Текст книги "Проводница"
Автор книги: Елена Ласкарева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
– Ага.
Ольга жадно затянулась, закашлялась спросонья и проглотила горький дым. Она разом вспомнила все. И пожалела, что это не сон.
Какая-то пассажирка тоже вышла в тамбур, сонно прищурилась и попросила у Ольги сигарету. Ольга протянула ей пачку, чиркнула зажигалкой, поднесла к лицу… и отпрянула. Перед ней стояла Наташка Малькова.
– Спасибо, – глухо сказала она.
Ольга отступила в тень, отвернулась, делая вид, что рассматривает что-то на перроне. Но, видно, она так изменилась, что Наташка не узнала ее, даже стоя почти вплотную. Да и темно было…
Ольга покосилась на нее. Наташка осунулась, под глазами залегли тени. Она ежилась от холода в наспех наброшенном халате и переступала голыми ногами в тапочках.
– Не смотри, пацан, что я такая страшная, – неожиданно заговорила она, обращаясь к Ольге. – У меня отец умер. А я девять дней отметила и в Москву рванула.
– Чего ж из Москвы обратно? – хрипло спросила Ольга и закашлялась. – Или не понравилось?
Наташка быстро докурила сигарету, щелчком выбросила ее на перрон и попросила:
– Дай еще. У меня как-то жизнь в последнее время не заладилась… Тебе не интересно?
– Нет, почему… говори… – низким баском ответила Ольга.
Она по опыту знала, как людей тянет вывернуть душу перед таким вот случайным попутчиком, которого больше никогда не увидишь. А если еще и лица его не разглядеть и ему тебя плохо видно, то вообще – к психотерапевту не ходи.
– Знаешь, я ведь ему смерти желала, – неожиданно призналась Наташка. – Вымотал он меня совсем. То подай, то забери. Лежачий, понимаешь. Я с работы приду усталая, а еще его ворочать надо, мыть, простыни ссаные стирать… Такой капризный стал, придирчивый, и пилит, и пилит… Я и шлюха, и проститутка, и неуч. Только стаканы мыть да водку наливать в жизни и выучилась… Знаешь, как обидно?
– Моя мать такая же, – вздохнула Ольга.
– Все они, наверное, в старости одинаковые, – кивнула Наташка. – Но только теперь вот, представляешь, не хватает его, и все тут!
Она вытерла слезу и нервно затянулась. Ольга молчала, не зная, что ей ответить.
– Я ночью проснусь и прислушиваюсь, не хрипит? не кашляет? А потом только соображу, что его нет… – продолжила Наташка. – С работы бегу, думаю, что на обед варить… А вспомню, кому варить? Себе, что ли? Я вот рвалась в Москву, хотела в модельное агентство поступить, все знакомые в один голос твердили: «Тебе, Наташка, только в модели!» Он меня по рукам и ногам связывал. Теперь свобода! – Она горько усмехнулась. – Ну, скатала я в Москву, разгонять тоску! И что? Кому я там на фиг сдалась?! Там таких, как я, со всей страны толпы шастают. Совсем соплюшки, от горшка два вершка, ноги вырастили – и туда же, уже себя на продажу выставляют. Глазки строят, показывают, что на все согласны… Я как подумала, что и я так же, наверное, выгляжу, так собрала манатки и обратно.
– Да не, ты красивая, – неловко сказала Ольга. – Пробьешься…
– Правда? – криво усмехнулась Наташка. – Значит, я тебе нравлюсь? Тогда, может, пойдешь со мной? Хочешь меня, пацан?
– Ты что, дура? – сорвалась на крик Ольга. – Правильно твой отец говорил: шлюха ты!
– Сам дурак, – спокойно отозвалась Наташка. – Не хочешь, не надо… Я тебя тоже не хочу. Просто хочется, чтоб кто-то рядом был. Знаешь, так одиноко… хоть волком вой…
Глава 13
Ольга стояла на перроне воронежского вокзала в задумчивости. На соседнюю платформу только что прибыл состав, но вся беда была в том, что на всех идущих в родной город поездах были знакомые, местные бригады.
С одними из них Ольга ездила на столицу, с другими на Питер, с третьими на Мурманск, с четвертыми на Саратов. Да, по сути, все почти в их маленьком проводницком коллективе друг друга знали. Кого расформировывали, кого прикрепляли к новой бригаде, к новой сменщице. В общем, если кто-то кого-то и не знал, то хотя бы слышал о нем.
А Ольге не хотелось попадаться знакомым на глаза в таком виде. Не хотелось лишних расспросов, сочувственных вздохов. То, что даже Наташка Малькова ее не узнала, больно резануло по самолюбию. Словно они с ней все еще соперничали за Никитино расположение и Ольга проиграла красотке Наташке.
Ей хотелось, словно больному зверю, забраться в свою нору и зализывать раны, отращивать волосы, до тех пор, пока она не обретет привычный человеческий облик.
…Она выбрала проходящий пассажирский через Ростов и подошла в проводнице последнего вагона.
– До Ростова, тетенька, подбросите? – жалобно заканючила она, по опыту зная, как жалко становится молоденьких бродяжек.
– У тебя и денег, поди, нет, – смерила ее взглядом пожилая проводница.
– Двадцать рублей! – гордо сказала Ольга.
Билет до Ростова стоил в пять раз больше, но тетка махнула рукой и протянула руку.
– Давай. Иди в конец вагона на третью полку и лежи как мышь.
Ольга торопливо юркнула в вагон, вскарабкалась на третью полку в крайнем отсеке-купе переполненного плацкартного вагона и замерла там.
Внизу по-студенчески ужинала компания молодежи: пивом и хлебом с майонезом. Они разговаривали возбужденно, громко, мешая Ольге заснуть.
Худощавый смешной парнишка с длинными волосами прихлебывал пиво и декламировал стихи, сам себя перебивая, останавливаясь после каждой фразы и комментируя прочитанное.
Стихи были странные, строчки вязались друг с другом причудливой вязью, без всякого видимого смысла, который ускользал от Ольги, растворялся в завораживающей ритмике слов:
– И только и свету, что в звездной колючей неправде,
А жизнь проплывет театрального капора пеной;
И некому молвить: «Из табора улицы темной…»
Дальше студенты посыпали малопонятными терминами: символизм, акмеизм, называли незнакомые фамилии, и Ольге было странно, что этих незнакомцев они именуют великими русскими поэтами.
Она свесилась вниз и глянула на обложку лежавшей на столе книги. Прочла на корешке «Осип Мандельштам» и удивилась. Никогда о таком не слышала. Да и откуда ей было услышать? В школе они его не проходили, да и окончила Ольга всего девять классов, и ее знание русской поэзии ограничилось «Евгением Онегиным» и «Горем от ума».
Непонятно, почему странно сложенные слова все крутились в голове, ритмично проговаривались в такт стуку вагонных колес:
А жизнь-проплы-вет-теа-траль-ногока-пора-пеной…
Что такое этот театральный капор? Виделось что-то кружевное, пенное, словно молочный коктейль, который проносят мимо носа, не дав попробовать.
И вместе с этим пенным, вкусным чудом проходит мимо жизнь… Нет, жизнь и есть этот сладкий молочный коктейль с сиропом, жизнь и есть эта кружевная пена… только предназначена она не для Ольги. Ее готовят для кого-то другого, чистенького, умненького, подающего надежды… А она уже выброшена на обочину и должна сознавать, что нельзя трогать это чудо своими грязными руками. Можно только смотреть, как оно проплывает мимо носа…
Все покатилось кубарем, сорвалось с катушек, понеслось кувырком… Такая простая и ясная жизнь превратилась в сумбур и хаос из-за какой-то нелепой случайности…
Она спала до самого Ростова, пока рано утром ее не растолкала сердобольная проводница.
– Станция Березай, кому надо – вылезай, – вполголоса сказала она.
Ольга не стала злоупотреблять ее терпением и быстренько спрыгнула с полки. Студенты спали, разметав из-под одеял руки и ноги, видно, засиделись допоздна. Между полками по полу катались, позвякивая, пустые бутылки.
Проводница жалостливо глянула на Ольгу и сказала:
– Ты возьми бутылочки-то… На вокзале сдашь, поесть купишь…
Но Ольгу вдруг обожгло стыдом, хотя в поездках они с Лидкой всегда подбирали за пассажирами бутылки. На формировке к ним приходил один и тот же дедок и брал их оптом, со скидкой. Но сейчас почему-то она не могла себя пересилить. Ольга покраснела, буркнула:
– Нет, спасибо, – и вымелась на перрон.
Около билетных касс висело расписание. Поезд до Краснодара отправлялся только вечером. Но так даже удобнее было. По ночам контролеры не ходят, они тоже люди, спать хотят.
Ольга погуляла по вокзалу, нашла свободное кресло в зале ожидания и устроилась в нем поудобнее. Вокзал недавно отремонтировали, в центре зала под потолком висел включенный телевизор, так что можно было ждать вечера с комфортом.
Первым к платформе подошел мурманский поезд. Ольга выглянула из окна зала ожидания и поморщилась. Прямо напротив ее окна стояла бригадирша тетя Лена, которая когда-то была напарницей ее матери. Ехать с ней – все равно что под танком побывать. Это значит, что придется сначала ответить на полный набор вопросов, а потом выслушать длинную нотацию по поводу их взаимоотношений с Ксенией. Нет уж, лучше подождать еще пару часов, чем попасть тетке Лене на зубок…
Со следующим поездом ей тоже не повезло. С бригадой на тюменском составе ехали баба Таня и Лизавета, а в окне вагона-ресторана Ольга увидела официантку Галину.
Нет, у нее не хватит сил общаться с теми, кто видел ее с Никитой… Ведь та же баба Таня, стоя рядышком в Минводах, всегда заговорщицки подмигивала Ольге, когда она встречала или провожала Никиту…
На дальнем пути стоял товарняк. Ольга решительно спрыгнула с платформы и побежала через вереницу путей к составу. От семафора к товарняку уже пятился, пыхтя, пожилой паровоз.
Она рванула в сторону неплотно прикрытую дверь, вскарабкалась в вагон, и состав вздрогнул от стыковочного толчка. Вагоны торкнулись друг о друга, лязгнули сцепками, замерли, а потом состав дернулся и стал равномерно набирать ход.
Ольга огляделась. Вагон до половины был завален какими-то ящиками, пустыми мешками, а на полу и стенах ровным сероватым слоем осела мучная пыль. Несмотря на сырость и холод, внутри сладко пахло спелым зерном и хлебом.
Ольга решила, что состав идет к ним на элеватор – иначе откуда этот мучной налет и хлебный запах… В памяти сразу встали высокие серые колонны, окруженные пирамидальными тополями…
Элеватор стоял красиво, чуть в отдалении, на фоне горного хребта, и в детстве Оля думала, что это дворец сказочного короля, недаром ведь он так горделиво возвышается среди приземистых частных домишек на взгорье…
Она собрала мешки, вытряхнула их, высунувшись в раскрытую дверь, потом с усилием закрыла ее, чтоб не дуло, поставила ящики в кружок, постелила посередине мешки и легла, укрывшись остальными, как одеялом.
…Вагон мягко покачивало, мелькали за окном огоньки проплывающих мимо станций. Так тепло и уютно было лежать на мягком матрасе, укрывшись запеленутым в простыню верблюжьим одеялом. Белье совсем не было влажным, как в обычных, плацкартных, а похрустывало крахмалом. На нем даже в темноте были видны ярко-синие полосы цветного орнамента, из чего следовало, что поезд не простой, а фирменный.
Вот хорошо бы ехать на нем до самого дома без пересадки…
Ольга повернулась на спину и не увидела над собой нависающей верхней полки. Неужели СВ? Она приподнялась на локте и почувствовала, как в щеку уперлось ребро приоконного столика. На нем позвякивал, покачиваясь, стакан с недопитым чаем в резном серебряном подстаканнике, слегка подпрыгивала, выбивая частую дробь, лежащая на блюдце ложечка. Пузатый заварочный чайник с цветами, колосками и золотой вязью «Ставрополье», пачка печенья и стандартная упаковка рафинада на два кусочка. Столик был покрыт жестко накрахмаленной желтой салфеткой, окна закрывали желтые шелковые шторки.
Куда она попала? Ольга недоуменно села и оглядела купе. Оно и вправду было двухместным. Широкие мягкие диваны стояли друг напротив друга, над их выгнутыми спинками тускло поблескивали зеркала.
На соседнем диване никого не было. Постель заправлена, нетронутое белье туго натянуто на полке, подушка стоит углом, как привыкла ставить Ольга.
Поезд набирал ход, качать стало сильнее, стук колес участился. И тут же раздался негромкий стук в дверь.
– Да… войдите, – хрипло выдавила Ольга.
Дверь была заперта на щеколду, но Ольга не успела дотянуться до запора – он сам щелкнул, и дверь отъехала в сторону.
– Чайку не желаете? – раздался до боли знакомый голос.
А вслед за ним и сама Лидка возникла на пороге. Толстая, румяная, в лихо сдвинутой набекрень пилотке с кокардой, в белоснежной блузке с галстуком и отутюженной юбке, туго натянутой на широких бедрах. Обесцвеченные кудряшки выбивались из-под пилотки и волной спадали на лоб.
– Лидка! – обрадовалась Ольга и рванулась к подруге, но та строго остановила ее, вытянув вперед руку.
– Сядь на место. Ты пассажир, а я проводник. Так что у каждого своя роль.
– Тю! – весело присвистнула Ольга. – Ну ладно, как скажешь.
Она села обратно на полку, а Лидка заполнила собой все пространство купе, задвигалась, засуетилась, убирая со стола на поднос недопитый чай и выставляя новый, горячий, янтарно-коричневатый, с высившимся над стаканом парком.
– Тебе сахара побольше?
– Ты ж знаешь, двойную, – сказала Ольга.
Ей нравилась ее новая роль. Непонятно, кто определил ее в спальный вагон, непонятно, куда она едет, но все равно это здорово, раз рядом с ней Лидка. Ольга взяла чай, подула на него, отхлебнула и спросила:
– Ты давай, Лидка, не суетись. Сядь, расскажи все. Как вы тут? Меня искали?
– Искали, – кивнула подруга. – Уж не знали, что и думать.
Она села напротив Ольги на диван, примяла нетронутое крахмальное белье и достала из кармана карамельки.
– Клубника со сливками! – обрадовалась Ольга и тут же сунула конфету в рот. – А ты что им сказала?
– Ничего, – вздохнула Лидка.
– Ну и правильно! Меньше знаешь, крепче спишь. – Ольга оглянулась на запертую дверь и понизила голос: – Я ведь все время об этом гексогене думаю, Лидка… Нам ведь придется за это ответить…
– Ну, так что ж, – кивнула Лидка. – Все должны получить по заслугам. Ты больше не волнуйся, пей чай, конфеты ешь, отдыхай, Оль…
– Ох, как я устала… – Ольга откинулась на мягкую спинку дивана и блаженно потянулась. – Даже не верится, что домой еду…
Лидка нагнулась к ней близко-близко, так что она даже почувствовала приторно-сладкий запах любимых Лидкиных духов «Опиум».
– Не надо тебе домой, Оль…
– Почему?
– Ищут тебя. Бородатый ведь не один был. С ним молодой был, в темноте стоял. Он тебя запомнил.
– Да пошел он! – в сердцах сказала Ольга. – Что мне, прятаться теперь всю жизнь? Пусть только сунется!
Лидка с сомнением покачала головой.
– А чего ж ты меня не дождалась? – оглядев пышное убранство СВ, с обидой поинтересовалась Ольга. – Кого в напарницы взяла?
– Никого, Оль, – улыбнулась Лидка. – Куда я без тебя? Одна кручусь пока.
– Честно? – обрадовалась Ольга. – Ну, спасибо, подруга! Я как приеду, сразу к тебе оформлюсь.
– Ты не спеши, – остановила ее Лидка. – Не волнуйся. Я тебя подожду.
– А тебя давно в СВ перевели?
– Не очень, – пожала плечами Лидка. – Сегодня сорок дней…
Ольга проснулась от того, что поезд резко дернулся и встал. От толчка ящики сдвинулись, повалились друг на друга и больно стукнули Ольгу. Она кубарем прокатилась по полу, по инерции пролетела немного вперед и уткнулась головой в штабель картонных коробок. Сквозь неплотно прикрытую дверь товарного вагона были видны огни какой-то станции.
Судя по тому, что небо за приоткрытой дверью едва серело, там, снаружи, уже занимался рассвет.
Станция была совершенно незнакомой. Маленький, запущенный вокзал виднелся вдали, а сбоку от Ольгиного состава стояло еще несколько товарняков.
Все тело ныло от неудобного сна среди разъезжающихся ящиков, на лбу постепенно проявлялась и медленно багровела большая шишка от удара о коробки. А ведь ей так крепко спалось, что даже снился мягкий комфорт СВ, горячий сладкий чай и напарница Лидка…
Странно, что это был сон… ведь все ощущения были настолько реальны. Даже во рту до сих пор сохранялся вкус клубничной карамели, а в воздухе чувствовался легкий, едва уловимый аромат Лидкиного «Опиума»…
Эх, Лидка, подружка… как ты там управилась одна в таком тяжелом рейсе? Ну, не обессудь, сквитаемся потом…
… Рядом с вагоном послышались чьи-то шаги, Ольга осторожно выглянула в приоткрытую дверь. По насыпи, хрустя галькой, шел мальчишка лет двенадцати, помахивая школьной сумкой.
– Эй, мальчик! – позвала Ольга. – Это какая станция?
– А что, свою проспал, что ли? – засмеялся мальчишка.
– Я серьезно.
– Это не станция, а город, – немного обиженно ответил он. – Майкоп.
Вот те на! Майкоп находится в железнодорожном тупике, здесь проходящих поездов не бывает. Ходит только парочка местных, да и те в сторону Ольгиного города не сворачивают.
Она спрыгнула на насыпь и увидела вдалеке здание вокзала. Ольга почти бегом добралась до него, пересекла площадь и вышла на ведущее за город шоссе. В последнем городском киоске она купила на оставшиеся деньги пачку сигарет и закурила, чтоб заглушить сосущее чувство голода. Ничего, до дома осталось не так далеко, можно и автостопом на попутках добраться…
Чем ближе она подъезжала к дому, тем больше начинало саднить сердце. Города мелькали за окнами попуток – Армавир, Невинномысск, Минводы…
Она шла по улице и с удивлением смотрела на смеющихся девушек в модных курточках, на палатки с мороженым, на продавцов ароматной дымящейся шаурмы, на обычную, повседневную жизнь.
Только после морозной заснеженной Москвы Ольга поняла, что такое курорт. Новыми глазами смотрела она на привычные с детства пирамидки кипарисов, на вечнозеленые, стриженные пышными шарами кустарники на городских аллеях. Здесь никогда не выпадал снег, и было тепло даже в одном свитере, вот только шапку она не снимала, боясь косых взглядов прохожих.
– Вай, девушка, почему проходишь мимо? – обратился к ней улыбчивый пожилой армянин. Покупай шаурму. Я тебе лучшие кусочки нарежу, совсем без жира…
Ольга остолбенела от неожиданности, повернулась к продавцу и изумленно спросила:
– А как ты понял, что я не парень?
– А что у меня, глаз нет? – обиделся армянин. – Девушку от парня не отличу? Подходи, дорогая, покупай.
Он чикнул ножом и отхватил от нанизанного на вертикальный вертел куска мяса несколько тонких полосок. Ольга отвернулась и сглотнула слюну, а потом улыбнулась ему через силу:
Нет, спасибо, дорогой, я мяса не ем.
Около витрины универмага она остановилась и глянула на свое отражение. Жесткий ежик волос немного отрос и уже не колол ладонь, когда Ольга приглаживала волосы. Лицо обветрилось и загорело, несмотря на то что солнце было по-зимнему нежарким, черты лица стали острее, резче, вокруг глаз прорезалась сеть мелких морщинок. Губы обметала багровая простудная корка, их все время хотелось облизнуть, а чем больше Ольга проводила по ним языком, тем сильнее они болели… Неужели еще можно распознать женщину в этом измученном создании?
Еще несколько кварталов, и она войдет в дом, примет душ, снимет пропотевшую грязную одежду и ляжет на чистую простыню… Какое наслаждение даже просто думать об этом… Нет, сначала она поищет Ксенину заначку. Мать всегда оставляет дома пачку сигарет от блока, когда уходит в рейс. Так что сначала она сядет и спокойно выкурит сигарету, выпьет чаю с сушками, а уже потом ляжет в постель…
Глава 14
– А-а-а!!! – тоненько заорала Ксения и замахала обеими руками, словно дым разгоняла. А потом ухватила с полки в прихожей большие пассатижи и решительно вскинула их над головой. – Не подходи!
Ольга вскочила со стула и повернулась к входной двери.
– А-а-а!!! – еще истошнее заголосила Ксения. – Изыди!!! Свят, свят, свят…
Она торопливо перекрестилась левой рукой, поскольку в правой сжимала пассатижи. Но она даже не обратила внимания на такую мелочь. Лицо ее побелело, в глазах плескался неподдельный ужас.
– Мама, – выдохнула Ольга, на всякий случай отодвигаясь в сторону. – Ты что? Это же я… Я вернулась…
Она сделала шаг по направлению к Ксении, протянула к ней руку, но мать шарахнулась от нее в сторону, как от привидения.
– Не пугайся, – торопливо заговорила Ольга, надеясь, что мать успокоится от звука ее голоса. – Я просто волосы отрезала…
Ксения еще раз широко перекрестилась, не отводя от Ольги расширенных глаз, а потом покосилась куда-то в угол. Ольга тоже повернула голову и увидела то, чего в их доме никогда прежде не водилось, – маленькую иконку Казанской Богоматери. Потом перевела взгляд чуть выше и остолбенела. Над иконой на стене висел ее собственный увеличенный из паспортной фотографии портрет, окаймленный черной траурной рамкой.
Ноги у Ольги подкосились, и она хлопнулась обратно на стул. Вот оно что… Она думала, что мать приняла ее в потемках за воришку или забравшегося в дом бомжа… а Ксения, оказывается, вообще полагает, что перед ней дух нематериальный.
Ксения немного успокоилась, когда Ольга села обратно, опустила пассатижи и жалобно сказала:
– Доченька, ты бы шла обратно, а? Я ж тебе и сорокоуст заказала, и поминальную… Ты скажи, где лежишь, я тебя перенесу, захороню по-человечески, на могилку приходить буду…
Ноги у нее вдруг ослабли, и она сползла по стенке на пол, уронила пассатижи, зажала рот рукой и тихонько завыла, горько и безнадежно.
У Ольги словно пружина в груди распрямилась. Ее что-то подкинуло с места, швырнуло к Ксении, и она сама не заметила, как обхватила ее обеими руками, крепко прижала к себе, словно давая почувствовать, что она вся из плоти, из твердых угловатых костей, что от нее пахнет не могильным холодом, а потом и свежевыкуренным табаком.
– Да ты что, мам… Ты меня потрогай… это я, мамочка…
Ксения безвольно обмякла у нее в руках, приникла щекой к Ольгиному плечу и застыла, время от времени тяжело вздыхая и всхлипывая.
В полумраке сумерек смутно белело ее лицо, обрамленное низко надвинутой на лоб черной шифоновой повязкой. Одинокая лампочка из коридора освещала ее сзади, словно очерчивая нимбом выбившиеся из-под повязки волосы.
Ольга вдруг заметила, как резко она постарела, у губ залегли горькие складки, уголки их опустились книзу, крепкий упругий подбородок словно обмяк, щеки обвисли…
Еще недавно Ксения казалась моложавой, полной сил женщиной, несмотря на ее вечные причитания о надвигающейся старости. А теперь на нее больно было смотреть. В лице проступило что-то старушечье, жалкое, неуверенное, в глазах суетливая беспомощность, руки мелко-мелко подрагивают, перебирая концы черного шарфа. И слышно, как гулко и беспокойно бьется, трепещет в груди сердце.
Ольга почувствовала, как по щекам потекло что-то мокрое и горячее, слизнула с губ соленую влагу. Горло словно сжала чья-то сильная рука, дышать стало больно и трудно.
– Мам… – свистящим шепотом выдавила она. – Я живая… Ты только не плачь, мамочка… Не надо…
Но Ксения всхлипнула и разрыдалась, уткнувшись лицом Ольге в плечо. Кольцо рук тесно сомкнулось у Ольги на спине, а Ксения принялась судорожно прижимать ее к себе, словно боялась, что она сейчас снова исчезнет или что кто-то вырвет дочь из ее объятий и заберет с собой.
– Олечка… – выдохнула она, словно не веря в возможность произнести эти слова. – Доченька… Это правда?
– Мамочка… мамуля… мамусенька… – бессвязно лепетала Ольга давно позабытые слова.
Кажется, она не говорила их с самого детства, с тех самых пор, как ее длинные косы остались на полу медицинского кабинета интерната. Губам и языку было непривычно, много лет они говорили: мать или Ксеня, а чаще заменяли это каким-нибудь ругательством. А сейчас они произносились сами собой, незаметно и казались самыми нужными и важными на свете.
Ольга вдруг подумала, что уже давным-давно не обнимала мать. Она ласкала Корешка, исступленно прижималась к Никите, а к Ксении относилась слегка настороженно, словно ожидая вечного подвоха. В лучшем случае они сталкивались на кухне локтями, плечами и тут же старались разойтись подальше, словно взаимные прикосновения были им неприятны.
А ведь Ольга помнит, как маленькой постоянно лезла к Ксении в постель, прижималась к теплому боку и только тогда могла уснуть спокойно, без детских ночных страхов. Разросшийся куст алоэ на окне тогда не казался ей больше злым волшебником-пауком, а за оконной шторой не мерещились привидения, никто не прятался под кроватью, не завывал в темном дворе – все было мирно, спокойно, сонно, потому что рядом была мама…
А потом она нежданно-негаданно превратилась в злейшего врага. Ольга жила как на войне, в постоянной боевой готовности, всегда готовая сражаться и отбивать атаки самого близкого на свете человека.
И сейчас она поняла, как устала от этой вечной войны, которая изматывает и опустошает душу.
Отплакавшись, обе посмотрели друг на друга. Глаза в глаза, тоже впервые за много лет. А потом Ксения разомкнула объятия и суетливо, кончиками пальцев, словно слепая, ощупала Ольгино лицо. Прошлась по губам, по векам, крыльям носа, потрогала торчащие уши, провела ладонью по жесткому ежику стриженых волос. Словно пальцам она доверяла больше, чем собственным глазам.
А потом, удостоверившись, что перед ней действительно Ольга, живая, из плоти и крови, Ксения тяжело поднялась с колен и будничным голосом сказала:
– Ну, ладно… Давай чаю попьем.
Ольга торопливо поставила на плиту чайник, достала чашки, сахар, а Ксения села на стул, на котором до ее прихода сидела Ольга, и закурила.
– Слава тебе, Господи, – повернувшись к иконе, сказала она. – Услышал ты мои молитвы.
– Мать, ты чего? – неловко усмехнулась Ольга. – Ты ж в жизни никогда не верила ни в Бога, ни в черта.
– В жизни не верила, – подтвердила Ксения. – А в смерти…
– Да вообще с чего вы взяли, что я умерла? В больнице я лежала, машина меня сбила, это да… Но так не насмерть же…
– Какая машина?! – опять всхлипнула Ксения. – Ты ж в поезде ехала… На Хабаровск…
– В Москве я была, мать, – досадливо поморщилась Ольга. – Я поезд догнать хотела, вот и думала из Москвы самолетом…
Ксения ахнула:
– Ты сбежать сумела, Оль? Ты мне расскажи… Ты все видела, да?
– Почему я должна от кого-то сбегать? – Ольга налила чай и села к столу.
Ей показалось, что мать тронулась умом от переживаний и не понимает простых и ясных вещей. Или, может, Лидка что-то с перепугу перепутала? Или приукрасила происшествие, как она это обычно любит делать?
– Ну, Лидка, – вслух сказала Ольга. – Никогда ничего толком не объяснит! Зараза! Она в рейсе сейчас или в простое сидит, не знаешь?
Ксения коротко мотнула головой.
– А ты в курсе, кого она в напарницы вместо меня взяла?
Ксения опять дернула головой и пожевала губами, словно хотела что-то сказать, да не смогла.
– Да, мать! – вспомнила Ольга. – А замуж-то она вышла? Или опять отложили?
– Нет… – выдавила Ксения… – Ты что ж, не знаешь ничего, Оль? Ведь нет больше нашей Лидочки…
– Брось, – не поняла Ольга. – Как это нет? Куда же она подевалась-то?
И тут до нее с опозданием дошел смысл сказанных Ксенией слов. Больше нет… это значит: нет и никогда не будет… Это как с Никитой…
– Как с Никитой? – упавшим голосом, еле слышно сказала она.
Два самых близких и любимых человека оставили ее, ушли туда, откуда не возвращаются… Почему? За что?
И тут же осеклась и сказала себе: знаешь за что… За все…
Корешок не в счет, он еще маленький, он сынок… А ни подруги, ни любимого у нее теперь не будет? Мало этой жестокой, незрячей богине было ее Никиты?! Ей еще и Лидка понадобилась?!
В душе было чудовищное опустошение. После выплаканных слез плакать она больше не могла. Потянула в рот сигарету и тут же выплюнула – такой горькой она показалась.
– Ты давай, мать, по порядку… – глухо велела она. – Видишь, как я от жизни отстала, ничего не знаю…
– Да, – Ксения тяжело вздохнула. – Если по порядку… То вы с Лидочкой как ушли в тот рейс, на Хабаровск, так из него и не вернулись… Лидочка пассажиры нашли утром, перед прибытием, уже на обратном пути… Она в проводницкой сидела, голова на столе, думали, спит… Подняли, а у нее… – Ксения провела рукой поперек горла.
– Как у Никиты… – с ужасом вспомнила Ольга.
– Ну да… – кивнула Ксения. – Лидочка, значит убитая… а тебя и вовсе нет… Что я пережила, Оль, ты и представить не можешь!
– Почему же, могу.
Ольга закрыла ладонями лицо. Перед глазами стояла Лидка, живая, веселая, смеющаяся… Значит, не довелось ей поездить в вагоне СВ? Значит, туда, к себе, в другой мир, она просила Ольгу не торопиться… И там, в этом проводницком раю, она опять одна, без напарницы, как в своем последнем в жизни рейсе?
– Ее в белом платье похоронили, как невесту, – продолжала Ксения. – В фате такой красивой, пышной… А уж Игорек как убивался, бедный… Он ведь запил, Оль. Так запил, что до сих пор выйти не может. Мы уж боимся, как бы и он вслед за ней не пошел… Такой совсем стал никакой, словно ничего не понимает…
– Давно это?… – спросила Ольга.
– Сорок дней справили, – утерла глаза Ксения.
– Да, и Лидка говорила, что сорок… – сама себе сказала Ольга.
– Оль, я Антоше не сказала ведь ничего, – спохватилась Ксения. – У меня прям язык не повернулся. Да и если бы похороны были, я б, конечно, привезла его с матерью попрощаться, а так… Зачем? Правильно, а?
– Правильно, – с облегчением кивнула Ольга. – Не хватало еще пацану зря переживать. Вот же я, живая.
Мишка Збаринов чудно вертел головой и все оглядывался на Ольгу, словно ждал, что она сейчас опять исчезнет. Он уверенно пробирался между оградками, ведя Ольгу самой короткой дорогой – от последней остановки автобуса, вверх по склону горы.
Если 6ы они шли от центральных ворот по аллее, то потратили бы на дорогу около часа, а так надо было только подняться вверх по гребню сквозь заросли дикого кизила и шиповника.
Кусты впивались колючками в руки, но Ольга отводила ветки в стороны, даже не чувствуя боли. Внизу, в овраге блестели мокрые от дождя крыши гаражей, а вдали виднелась другая гора, усеянная пятиэтажками нового микрорайона. Зеленая Горка, та самая, где жил Никита…
– Здесь, – Мишка остановился перед небольшим холмиком, покрытым увядшими цветами.
Ольга подняла глаза и вздрогнула. Прямо на нее смотрела Лидка. Огромная увеличенная фотография в рамке была укреплена несколькими кольями. Цветная, на хорошей бумаге, совсем не кладбищенского качества. Такую разве только на выставке повесить.
Лидка улыбалась и стыдливо прикрывала румяные, раскрасневшиеся щеки пышной белоснежной фатой. Она была так невозможно хороша, как не бывают красивы живые, обычные люди. Казалось, что и взгляд у нее какой-то запредельный, знающий нечто недоступное простым смертным. Казалось, что она худее и одухотвореннее, чем в жизни.
– Когда она успела в фате сняться? – спросила Ольга, разглядывая фото. – Ведь свадьбы не было.
– А это Генка-фотограф, – пояснил Мишка. – Он ее как-то на вокзале щелкнул, вот и нашел кадр. Красивая все-таки была Лидка, да? Хоть и толстая.
– Не толстая, – поправила Ольга. – А полная В самом соку.
Она положила на холмик цветы и сказала:
– Ну, привет, подружка. Так значит, да? Без меня отдыхаешь? Ты скажи, кто это сделал, а уж я…
– Да что ты сделаешь! – охладил ее пыл Мишка. – Ты лучше сама не особо высовывайся. Сдается мне, что там и на твою шею ножик припасен. Они не только по Лидкину душу приходили…
