Текст книги "Опасайтесь бешеного пса"

Автор книги: Елена Милкова

Соавторы: Валерий Воскобойников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

Глава 25. Колоритные Масленниковы

Иван Платонович Треуглов к каждому заданию подходил вдумчиво и методично. Сначала он все хорошенько осмысливал, оценивал ситуацию со всех сторон и только затем начинал действовать в соответствии с выработанной системой. И сейчас, получив от начальника (Самарина) поручение опросить жильцов дома по набережной Карповки, где жила Новосельская, он взялся за выполнение задания с полной ответственностью.

Во-первых он набросал план двора, что всегда помогало ему лучше сориентироваться. Художником Иван Платонович был неважным, но в данной ситуации его мастерства было достаточно вполне.

Двор, где жила Новосельская, имел неправильную форму с выступом напротив подъезда, куда направлялась Галина Николаевна. Посередине находился разрушенный фонтан, окруженный газоном, давно пришедшим в такое же запущенное состояние. Если смотреть со стороны Карповки, то справа напротив фонтана находилась низкая темная арка, ведущая в соседний двор. Оттуда, если знать путь, проходными дворами можно было выйти на Чкаловский проспект. Был еще один выход со двора – с левой стороны за уступом, который в этом месте образовывал дом. Арка выходила на узкую улочку, упиравшуюся в набережную Карповки. Именно на этом углу и находился тот самый телефон-автомат, из которого в ту ночь позвонили, вызвав наряд. До сих пор не было известно, кто это сделал.

Это и предстояло выяснить Ивану Платоновичу.

Первым делом он направился в районное отделение милиции, рассудив, что информация информацией, но лучше обо всем порасспросить самому. И теперь он удобно расположился в кабинете своего хорошего знакомого капитана Селезнева. Треуглов не пил, во всяком случае, в рабочее время, они с приятелем ограничились крепким чаем.

– Ну, рассказывай, Иван, какими судьбами? Убийство кандидатши копаешь? – спрашивал Селезнев.

– Его, – ответил Иван Платонович, прихлебывая горячий чай. – Ты-то небось доволен, что дело сразу в город перевели, у вас и так головной боли достаточно.

– Спрашиваешь! Только этого убийства нам не хватало.

Они еще некоторое время говорили о женах, детях и внуках, вспоминали старых друзей, сошлись во мнении о том, что раньше все было не так, а значительно лучше, и наконец Иван Платонович подошел к тому, зачем он, собственно, и пожаловал.

– Слушай, Петро, ваши ведь по вызову ехали в тот самый дом. Какая же собака их вызвала?

– Ну не та, что грызла! – капитан Селезнев расхохотался собственной шутке.

Иван Платонович тоже вежливо улыбнулся, а потом сказал серьезно:

– Посмотри, когда зарегистрирован звонок.

– Капитан Селезнев по внутреннему телефону соединился с дежурным. Ответ соответствовал полученному прокуратурой: звонок от неизвестного лица поступил в десять сорок шесть вечера.

– А что конкретно он говорил, этот неопознанный объект? – спросил Треуглов. – Кто, кстати, принимал звонок?

– Дак, наверное, Полищук. Он тогда дежурил, он и принимал. Но он сейчас дома После ночи спит небось.

– Давай позвоним ему. Если разбудим, ничего страшного: проснется, снова заснет. Зато дома застанем.

Слава Полищук действительно оказался дома и уже не спал, хотя после ночного дежурства ему удалось прикорнуть всего часа на два, потому соображал он медленнее обычного.

– А? Что? Да. Когда? – сказал он, когда капитан Селезнев разъяснил ему, в чем дело.

– Что это с тобой, не выспался, что ли?

– Никак нет, товарищ Селезнев!

– Он что, больной? – тихо поинтересовался Иван Платонович, слушавший по параллельному аппарату.

– Умный больно. Шутит все, – прикрыв трубку рукой, ответил Селезнев, а затем рявкнул: – Ты, Олег, по делу давай. Кто наряд вызывал, как говорил, что сказал?

– Звонил мужчина, судя по голосу, лет… я бы сказал, от тридцати до сорока, ну, может, сорока с чем-то. Не молодой, но и не старый. Голос с хрипотцой, низкий. Кто его знает, вот вы сейчас опросили, Петр Иванович, и я подумал, может, голос был изменен…

– Почему подумал? – коротко спросил Селезнев.

– Тогда нет, это сейчас я так думаю. Ну, может быть, показалось… Не знаю. Дышал тяжело, будто запыхался.

– Что он сказал?

– Сказал, что у Масленниковых шум, крики, кто-то на помощь зовет. Сказал, что нужно срочно вызвать наряд, похоже, есть жертвы. Я спросил, что он видел. Он говорит, я мимо проходил, видел, как кому-то проломили голову, в общем, нужно ехать немедленно Я и послал ребят разобраться. Честно сказать, меня удивило, что один только звонок был. Обычно если серьезный шум во дворе, то сразу несколько человек звонят. С другой стороны, сейчас всем на все наплевать.

– Это уж точно, – проворчал Треуглов.

– Скажи, Олег, ребята сразу выехали по вызову?

– Да не совсем, – задумался Полищук, – может, минут через десять-пятнадцать…

– А то и все двадцать! Вот орлы, – прокомментировал капитан Селезнев, – приезжают, а там уже труп окоченевший, все пьяные валяются, никто ничего не помнит.

– Вы же сами знаете, Петр Иванович, пока сели, пока мотор завели, пока доехали.

– Знаю, конечно, не маленький! Ну, и что Масленниковы?

– Так до них же не сразу доехали. Мужика по дороге подобрали, которого собака грызла. Пока с ним разбирались, пока вызывали скорую по рации, еще время прошло. Потом Новосельскую обнаружили. А уж когда пришли к Масленниковым, у них уже никто и лыка не вяжет. Пьянка-гулянка была. Так это у них каждый день. Их спрашивают, кто кричал, никто ничего не помнит. Может, и кричали. Там женщины были, кто знает, что им могло в голову прийти с пьяных глаз. Сами знаете, как это бывает.

– Да уж знаю, – вздохнул Селезнев. – А насчет головы как? Ну, мужик-то по телефону сказал, что голову кому-то проломили?

– Головы вроде у всех целы. Ребята проверили у присутствующих документы, непрописанных выставили. Одного мужика, который права качать начал, в обезьянник на ночь посадили. А так все тихо. Я думаю, у них орали, грозились голову проломить, а соседи услышали и решили, что кого-то убивают, ну и позвонили.

– Это все?

– Вроде да.

– Ну ладно, Олег, досыпай. Если еще чего в голову придет – звони, у меня тут начальство из прокуратуры сидит, – Селезнев оглянулся на Ивана Платоновича и подмигнул, – проверяют вашу работу.

– А что? – сразу стал в оборонительную позицию Олег. – Выехали максимум через десять минут, даже через пять…

– Я понял. Выехали на три минуты раньше вызова. Ладно, бывай.

Капитан Селезнев положил трубку.

– Видишь, Иван, что получается. Звонил какой-то мужик, причем не из дома, а с улицы. Значит, мимо проходил, может быть, у них под окнами. Эти Масленниковы на первом этаже живут. У них пьяная драка, угрожают, кричат. Он вышел на улицу, стал звонить, сказал, голову проломили. Тут он правильно рассчитал. Нужно сразу на мокрое дело звать, тогда быстрее приедут.

– Еще вопрос, – подумав, спросил Треуглов. – Звонок был сразу в отделение или позвонили по «02» и уже оттуда передали к вам?

– Сразу в отделение, это наверняка

– Значит, звонивший знал ваш номер. Скорее всего, местный житель.

– Да наверняка их сосед! – выдвинул свою версию капитан Селезнев. – Эти Масленниковы у всех в печенках сидят! В среднем каждую неделю-две обязательно к ним выезжаем. Раньше их бы выслали из Ленинграда на сто первый километр, и дело с концом. А теперь нельзя, демократия! Нарушение прав человека. Они и за квартиру уже третий год не платят. И живут, никто их не трогает. Теперь такие у человека права: пей, не работай, дебоширь, а тебе еще гуманитарную помощь принесут!

– Значит, мужик шел по двору. Слушай, это же было за несколько минут до нападения на Новосельскую, – сказал Треуглов. – Может, он видел чего? Собака наверняка уже была где-то рядом. Хорошо бы его отыскать! Где там ваши Масленниковы живут? Нужно в первую очередь их соседей опросить.

– Сейчас дам тебе заветный адресочек, – усмехнулся капитан Селезнев. – У нас этих красавцев все знают. Там, значит, расклад такой: старики-родители и два сыночка неработающих, одному двадцать три, другому двадцать восемь. Сама-то Масленникова вроде сейчас уборщицей нанялась, а мужика, я слышал, опять поперли, он сторожем служил. В общем, сходи к ним. Колоритная публика!

Глава 26. Экскурс в прошлое

Не нужно было бы ему влезать в это дело – узнавать подробности о смерти отца Платона. Но ничего он не мог с собой поделать, а все оттого, что ощущал свое родство с сиротами. Однажды даже поймал себя на мысли, что подобно марксистам мог бы выставить собственный лозунг типа «сироты всех стран, объединяйтесь!».

Кстати, одним из таких сирот был Андрей, которого он, нынешний Николай, помнил по их общему детскому дому в Павловске, что километрах в сорока от тогдашнего Ленинграда. Это Андрей Кириллович Моню едва помнил, потому что старшие редко обращают внимание на младших. А Моня Зельцер-8 не просто помнил – Андрей был его кумиром. Соломоном Зельцером под номером восемь, а других Моней в их детском доме не было, он числился, потому что прибыл восьмым из детей, которых под колпаками доращивал гений педиатрической науки Соломон Давидович Зельцер. Это были дети юных матерей, зачатые по недоразумению, рожденные недоношенными; дети, которых матери подарили державе, подписав соответствующий акт. Малюток травили еще в утробе – аборты тогда запрещал уголовный кодекс – но плоды скорой любви цепко держались за жизнь, и при появлении на свет тогдашняя медицинская парадигма признавала их нежизнеспособными. Однако Соломон Давидович соорудил боксы с необходимой температурой и влажностью, где под прозрачными колпаками доращивал их до состояния, когда их могли уже считать человеческими младенцами. В своем отделении клиники он жил сутками, там у него была раскладушка. Все его подопечные были безымянными, числились под номерами и, дорастив, профессор Зельцер одаривал их своим именем. Правда, девочки все же становились не Монями, а Манями.

От профессора их, уже грудными младенцами, перевозили в Дом малюток. Все это, если разобраться, звучало довольно забавно. Даже само понятие – грудной младенец на искусственном вскармливании. Никто из них ни разу в жизни не прикоснулся к материнской груди. Все они выглядели довольно слабыми, отставали в развитии, но при этом обладали поразительной стойкостью. А по достижении семи лет переводились в Павловский детдом. За этим следил сам Соломон Давидович, потому что директор был его другом и лишь про этот детский дом он мог сказать уверенно, что там не воруют.

Уже в первый день детдомовской жизни он, Моня Зельцер-8, в метриках которого на месте матери и отца стояли прочерки, убедился, что в человеческой жизни есть место подвигу. Этот подвиг совершил на его глазах старший детдомовец Андрей.

Моню доставили в последних числах августа. Директор, отметив его малые рост, вес и общую хилость, сразу поставил его на «УДП» (усиленное детское питание), а это значило, что к общей для всех еде Моне были положены дополнительный кусок белого хлеба с кубиком сливочного масла и стакан молока.

Он ходил по коридорам, слегка ошалев от обилия взрослых людей. Там, где его выращивали прежде, Моня сам считался взрослым ребенком. Здесь же неожиданно оказался самым младшим. А такого количества больших ребят одновременно он пока не встречал.

Здание готовили к осени. Старшеклассники мыли в палатах полы и окна. Моню привели в палату, показали кровать Он подошел к распахнутым окнам, увидел перед собой с высоты третьего этажа большой, освещенный солнцем мир, и в этот момент дверь в палату захлопнулась.

Другой ребенок заплакал бы, замолотив в дверь, стал звать взрослых, а Моня вскарабкался на подоконник. И когда встал, касаясь рукой скользкого стекла, ему и стало по-настоящему страшно. Его зашатало, и он упал вниз головой. Но улетел недалеко, так как подол рубашки зацепился за гвоздь. Если бы он весил чуть больше, скорей всего, рубашка или гвоздь не выдержали бы, и полет закончился трагически. Но получилось так, что он повис над землей, слегка раскачиваясь и видя перед собой уходящую вниз стену дома.

Воспитатели были непонятно где, они привыкли к самостоятельности воспитанников и не слишком беспокоились. Однако всеобщий крик быстро привлек их внимание, хотя все длилось несколько минут. В эти минуты Андрей, мальчик, старше Мони лет на семь, убедившись, что дверь Мониной палаты заперта, рванулся в соседнюю и вылез через окно на карниз. Увидев его, медленно, но уверенно продвигающимся по карнизу к Моне, все замолчали. Моня молчал тоже, медленно раскачиваясь на подоле рубашки. Взгляды всех, кто стоял, задрав головы, на земле, были сосредоточены на них, как лучи прожекторов на мишени в ночном небе.

– Не бойся, пацан, слышь, сейчас я тебя сниму, – приговаривал тихо Андрей, приближаясь к испуганному малышу. – Все будет хорошо, не бойся.

Слова успокоили Моню. Он перестал размахивать в воздухе руками и ногами, и рубашка, уже начавшая было трещать, все-таки выдержала.

Самое трудное началось, когда он приблизился к Моне вплотную. Ему мешало открытое окно, да и за висящего Моню было не зацепиться. Однако он изловчился: кончиками пальцев перебирая край рамы, перегнувшись и упираясь босыми ногами в узкий карниз, он все же обошел, преодолел раскрытую створку окна и, обняв Моню, рухнул на подоконник. Все с облегчением вздохнули. К этому времени директор успел взбежать на третий этаж, открыть своим ключом дверь палаты и протянуть руку Андрею. Через несколько мгновений спасенный стоял на полу, а совершенно обессиленный спасатель сидел рядом. Директор поднял его, обнял и повернулся к Моне.

– Молодец, что не орал, – похвалил он.

И решив, что воспитанники получили главный урок, умчался по своим делам.

С тех пор Моня узнавал Андрея издалека. Андрей же, как ни странно, скоро забыл про тот случай – слишком он был ничтожным в ряду его приключений. Сильный, широкоплечий, он казался идеалом для хилого малыша, и не счесть, сколько раз, засылая, тот мечтал: «Вот бы и мне таким вырасти!» И Моня сам, без наставлений и советов, стал делать из себя человека. Жаль только, Андрей не увидел его успехов. Примерно через полгода он исчез, чтобы возникнуть в одном очень специальном учебном заведении, где сирот превращали в профессиональных разведчиков или, по крайней мере, сверхсекретных «рыцарей плаща и кинжала». Спустя годы похожий путь проделал и сам Моня Зельцер-8.

И даже теперь, когда он, давно выросший из тела Мони, заочно награжденный орденом Золотого меча за спасение японской принцессы, заочно получивший статус почетного гражданина города Картахена государства Колумбия и также заочно приговоренный к смерти в нескольких странах, в том числе и в той, которую называл Родиной, даже теперь в разговоре с Андреем он на мгновение ощутил в себе знакомое детское чувство, с каким младшие смотрят на старших.

* * *

Вернувшись в свой город, знакомый до слез, Геннадий обнаружил, что по улицам ходит немало таких же, как он, однажды хапнувших шальные деньги, вкусивших на мгновение кайф богатства и тут же потерявших все.

– Стой, кто идет?! – окликнул его как-то раз на Невском человек, при ближайшем рассмотрении оказавшийся бывшим начальником Геннадия по проектному институту. Поразительно, что он по-прежнему оставался тем же самым начальником отдела.

– Я слышал, ты высоко взлетел, фабрику построил. – Начальник явно ждал подтверждения своих слов. – Вспомнил! В газете видел твое фото и интервью: «Российскую обувь будет носить весь Северо-Запад». Ну как, обул?

– Меня обули. И умыли, – невесело отмахнулся Геннадий.

* * *

Этот самый начальник остановил Геннадия около магазина, из которого Геннадий только что вышел. Там по-прежнему продавали обувь. Но только уже другую, не ту, что делали на его фабрике. И не было ни одного знакомого лица.

– Вам помочь? – спросила продавщица (он их тогда называл менеджерами по продаже). – Только что пришла новая партия итальянских туфель.

– Да нет, спасибо, – неопределенно ответил он. – У вас директор не Галина Федоровна Николаева?

– Нет, – удивилась продавщица, – такого директора у нас не было.

– Был. Но очень давно, – проговорил он.

Продавщица наморщила лоб и вспомнила:

– Так это та, которую посадили?

С тоски он зашел в первую попавшуюся кафешку, выпил сто грамм водки и решил встретить жену. Его осенила удачная мысль: квартира – вот где деньги зарыты. Спасибо этому чудику, который у них жил. Продать квартиру – вернутся деньги.

На радостях он выпил еще стопарик и поехал к школе жены.

Глава 27. Муки тети Пани

– А это на помойку, – Валентин махнул рукой на большой черный мешок для мусора, доверху набитый одеждой.

– Как же на помойку! – возмутилась тетя Паня. – Вещи-то какие хорошие, их еще носить и носить. Если вам не нужны, можно ведь и в комиссионку сдать, за них хорошие деньги дадут!

– Господи, какая комиссионка! – отмахнулся Валентин. – Ну, подумайте сами, Апполинария Сидоровна, как это будет выглядеть: знаменитый хирург сидит в очереди с мешком старого тряпья, чтобы сэкономить какие-то гроши. Просто курам на смех!

– Так может, себе оставите, Валентин Петрович? Наденете когда, мало ли чего. На дачу, в лес по грибы, машину чинить, вдруг сломается. Да хоть дома донашивать. Мой старик завсегда…

– На дачу я в спортивном костюме поеду, по грибы я так давно не ходил, что, наверное, не вспомню, как это делается, а если машина сломается, на это у меня есть механик и водитель.

– Так дома…

– Дома старое пальто, уж извините… Все-таки не блокада у нас пока.

– Ну как хотите.

Тетя Паня вынесла мешок в прихожую и там неспешно и внимательно рассмотрела вещички. Кое-что (рубашки, свитера) пойдет внучке Аленке, хорошо сейчас одежка пошла одна для всех – издали посмотришь, не поймешь, девка или парень. А вот костюмчик да пальтишко придется выбросить, на зятя маловаты будут.

Тетя Паня аккуратно сложила костюм и пальто обратно в мешок и положила в кладовку. Завтра с утра будет убираться и выбросит вместе с остальным мусором. А Аленка-то как обрадуется свитерам!

* * *

Когда ученик седьмого класса и житель деревни Малые Выселки Валентин Барханов решил, что станет врачом, над ним смеялась даже мать.

– Да ты что, Валюха, перекрестись! Ты сам-то хоть одного доктора видел?

И вправду, Валентин видел лишь фельдшера, точнее, фельдшерицу, да и то несколько раз в жизни. Однажды, правда, в соседнюю деревню, что была за большим оврагом и называлась соответственно Большие Выселки, прилетал вертолет, набитый докторами. Это случилось, когда какой-то большой начальник неизвестного происхождения забрался в их леса на охоту, а там его, словно сохатого, прострелили насквозь. Тогда из области был вызван санитарный вертолет, вызволивший начальника из беды.

Валентин ничего этого не видел, потому что отсыпался после ночной рыбалки на сеновале, где внизу по ночам шумно вздыхала корова да негромко квохтали куры, спавшие на насесте. Он проснулся, когда зеленый вертолет с большими красными крестами на бортах уже улетал. Начавшиеся потом рассказы о вертолете, о десанте суровых врачей-спасателей, которые якобы прямо в воздухе сделали начальнику первую операцию, Валентина впечатляли еще больше. Врачи предстали в его воображении в облике то ли посредников Божиих – ангелов, то ли космонавтов и водолазов одновременно. С точки зрения мальчика, они явно были необычными земными людьми. Поэтому к вечеру Валентин знал: он тоже станет врачом.

К счастью, его мать была учительницей, правда, начальных классов. Но все же она иногда ездила в райцентр и, поддавшись уговорам сына, привезла из тамошней библиотеки книгу старинного писателя Вересаева «Записки врача». За две недели Валентин прочитал книгу столько раз, что выучил наизусть. Заодно он еще и узнал, чем врачи занимаются в жизни. Скоро из-за сына мать стала самой активной читательницей районной библиотеки. Она привозила книги про Авиценну, Пирогова, Роберта Коха, «Справочник фельдшера» Валентин выучил наизусть.

Увлеченный человек редко остается в одиночестве. Постепенно слух о том, что в деревне Малые Выселки есть школьник, который запоем читает книги про врачей и даже выучил наизусть фельдшерский справочник, пошел по райцентру и достиг ушей главврача местной больницы. Тот был человеком занятым, но нашел несколько минут, чтобы увидеться с матерью интересного школьника и передать ей несколько годовых подшивок журнала «Медицина и фармакология».

В их и соседней деревне средней школы не было. Чтобы получить аттестат зрелости, полагалось ходить за семь километров в село Большой двор. Но даже и там не учили иностранный язык и литературу. Приехавшая из столицы юная учительница, сумела спустя месяца полтора перебраться куда-то в центр, и в аттестате Валентину и его сверстникам вместо оценки поставили прочерк. Так что ежедневное хождение за семь верст в школу дало Валентину немного пользы, но аттестат он все же получил и поехал с ним в Петербург, который тогда еще носил совсем иное имя.

Приемную комиссию медицинского института он искал полдня, а когда горделиво предъявил девушке-секретарю свой аттестат с пятерками почти по всем предметам, она странновато хмыкнула и пошла звонить по телефону. Но документы у него приняли и даже дали место в общаге, в комнате на шестерых.

– Парень, не надейся! – убеждали его – Здесь медалисты режутся. У них первый экзамен – сочинение. Это такая заруба!

Почти все соседи Валентина поступали уже по третьему разу, причем дома занимались с репетиторами Он же о таком слове услышал впервые.

Говорили еще, что списки зачисленных составляются чуть ли не за годы вперед и нужен серьезнейший блат, чтобы уверенно пройти все экзамены.

Он и должен был провалиться сразу. Почему определяющим для будущих врачей было сочинение, никто не знал. Но этот порядок существовал всегда. Когда в большой аудитории им назвали темы, он понял, что не справится ни с одной. И решил написать о другом: «Семь теорий происхождения рака».

Через три дня он в толпе абитуриентов изучал списки допущенных к следующему экзамену. Счастливчиков было немного. Остальные с печальными лицами шли в приемную комиссию за документами. Но когда туда заявился и он, та же девушка-секретарь сказала:

– Барханов? Вам нужно пойти к ректору.

Зачем идти к ректору, если с ним все кончено, он не понимал, но шел с бьющимся, как колокол, сердцем.

Оказывается, накануне ректор заглянул в приемную комиссию, и ему как смешной казус показали сочинение какого-то полуграмотного деревенского паренька. Ректор перелистал странички, исписанные старательными каракулями, и унес их к себе.

С тех пор прошло более двадцати лет. Кто мог подумать, что деревенский мальчишка станет одним из лучших хирургов города…