Текст книги "Очевидное убийство"

Автор книги: Елена Колчак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Больше всего я боялась, что тетя удивится, почему это я проверяю по одной квартире на этаже и не делаю попыток позвонить к соседям. Не дожидаясь, пока эта странная избирательность ее насторожит, я двинулась вниз. На прощанье она посоветовала мне в нижнюю квартиру не ходить, «там Санька живет, у него красть нечего, одни тараканы, только обматерит, да и стукнуть может, если чего помстится, да и дружки у него такие же».

Судя по двери, «мстилось» хозяину квартиры на девятом нередко. Кто бы мог подумать, что из самой обыкновенной двери можно сотворить Такое! Многообразие творческих приемов, которые применялись при создании находившегося передо мной произведения урбанистической живописи, производило впечатление неслабое. В душе цвел трепет восхищения, смешанного отчасти с ужасом. Передо мной «сиял» разноцветьем готовый экспонат для музея «Бытовые источники художественных традиций русского народа». Не дверь, а летопись. «Повесть временных лет». На выставке «Абстракционизм как зеркало российского менталитета» за такую дверь отдали бы целое состояние. Специалисты с пеной у рта спорили бы о роли прокисшего кетчупа и кислой капусты в достижении единой славянской гармонии, а коллекционеры били бы друг друга по головам толстыми бумажниками и платиновыми кредитными картами, борясь за право обладать шедевром.

Но я, к счастью, не коллекционер и тем более, не специалист. Мой неискушенный глаз определял – и то не слишком уверенно – не более трех-четырех компонентов из тех двух-трех десятков совершенно неаппетитных жидкостей, которыми поливалась эта дверь. Тем более что некоторые «мазки» поражали – м-м… как бы это поточнее выразиться… с точки зрения анатомии было не совсем ясно, как их вообще можно было произвести. Если же отвлечься от красочного слоя и сосредоточиться на результатах механических воздействий – ну, простите, я не отличу след от удара пивной бутылкой от следа газового ключа. Лучше умолкнуть и оставить это пресловутым специалистам.

Звонок, естественно, не работал. Собственно, его вообще не было. Даже проводочков не торчало. Но за дверью явственно слышались голоса. Я осторожно – очень осторожно! – постучала. Ответа, как и можно было ожидать, не последовало. Я постучала чуть сильнее. Потом еще. На четвертый раз дверь подалась.

Голоса – теперь было ясно, что они доносятся справа – стали громче. Нестерпимая кисло-сладкая вонь, ударившая мне в ноздри, и тучи мух, с диким жужжанием заполнявшие то, что играло роль воздуха, заставили отшатнуться. Но… Квартира с хозяином-алкоголиком, тем более в такой стадии – лучшего «черного хода» и представить себе нельзя. Ох, как сейчас меня тут треснут по кумполу… Я стиснула зубы и шагнула внутрь.

Голоса происходили из сетевого радиоприемника, но это я поняла позже. Значительно позже.

Желудок у меня крепкий. Обычно я этим горжусь, а вот теперь пожалела. Тошнота накатывала сильно и безрезультатно. То, что лежало посреди кухни, судя по запаху и количеству мух, находилось здесь никак не меньше двух суток. Может, и больше, я не эксперт. А термометр последние три дня бил под тридцать.

Черт бы побрал этого Ильина!

Прижмурившись, вдоль по стеночке я добралась до балконной двери. Вышла. По «пожарной» лесенке – тот самый архитектурный элемент, который я вначале прозевала – поднялась выше, толкнула люк верхней лоджии… Он открылся легче, чем пивная бутылка. Ни стука, ни скрипа. Вылезла на лоджию, про которую тетя в шортиках сказала «не живут», поднялась по их лесенке. Люк челышовской лоджии открылся так же легко, но только на пару дюймов, и дальше подниматься не хотел – чего-то на нем тяжеловатенькое стояло. Для меня, то есть, тяжеловатенькое. Нормальному мужику не только открыть, но и закрыть люк прямо с грузом на крышке было бы несложно. При некотором усилии, конечно, я тоже могла бы его открыть и вылезти наверх, но делать этого не стала – путь явно существовал, а проверять, чего там сверху навалено, не хотелось, очень желудок протестовал. Я согласилась с его доводами и спустилась вниз. О Господи! Сейчас ведь опять придется проходить мимо «этого»…

Минералки в этот раз у меня с собой не было. Вырвав из блокнота листок, обернула им ручку крана в ванной, открыла воду, прополоскала горло, стало немного легче. Еще сообразила спрятать листок в сумку…

Аккуратно, ногтями подцепила дверную ручку, открыла дверь. Вышла в подъезд.

Меня хватило ровно на два шага. До лестницы. Прислонившись к стенке, я жадно глотала подъездный воздух, настоянный на продуктах жизнедеятельности кошек и невоспитанных граждан. Какая свежесть!

Увлекшись собственными ощущениями, я и не заметила, откуда взялся этот мужик. Белая рубашка странно контрастировала с помятой, сильно несвежей физиономией. Он направлялся явно к той двери, из которой я только что вышла. Должно быть, и у меня личность выглядела – как с долгого перепоя, потому что он вдруг спросил: «Санька дома?»

Нервный смех, забурливший где-то в районе подвздошья, помог прийти в себя. «Санька дома?» О да! Он теперь всегда дома.

Глаза мужика сияли тем неземным блеском и жаждой духа, которые любой русский человек понимает без переводчика. «Духовной жаждою томим, в пустыне жалкой я влачился…» Крыльев у меня нет, но сыграть роль серафима можно все-таки попробовать. Слава Богу, отвлечь человека с такой однозначной духовной жаждой во взоре несложно.

– Выпить хочешь?

Мужик ошарашенно посмотрел на меня…

Через двадцать минут мы с ним уже сидели на бревнышке под старым кленом с «тыльной» стороны дома в компании пузыря и кое-какой закуси. Ох, разорят меня эти, с позволения сказать, расследования! Впрочем, выпить мне и самой надо было. После шандарахнутых одним махом семидесяти, если не восьмидесяти граммов желудок успокоился, нервы и вовсе отключились, а жуткая вонючая картинка стала далекой и нереальной. Можно было продолжать заниматься общественно-полезной деятельностью, то бишь вынимать из чудом набежавшего свидетеля все, что он знает. Мое невнятное объяснение «обидели меня, надо выпить, а в одиночку не могу» его вполне устроило, а после «второго глотка» (который я совершенно нечестно пропустила) он уже готов был рассказывать мне всю свою биографию и географию, вместе взятые.

Звали его – мой несчастный, только-только успокоившийся желудок едва не отдал обратно выпитую водку – тоже Саней. К тому Сане, что кормил сейчас мух посреди собственной кухни, он, как легко догадаться, ходил отдохнуть от «своей пилы». Ходил частенько. Так что лучшего источника информации и придумать было нельзя.

Приводить «беседу» целиком, да простят меня особо любопытствующие, я не стану. Едва перевалив за середину бутылки (с меня, как легко догадаться, хватило «первого глотка», мой компаньон принял это как должное, а может, просто не заметил), источник начал заговариваться, растекаться мысию по древу, приходилось каждые две минуты осторожными наводящими репликами возвращать его в нужное русло. При этом девять десятых его речи составляли «слова, которые мужчины обычно используют для связи слов в предложениях» – самая народная часть «великого и могучего русского языка». Причем относилась эта часть исключительно к его невыносимо возлюбленной супруге и меня, конечно, не интересовала ни на грош.

Нужная мне часть рассказа Сани живого (в отличие от «Сани на кухне») вкратце сводилась к следующему.

Дня два, а может три назад заглянул к Саньке. А там этот сидит, гэбист недобитый. Ну, может, не гэбист, а так, вохра, но стучит точно. Только хотел назад, западло с таким сидеть, не то что пить. Да Санька меня остановил, брось, говорит, обижаешь. А куда денешься? Дома Нонка, змея, опять зудеть будет, то ей кран почини, то за картошкой сходи, денег не приносишь, никакой пользы от тебя. Как будто я и не мужик. Санька разлил, и этому тоже, на меня цыкнул, не косись, я сам, говорит, его позвал, помянуть надо хорошего человека Сергей Сергеича. Кого? Ну, этого, которого зарезали, как раз девятый день. Хороший был мужик, щедрый, каждую неделю бабок подбрасывал – ни за что, чтобы гости его, которых соседу видеть не положено, могли втихую уйти. И уважительный. Сам и люки все смазал, все сам. Щедрый мужик: был кто, не был, денег все равно давал. Да и эти, которые через балкон ходили, тоже совесть имели, подбрасывали за беспокойство. Не все, но раза два в месяц добавок случался. И последний от души добавил, до сегодня хватило. Этот, шавка ментовская, аж перекосился, как услышал. Когда, говорит, он был? А чего когда, тогда и был, когда зарезали, надо думать, только ушел, тут девка с ножиком и явилась. Может, не ушел бы, Сергей Сергеич до сих пор живой бы был. Жалко мужика. От баб все зло. Этот давай выспрашивать, что за гость, да как выглядел. Но Санька молоток, кремень, сразу его осадил – почем я знаю, мне без разницы, я на них и не смотрю. Вроде, сивый, а может, и черный, кто его разберет, мужик как мужик. Точно мужик, бабы тут не ходили, баб он через парадную дверь водил. Это он так говорил – тут мой черный ход. А чего, черный не черный, лишь бы денег давал. А теперь уж все. Этот Саньку все расспрашивать пытался, а тот ни в какую. Ничего не знаю, не помню. Никого больше в тот день не было, они всегда поодиночке ходили. А Сергей Сергеич говорил – черный ход главнее парадного, его беречь надо. Все зло от баб, вон и моя тоже – того и гляди во сне зарежет. А этому и расспросы впрок не пошли, говорят, машиной его сшибло, и поделом.

Меня опять затошнило. Вот, значит, что узнал Виктор Ильич. И, наверное, хотел поточнее выяснить – что за посетитель, как выглядел и вообще. Ясно, что перед приятелем «Санька с кухни» распинаться бы не стал. А вот с глазу на глаз… Старики-разбойники… Довыяснялся.

27. Вл. Цепеш. Я приду плюнуть на ваши могилы.

– Где тебя носит, жемчужина моя?

Вот те раз! Я его разыскиваю по всему Городу чуть не с собаками, выслушиваю нотации от разных телефонных голосов, и вот теперь, значит, это меня где-то носит.

– Весь день тебе звоню, а ты как в Антарктиду уехала.

– Не уехала, там холодно.

Однако в чем-то Ильин был прав.

Оставив Саниного приятеля уничтожать остатки «духовного» продукта, я в рекордные сроки добралась до дома и на полтора часа залезла в душ. Несколько раз мне и впрямь послышалось, что звонит телефон, но вылезать из-под воды не стала – хотелось отмыться до самого нутра. Казалось, запах той кухни въелся навечно. Бр-р!

– Чего молчишь, или не рада слышать?

– Думаю, – сердито буркнула я.

– Дело хорошее. Обо мне хоть думаешь-то?

– Угу. О тебе и всех ваших. Лоджию прозевали, даже осматривать не стали, а?

– Почему это не стали? Там ничего интересного не было. Две табуретки да полмешка картошки.

Вот, значит, что на крышке люка лежало – картошка.

– Ага, а черный ход господина Челышова – это вам уже не интересно?

– Какой еще черный ход?

– А лесенки там пожарные, не обратил внимания? А под лесенкой – и над тоже – люк.

– Так эти люки никогда не открываются… – растерялся Никита.

– Очень вредно, солнце мое, следовать распространенным убеждениям, они нередко заводят в тупик. Никогда не открываются, а этот вот как раз открывался. Два этажа вниз – и прости-прощай, моя любовь. Специалисты! Кто ж в такую жару картошку на балконе держит?

– Чего ты на меня-то накинулась, не я осмотр проводил, – как-то виновато пробурчали в трубке.

– Ну, если это тебя утешает, можешь радоваться. Все равно два последних трупа на вашей совести.

– Как – два? Где?

Слегка успокоившись – и чего это я в самом деле на хорошего человека набросилась? – я в двух словах доложила обстановку. «Хорошего человека» сообщение о свежем трупе почему-то не порадовало. Может, потому, что труп был не очень-то и свежий? Ну извините, чем богаты.

В ответ Ильин, добрая душа, поделился своей информацией. Увы, она была подобна курице, погибшей от старости – переварить, наверное, можно, но животом помаяться придется. Или дело не в курице? Многоумный классик утверждал, что головы человеческие подобны желудкам – одни переваривают попавшую в них пищу, другие от нее засоряются. Что же это нынче моему желудку так не везет? И голове заодно.

С одной стороны, все было не так уж плохо: Дине изменили меру пресечения, и она, по идее, должна быть уже дома. Но с другой…

По «некоторым данным» у Челышова на момент смерти должно было иметься не меньше двадцати пяти тысяч долларов. А возможно, что более тридцати. Где теперь эти деньги – непонятно. Это раз.

В день, когда погиб Гордеев, Вадика в городе не было – это два. То есть совсем не было. Кто-то там пригласил его отметить чей-то там день рождения – на лоно природы. На этом самом лоне, которое, к слову сказать, находилось в двух часах езды от города, милый мальчик и провел двое суток. Безвылазно. На глазах у дюжины человек. Причем смерть Гордеева пришлась на день первый этого празднества, на самое его начало, когда народ еще не успел достичь не только нирваны, но даже того состояния, в котором за приятеля принимают ближайший столб, особенно если он, столб, лежит. И наоборот.

Вадик – экземплярчик, конечно, тот еще: возлюбленная в камере, а он на природе веселится. Вероятно, для снятия общего стресса. Но моральные качества – вещь эфемерная, а вот алиби вышло железобетонное. Бронированное. Непробиваемое, как сейф Английского Национального Банка.

Но я личность патологически упрямая, чувство противоречия во мне преобладает даже над здравым смыслом. И любая бесспорность для него – как тапки для малолетнего щенка, надо обязательно изгрызть. Я тут же начала сочинять, как можно втихую сбежать с празднества – ну, например, прогуляться до кустиков, а тем временем смотаться в Город и вернуться – и сколько на это может понадобиться времени. Алиби, подтвержденное дюжиной человек, всегда казалось мне куда более уязвимым, чем то, что подтверждают, например, двое. Когда народу много, вспомнить, кого ты, собственно, в какое время видел, кого нет – задача не из простых. Тем более, когда картинка впоследствии щедро смазана алкоголем…

Я совсем было уже разработала нужную схему, но тут Ильин угробил на корню все мои домыслы. Вадикова «пятерка» Гордеева не сбивала. Следов на машине нужных нету. С днем, когда погиб Челышов, такой ясности нет, но ведь очевидно же, что вторая смерть – явное следствие первой.

Никуда не денешься, все нужно начинать сначала. Остаток разговора я провела примерно так же, как бегает по двору обезглавленная курица, – автоматически. Рефлексы – удивительная вещь.

– Никитушка, солнце мое, а как же ты ухитрился осмотр деминской машинки провернуть? Не по официальным ведь каналам?

– Нет, конечно. А тебе что за разница? Хорошие отношения с людьми имеют обыкновение приносить очень ценные плоды.

– Тоже мне, Карнеги Мценского уезда. Используешь личное обаяние…

– …в общественно-полезных целях, моя дорогая. Исключительно ради торжества справедливости.

– Ладно, Робин Гуд, ты сам эту машину видел?

– Видел, конечно. Стоит кисонька в гаражике, так что посмотреть можно было без свидетелей.

– У него на ветровом стекле ничего не висит?

– У него не только обезьянки на ветровом, но и клякса на правом крыле. Ну и что? Я же тебе русским языком сказал: эта машина Гордеева не сбивала. Против мнения экспертов не попрешь. Кстати, если тебе от этого станет легче, сообщаю заодно и приватное мнение упомянутого эксперта. Следы на одежде и теле Гордеева не совсем типичные. То есть, одним лишь столкновением с машиной дело, вероятно, не обошлось. Но толку от этого немного. Даже если после наезда его добили вручную, первый контакт – и, кстати, следы на дороге тоже – все равно предполагает наличие автомашины. Не той, что принадлежит господину Демину. Еще что-то непонятно?

– Все мне понятно. То есть в том, что касается мнения экспертов. Но это ведь не значит, что деминская «пятерка» не стояла у челышовского дома в момент убийства?

– Не значит. Но даже если и так – непонятно, какую ты собираешься варить кашу из факта этого стояния – кстати, недоказанного. Предложишь мне теперь проверять все белые «пятерки», принадлежащие знакомым Вадика Демина? Или угоны?

– Ну, Ильин… – заканючила я. – Сам меня втравил, и сам в сторону, да? Я тебе два трупа раскопала, а ты…

Что-то я сама на себя не похожа. Погода, что ли, меняется?

28. Л. и О. Люмьер. Тени в раю.

Трубка еще не успела остыть от бурных переговоров с любимым представителем правоохранительных органов, как а я начала разыскивать Вячеслава Платоновича – если Дина уже дома, не грех бы с ней встретиться. Хотя вообще-то, если она молчала, даже сидя в КПЗ, сомнительно, чтобы удалось ее разговорить сейчас. Но, как заявлял один забавный довлатовский персонаж – «попробовать-то можно!» Правда, заявлял он это по поводу печатания фотографий на обычном картоне – мол, фотобумага слишком дорого обходится…

Вячеслава Платоновича не было нигде. Ни дома, ни в конторе – даже сотовый был отключен. Что за притча! Неужели и его тоже…

Отчаявшись, я набрала номер Вишневских. Ну хоть кто-то же должен быть живой?

«Кто-то» живой был, хотя и весьма неожиданный. Театр абсурда продолжался. Голос, ответивший мне, явно принадлежал господину адвокату – если только он не одолжил его кому-то.

Ан нет, не одолжил – обладатель голоса узнал меня, едва я успела поздороваться.

– Рита?

Получив подтверждение своей проницательности, Вячеслав Платонович, однако, не обрадовался:

– Рита, вы извините, но у меня сейчас совсем нет времени…

Голос звучал холодно и незнакомо. Странно. Вроде бы мы так мило с ним общались, и с тех пор я не успела – кажется! – ни взорвать какой-нибудь памятник архитектуры, ни примкнуть к каким-нибудь экстремистским группировкам… С чего бы начинать плохо ко мне относиться? Похоже, случилось нечто неординарное и совсем неожиданное. Знать бы еще – что.

– Вячеслав Платонович! – взмолилась я.

– Ну хорошо, хорошо, возможно, это и к лучшему, – сжалился мой собеседник. Слава Богу, ничего похожего на неприязнь в его голосе уже не прослушивалось. Впрочем, и особой приязнью тоже не пахло. – Давайте сделаем так. Я примерно помню, где вы живете… – он на несколько секунд замолк, что-то подсчитывая. – Так. Через какое время вы можете быть у ипподрома?

Вот те на!

– Если повезет, минут через двадцать, а так через полчаса.

– Хорошо. Через полчаса мы вас подберем на той стороне кольца, что от центра, договорились? – и, не дослушав моего «о кей», отключился.

Вот так, между прочим, и возникают сердечно-сосудистые заболевания. И не зря в современном мире – как бы там ни пугали онкологией – они держат первое место по количеству смертей. Тревога, гнев, растерянность – все эти прелестные состояния объединяет одно – выброс адреналина. Спору нет, биологически оно очень даже оправданно. Адреналин, как известно, из самой забитой мышки может сделать свирепого ягуара. Это называется: жить захочешь – соберешься. Идет себе, понимаешь, древняя обезьяна, из которой труд еще не успел сделать совсем человека, идет это «оно» по своим родимым джунглям, и вдруг нежный зефир доносит до грубых неандертальских ноздрей тонизирующий аромат, например, саблезубого тигра. А то и сам прапрадед Шер-Хана на тропинке появляется. А тропинка-то узенькая… А древний человечек сильно поменьше тигра будет. И тут в крови появляется друг-адреналинчик. Допинг. Дальше – кому что нравится. Хочешь – дерись, хочешь – беги (а это уже ближе к реальности), хочешь – на ближайшее дерево взбирайся. Но хоть так, хоть эдак, адреналин израсходовался. Свойство у него такое – сгорать от физической нагрузки. И, увы, ни от чего больше.

А что прикажете делать жителю современных каменных джунглей, где саблезубые не водятся, а стрессов, тем не менее, не убавилось. Начальник косо посмотрел – надпочечники послушно адреналин в кровь выбросили, шальной водитель тормознул в миллиметре от раритетной люстры, о которой вы мечтали последние пять лет и наконец смогли приобрести, – опять опять он, родимый. Физиология, однако, против нее не попрешь. А чуть дальше – продавцы с пробелами воспитания и гаишники, которых вообще по отдельному заказу делают. А дома – родные и близкие. У жены третий день задержка, а сынуля директору школы скорпиона подбросил, стоит теперь с невинным видом, агнец божий… И в голосе вашем начинает позвякивать металл, и все скандал быстрее и быстрее набирает обороты, жена кричит «Не смей травмировать ребенка», теща высказывает свое мнение, в корне отличное от вашего…

Все весьма логично. Адреналин-то куда девать? Только и остается, что падать замертво от его избытка. Кстати, орать на изобретательного сынулю в подобной ситуации бессмысленно – свой адреналин почти не израсходуете, а у «ребенка» случится такой же выброс. Вы для него в этот момент тот самый саблезубый. Только ни подраться с вами, ни сбежать он не может – общество таких фокусов не поощряет. Вам надо, чтобы ваше дитя стенокардией или язвой желудка маялось?

По уму-то неплохо бы в критической ситуации и побегать малость – не рекордов ради, а здоровья для. А теперь представьте, что каждый замученный стрессами житель нынешнего Вавилона куда-то побежит… Картинка для Бидструпа: «Молитва святому Адреналину».

Забыв – усилием воли – о существовании общественного транспорта, у ипподрома я оказалась через семнадцать минут.

Следующие десять я уже относительно спокойно пыталась понять: кто такие «они» – ведь Вячеслав Платонович явно говорил во множественном числе – и что же все-таки могло случиться. Через десять минут бесплодных размышлений адреналин опять пошел такой волной, что организму явно требовался еще один двухкилометровый рывок. Но рывок пришлось совершать на заднем сиденье «пятерки» модного некогда цвета «белая ночь». Ей-богу, еще дня три в таком духе, и подсознание заполнит этими чертовыми «пятерками» весь Город. Хоть бы под цвет фамилии перекрасили, что ли!

За рулем сидел Вячеслав Платонович – а если гаишник остановит, они что, акробатический этюд «смена позиции» будут изображать? Или у него доверенность на вождение? Оч-чень интересно!

Впрочем, то, что я могла лицезреть в зеркале заднего вида, заставляло лишь по достоинству оценить кандидатуру водителя. По идее, за рулем должна была сидеть Валентина Николаевна. Но глаза ее напоминали один из сигналов светофора, цвет лица – два остальных сигнала одновременно, а руки и губы тряслись так, что хотелось скомандовать «Стоп! Сейчас птичка вылетит!» Хотя какая там птичка…

За следующие семь-восемь минут я пыталась обратиться к Вячеславу Платоновичу трижды – и каждый раз безуспешно. Наконец машина встала. Справа возвышалась громада областной больницы, слева воняла автотрасса. Вячеслав Платонович бережно вывел из машины Валентину Николаевну и сделал в мою сторону некий жест – я истолковала его как просьбу подождать – после чего пара удалилась в сторону главного входа больницы, оставив меня в некоторой растерянности.

Я поерзала на тертом сиденье, устраиваясь поудобнее. Да, не кадиллак. Мне, правда, не случалось кататься на кадиллаках, но думается, что некоторые отличия между ним и «пятеркой» есть. Должны быть. Иначе за что же люди такие деньги платят. А тут даже кондиционера нет. И коленки в спинку переднего сиденья упираются.

И вообще… В кадиллаке, надо думать, на заднем сиденье наверняка бы лежало небрежно сброшенное манто из какой-нибудь бриллиантовой норки. Или на худой конец тончайшие лайковые перчатки. А в бардачке – кстати, а в кадиллаке бардачок есть? Или там сразу сейф? – нет, все-таки в бардачке – что-нибудь внушительно-огнестрельное. И нитка розового жемчуга для полноты картины.

Я тщательно осмотрела окрестности, убедилась, что никто к машине не направляется, и через проем между передними сиденьями дотянулась до бардачка, кляня себя последними словами за недопустимое поведение и вообще невоспитанность. Дверца, как и положено советскому изделию, открылась с таким скрежетом, словно делала это в первый и последний раз в своей жизни. Ничего экзотического внутри, к сожалению, не наблюдалось. Ни жемчуга, ни мрачно поблескивающего вальтера… Хоть бы кастетик какой завалященький или ножичек. Правда, ножичек как раз был. Перочинный, с коричневыми пластиковыми щечками. Владелец кадиллака на такой и взглянуть бы постыдился, не то что в руки взять. Кроме ножичка в бардачке располагался неизбежный комок ветоши, лейкопластырь, отвертка, маленький рулончик черной изоленты, какие-то бумаги, темные очки, яблоко и… И, кажется, все.

Яблоко было красивое: глянцевое, с темно-красным бочком.

На заднем сиденье дело обстояло не лучше. Вместо норкового манто в углу валялась серо-голубая ветровка и пластиковый пакет с изображением скудно одетой брюнетки. В пакете ничего интересного и вовсе не обнаружилось. Хотя бы потому, что в нем не обнаружилось ничего. То есть, совсем ничего, как сказал бы один мультипликационный персонаж…

29. Айседора Дункан. Хищные вещи века.

Вячеслав Платонович вернулся минут через пятнадцать. Один. Устало, как-то потерянно влез в машину…

– Знаете, Рита, быть может, и к лучшему, что вы здесь. Я не совсем понимаю, что происходит…

Н-да, славен ваш Бог. Вот лично я того, что происходит, совсем не понимаю. Какая разница между «не совсем понимаю» и «совсем не понимаю»? Велик и могуч наш язык, а?

– Вячеслав Платонович, может, вы мне сначала объясните… Я ведь знаю только, что Дине изменили меру пресечения. Ее выпустили? Домой то есть?

– А?.. – господину адвокату понадобилось некоторое время, чтобы понять, о чем его спрашивают – точно меня интересовали подробности смены династий в средневековом Китае. – Да, конечно, отпустили еще вчера. Ее никто ни о чем не спрашивал, вообще никаких разговоров не было. Вы же понимаете – после… после камеры, что бы там ни было, человеку нужно время, чтобы как-то прийти в себя…

Интересно, с чего бы это я должна такое понимать?

– И первое, что нужно – это отоспаться.

– Да, да, конечно, – понимающе закивала я.

– А сегодня ночью Валя наткнулась на нее… Дина сидела в коридоре…

Ему явно тяжело было продолжать, но догадаться было, в общем, нетрудно.

– Она что-то приняла?

– Да, вероятно, валины глазные капли… Валя говорит, зрачки были такие, что радужки не видно.

– Капли на атропине?

– Да. У Дины начались галлюцинации, бред и…

– Не надо. Я примерно представляю, как действует атропин. Она в сознании?

Он покачал головой.

– По-моему, у нее до сих пор бред. Или что-то в этом роде. Она все время повторяет «Я этого не делала».

– Чего – этого?

– Непонятно. Вообще все непонятно. Валя говорит, что проснулась от каких-то непонятных звуков. Это Дину и спасло. Если бы не это… Поневоле в ангела-хранителя уверуешь…

Да уж. Ангел-хранитель – это хорошо. Но, как говорят на Востоке, на Аллаха надейся – а ишака привязывай.

– Знаете, Вячеслав Платонович, мне кажется, что ангел-хранитель, вовремя разбудивший Валентину Николаевну непонятными звуками, тут ни при чем, и звуки были не такие уж непонятные, и вообще Дину спасло не мамино пробуждение, или, по крайней мере, не только оно… Я ошибаюсь?

Вячеслав Платонович несколько запунцовел. Ей-богу, странная стыдливость для адвоката со стажем. При каждой следующей встрече он казался все более и более растерянным. Или это так проявлялась его личная заинтересованность в событиях?

– Вообще-то…

– Думается мне, что ее таки в нужный момент стошнило, еще до того, как ей приспичило разгуливать по квартире, и Валентина Николаевна на нее наткнулась.

– Да, Валя сказала, что там возле дининой кровати… И в коридоре, где она сидела…

– Понятно. Вообще-то атропин не обладает собственно рвотным эффектом, но в данном случае… Отрава есть отрава, и любому организму не очень нравится, когда в него что-то неудобоваримое поступает. Правда… сколько там, в пузырьке объему? Унция? Пол-унции? Никакие спазмы не спасут, если только… Всасывается эта гадость, помнится, довольно быстро. Чтобы хоть сколько-нибудь эффективно желудок очистить, надобно, чтобы в желудке хоть что-то еще было. Вячеслав Платонович, вы, часом, не в курсе, Дина, оказавшись дома, поужинала?

– Я точно не знаю, но, думаю, Валечка ее очень хорошо покормила. Вы же понимаете…

– Я-то понимаю. Вот это ее и спасло, а то, что на нее в коридоре наткнулись, это уже следствие.

– Но все-таки… Если бы она выпила какие-то снотворные…

– Ох, Вячеслав Платонович, на снотворные у разных людей тоже бывают… разные реакции. Медики говорят – нетипичные. И вместо того, чтобы мирно уснуть, человек начинает чертиков ловить, или с всемирным разумом отношения выяснять, или так, за здорово живешь, мышцой играть. Знаете, как весело окружающим, когда кто-то начинает физическую силу демонстрировать, а мозги у него при этом набекрень? Бросьте, дело не в атропине и не в снотворных. Просто организм – или душа, или астральное тело, если эти термины вам больше нравятся – полагает, что жизнь еще не закончилась. И тогда корми его хоть чем, толку не будет. Если человек внутренне хочет выжить – он выживет. А если нет – и в чайной ложке утонет. Но дело даже не в этом. Вам самому не кажется странным, когда человек с намерением отравиться плотно ужинает? В сочетании с отсутствием классической записки. Ведь никакой записки, насколько я полагаю, не было?

Нет, все-таки личная заинтересованность на скорости соображения сколько-нибудь серьезно не сказалась. Думал господин адвокат не больше полминуты.

– Не было. Да… Пожалуй… Если посмотреть на события под таким углом… Действительно странно. Вы полагаете, что… – теперь пауза длилась аж целую минуту, но прерывать ее и выкладывать свои соображения по этому поводу мне что-то не хотелось, пришлось господину адвокату самому изобретать безобидную формулировку, – что события не совсем таковы, какими выглядят?

– Или, проще говоря, Дина отнюдь не пыталась покончить с собой? – сердито буркнула я. – Да ничего я не полагаю. Только одно с другим не вяжется. Хотя, конечно, человек – существо на редкость разнообразное. За какие-нибудь десять минут у него, бывает, жизненные планы меняются прямо-таки радикально. Со всеми вытекающими последствиями. Впрочем, извините за лирическое отступление, давайте по делу. Складывается у меня странное впечатление, что кто-то усиленно старается убедить нас – или соответствующие органы – что смерть Челышова все же на дининой совести, а попытка самоубийства – прямое признание вины, ибо должно свидетельствовать об угрызениях этой самой совести. Или, если хотите, вот вам другая версия: попытка самоубийства – результат разочарования в том, кого Дина столь благородно, хотя, по-моему, весьма бессмысленно, прикрывает. Но, как бы там ни было, нужен был какой-то толчок. Резкая смена курса на пустом месте не возникает. Что-то должно было случиться. Вячеслав Платонович, Дине звонил кто-нибудь? Уже когда она дома была.