Текст книги "Охота на журавля"
Автор книги: Елена Колчак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
20
Человек всегда говорит правду. Иногда даже и вслух…
Зигмунд Фрейд
В дверях подъезда я столкнулась с местным бомжом Венечкой. Он живет в нашем подвале, причем с таких незапамятных времен, что даже участковые, сменяющиеся у нас каждый год, его не трогают, а передают по наследству, как переходящее знамя – из уважения к постоянству, должно быть. Безобиднейшее, в общем, создание и даже довольно интеллигентное. Единственная (кроме запаха, конечно) утомительная черта – привычка рассказывать каждому, кто неосторожно попался на дороге, про то, как он растерял свое могучее здоровье – то в горах Тянь-Шаня, то на полярной станции, то в какой-нибудь суперсекретной лаборатории. Только в космос Венечка, кажется, не летал. По крайней мере, я не слышала.
Увидев меня, он почему-то раздумал выходить на улицу – вероятно, решил, что я подходящий объект для выражения безграничной любви к человечеству вообще и отдельным его представителям в частности. Невзирая на глубокий вечер, от высшей стадии самосозерцания Венечка был еще довольно далек и даже пытался разговаривать. Я, собственно, не против. Если недолго. В отличие от большинства своих «коллег» Венечка вызывает у меня скорее сочувствие, нежели осуждение. Обычно человек начинает пить, потом продает квартиру, после чего и опускается окончательно. Короче, сам дурак. У Венечки все было наоборот. Действительно, не повезло: квартиру он потерял в результате чьих-то махинаций – просто кинули мужика при обмене, и все дела. Какое-то время держался, пытался чего-то добиться, «провернуть фарш назад», но, естественно, безуспешно. Потом, так же естественно, запил. Однако, невзирая на все свои «хождения по мукам» к окружающему миру относится более чем дружелюбно.
В этот раз его радушие приняло на редкость серьезные формы и выразилось в требовании «составить компанию» – для убедительности Венечка помахал перед моим носом бутылкой, в которой булькало еще больше половины. Кстати, бомж-то он бомж, но самоуважения не растерял. Пьет – опять же в отличие от своих «коллег» – отнюдь не аптечные «настойки» или какую-нибудь «росинку», а вполне магазинную водку. Откуда берет средства на прокорм и пропой души – неведомо. Денег не просит – никогда и ни у кого.
– Да я не пью, – постаралась я сказать максимально миролюбиво. Венечка невнятно замычал. Вероятно, подбирал подходящее возражение. Конечно, ничего плохого Венечка мне сделать не может, ему и в голову такое не придет, а вот полезть обниматься, дабы убедительнее выразить свое дружеское расположение, – это запросто. Я же потом одежду год не отстираю, этот запах ничем не отобьешь. Пожалуй, из двух зол придется выбрать менее опасное.
По чести сказать, в данный момент мне больше всего в жизни не хватало тарелки какой-нибудь еды. Глоток водки в перечне желаний отсутствовал, так что закашлялась я весьма натурально.
– Ты чего, и правда не умеешь? – удивился Венечка. – Эх, молодежь… А еще журналист.
Тут удивилась уже я. Вроде на лбу у меня не написано, что журналист, а вот поди ж ты! А то говорят, что с распространением многоэтажных застроек потерялась прежняя коммунальная патриархальность, когда все про всех все знали – и какого цвета у соседей матрас, и сколько лука они кладут в котлеты. Не-ет, ребятушки, раз уж в нас десятилетиями вдалбливали, что «от коллектива не может быть секретов» и «будь бдителен», а еще до этого столетиями прививали стиль «всем миром» – теперь уж никакая многоэтажность не способна истребить наше врожденное любопытство к соседскому белью, особенно нестиранному. Лет через двадцать-пятьдесят, может, чего и переменится, а до тех пор право на закрытость частной жизни останется для большинства чем-то вроде Антарктиды. Слышали, что есть такая, а кто из ваших знакомых ее лично видел? И вообще, какое к нам отношение имеет эта самая Антарктида? Недаром у английского privecy адекватного перевода, в общем, не существует. Откуда бы ему взяться, если само понятие в нашем… м-м… менталитете отсутствует.
Венечка укоризненно посмотрел на меня, забрал бутылку и хлебнул.
– Тебя сегодня мужик какой-то искал, чего-то про работу бухтел.
– Какой мужик? – удивилась я. Вот еще странность. Если впрямь по работе, так почему меня надо искать дома, а не в редакции или хотя бы по телефону? Что за притча?
– Такой… – Венечка свободной рукой совершил ряд непонятных движений, как будто что-то рисовал. – Молодой. Спрашивал, с кем ты живешь и про собаку тоже.
– Про какую собаку? – это заявление заставило меня уже не удивиться, а просто-таки остолбенеть. Вроде бы до того момента, когда начинают путаться мозги, Венечке было еще далеко, выглядел и разговаривал он еще вполне по-человечески. Но собака?!
– Какая у тебя собака, спрашивал.
– Так у меня же никакой нет!
– Да ему так и сказали. Он удивился и говорит, наверное, перепутал.
– А ты?
– Так он не меня спрашивал, бабулек. Я во дворике гулял, слышал.
Гулял он! Моцион совершал! Аристократ!
– Может, ты… это… кому-то на хвост наступила? Типа журналистское расследование, а? Дверь тебе этот твой сделал, так ты уж кому попало не открывай.
Под «этот твой», я так понимаю, имелся в виду майор Ильин. Не, ну все всё знают. Кроме меня самой.
– Спасибо, Венечка, за заботу, пойду, – я отсыпала ему сигарет, на что он попытался вначале обидеться, мол, не ради этого… Пришлось напомнить, что он-то меня пытался угостить – только после этого Венечка перестал обижаться, взял сигареты и спросил напоследок:
– Чего сказать-то, если еще интересоваться будут?
– Пусть в редакцию обращаются. Бред какой!
Однако, добравшись до квартиры и прочистив мозги двумя стаканами минералки и чашкой кофе, я передумала. Может, и не такой уж бред? Кого-то зацепили мои расспросы последних дней. Но кого? И – массаракш! – где же Ильин? Да и Глебову пора бы уже объявиться…
21
Не плыви по течению, не плыви против течения – плыви туда, куда тебе нужно.
Харон
На резной зелени клена появились две тощие лохматые ноги. То есть, конечно, сами-то ноги были обычные, зато низ джинсов топорщился белесой бахромой. Следом за ногами мелькнула все та же линялая оранжевая футболка с двумя черными отпечатками ладоней на пузе, и наконец за балконной дверью засияла довольная Кешкина физиономия. Довольная и почему-то немного виноватая.
– Ты теперь всегда через балкон будешь являться?
– А… Ну… Пока тепло, а?
– Вот схватят тебя при попытке несанкционированного проникновения в жилище, чего делать станем?
– Не-а! – Глебов махнул головой, так что шевелюра его напомнила модные нынче метелочки для сметания пыли.
– Ну здравствуй, солнце мое! Очень рада тебя видеть живого и даже почти невредимого.
– Только я с записью не совсем разобрался. Я ж не звукооператор, а там скорость скачет, да еще и нелинейно. Вот, принес то, что пока получилось, может, потом еще попытаюсь, – Кешка склонил голову вправо и потерся ухом о плечо. На верхней части уха красовалась свежая царапина. Ресницы у него были рыжие, почти под цвет глаз, а руки… Хоть фотографируй для выставки «Наша трудолюбивая молодежь» – может, он их и мыл, но следы пресловутых «сельхозработ» просматривались более чем явственно, особенно вокруг ногтей. А сам он по-прежнему напоминал боевого взъерошенного воробья. Пусть даже у воробьев не бывает плеч и тем более исцарапанных ушей.
То, что «пока получилось» составляло примерно половину записи. Как и предполагалось, явственно опознавались голоса Марка и господина Котова. Виктора Андреевича. Начало – совсем неинтересное – шло на нормальной скорости, потом начинались завывания туда-сюда, это был как раз тот кусок, который Глебов обещал «еще попытаться». Хвост разговора Кешка восстановил целиком. На первый взгляд эта часть показалась многообещающей, но со второго прослушивания тоже разочаровала.
– …извините, я не хотел вас обидеть. Значит, в вашей клинике такое невозможно?
– Валентин Борисович, мы же медицинское учреждение! Даже злейший враг не мог бы… Немыслимо!
– Я, видите ли, говорил с некоторыми вашими пациентами, – Марк помолчал, его собеседник тоже держал паузу. – Я ведь не утверждаю, что это обязательно так. Я выясняю, на самом ли деле существует скандал, ну, можно назвать и мягче, скажем, конфликт… – голос стал вкрадчивым, я и не знала, что Марк умеет так разговаривать. – Мне именно за это и платят. Работа такая…
На какое-то время опять воцарилось молчание. Глебов махнул рукой – «это еще не все». Действительно, после паузы разговор продолжился:
– Я понимаю вас, Валентин Борисович. Но вас просто ввели…
Щелчок. Кешка объяснил, что в этом месте кончилась одна сторона кассеты. Остался еще небольшой кусочек другой стороны.
– Вы делаете обзор, а может быть, имеет смысл сделать не одну статью, а несколько? В конце концов, венерология – это довольно узкая тема. На самом деле то, чем даже мы занимаемся, гораздо обширнее. Может быть, стоит написать обо всем? Хотя бы на примере нашей клиники. Я планировал заказать серию статей попозже, где-нибудь через месяц. Но можно начать и сейчас. Вот вы могли бы этим заняться?
– Почему нет? – кратко ответил Марк. – Это моя работа.
– Вот и замечательно. Приходите послезавтра, в это же время, мы все обсудим, хорошо?
– Договорились.
– Ну и отлично. Было очень приятно познакомиться. У вас сегодня профессиональный праздник, если я не ошибаюсь. Вы не обидитесь, если я сделаю вам небольшой…
Щелчок.
– Все, – сказал Глебов, – больше ничего не было.
– Ну и что тут такого, чего бы мы еще не знали? – обиделась я на диктофон. – Что Марк с ним разговаривал, и так было очевидно. Ну, почти очевидно.
– На шантаж похоже… – молвило невинное дитя.
– Брось, меньше читай американских детективов. Тоже мне, шантаж! Обычное выколачивание заказа. Могу про вас бяку написать, а могу и медом намазать, только денег дайте.
– И чем это отличается от шантажа?
– Да принципиально ничем. А практически происходит на каждом шагу. Ну и что мы имеем? «Тонус» отпадает. Какие проблемы, если они прекрасно договорились? Один хочет денег, другой готов их дать. Информация практически нулевая. Вот разве что можно сделать вывод, что ту самую «Смирновку» почти наверняка подарил Котов. Эта оборванная фраза «сделаю вам небольшой…» – видимо, подарок, правильно?
– Похоже на то. По крайней мере, ничего другого не придумывается.
– Грустно, Кешенька. Значит, трихополом Маркушку накормили где-то перед визитом в «Тонус».
– Или после, – уточнил Иннокентий. – Ты же не знаешь, когда он у этого Котова был.
– Или после, – послушно согласилась я. – Придется еще чего-то сочинить. Честно говоря, единственное, что мне пока приходит в голову… не считая ильинской версии «шерше ля фамм»… Слава вспомнил фамилию «Куприянов», но сказал, что Марк не называл конкретной клиники. Может, он про этого, тьфу, Куприянова во всех этих заведениях удочку забрасывал? Мол, обидели вы своего пациента, нехорошо.
– А как узнать?
– Еще не придумала. Надо самого Куприянова найти и поговорить. Сам-то он знает, где его… обидели.
В этих размышлениях я достала с полки четырех болванчиков и, подумав, добавила к ним еще двух. А и в самом деле, если так дальше пойдет, количества фигурок вполне хватит если не на шахматную партию, то по крайней мере на этюд. Маленького задумчивого бегемотика я сочла достойным олицетворять загадочного Куприянова. Рядом с ним встал пузатый краснощекий гном с фонариком.
– А это еще кто будет?
– А я и сама не знаю. Такое впечатление, что есть некто, нам неизвестный, который появится, и все сразу станет очевидным.
Точно подтверждая мои слова, дверной звонок выдал раскатистую трель, заставив меня вздрогнуть от неожиданности. Пора, пожалуй, сменить этот будильник на что-нибудь более мелодичное.
– Привет, чижики-пыжики! Почему грустим? – Ильин был бодр и весел, как будто и не пропадал бог знает на сколько. Прослушав запись, он вздохнул примерно так же, как и я.
– Увы, мне вас тоже особенно нечем порадовать. Расшифровку номеров на днях принесу, не до того было. С вокзала тоже сведений почти нет. Марка твоего вроде бы запомнили три продавщицы, которые на перроне всякими булочками, пивом, сигаретами торгуют. Но именно что вроде бы. Одна, в общем, уверена – он у нее воду и шоколадку покупал, говорит, на зятя ее похож. Провожал женщину, она, продавщица то есть, еще подумала, что наверняка не жена. Похоже, у нее зять ходок тот еще, так что все мысли в одном направлении. Но она не то, что день, неделю вспомнить не может. Помнит, что дождя не было – и все.
– Да, не густо. Дождь за это время всего два раза шел. Ну хоть человека провожал, уже что-то.
– Носильщик их еще запомнил. Он в соседний вагон какие-то коробки подвез, а их грузить не хотели, мол, негабарит или еще что-то в этом роде. Вот пока с проводником разбирались, он по сторонам смотрел. Видел эту парочку – Марка и его даму – говорит, душевно так прощались. День толком тоже не помнит, но мы с ним посчитали, получается либо последний день, ну, то есть, тот самый, либо за день перед этим. Точнее, даже за два – носильщик через день работает.
– Ну, Никита, а ты говоришь – ничего. Последний день никак не может быть. Если провожал, значит, до отхода паровоза. А тогда он в редакцию к шести никак не успевал. Значит, проводил за два дня до этого. Я так понимаю, что эта «не жена» была та самая Марина.
– Какая Марина?
– Да Слава доложил. Была у Марка такая, уже почти год, сейчас ее в городе нет. Все сходится. Только… Никитушка, получается, что твоя версия о смертельной глупости любящей женщины летит в тартарары, а?
– Похоже на то. Даже если бы она на прощанье чем-то его и угостила… Во-первых, он наверняка отмечал ее отъезд, тогда этот самый трихопол должен был сработать гораздо раньше. А если нет, так за двое суток с ее отъезда ничего такого в организме бы уже не осталось. Он быстрее выводится. Так что, если это та самая женщина, она отпадает.
– И что остается? Котов отпадает, женщина отпадает… И вообще, мне все это приснилось, а Марк жив и здоров.
На этом жизнеутверждающем выводе мы и распрощались.
22
Гони природу в дверь – она войдет в окно.
Билл Гейтс
Утро началось – лучше и не бывает. Едва открыв глаза, я увидала зацепившийся за балконные перила побег дикого винограда: два крохотных, толком не распустившихся еще листочка с усиком посередине – ну, точно хохолок на мальчишеской голове. Или маленькая антеннка. Местная синичка приняла, видимо, усик за червяка и попыталась его уклюнуть, но не тут-то было – усик упруго изогнулся и выпрямился, заставив синичку отскочить назад с крайне удивленным видом. Чудо какое! Неужели за ночь вытянулся? А что, может, и правда. Кто их знает, эти побеги, с какой скоростью они растут. Грибы вон за три часа вырастают. И утро, как после дождичка – ясное, да такое свежее, как будто еще и не начиналось…
А после все пошло наперекосяк. Для начала я обнаружила, что отключили горячую воду. «В связи с опрессовкой сетей» или чего-то в этом роде. Это уж как водится. Во-первых, обязательные четыре недели в августе – это они к отопительному сезону, видите ли готовятся. Интересно, почему это во всех районах подготовка умещается в неделю, а нам приходится сидеть без горячей воды почти месяц? Вдобавок еще в течение года обязательно раз пять отключат для какой-нибудь там плановой профилактики – а вода как текла еле-еле, так и не прибывает. Ну, точно в пустыне живем, право слово! Да еще раз десять за год – в лучшем случае – отключат в связи с какими-нибудь авариями. У-у!
Только и остается, что тренировать философское отношение к действительности. Особенно подходяще получается после интенсивной зарядки, когда благоухаешь, как скаковая лошадь и душ кажется самым гениальным из всех изобретений человечества. А холодную воду я, между прочим, терпеть не могу! Во всех смыслах слова. Сколько не пыталась себя приучить, дескать, надо закаляться и все такое, ничего с собой поделать не могу. Так же, как не могу приучить себя пить кофе без сахара. Десять лет старалась – и бесполезно. Не есть могу три дня вообще без проблем, не спать при некотором усилии пару суток, но кофе должен быть обязательно с сахаром, а душ теплым. А тут пришлось, визжа и скрипя зубами – никогда не пробовали делать это одновременно? – кое-как обойтись водой немногим теплее колодезной. Кошмар! Я же все-таки не эскимос. И кто сказал, что холодный душ поднимает тонус и настроение?
Потом полчаса, не меньше, какая-то настырная бабуля требовала к телефону Викторию Петровну из планового отдела и все мои уверения в том, что нет у меня поблизости не только Виктории Петровны, а даже и планового отдела, воспринимала как свидетельство моего колоссального равнодушия и полной невоспитанности. Возмущению бабули не было предела. Как это нет?! – и диктовала мне номер телефона – и вправду мой собственный. Когда же я попыталась робко предположить, что, возможно, она ошиблась, записывая номер… О! Если бы бабулину речь слышали самумы, тайфуны, смерчи и прочие цунами, они наверняка позеленели бы от зависти и выстроились под ее дверями с мольбами о нескольких уроках – как она это делает. Чтобы так метать громы и молнии, одного вдохновения мало, нужна богатая практика. Что же мне так везет-то? Хочешь не хочешь, а пришлось отключить телефон, хотя делать этого я и не люблю, особенно с утра.
Попытка же сесть немного поработать провалилась и вовсе бездарным образом. Сперва отключился интернет, а потом и вовсе электричество. Такие аварии случаются в нашем доме не слишком часто, но, как правило, – в самый неподходящий момент. Согласно закону Мэрфи и всем его следствиям.
В результате всех этих катаклизмов пришлось оказаться в редакции ни свет ни заря. Приехала бы к обеду – и все дела. А вместо этого угодила под срочное задание.
Вообще всю журналистскую работу можно – по увлекательности и привлекательности – разделить на три категории. Первая – самая редкая. Когда вдруг заинтересуешься какой-то темой – будь то уровень преподавания русского языка или квартирные вопросы – бегаешь, собирая информацию, мыслишь так, что искры летят, – в общем, что называется «горишь на работе». И ничуть не жаль времени и сил – хочется сделать что-нибудь по-настоящему интересное и получаешь от процесса колоссальное удовольствие. А уж если получится – и надо сказать, подобные материалы получаются и впрямь классными – там уж купаешься в полном счастье и радости жизни. И помнятся такие материалы годами. Вторая категория – безразличная. Совещаловки, официальные брифинги и прочее в этом духе. Отрабатывается, как обязательная программа – без отвращения, но и без особого интереса. Третья категория – работа в предвыборную кампанию. Более тошнотворного занятия и представить себе нельзя. Уж лучше выгребные ямы чистить – там хоть польза есть.
Нет, врать не буду – кандидаты бывают разные. Некоторые даже вполне прилично говорят по-русски. У многих даже есть мозги. Только немного странного устройства. Иногда кажется, что те, кто рвется во власть, вообще относятся к другому биологическому виду. Только врут все одинаково. Я имею в виду количество вранья – это величина постоянная, как количество подписей, которые надо собрать, чтобы принять участие в выборах.
А стиль, конечно, у всех разный. Некоторые врут и прекрасно знают, что я знаю, что они врут. Это прагматики. Для них характерно наличие кое-какого чувства меры и потому их предвыборные обещания несут на себе определенный отпечаток правдоподобия. С этими еще как-то можно иметь дело. Другие размазывают сироп и сами свято верят в свою богоизбранность. Или, по крайней мере, очень убедительно притворяются, что верят. С этими гораздо сложнее. Как с любыми фанатиками.
Впрочем, выборы тоже бывают разные. Тихи и незаметны выборы в городскую думу. Федеральные немного шумнее, но не сильно. Больше всего крика во время выборов мэра или, как сейчас, губернатора…
– Риточка! Вы очень вовремя. Берите кого-нибудь из фотографов и поезжайте в штаб Шаманова, интервью на полполосы в следующий номер.
– Шаманов? Нам-то этот любимый ученик Кашпировского зачем понадобился? Он же вроде собирался снимать свою кандидатуру?
– Маргарита Львовна, – холодно осадил меня шеф. – Следить надо за текущими новостями. Берите фотографа и отправляйтесь.
О господи, что ж я маленький не умер!
Но хоть что-то светлое в этом болоте – из всех фотографов на месте только Ланка Великанова. Я вообще люблю с ней работать: и поговорить «об интэрэсном» можно по дороге на задание, и объяснять обычно ничего не приходится. В отличие от многих фотографов Ланка держит в голове не только картинку, но и сопутствующую информацию, от официальной до «сарафанного» шу-шу-шу. Но главное – Лана специализируется на портретных съемках. С первого взгляда кажется, что уж если кто-то классный фотограф-репортер, так с портретом он «на раз» справится. Ничего подобного! Конечно, классный фотограф – он и есть классный, и плохо все одно не сделает, не получится. Но тем не менее, если пересмотреть сотни две фотографий, даже полному профану станет ясно: репортажная и портретная съемка – как говорят в Одессе, две большие разницы. В первом случае нужно поймать движение, сюжет, конфликт, в конце концов, во втором – вообще непонятно что.
Это ведь только кажется, что лицо – оно и есть лицо. Ну, можно попросить улыбнуться или наоборот, сделать серьезную мину – что еще? Я никакой не спец в фотографии, поэтому вижу только результат и не представляю себе – как он достигается. Сколько уж раз я наблюдала за тем, как Ланка работает: ходит себе человек по стандартному кабинету, один пробный кадр сделает, другой, попросит хозяина чуть повернуться, вопросы почти бессодержательные ему задает, какой-нибудь календарь на столе передвинет, лампу переставит… А получается снимок с нужным настроением, ракурсом, мыслью. И обычный служебный кабинет вдруг оказывается совершенно индивидуальной рамкой для нужного портрета. И невыразительная чиновничья физиономия превращается в Лицо.
С Ланой мне повезло даже больше, чем я предполагала. В шамановском штабе требовался не просто профессионал, а супер-профессионал. Физиономия господина кандидата в губернаторы гораздо органичнее смотрелась бы на стенде «Их разыскивает милиция», нежели в светлом и добром или, попросту говоря, предвыборном материале. Интересно, о чем и, главное, чем думает его команда, а конкретно имиджмейкеры? Красавца из него, конечно, не сделаешь, да это и не требуется, но уж подстричь, попудрить и костюм подобрать, чтоб кандидат выглядел цивилизованным человеком, можно? Лицо на предвыборном портрете должно пробуждать хотя бы минимальное доверие. А тут… Да такому пустого спичечного коробка не доверишь, не то что судьбу области!
Конечно, у нас и некоторые федеральные политики позволяют себе выглядеть пугалами из детских страшилок. Но это же не значит, что с них надо брать пример.
Да и вся обстановка штаба не прибавляла оптимизма. Больше всего помещение походило на весьма облезлый красный уголок в колхозном клубе, деньги на ремонт которого ежегодно пропиваются киномехаником во время торжеств по случаю праздника урожая. Древние конторские столы, такие же классические стулья, изобретенные во времена инквизиции и специально сохраненные в таких вот «уголках». Бедная Лана! Что она из этого ухитрится сделать?
