Текст книги "Странные женщины"
Автор книги: Елена Белкина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)
– Ладно, – сказала Лиза. – Возможно, у нас что-то было. Но я тебе обещаю, что больше ничего никогда не будет. Я рада, что ты пришла. Он давно надоел мне. Извини, Васенька, но это так.
Васенька промычал что-то нечленораздельное.
– Еще мне ваших разборок тут не хватало, – сказала Маша. – Вон отсюда. Оба.
– Послушай… – начал Васенька.
– Я сказала: вон! Или я сейчас достану молоточек для отбивки мяса, тяжеленький такой, с зубчиками такими, и начну бить вас по головам. И меня не посадят в тюрьму, потому что это называется «состояние аффекта».
И Маша пошла к настенному шкафу за обещанным молоточком.
И по ее неестественно спокойному лицу, по ее замедленным, будто заторможенным движениям, видно было, что она уже в состоянии аффекта, который вот-вот может вылиться в непредсказуемый по последствиям взрыв.
Лиза встала и пошла к двери. Васенька следом. Вышли. Тут же послышался какой-то грохот и что-то тяжелое ударилось в закрытую дверь.
– Сейчас будет истерика, – сказал Васенька. – Господи, как я ее ненавижу! И самое страшное знаешь что? Она ведь не любит меня. Это просто инстинкт собственницы. Он у женщин страшно развит, гораздо больше, чем у мужчин. Черт, но какая глупость, как обидно, а? Первый раз за три года влопались! И все ты, извини. По утрам встречались – все было нормально! Ладно, наверстаем… Ты, конечно, хорошо сказала, что ничего не будет, что разлюбила и так далее, может, это ее успокоит. Но не надо было признаваться, что у нас что-то было. В таких делах надо упираться до конца.
– У нас действительно больше ничего не будет, – сказала Лиза. – Я разлюбила тебя.
– Не смешно. С чего это вдруг?
– Не вдруг. Давно.
– Да?
Васенька смотрел куда-то вбок с неопределенным выражением лица, и Лизе почудилось, что одна из составляющих этой неопределенности – тайное удовлетворение. Все должно рано или поздно кончиться. Вот и кончилось. Что ж.
– Отвези меня, – сказала Лиза. – Все равно твоей жене нужно время, чтобы прийти в себя. Тебе лучше сейчас не показываться ей на глаза. Возьмешь сына, приедешь вместе с ним. При нем она не будет закатывать истерик.
– Она при ком угодно закатывает истерики.
– Ты в самом деле так ее ненавидишь?
– В самом деле.
– Зачем же живешь с ней?
– А куда я денусь? И с чего это ты мне морали читаешь? Я же не спрашиваю тебя, зачем ты со своим Игорем живешь? Что пропадет без тебя, сопьется и так далее – это отговорки! Просто лень и страх. Мы боимся поменять свою судьбу, вот и все. Мы привыкаем. И он даже считает, скотина, что ты его любишь!
– Но ведь и твоя Маша так считала. До сегодняшнего дня. Солнышко. Мурзенька. Костер неугасимый. – Лиза загибала пальцы.
– А ты, оказывается, жестокий человек.
– Оказывается.
Не доезжая до дома Лизы, Васенька остановил машину и сказал:
– До встречи?
– Нет.
– И на курсы не будешь ходить?
– Не знаю.
– Дело твое. Но странно…
– Да. Много на свете странного. Я даже и не подозревала, сколько на свете странного…
Глава 4
– Где ты была? – спросил Игорь.
– Так, прошлась.
Игорь посмотрел недоверчиво, но больше ни о чем не стал спрашивать.
– Ладно, – сказал он, – поеду Надежду караулить. Надоело до смерти!
Потом, принарядившись, ушла и Настя.
Лиза осталась одна.
Слонялась по комнате. Думала – смутно, туманно, сама не улавливая своих мыслей. Остановилась перед книжным шкафом. Толстой, Бунин, Булгаков, Пушкин, Кафка, Ильф и Петров, Стивен Кинг… Кто так книги ставит, все вразброд?
Помнит!
Она торопливо отошла, зажмурилась, ощупью вернулась, нашарила книгу, раскрыла примерно на середине. Прочла с начала страницы:
«…друг. Дело не в том, что вы страдали, а я нет. Страдания и радости преходящи; оставим их, бог с ними.
А дело в том, что мы с вами мыслим; мы видим друг в друге людей, которые способны мыслить и рассуждать, и это делает нас солидарными, как бы различны ни были наши взгляды. Если бы вы знали, друг мой, как надоели мне всеобщее безумие, бездарность, тупость и с какой радостью я всякий раз беседую с вами! Вы умный человек, и я наслаждаюсь вами.
Хоботов открыл на вершок дверь и взглянул в палату; Иван Дмитрич в колпаке и доктор Андрей Ефимыч сидели рядом на постели. Сумасшедший гримасничал, вздрагивал и судорожно запахивался в халат…»
Чехов! «Палата № 6»! Она помнит, помнит, помнит!
Продолжая эксперимент, она стала доставать книги одну за другой – с закрытыми глазами, потом открывала наугад, читала. И узнала почти все, почти всех. И радовалась этому так, как больной человек радуется твердо обещанному ему врачом близкому выздоровлению.
Потом включила телевизор. Попала на рекламу, которую тоже вспомнила, но большой радости от этого не испытала. За рекламой последовал выпуск новостей. Ведущего она не узнала. И то, о чем говорил он, почти не понимала. Кризис… Премьер-министр… Какое-то Косово… Какая-то Чечня… Красноярский губернатор с красивой фамилией Лебедь и совершенно неотесанным лицом…
Лиза чувствовала себя так, словно попала в чужую страну, понимая язык этой страны, но совершенно не зная, как и чем эта страна живет. Это плохо. Впрочем, что плохого? Ничего не вспомнив, Лиза тем не менее почему-то была уверена: о чем бы ни были все эти новости, они не для нее, она живет другой жизнью, с жизнью из телевизора никак не соприкасающейся. То есть она умом понимает, что соприкосновения не может не быть, но – не чувствует…
…Игорь вернулся в девятом часу вечера. С деньгами. С пакетом продуктов. С бутылкой водки и бутылкой вина. И крепко навеселе.
– Зачем? – спросила Лиза. – Это же все дорого.
(Вспышка: ОТКУДА ОНА ЗНАЕТ, ЧТО ЭТО ДОРОГО?)
– Она еще недовольна! Надька – молодец! Говорит: даю бессрочно, все равно, говорит, мой козел их в казино продует. Он в казино теперь повадился играть, представляешь? Почему ты не похвалишь меня за крабовые палочки? Я помнил о тебе! Вино – видишь? Чтобы тебе опять с водки плохо не было!
– А мне было плохо вчера?
– Она даже не помнит! Такая здоровая девушка и такой слабый организм! – веселился Игорь. – Ну, выпьем?
Он суетливо откупорил вино и водку и, не дожидаясь Лизы, налил себе и выпил сразу полстакана.
Она попробовала вино. Кислое. Отставила стакан. Надорвала упаковку с бело-розовыми крабовыми палочками. Взяла одну, надкусила. Какой-то неприятный химический вкус. И она это любит?
– Чего кочевряжишься? Не нравится? – спросил Игорь.
– Да нет, просто… Аппетита как-то нет.
– Бывает. А где Настя?
– На день рождения к Степану пошла.
– Я же сказал ей, чтобы она туда ни ногой!
– Если вы с братом в ссоре, при чем тут она и Степан?
– Ссора? Это ты называешь – ссора?
Мгновенно озлившись, Игорь выпил еще полстакана.
– Ссора! Родной брат занимает квартиру родителей, царство им небесное, и нагло показывает брату и сестре кукиш, это ссора? Мало того, он надо мной и Надеждой еще и смеется, что мы не такие наглые оказались! Надежде-то что, у нее всего хватает, а я? Я не в счет? Сволочь он, по гроб жизни сволочь!
Лиза промолчала. Она не помнила этой истории.
А Игорь еще долго кипятился и перечислял обиды, которые нанес ему брат, вместо восклицательных знаков употребляя равномерные водочные порции. Поэтому водка довольно быстро кончилась.
– А ты почему вино не пьешь? – спросил он.
– Не хочу.
– Тогда я немножко. Можно?
– Можно.
Он был уже пьян. Он нес полную околесицу, ерзая на стуле и кренясь то в одну, то в другую сторону.
Лиза смотрела без брезгливости, без любопытства. Она не помнила этого человека таким, но помнила, что такое, когда люди пьют. Быстро, словно смонтированные в кино, с сумасшедшей скоростью промелькнули лица, лица, лица: мокроглазые, криворотые, с пеной на губах, с мычанием из горла, пьяные, пьяные, пьяные…
Вдруг поток речи Игоря прекратился. Он уронил голову, потом с трудом поднял и с трудом выговорил:
– Хочу спать.
И протянул к ней руки.
Она поняла этот жест. Подошла к нему, помогла ему встать, помогла дойти до постели. Он рухнул. Она приподняла его ноги, оставшиеся на полу, забросила их на кровать. Он замычал, забормотал и тотчас же вслед за этим громко захрапел.
Ей тоже захотелось спать, она пошла в комнату Насти и легла поверх покрывала. Настя вернется и разбудит.
И она – вдруг – проснется прежней! Тою, что была. Все вспомнит. Вылечится. Все началось после сна, значит, после сна может и пройти. Интересно, а то, что с ней случилось, она будет помнить? Или очнется в твердом убеждении, что Васенька ее любовник, Игорь – муж навечно. И еще какой-то Ефим…
И Лиза поняла вдруг, что новизна ее, которая так пугала утром, сейчас уже не кажется такой страшной. Она поняла, что ей уже не хочется расставаться с этим ясным взглядом на окружающее, ей хочется заново понять все это, то есть именно заново, как впервые, без груза привычек, приспособленности, без отягощающего хлама памяти…
Все-таки она задремала.
Проснулась от толчка.
Игорь стоял над ней и довольно бесцеремонно тыкал ее в плечо.
– Двенадцатый час, – сказал он. – А Насти нет.
– Я сказала: до одиннадцати.
– С какой стати? Всегда до десяти, и вдруг до одиннадцати! Ты ее не знаешь? Если скажет в десять, придет в одиннадцать. Если в одиннадцать, то в двенадцать. Или вообще не придет. Ты что? Ты звонить пойдешь или нет?
– Кому?
– Братцу моему! Не я же звонить буду! Может, она уже час назад вышла. Может, ее уже искать надо!
Игорь имел вид полупьяный-полупохмельный. Поспал, встал, выпил еще и вот теперь встревожился.
– Мало ли, – сказала Лиза. – С мальчиком целуется в подъезде.
– В пятнадцать лет? А если не целуется? Слушай, ты вообще что? То из-за пяти минут опоздания с ума сходит, то лежит, видите ли! Твою дочь, может, сейчас в соседнем подъезде насилуют, а она лежит, видите ли!
– Не нагнетай страсти.
– Ну, хорошо, не насилуют, а по доброму согласию! Тебе хочется, чтобы твоя дочь трахалась с кем попало в пятнадцать лет?
– Если она захочет, она сможет это сделать и в дневное время.
– То есть ты так и собираешься лежать?
– А что я должна делать?
– Звонить идти! Братцу моему, подлецу!
Возможно, Лиза и пошла бы звонить. Но она не помнит номера.
И она сказала:
– Если дочь тебе дорога, то можешь ради этого и наплевать на ваши с братом отношения. Позвони сам.
Игорь только головой покрутил:
– Ты сегодня чокнутая совсем. Что ты собираешься делать вообще?
– Ждать. Рано или поздно она придет.
Он опять покрутил головой и пошел в кухню. Допивать вино. А потом поплелся спать.
Лиза задремала.
Разбудили ее голоса.
Они слышались из прихожей.
– Сейчас! – злорадствовал голос Игоря. – Сейчас мать тебе устроит! Сейчас она тебе голову открутит!
Что это он меня таким пугалом выставляет? – подумала Лиза.
Зажегся свет, Настя стояла в двери, съежившись, с виноватым видом.
– Мам, ты только не ругайся, – торопливо заговорила она. – Понимаешь, мы поехали на набережную погулять, ничего особенного, а потом смотрим – уже почти час, транспорта нет никакого, на такси денег нет ни у кого… Ну и мы пешком…
– Даже у Степана денег нет? – спросил Игорь.
– Его не было с нами.
– Так. А кто же был?
– Ну, люди всякие. Ты их не знаешь.
– Сколько?
– Какая разница?
– Большая! В пятнадцать лет она приходит в третьем часу ночи! А что будет потом? – накалялся Игорь, выполняя, быть может, роль Лизы (потому что посматривал на нее, словно каждую секунду ждал ее вступления в разговор, а пока был вынужден в одиночку нести тяжкий родительский груз). – Может, там всего один был? А? И не на набережной, а? Ты кем растешь? Кем вырасти хочешь? Панельной девочкой, да?
– Игорь, заткнись! – сказала Лиза. – Иди спать!
Игорь, оскорбленный тем, что его педагогический пафос не понят, ушел.
– Иди сюда, – сказала Лиза.
Настя, исподлобья глядя на нее, приблизилась.
Лиза подняла руку, Настя отшатнулась.
Она что же, била ее, что ли?
Лиза встала, обняла ее за плечи, усадила рядом с собой. Погладила по голове. Настя вдруг всхлипнула.
– Я тебя не трону. Я тебя била? Сколько раз я тебя ударила? – спросила Лиза.
– А я считала? А ты сама не помнишь? Раз пять. Два раза по роже, один раз полотенцем по спине, один раз сапогами тоже по спине и один раз по плечу курткой. А там пуговица была металлическая, у меня след от нее неделю не проходил.
– Я больше не буду, – сказала Лиза. – Только все-таки нужно предупреждать. В два – значит, в два. Если, конечно, я буду знать, что ты под защитой.
– Ага, так ты и разрешила!
– Если пообещаешь в два и придешь в два, разрешу.
– Ага. Скажешь: утром в школу, да то, да се!
– Ну и в школу. Поспишь поменьше один раз. Или на один урок опоздаешь. В конце концов, школа каждый день, а майская набережная не каждый день. Он симпатичный?
– Кто?
– Тот, с кем ты была.
Настя промолчала.
– Я никому не скажу. Мне просто интересно.
– Он в институте уже учится. Такой человек! Ты не представляешь, какой человек! На него все западают.
– Западают – это что?
– Ну, нравится он всем. А ему я нравлюсь.
– Я надеюсь, у тебя хватит ума не торопиться.
– В смысле, что ли, трахаться с ним? Обойдется! Годик подождет. А то я знаю их: свое получит и до свидания. Нет, я подинамить его хочу!
Настя сказала это удивительно опытным и разумным голосом.
– Вот и славно, – сказала Лиза. – Все, спи.
– Ладно. Нет, ты все-таки ничего у меня, – рассудила Настя. – Не самый худший вариант.
– Ты тоже, – сказала Лиза.
И они тихо посмеялись и разошлись.
Нет, как это ни грустно, Лиза пока не чувствует эту девочку дочерью. Никак не вспоминается. Но близость какая-то уже есть, тяготение к ней какое-то уже есть. Она говорила с ней как с самой собой – пятнадцатилетней. Поэтому, быть может, разговор и получился.
Все наладится.
Все будет хорошо.
Глава 5
Утром Лиза проснулась рано. Дочь уже собиралась в школу. Во искупление вчерашних грехов.
Игорь проворчал недовольно:
– Тебе к десяти, куда ты в такую рань?
Лиза не ответила. Спасибо за информацию. К десяти. Репетиции начинаются в десять. Надо выйти пораньше, чтобы у прохожих узнать, где находится театр и как к нему проехать.
Пока она собиралась, думая, что надеть, пока завтракала (вдруг появился аппетит и даже крабовые вчерашние палочки показались вкусными), пока оделась – уже двадцать минут десятого. Пора, пора.
Вдруг звонок в дверь.
Она открыла. За дверью стоял бодрый парень, вертя на пальце ключи.
– Я за вами, Елизавета Андреевна, – сказал он с веселой, нарочито почтительной фамильярностью. – Ефим Андреич послал.
– Спасибо. Я уже готова.
Это называется: повезло!
Но не слишком ли смел этот Ефим Андреич: актрису, с которой у него роман, привозить в театр на служебной машине?
Через десять минут шофер доставил ее к зданию театра, построенному в классическом стиле: колонны, портик, высокие окна, выкрашен белым и желтым. Обогнув здание, машина подъехала к служебному входу.
Выходя, Лиза охнула, оперлась рукой.
– Черт, опять!
– Что? – спросил шофер.
– Да нога. Ногу потянула. Идти трудно.
– Я помогу, – с готовностью подскочил шофер.
Этого Лиза и дожидалась.
Пожалуй, поддерживал ее шофер как-то уж слишком… Как-то даже…
Они поднялись на третий этаж, прошли по коридору и попали в большую комнату, по периметру которой размещались стулья, на них сидело несколько человек. У стены в центре был стол, за которым стоял, опираясь о спинку высокого кресла, мужчина лет пятидесяти, осанистый, с пышными и довольно длинными, седыми до белизны, волосами, что шло его лицу с чертами резкими и четкими. Он был во гневе. Шофер, усадив Лизу, сам сел рядом. С какой стати? Стало быть, он вовсе и не шофер?
– Изволили охрометь? – спросил беловолосый человек.
– Растяжение, – сказала Лиза.
– Это не отговорка! Семь человек ждут вас, исключая меня, меня можно не считать, на меня можно вообще не обращать внимания, но семь человек, которые все пришли к девяти, как я и просил. Вы ведь не были против? Я спрашиваю: вы не были против?
– Нет…
– Тогда какого черта? Растяжение? А позвонить можно было?
– У меня телефон не работает, вы же знаете.
– А автоматов разве нет у вас там? Муж у вас что, не мог позвонить, если вам доковылять трудно было? Тридцать четыре минуты десятого! Вы отняли у нас тридцать четыре минуты! Это если на всех. А умножьте на семь, сколько будет? А?
– Двести тридцать восемь минут! – вдруг браво выкрикнул тот, кого Лиза считала шофером. – Без двух минут четыре часа!
– Тебе бы, Толик, в цирке выступать, ты у нас как счетная машина, – раздраженно похвалил его беловолосый. – И вообще, ты разносторонний человек. Бытовую технику починяешь, по ночам извозчиком на своей машине работаешь.
Толик раскрыл было рот, но беловолосый повысил голос:
– И вообще, как я посмотрю, каждый осваивает вторую профессию! Валечка у нас шьет профессионально, Дмитрий массовые праздники режиссирует, Катенька школу бальных танцев ведет, Александр Петрович народным целителем стал, собственный экстрасенс у нас теперь, и остальные тоже все чем-то занимаются! Что, готовите пути для отступления? А чего ждать? Ведь я никого не держу! Я никого не буду умолять! Вас в том числе, Елизавета Андреевна! Освоите компьютеры свои – и скатертью дорога, пожалуйста!
Он сел и положил руки на стол, откинувшись в кресле с видом величественным, словно на челе его было написано: «Dixi!» – «Я все сказал!»
– Во-первых, – негромко произнесла Лиза, – то же самое можно было произнести без крика. Во-вторых, в свободное от работы время я занимаюсь тем, чем хочу. В-третьих, вы ведете себя неэтично. Я провинилась, ругайте меня. Но вы зацепили из-за меня и других. Вы тем самым настроили их против меня. Повторяю: это неэтично.
Казалось, все перестали дышать.
– Так, – сказал беловолосый. – Ясно. В таком настроении я работать не хочу. Перерыв на пятнадцать минут. Прошу удалиться.
– Ефим Андреич, может, вам надо что? – спросила молоденькая девушка с раскрытой большой тетрадью на коленях.
– Ничего. В десять всем быть здесь.
Актеры вышли. Кто курил, кто болтал. К Лизе никто со словами одобрения или осуждения не подошел. Вообще у всех был такой вид, будто ничего не произошло. Только миловидная женщина средних лет с добродушным лицом, та, кого Ефим Андреич назвал Валечкой, спросила, показывая на ногу:
– Как это тебя угораздило?
– Ерунда. Пройдет, – сказала Лиза. – Я дома текст забыла даже. Можно глянуть?
– Ради бога! Пока читай, но у нас, я думаю, еще есть. Фаечка! – сказала Валечка девушке с тетрадью. – Принесите Елизавете Андреевне текст.
Фаечка глянула на Лизу с неприязнью и неохотно удалилась.
Лиза наскоро читала текст Валечки, а потом тот, что сунула ей, вернувшись, Фаечка.
Пьеса была современная. Начиналось с довольно пошлой ситуации: женщина и любовник, ночь. Муж неожиданно возвращается. Но автор претендовал на абсурд, поэтому муж, вместо того чтобы устроить скандал, говорит, что не хочет рушить чужое счастье. Он удалится. И отсюда, и вообще из жизни. Вы потрясены, говорит любовник, не делайте поспешных выводов. Рогатый муж соглашается, что он потрясен, и решает позвать кого-то третьего, кто ситуацию сможет рассмотреть объективно и посоветовать, как быть. Появляется его сестра. Но она оказывается необъективной. Тогда появляется мать жены. И она необъективна. Тогда появляется муж сестры рогатого мужа, шурин то есть. Но и он необъективен. Тогда появляется любовница шурина, а потом второй любовник жены рогатого мужа… Короче говоря, никакого сюжета, весь смысл в довольно дурацких диалогах.
Остается только узнать, кого она играет.
Речь шла о главной роли. Судя по объему текста, это Ирина, жена рогатого мужа.
Но Ефим-то Андреевич! У них ведь роман! – и он так беспардонно ведет себя с ней? Что это, конспирация? Или его супруга и с ним поговорила вчера, раскрыв карты, и он решил тут же откреститься?
Между прочим, мужчина эффектный. Мужчина в ее вкусе (хотя она теперь не знает, каков, собственно, ее вкус).
Началась репетиция.
Пьесу читали по ролям.
Ефим Андреич останавливал, комментировал. Он успокоился. Он был красноречив. Он говорил довольно умные вещи.
На первой и второй странице героиня Лизы молчала, говорили рогатый муж и любовник. Любовником оказался лжешофер Толик. Мужем – экстрасенс Александр Петрович, солидный грузноватый человек уютного домашнего вида.
И вот первая реплика.
– Может, мне пойти кофе пока сварить? И вообще, у меня впечатление, что вы можете обойтись и без меня.
Лиза произнесла это неуверенным, сбивающимся голосом.
– Стоп! – привычно остановил Ефим Андреевич. – Здрасте, приехали! Десятый раз толкуем об одном и том же, и вдруг куда-то повело! Еще раз, Елизавета Андреевна! – почти доброжелательно обратился он к Лизе.
Она попыталась. Вышло, наверное, еще хуже, потому что Ефим Андреич морщился.
– О чем мы говорили! – почти закричал он. – О чем надо помнить? Надо помнить о том, что в этой ситуации у этой женщины несколько целей! Первая цель: выяснить, насколько обескуражен любовник. Вторая цель: выяснить, насколько разгневан муж. Третья цель: поддержать любовника. Четвертая цель: успокоить мужа. Пятая цель: остаться хозяйкой ситуации. То есть: вы тут, господа, можете языки чесать, а я делом буду заниматься! Шестая цель: уязвить и мужа, и любовника. Дескать, вы что, из-за амбиций своих сыр-бор поднимаете или все-таки я вам дорога в первую очередь? В-седьмых, сразу заявить характер – яркий, мощный, сильный! Она Клеопатра! Она царица!
Девушка Фаечка торопливо записывала слова Ефима Андреича.
– А что вы вдруг мне предлагаете? – спросил тот Лизу. – Вы предлагаете какую-то совершенно неопределенную интонацию! О чем вы говорите, вы сами-то понимаете? В какую ситуацию попали, понимаете? Какое состояние у вас, понимаете?
– Мне кажется, понимаю, – сказала Лиза.
– Неужели? Хотелось бы послушать! – иронически заинтересовался Ефим Андреич.
Фаечка хихикнула. Он строго глянул на нее.
– Мне кажется, ей скучно.
– И все?
– И все. Пока. Зачем сразу что-то заявлять? Зрителю интересней именно неопределенность. Пусть гадает, пусть думает, что же происходит с этой женщиной. Пусть как можно дольше не знает, кого она любит, если вообще любит. Пусть решает вместе с ней, пусть увлечется этим. А пока ей скучно. Просто скучно. Без во-первых, во-вторых и в-седьмых. Пьеска-то глупенькая, зачем искать в ней то, чего нет? И прелесть как раз в ее глуповатости. Женщине скучно. Ей хочется кофе. Ей надоел этот разговор. Она спать хочет. И самое тяжелое для нее то, что от нее ждут каких-то значительных слов. А она не хочет никаких значительных слов. Она любить хочет. Поэтому и говорит так, словно между прочим.
И Лиза повторила реплику героини, но на этот раз неопределенность интонации стала окончательно определенной.
И она видела, что актерам это было интересно, они смотрели на нее с любопытством.
Но Ефим Андреич пришел в весьма дурное расположение духа.
– Мне очень приятно, – сказал он, – когда у актеров возникает своя концепция роли! Я вообще люблю думающих актеров!
Тут все рассмеялись. Очевидно, это была шутка со смыслом, понятным лишь своим.
– Но пока я ставлю этот спектакль, – веско сказал Ефим Андреич, – концепцию ролей и всего спектакля буду определять все-таки я. Или кто-то не согласен?
Несогласных не оказалось.
Что ж, Лиза произнесла реплику еще раз, каким-то внутренним чутьем угадав, чего именно ждет от нее Ефим Андреич.
Он удовлетворенно кивнул.
И все пошло как по маслу.
Но теперь не героине Лизы, а ей самой было скучно. Она уже почти не думала над смыслом произносимых слов, словно заработал какой-то внутренний автомат. Она даже раза два не смотрела в текст, вспомнив его (но не получая удовольствия от этого процесса). Ефим Андреич кивал все чаще и удовлетвореннее.
Наконец репетиция закончилась.
Лиза стояла в коридоре у окна. Она не знала, что делать дальше, куда идти. Где ее гримерка? Будет ли сегодня спектакль с ее участием? Надо отказаться.
Вдруг – рука на ее плече.
Она обернулась: Ефим Андреич.
– Ты извини, что я наорал на тебя. Сама понимаешь, иначе нельзя. Наглядный урок. В назидание прочим. Я надеюсь, ты поняла?
– Конечно.
– У меня еще дела на полчаса, ты поезжай пока в «Восток». Пока на трамвае едешь, и я на машине подрулю. Пообедаем вместе.
– Ладно…
Она вышла, увидела трамвайную линию, остановку. Спросила старушку, дожидающуюся трамвая:
– Я до «Востока» доеду на этом?
– Это, че ли, магазин?
– Нет. Ресторан или кафе.
– Есть такая кафе. Пять остановок до пивзавода, там найдешь.
Она проехала пять остановок, вышла и с помощью расспросов оказалась у входа в подвальчик-кафе с вывеской «Восток»; надпись была сделана русскими буквами, стилизованными под арабскую вязь.
Через несколько минут подъехал на машине Ефим Андреич.
Огляделся:
– Чего ты здесь стоишь, спустилась бы! Народ вокруг, мало ли…
Они спустились вниз.
Играла тихая музыка, сновали официанты-южане, с кухни пахло пряным.
Ефим Андреич сделал заказ и спросил ее:
– Что случилось? Что ты придумала? Ты всерьез думаешь, что ей скучно? А я ведь тоже думал об этом. Самое смешное, что сермяга в этом есть. И очень большая сермяга! У нас мог бы получиться тонкий, очень тонкий психологический спектаклик! И ты это сможешь, ты спящая гениальность, я тебе это сто лет говорю. Но другие не потянут, понимаешь? Я вынужден устанавливать актерам те планки, которые они могут перепрыгнуть.
– Я понимаю, – сказала Лиза.
Ефим Андреич нравился ей все больше. Он был не таким, как в театре. Он словно стряхнул налет профессии и стал самим собой: человеком, за плечами которого много трудностей, человеком с умными усталыми глазами, человеком, умеющим жить и чувствовать не театрально, а всерьез. Неудивительно, что предшественница ее, то есть она сама в прошлом, могла полюбить этого человека, неудивительно и его тяготение к молодости: потому что молоды и его глаза, несмотря на ум прожитых лет и усталость. И еще эти глаза – нежные, и они еще – любящие. Они тоскуют по ней.
И Лиза впервые за то время, как впала беспамятство, ощутила себя женщиной не формально, а по-настоящему.
Я любовница его, подумала она. У нас роман. Но это не пошло, как в пьесе или так, как с Васенькой (что она в нем нашла вообще?). Это мне кажется естественным. Вот его рука, и я ее вспоминаю. И губы его вспоминаю. И голос его. И хочется прижаться к нему, поплакаться и все рассказать (это желание она тоже впервые ощутила). Он посоветует, как быть. Он поймет.
Если они близкие люди, то позволительны близкие слова. И Лиза сказала:
– Я хочу быть с тобой.
Ефим Андреич вскинул голову:
– Надеюсь, я не ослышался?
– Нет.
– Сейчас… Сейчас… – Он рылся в карманах. Достал какой-то листок. – Ага. В паре у тебя сегодня Рыльцева. Вы с ней в очередь. Но у тебя ведь растяжение, а там сидеть нельзя, там даже бегать нужно. Поэтому вызовем Рыльцеву. Так?
– Так.
– А твой муж будет думать, что ты на спектакле. Так?
– Так.
– А я скажу, что… Что мне-то сказать? Хуже нет, когда жена вместе с тобой работает! Но она вечером будет дома. Будет думать, что ты на спектакле, поэтому не заметит совпадения. Но куда я-то денусь, что мне придумать? Вот что: сегодня у Иванца в театральном прогон с дипломниками. Иванец свой парень, не продаст: заеду на минутку, скажу, что я у него. Он поймет. Вот и все.
Он так разволновался, что даже есть позабыл.
Видимо, свидания их редки. Еще бы, при такой ревнивой жене, при том, что все вокруг смотрят в десятки глаз!
– В «Маске» встретимся, хорошо? В половине седьмого. Ты зайдешь, а я потихоньку мимо пройду, и ты выходи, хорошо? Только не прогляди меня! Хорошо?
(Вспышка: «МАСКА». Громкая музыка. Какие-то крики. Кого-то поздравляют… ЭТО АРТИСТИЧЕСКОЕ КАФЕ РЯДОМ С ТЕАТРОМ.)
– Хорошо.
