Текст книги "Очевидное убийство"

Автор книги: Елена Колчак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

– Так он же месяц назад был, даже больше.

– Ну день рождения «чебурашки», какая разница! Не перебивай.

– Какого Чебурашки?

– Не какого, а какой, – назидательно объяснил Ильин и погрозил мне кулаком.

– А, понятно, день граненого стакана, – согласилась я, вспомнив, что «чебурашкой» называли еще и водочную чекушку.

– Вот-вот. Ну, слово за слово, и, несмотря на теплую дружественную обстановку, между сторонами обнаружились некоторые разногласия по второстепенным вопросам… далее приводятся разные аргументы, аргументов не достает… дама хватает, что под руку попалось – и лупит милого по башке. А под руку ей попалась собственная туфля. Килограмма полтора обувка весит. И каблук – знаешь, какие бывают? А ля лошадиное копыто, включая железную подкову. Удар – мечта эксперта, даже гвоздики с набойки отпечатались. А тетка, как только Коля перестал ей возражать, с этой же туфлей в руке и заснула. Прочухалась – и обалдела. Вот только что Коленька свою точку зрения доказывал, а теперь не только не спорит, но и не разговаривает, хуже того – не дышит. И вообще холодный. Ужас! Звонит в милицию: я вот спала, а какой-то злодей воспользовался случаем, проник в квартиру и Колю мово ненаглядного тово… Отыщите супостата, граждане милиционеры!

– Ты что, серьезно?

– Куда уж серьезнее. Тетка не помнит ничего, рыдает, Колю своего зовет, на милицию ругается, дескать вместо того, чтобы злодея-убивца ловить, к несчастной женщине прицепились, кричит, я на вас управу найду, не тридцать седьмой год…

– Фантастика!

– Никакой фантастики. Девять из десяти убийств так и происходят. Прости им боже, ибо не ведают, что творят. Потому как обычно и вправду не ведают. Но здесь-то ничего подобного. Ни грамма алкоголя, никакой ссоры сосед не слышал, а труп налицо. То есть, на полу. И ножик рядом.

– И откуда ножик?

– С кухни. Хороший такой, острый, узкий, удобный.

– Да, действительно странно, очень уж глупо, – согласилась я. – А ты теперь, значит, хочешь, чтобы я кролика из шляпы достала. А еще лучше шляпу из кролика, вроде давно в чудесах не практиковалась, да?

– Разве это не твоя специальность? – ехидно поинтересовался майор. Я сделала вид, что собираюсь кинуть в него кофейной чашкой, он сделал вид, что уворачивается…

– Значит, тебя не устраивает эмоциональное несоответствие, так? Или еще что-то припас?

– Ну… Телефон протерт, ни одного пальчика. Покойник был чистюля, следов по квартире вообще немного, он, кажется, каждый день пыль отовсюду вытирал. Кстати, на правом косяке комнатной двери отпечатки есть, его собственные, так, парочка, а вот на левом нет. Точнее, все следы, что там есть, очень сильно смазаны. Вроде бы протерли его, но этак небрежно. Значит, кто-то за этот косяк хватался, правильно? Но главное – совершенно чистенький телефон. А примерно за час-полтора до смерти покойник звонил в театр, уточнял график работы.

Н-да, покойник, который звонит, чтобы уточнить график дежурств, – это чудесно.

– Разве летом гардеробщики работают?

– А кто же бинокли выдавать будет? Работают, только не все. Получается, что он позвонил и сразу телефон протер. Не каждый же час он этим занимался?

– Да, каждый час – это, пожалуй, чересчур. Разве что гостя ждал. Или гостью… Ладно, уговорил. Тогда мысль номер раз. Если театр был прикрытием, а средства существования господин Челышов получал от наркотиков… Деньги у него были? В смысле – более-менее ощутимые суммы.

– В квартире – нет. Ни следа наркотиков – ну, это как раз понятно, он же посредник, принял-передал, держать что-то в квартире – идиотом надо быть. Денег – во всяком случае серьезных – в доме тоже не было. Впрочем, серьезные суммы он, конечно, мог хранить и за пределами квартиры, это разумно. Но тайничок мы у него таки обнаружили.

– Следы?

– Наркотиков там, по всей видимости, не бывало. А вот деньги случались. В основном – импортные. Но на момент осмотра – пусто. Пользовались тайничком весьма регулярно, но по времени, сама понимаешь, не определить, насколько давно пусто. Плюс-минус сколько-то дней. То есть, изъять содержимое мог и сам покойник.

– А пальчики?

– Пальчики только хозяйские.

– Ясно, – я задумалась. Действительно, все одно к одному. Но глубокая, почти патологическая любовь к детективной литературе дает интересные результаты: обилие улик в отношении какого-нибудь персонажа начинает означать его, персонажа – почти наверняка – невиновность. В жизни, конечно, все проще. Тот, на кого падают самые подозрительные подозрения, скорее всего и есть убивец. И все же, все же… – А какие отношения были с этим типом у Гордеева, ну, у соседа его, который тело обнаружил?

– А вот этого, ненаглядная моя, я тебе не скажу. Чтобы не сбивать. Попробуй сама с ним пообщаться.

5. Элизабет Тейлор. Идеальный муж.

– Валентина Николаевна, вы извините, что я без звонка, мне бы кое-что уточнить…

– Да-да, конечно, проходите, – она посторонилась, пропуская меня в квартиру. Сегодня передо мной было странно перевернутое отражение той женщины, что приходила в редакцию. Негатив. Или негатив был тогда? Тогда передо мной сидела старая тетка, которой безразлично, как она выглядит. Только взгляд, устремленный на меня, горел надеждой. Пусть последней, бессмысленной и безосновательной, но надеждой. Все прочее – будто уже остывшим пеплом подернуто.

Сегодня и руки, и волосы были в идеальном порядке. Впечатление усиливали легкий, но тщательный макияж, неброские, но изящные бриджи и рубашечка – а ведь она меня не ждала, значит, это обычная домашняя одежда. Хорошо выглядела Валентина Николаевна, ничего не скажешь. А вот огня не было, погас…

Квартирка выглядела чисто, но весьма скромно. Прихожая размером с почтовую марку, где двоим уже не разойтись, прямо перед носом одна комната, вправо другая. Ох, знаю я эту планировку, та комната, что прямо передо мной, метров десять, не больше, вторая, кажется, шестнадцать, максимум восемнадцать. Слева от входа вешалка, за ней крошечный аппендикс, весь состоящий из туалетной и ванной дверей, ведет в кухню. Меня, невзирая на возражения, направили в комнату – подождать, пока хозяйка приготовит кофе. В ту, что справа. Раньше это называлось «зал» – жалкая потуга на аристократизм.

Валентина Николаевна представила меня углубившемуся в кроссворд мужчине, лицо которого казалось смутно знакомым. Повернулась ко мне:

– Это Олег, мой муж.

Имя заставило вздрогнуть – так в автобусе вырывает из задумчивости соседский локоть, вонзившийся тебе под ребра. Я как-то сразу поняла, кого мне напоминает новый знакомый. Олег! Ну конечно! Олег Видов, Морис-мустангер из «Всадника без головы», лет двадцать пять, а то уже и тридцать назад снившийся – или наоборот одаривавший сладкой бессонницей женское население тогдашнего Союза. Сколько их примеряли гордый поворот головы и завораживающе-царственное «Я Луиза Пойндекстер. Пойндекстер!»

Впрочем, я по времени не успела стать поклонницей этого актера, видела только «Всадника», и то значительно позже. И вообще, тот «Морис», кажется, не то умер, не то в Штаты давным-давно свалил? Не помню. Конечно, это не он. Помягче, попроще – но похож, слов нет. Добавь мустангеру четверть века, небольшие брыльки, «гусиные лапки», посыпь песком волосы – и пожалуйста. Не мой герой, но понять могу. Хорош. Даже в этом возрасте. Бесстрашный борец со злом, патологический бессребреник и неутомимый любовник. Рыцарь без страха и упрека.

«Герой» вдумчиво обозрел представленную ему фигуру, то есть меня, и произвел рукой широкий гостеприимный жест. Даже с кресла привстал. Ну что же… В конце концов, покойник изначально был его приятелем.

– Олег… – я сделала внушительную паузу, давая ему возможность сообщить отчество. Он аж рукой замахал:

– Просто Олег, что вы, ничего больше.

– Ну хорошо. В общем, удачно, что я и вас застала. Может, вы мне расскажете немного, что за человек был Сергей Сергеевич Челышов?

Из кресла донесся вздох. Что там пучины Мирового океана!

– Боюсь, что… Это ведь, в сущности, было шапочное знакомство. Хотя и долгое, да. Но отдаленное.

Речь несколько выпадала из образа героя. Зато голос соответствовал на все сто – хорошо поставленный вкрадчивый баритон, хотя и с некоторой долей металла.

– Конечно, конечно, мне говорили, – засуетилась я, подыгрывая светскому тону хозяина. – Но все же… Вы его знали довольно долго, быть может, какие-то мелочи отложились в памяти. – я отправила своему визави лучезарнейшую улыбку из серии «ну мы же все все понимаем» – Знаете, как бывает? Казалось, пустяки, а оказалось…

Олег кивнул, сопроводив кивок изящным жестом «мол, вы только намекните, о чем хотели бы услышать, а я уж расстараюсь».

– Собственно, меня больше всего интересует отношение Сергея Сергеевича к женщинам.

Ох! Олег окинул меня таким взором, что я пожалела о том, что на мне не какие-нибудь зимние «доспехи», в которых тело не только не видно, но даже и не угадывается. Летние одежки настолько минимальны, что защитой от «заинтересованных» взглядов быть никак не могут.

– Ну, собственно… вы ведь все равно узнаете, это все знали…

Мой собеседник как-то замялся, точно предложенная тема была ему категорически неприятна.

– И что же?

– Кошмарное было отношение. Безобразное. Наверное, я потому и не смог с ним общаться. Хотя собеседник он был очень интересный. И обаятельный. Но это его «курица не птица»… Ужасно. Непостижимо, – героическое лицо передернулось гримасой отвращения. Потом сразу просветлело, глаза засияли теплым и нежным светом. – Ведь женщины… В их честь надо гимны слагать и подвиги совершать. Женщина – это самое прекрасное, что создала природа, вы согласны?

Еще бы не согласиться, когда тебя обволакивают таким вот взором и – правда, заодно со всем твоим полом, но все равно приятно – возносят на недосягаемую высоту. Будь мне лет шестнадцать, я, пожалуй, решила бы, что оказалась героиней умопомрачительно-роковой любви с первого взгляда, что сидящий напротив вот так вдруг нашел во мне свой недостижимый идеал… Впрочем, нет, для меня и в шестнадцать лет слово «идеал» было ругательным. А Олег, видимо, просто так воспитан. Непривычно, патетики на мой вкус многовато, но приятно. Уж всяко лучше, чем видеть в женщине рабочую скотину.

– А для него женщина была никто. Даже не человек. Все равно что мебель. Или даже накрытый стол. Ведь чтобы вкусно, красиво, с удовольствием поесть, приходится приложить какие-то усилия, правильно? Приготовить, скатерть чистую постелить, сервировать, как следует, – точные и одновременно свободные жесты как бы иллюстрировали все то, о чем Олег говорил: легкий взмах – и на столе появилась невидимая скатерть, на ней серебряные приборы… Потрясающе! Какая пластика! – Или в ресторане заплатить какую-то сумму… – жест, сопровождавший это высказывание, был настолько однозначен, что явственно увидела стоящего рядом официанта. – А потом вы все это съели, получили удовольствие и через несколько часов забыли. Потому что желудок следующей порции требует. А прошедший обед – это даже не прошлогодний снег. Это гораздо хуже.

– А говорят, Челышов пользовался немалым успехом у противоположного пола?

– Да-да. Ухаживать он умел. Как раз в соответствии со своими убеждениями. Если на кухне не постараться, вкусно не будет.

Так, честное слово, говорят только о чем-то хорошо знакомом, поэтому я спросила:

– Олег, вы любите готовить, много времени проводите у плиты?

– Что вы, что вы! – он даже руками замахал. – Я жалкий дилетант.

– Ну ладно. Извините, отвлеклась, больше не буду. Но если женщина уподобляется вкусной еде, тогда получается, что с каждой своей пассией господин Челышов был один раз?

– Ох, нет, не так буквально. У него обычно была более-менее постоянная дама. Ну, полгода, год, когда и больше. И еще параллельно такие, разовые. Ну как будто мороженого человеку захотелось. Заплатил, съел, обертку выкинул и забыл. И когда я узнал, что Дина тоже… Это было ужасно. Я и думать не мог, что… То есть, не так. Я ведь знал его, я обязан был предвидеть, что красивую девушку он без внимания не оставит. Это, безусловно, моя вина…

Кажется, еще немного, и Олег пал бы на колени и вознес к небу покаянную мольбу. Но тут Валентина Николаевна внесла поднос с кофейником, чашками, печеньем и бог весть чем еще. Олег мгновенно вскочил, перехватил поднос, аккуратно поставил на столик и мягко пожурил жену:

– Валечка, надо же было меня позвать. В приготовление я не вмешиваюсь, мне с такой волшебницей не тягаться, но хотя бы как тягловую силу можно меня использовать? Ну разве допустимо такими божественными руками тяжести носить!

Вряд ли поднос с кофейными причиндалами был такой уж и впрямь тяжелый, но на ее губах тенью мелькнула слабая благодарная улыбка. Едва не силой усадив жену в кресло – «сиди, сиди, любовь моя, я, честное слово, ничего не разобью» – Олег ловко и красиво, как настоящий официант, расставил на столике кофейник, чашки, блюда с печеньем и крошечными изящными бутербродиками, убрал поднос…

Воистину, ничто не дается человеку так дешево и не ценится так дорого, как вежливость. А уж о галантности и говорить нечего! Если когда-нибудь вся мужская часть населения догадается о значимости подобных «пустячков» – ох, страшно подумать! Тогда из нас, слабых и доверчивых, веревки можно будет вить. Или пахать на нас, нежных и трепетных. Без перерыва на сон и еду. Нет уж. Пусть такие персонажи останутся приятным исключением.

Разговор тянулся натужно, как остроты провинциального конферансье. То ли за прошедшее время Валентина Николаевна перегорела, настроившись на долгое безнадежное ожидание, – отвечала она односложно, как бы нехотя. Но скорее всего, конечно, я задавала «не те» вопросы. Меня смущал этот Олег. Он пожирал жену глазами, предугадывал каждое ее движение и, кажется, готов был и отвечать вместо нее. Хотя несколько раз я натыкалась на его взгляд. И сразу хотелось вынуть из сумочки скафандр высокой защиты и залезть в него с головой.

Через час я знала все о школьных оценках Дины, о ее работе, об увлечении бильярдом – она играла регулярно и очень неплохо, тратя на это практически все карманные деньги. Посмотрела фотографии. Все это, однако, ни на микрон не приблизило меня к пониманию того, кем же была незнакомая мне девушка. Единственным фактом, хоть как-то оправдывающим мой безрезультатный визит, было сообщение о чьем-то звонке – в Тот Самый День. Кто звонил, Валентина Николаевна не знала, трубку взяла сама Дина. Олега же дома вообще не было. Разговор был очень короткий, не больше минуты. После этого Дина мгновенно ушла. Вернулась минут через сорок и сразу закрылась в ванной.

Сорок минут… Как раз столько ей нужно было на визит к Челышову. Н-да. Информация, безусловно, важная – наверняка этот звонок связан с убийством. Но как, разрази меня гром, это использовать?!

– Валентина Николаевна, а подруги у Дины были. С кем-то она ведь была близка?

– Марина… Да, наверное, только она.

Валентина Николаевна продиктовала мне телефон и адрес единственной подруги дочери.

– И еще. Валентина Николаевна, Дина красивая девушка, за ней наверняка много ухаживали. Вы ведь знаете кого-то из ее молодых людей?

– Да, разумеется, – она вдруг замолчала. – Рита, может быть, вам стоит поговорить с адвокатом Дины? Он вам лучше расскажет. А я, наверное… – Валентина Николаевна как-то растерянно посмотрела на мужа, точно забыла, о чем хотела сказать…

Иногда газовая плита никак не хочет зажигаться. Щелкаешь зажигалкой третий раз, пятый, десятый, и уже кажется, что никакого такого газа просто в природе не существует. И когда наконец Оно срабатывает… Очень убедительно бывает.

Вот и сейчас ничто не предвещало взрыва и вдруг…

– Да не знаю я ничего уже! – Валентина Николаевна с размаху стукнула по подлокотнику кресла, задела кофейную ложечку, лежавшую на краю стола, ложечка улетела в стенку за моей спиной, срикошетила и закончила путешествие аккурат на моем блюдечке. Блюдечко недовольно звякнуло. Где-то я читала про английскую примету: две ложечки на блюдце – к смерти. Знать бы еще – к чьей? Впрочем, спасибо за предупреждение.

Олег мгновенно извлек откуда-то аптечного вида пузырек, накапал в стакан чего-то пахучего:

– Выпей, это поможет. Выпей, Валечка, не нужно так себя терзать, пожалуйста. Дину это не спасет, а тебе повредит. Я уверен, что это глупое недоразумение скоро разъяснится, Диночка будет дома, и все станет по-прежнему. Только побереги себя. Хорошо ли будет, если ты еще и заболеешь? – и зашипел в мою сторону: – Да уйдите же вы! Разве не видите – она не может сейчас разговаривать!

Происходящее здорово напоминало сцену из какого-то забытого фильма или спектакля. Очень много слов, очень много заботливости. Впечатление такое, будто тебя искупали в ванне с сиропом.

6. Р. Крузо (автобиография). Человек, который был Четвергом.

Двор, на который глядела окнами квартира покойного Челышова, был точным близнецом десятка окрестных дворов: две длинные, по шесть подъездов, двенадцатиэтажки вдоль, две поперек – унылый квадрат, при виде которого Витрувий перевернулся бы в гробу. Или римляне гробами не пользовались?

Зато современный человек к ним привыкает еще при жизни. Кажется, городские соты проектирует какой-то человеконенавистник. Или великовозрастное чадо, не доигравшее в детстве в кубики.

Природа не знает прямого угла, человек же, как ни крути, – ее дитя. А жить вынужден в прямоугольном мире: квадратные дворы, квадратные стены, двери, окна, и все это давит на мозги, давит, давит…

Разбить каменную клетку он не может, поэтому разбивает голову соседа.

Стены многоэтажек, расчерченные рядами окон, напоминают решетки. Да еще решетки балконов, лоджий и «пожарных» лестниц с люками. Решетка слева, решетка справа – в целом получается этакий манежик для великанского дитяти. И, как бы для полноты впечатления, внутреннее пространство беспорядочно заполняется «игрушками»: на стене, вместо погремушки, малярная люлька, на «дне» лавочки, песочницы, трансформаторная будка, абстрактные железные конструкции для малолеток, видимо, призванные напоминать, что человек произошел от обезьяны, кое-где чахлая растительность и пыль. Везде пыль. Это, впрочем, неистребимая особенность нашего Города – полгода холодно, полгода пыльно. Бр-р-р! И за что я его люблю?..

В жидких кустах за трансформаторной будкой кучковалась компания, надо полагать, местных бомжей. Они странным образом напоминали перовских «Охотников на привале». Такие же серо-коричневые неброские костюмчики и такие же вальяжные (или вольготные?) позы.

Четыре подъезда из шести в нужном доме стояли нараспашку, два – красовались внушительными железными дверями. С кодовыми замками, естественно. Так. Код подъезда Никитушка мне, конечно, сообщил, но это не имеет значения.

Примем за исходную аксиому, что дивные синие глаза майора Ильина по-прежнему сохраняют свою проницательность, и Дина – не убийца. А поскольку труп таки имеет, то есть имел место быть, и вряд ли, даже при самой богатой фантазии, можно предположить, что можно покончить с собой, засадив ножик в собственную спину, – значит, убийца кто-то еще. Реальный человек, не дух, способный просочиться через вентиляцию.

Вообще-то, по свидетельству соседа, единственным посетителем была Дина, так что какой-нибудь дух был бы весьма подходящей кандидатурой. Вот только дух вряд ли воспользовался бы ножом. У них не те методы. Вселенского ужаса напустить, черепушками светящимися покидаться. Рыдающие скелеты и прыгающие цепи. Нетушки. Скелетов и полупрозрачных дев оставим всяким Скоттам и Шелли.

Чего, спрашивается, меня на мистику потянуло? Должно быть, из-за того, что мотива не вижу.

Ладно, мистика мистикой, а нож – это, значит, вполне реальная рука. А поскольку отдельно от тела они пока что передвигаться не умеют – разве что в триллерах и детских страшилках – значит, рука приделана к человеку из мяса и костей. И прежде, чем попасть в квартиру Челышова – каким способом, это я потом поразмышляю, – он должен был попасть в подъезд. Огражденный вроде бы кодовым замком.

Некоторому количеству знакомых код, очевидно, был известен. Самое простое – сосредоточить поиски убийцы именно в этом «количестве». Однако не выплеснуть бы с водой и ребеночка. Не станем изначально сужать круг поиска и внимательно оглядимся.

Дано: подъезд. Найти: способ попасть внутрь. Да не один, а побольше. Подвально-чердачную экзотику учитывать пока не станем, ограничимся дверью.

Проще всего – потенциальному убийце – дождаться кого-то из местных жителей, входящего или выходящего, безразлично, и воспользоваться открытой дверью. По собственному опыту знаю, что почти никто и никогда у тебя при этом не поинтересуется, кто ты такой и почему заходишь. Простенько и действенно. Однако, для потенциального убийцы довольно опасно – тот, кто тебя впустил, может об этом запросто и вспомнить.

Можно, вдумчиво приглядевшись, определить самые блестящие кнопки. Но это хорошо, когда замок ставили хотя бы с полгода назад. А что мы имеем здесь? Месяц-два, не больше. Все кнопочки равно сияют новизной.

Есть и другая возможность. В моей жизни встречалось немало подъездов с кодовыми замками. И не всегда, подходя к заветной двери, я могла вспомнить нужный «сим-сим». Иногда – при моей патологической восприимчивости к цифрам случай уникальный – по забывчивости, чаще по более прозаическим причинам – нет ничего проще, чем забыть что-то, чего никогда не знал. Но, как подсказывает опыт, не я одна такая недоинформированная. Практически в каждом подъезде обязательно проживает какая-нибудь склеротичная бабуля или молодая мамаша, насмерть затюканная заботами о малыше, поэтому…

Ну конечно, так я и думала. На боковом обрезе дверного проема, прямо на штукатурке, в месте, затерянном среди окружающих выпуклостей и выбоин, но весьма заметном, если знаешь, куда смотреть, – красовались заветные цифры. Тридцать восемь попугаев. То есть, попугаев там, конечно, не было, это я, когда Никита сказал «три-восемь», превратила цифры в запоминающуюся картинку.

Итак, желающий войти в эту дверь не должен был испытать особых затруднений – достаточно внимательно осмотреться. А мне в первую очередь надобно поглядеть, что за персонаж такой – сосед покойного, и можно ли ему – соседу, а не покойному – доверять.

Виктор Ильич Гордеев неодобрительно покосился на мои голые коленки и, поджав губы, долго и вдумчиво изучал редакционное удостоверение, точно наизусть учил. Предупрежденная Никитой, я не поленилась разыскать удостоверение старого образца – красные корочки с внушительным золотым тиснением «ПРЕССА» снаружи и печатью Городского Совета Народных Депутатов (ныне именуемого Думой) внутри. Боюсь, что современный пластиковый прямоугольник Виктор Ильич всерьез бы не принял. Он так тщательно сверял мою физиономию с фотографией, что, пожалуй, майор был прав. Без его, майорского, предварительного звонка меня бы тут и на порог не пустили. И пришлось бы ограничиться изучением дверей.

А они таки были хороши: уж так примечательны, прямо классика. Дверь покойника всем своим видом сообщала, что здесь живет – ох, пардон, уже не живет – человек аккуратный и не совсем бедный. Ровненькие чистые косяки «под дерево», неброская качественная обивка – веревочки с печатями выделялись на этом фоне, как ворона на свежевыпавшем снегу.

Дверь напротив была как отражение в кривом зеркале. Или в зеркале, в которое встроена машина времени. Быть может, лет через двадцать и челышовская станет такой же ободранной. Лишь дверной глазок новизной и ухоженностью напоминал деталь космического корабля: блестящий, современный и – я не поленилась проверить – с широкоугольным обзором.

Хозяин походил на Савелия Крамарова. Когда он, наконец, отступил в сторону, пропуская меня в квартиру, обнаружилось, что его левую щеку – от угла рта до уха – украшает родимое пятно цвета сильно пожилой редиски. Сей факт был мною отмечен с непонятным удовлетворением.

Бдительность – штука полезная. Но неприятная. Есть люди, которым нравится, когда за ними подглядывают в замочную скважину. Но таких немного. Тех, кто сам подглядывает, почему-то всегда больше. Не скажу, что я так уж часто занимаюсь подглядыванием, но когда подглядывают за мной – хочется наблюдателю сделать что-нибудь доброе. Например, подарить мешок скорпионов.

И все-таки – куда денешься! – такие вот наблюдатели – мечта всех участковых и оперативников вместе взятых.

– Да точно это она была, Дина.

– Вы ее хорошо знаете?

– Конечно. Она к Сергею Сергеевичу давно ходила. Вы не сомневайтесь. Вот у меня все записано, – Виктор Ильич одну за другой начал вытаскивать из тумбочки общие тетради весьма потрепанного вида.

Впрочем, потрепанным и потертым в этом доме было все. Протоптанные в полу «лысины» позволяли определить, когда и каким цветом красили – без всяких экспертов, просто на глазок. Обои, когда-то, вероятно, узорчатые, «под штоф», теперь демонстрировали рябенькую серовато-коричневую поверхность. Тумбочка скрипела и пестрела царапинами и пятнами. Телефонный аппарат, ее увенчивавший, явно знавал лучшие времена: битый корпус, трубка замотана изолентой.

– Последние месяцы она, правда, редко появлялась. Вот смотрите: раз в неделю, раз в две недели.

В голосе хозяина время от времени прорезались визгливые нотки. Крамаров, оно, конечно, да, но если бы с меня потребовали максимально точного определения, я сказала бы, что он похож на молодого Плюшкина. Если, конечно, определение «молодой» годится для человека явно за шестьдесят.

– Виктор Ильич, давайте все-таки попробуем восстановить все с начала. Вы принесли соседу хлеб. Вы часто для него что-то покупали?

– Да почти каждый день. Я обычно, как в магазин иду, ему звоню – не надо ли чего.

– А он тоже так делал?

Мне показалось, что вопрос заставил моего собеседника слегка смутиться. Иначе с чего бы возникнуть паузе? Я было подумала, что он меня сейчас к черту пошлет, чтобы не лезла не в свое дело, однако не послал – Ильин, видимо, постарался. Уж не знаю, что он тут наговорил, может, выдал за нештатного сотрудника или еще чего в этом роде – но отвечал Гордеев тщательно и вдумчиво.

– Нет, Сергей Сергеевич никогда меня не спрашивал. Но когда себе всякие деликатесы покупал, про меня тоже не забывал. По-соседски, понимаете, – Виктор Ильич вздохнул и нахохлился, как больной суслик. Не нравилась ему эта тема, и я, пожалуй, понимала, почему. Старость не радость. Вкусненького покушать хочется, а пенсия маленькая. Вот и приходится милостыньку соседскую принимать. И делать вид, что это «по-соседски» и вообще в благодарность за его собственные походы по магазинам. Хотя по деньгам оно, конечно, вовсе несоизмеримо. И очень может быть, что Челышов его не только вкусностями подкармливал, но и деньжонок подбрасывал. Во избежание лишнего стука, например. Но как разнообразен человек! Подглядывать за соседом, записывая каждый его шаг – и одновременно принимать от него подачки. Непостижимо!

– Конечно, конечно, – успокоила его я. – Значит, вы принесли хлеб…

– Хлеб, помидоры, перчики, знаете, сладкие, болгарские, правда, зеленые, но толстенькие, спелые, красных не было хороших, зелень еще, ну там укроп, петрушку – три пучка всего, – сосредоточенно перечислял Виктор Ильич.

Да, в самом деле. Никита говорил, что на кухне осталась еда: готовый, но не заправленный салат, хлеб на тарелке, открытая банка маслин, что-то еще такое, закусочное – ветчина и осетрина, кажется. К моменту осмотра они успели подсохнуть, но совсем чуть-чуть, не больше двух-трех часов пролежали. Готовил, судя по отпечаткам, хозяин. Получается, что незадолго до смерти. Съесть не съел еще ни кусочка. И не выпил ни грамма, даже бутылки ни одной из холодильника не достал.

– Он сразу вам открыл?

– Да-да. Таня как раз выходила, ключи в сумке искала, она тоже его видела.

– Таня?

– Из восемьдесят девятой. Наверное, тоже на рынок собралась. Муж у нее поздно приходит, а она по полдня работает, с обеда уже дома, уют наводит.

Виктор Ильич с сомнением покачал головой. И снова вспомнился «Понедельник»: «Если чай пьет – прекратить! Были сигналы – не чай он там пьет!»

– И во сколько это было?

– На часы я посмотрел уже у себя. Было ровно пятнадцать-пятнадцать. Убрал хлеб, поставил чайник, слышу – лифт на нашем этаже остановился. Я посмотрел – Дина. Двадцать две или двадцать три минуты четвертого было. Потому что, когда я посмотрел на часы – они, видите, в комнате – было двадцать пять минут. А Дина минуты две у двери стояла.

– Просто стояла?

– Мне показалось, что она постучала, но точно не знаю, врать не стану. Я же только спину ее видел. Звонить она никогда не звонила, и ключи у нее были. Кажется, – Виктор Ильич покачал головой и поморщился, как бы недовольный тем, что вынужден говорить «кажется». – А стука не слышно, дверь у Сергея Сергеевича мягкая.

– Так если его не слышно у вас, значит, и в той квартире тоже?

– Не знаю. Говорю, что видел. Постояла, дверь открылась, и Дина вошла, тут дверь немного лязгнула, она металлическая, только сверху вроде обивки что-то наклеено.

– Челышов ей открыл или она своим ключом открыла?

– Не знаю. Мне кажется, она ее просто толкнула.

– А могла она открыть своим ключом за те две минуты, что у двери стояла?

– Конечно, могла. Замки практически бесшумные. Я и не слышу, когда ту дверь отпирают, слышно только, когда она открывается. Точнее, когда закрывается.

– Вы всегда так точно время замечаете?

– Всегда, – отрезал бывший вохровец.

– А Дина не показалась вам… взволнованной, расстроенной?

– Она всегда очень спокойная, я потому и заволновался, когда она вышла, никогда ее такой не видел.

– Что, у Сергея Сергеевича бывали и неспокойные гостьи?

– Бывали, – констатировал Виктор Ильич. – Хорошо, что редко.

– Когда Дина вошла в квартиру, после этого вы что-то еще слышали?

– Да где же тут услышишь? Если бы в маленькой комнате, там стена общая…

– Ну хоть что-нибудь? Стук, крик, удар? Громкие звуки могли бы и до вас дойти.

Я понимала, что те же самые вопросы он уже слышал и от оперативников, и от следователя. А что делать?

Виктор Ильич молчал не меньше двух минут. Наверняка ведь подслушивал! Приоткрыл свою дверь и…

– Мне почудилось… Но учтите, если придется давать показания, я под этим не подпишусь. Может, и с улицы что-то донеслось. Почти сразу, как дверь закрылась, мне послышалось, что она очень громко сказала «хватит!», а потом вроде что-то упало.

– На что это было похоже? Звон, грохот, стук?

– Нет, мягкий такой удар, как будто мешок уронили.

– Почти сразу – это сколько?

– Не больше минуты, я думаю. Даже скорее меньше.

– А потом?

– А потом – ничего. У меня чайник засвистел, я чай заварил, тут опять дверь лязгнула. Пятнадцать сорок четыре было. Я выглянул – Дина вышла. Подошла к лифту, постояла чуть-чуть, кнопку нажимать не стала и к лестнице повернулась. Лицо белое-белое и губы синие. Начала по лестнице спускаться, медленно так, и за стенку держится. Я даже дверь отпер, подумал – не упала бы, хотел валидолу ей дать.