего… животного? «Тварь ли я дрожащая…?»

Я: «…или право имею?»

Умка: Вот именно.

С той минуты, как выяснилось, что мы двое, сидящие на креслах друг напротив друга в квартире на 13 этаже, не твари дрожащие, мы взглянули на мир, плещущийся вокруг нас, полный страхов.

Умка: Коврига, наш издатель, говорит: «Я не знаю, чего они ноют, что сейчас плохо, плохо. Их всех могли 25 лет назад за то, чем они занимаются, посадить за решетку. Я так рад, что я на свободе и делаю то, что хочу, – что я вообще не понимаю, чего они ноют, что им не нравится. Все прекрасно, все идет к лучшему».

Я: А ты как считаешь?

Умка: Я стараюсь на это не очень обращать внимание. У меня есть своя жизнь, и вообще я прекрасно знаю, что чем меньше обращаешь внимания на постороннюю информацию, тем больше ты будешь обращать внимания на собственную жизнь. Люди, которые всю жизнь заняты тем, что они смотрят телевизор и переживают за события, к которым они не имеют отношения, – они за своей жизнью совсем не следят. То есть они механически живут, механически выпивают свой кофе с бутербродом, идут, там, на работу и все время думают о том, что где-нибудь взорвалась бомба или в теракте погибло 8 человек; а то, что они приходят домой и начинают терроризировать собственную жену, – они не думают об этом. Они детей не замечают, они думают про бомбу и что, когда они сядут в метро, там опять взорвется бомба.

Тут мы подошли к мировоззренческим вопросам. Я в какой-то степени разделяю такую точку зрения, хотя не настолько, чтобы уж совсем не смотреть новостей и газет не читать. И я еще наивно верю, что можно как-то с помощью политики изменить жизнь к лучшему. Аня считает, что политика – это очень, очень плохо и утверждает, что политически пассивна. Если ее друзья или родственники лезут в политику, ее это, как я понимаю, неприятно задевает. Собственную точку зрения на происходящее она вполне сформулировала в альбоме «600».

 
Ты не волнуйся, мама, ничего не будет хорошо.
Пока мы скачем по планете, валяем дурака.
Пока живем на белом свете, привет-пока.
Ты не волнуйся, мама, ничего не будет хорошо.
 

Кстати, альбом называется «600» в честь одного крайне оптимистического анекдота. Два космонавта потеряли управление кораблем. Один кричит: «„Приборы?“. Другой ему: „Шестьсот!“ Командир: „Что шестьсот?“ – Второй: „А что приборы?“»

В песне «600» (одноименной) есть важная строчка «из всех нормальных реакций нам скоро останется только смех».

 
Восторги по поводу нового века иссякли сами собой;
Другая реальность ушла к другому, а может, даже к другой;
Закат обеих Америк под грохот истерик в одной шестой;
Лорд Байрон плывет и плывет, он верит, что плавает лучше всех;
Костюмчик стоит столбом, пытаясь казаться модней.
Так выпьем за вашу и нашу свободу, держась за шкворни корней,
Покурим за вашу и нашу победу и станем еще смешней,
Из всех нормальных реакций нам скоро останется только смех —
Не гляди назад.
 

И вот я раздумываю над этими словами ночью перед ноутбуком и понимаю, что предпочитаю иметь иллюзии, которые прикрывают от меня неприятные стороны жизни, как если бы их не было. А Умка выбирает себе не врать. Как не врет себе человек, который знает вкус, цвет и запах, шероховатости реальной жизни, особенно когда она поворачивается темной стороной. Ребенок внутри нее смотрит очень взрослыми глазами.

Я понимаю эту философию так: если даже ничего хорошо не будет, волноваться не стоит.

Аня тут сказала фразу одну, правда, по другому поводу. Повод не важен, к данному случаю тоже подойдет.

* * *

Умка: Уж какие были глухие времена… Это ужас был. Все так и думали, что они умрут с головой в песке.

Я: Как страусы?

Умка: Точно.

Не хочу с головой в песке. Ничего страшного нет, ничего страшного…