Текст книги "Странные женщины"

Автор книги: Елена Белкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Глава 5

Красавец не замедлил явиться.

Он был даже слишком красавец: двухметрового роста, широкоплечий, льняные вьющиеся волосы, голубые глаза. Просто славянский богатырь какой-то. Звали его Матвей, было ему лет двадцать пять – двадцать шесть.

– Он будет у нас жить, – сказал Дмитрий.

– Хорошо, – сказала Женечка. И спросила Матвея:

– Вы тоже художник?

– Он альфонс, – сказал Дмитрий. – Он живет за счет богатых одиноких женщин. Это его работа. Но сейчас у него отпуск и я его заманил, чтобы он тебя соблазнил. Ему захотелось любви не за деньги.

Матвей, мягко улыбаясь, спокойно пил чай, будто речь шла вовсе не о нем.

– У тебя впереди два дня и три ночи, я на выходные уеду к родителям в пригород, вернусь в понедельник утром, – растолковывал ему Дмитрий. – Будь добр, влюби ее в себя за два дня.

– А разве ты еще не влюбилась? – спросил Матвей Женечку.

– Нет, – рассмеялась она.

– Странно, – сказал Матвей. – Или ты врешь, или… Нет, скорее всего ты врешь, – не допустил он второго варианта.

– Почему же? – спросила Женечка.

– Потому что меня невозможно не любить. Я всех просто потрясаю. Разве я тебя не потряс?

Женечке казалось, он шутит. Но, вглядевшись в синие глаза этого породистого самца, она поняла, что у него совершенно нет чувства юмора. И почувствовала глубочайшее к нему равнодушие. И ей даже занятно стало, что попытается предпринять этот самоуверенный тип, чтобы влюбить ее в себя.

– Все, – сказал Дмитрий. – Я поехал.

– Мог бы и завтра утром, – сказала Женечка.

– Нет. Все. Уезжаю.

И они остались вдвоем с Матвеем.

Тот походил по комнате.

– Жаль, что здесь все так захламлено. Чем роскошней обстановка, тем роскошней я выгляжу, – озабоченно сказал Матвей.

Потом включил магнитофон, достал свою кассету, поставил ее. Полилась размеренная неторопливая музыка.

– Здесь такой музыкальный коллаж. Сам подбирал, – объяснял Матвей Женечке свои профессиональные секреты. – Очень эротичная музыка, правда ведь?

Женечка пожала плечами.

Матвей еще походил, как бы обживая пространство. Потом освободил место у стены, где висел ужасающий гобелен, масскульт пятидесятых годов: на темно-синем фоне белые лебеди и кувшинки.

– Лучше бы лебедей не было, – сокрушался Матвей. – Нужен абсолютно черный фон. Но где его взять?

После этого он направил свет двух настольных ламп на пространство перед стеной, как на сцену, а лампочку, свисающую с потолка, потушил. Женечка почувствовала себя как в зрительном зале.

Матвей встал у стены, прислушался к музыке, уловил ритм – и стал в такт мелодии раздеваться.

При этом он глядел в пространство, но время от времени бросал в сторону Женечки быстрые пламенные взгляды (не слишком ее балуя, чтобы не распалилась раньше времени).

И вот, будучи голышом, он начал вставать в позы, как это делают в бодибилдинге, показывая себя со всех сторон. Что ж, сложен он был великолепно, хотя и без той чрезмерности, которая Женечке не нравилось в культуристах. Все – в меру.

Музыка стала тихой – и не зря, так было задумано Матвеем. Оказывается, он не только телодвижениями вознамерился соблазнить, у него были приготовлены слова.

– Вот я перед тобой, – начал он напевно и вдохновенно. – Невероятный, недоступный. Ты не веришь, что такие бывают. Ты мечтала обо мне в самых жарких своих снах. И вот я рядом, до меня можно даже дотронуться. Но не спеши, не спеши, ты должна сначала узнать, что тебя ждет, чтобы ужаснуться предстоящему счастью, чтобы желать его неистово и страшно!

– Это мне один писатель московский написал, – вдруг объяснил он деловито, продолжая выделывать пассы руками, ногами и бедрами. – Тысячу долларов взял, зараза!

И продолжил опять напевно и ритмично:

– Слушай меня, слушай, погибай и тони в волнах моего голоса. Но я спасу тебя. Я возьму тебя на руки, легкую, как лебяжий пух. И ты растаешь в моих руках, ты не почувствуешь своего тела. Я брошу тебя на воздух, ты исчезнешь для всего мира и даже на время для себя самой.

– Это я не совсем понимаю, – прокомментировал он. – И писатель этот не объяснил, козел. Но на женщин почему-то действует. На тебя действует?

– Да, – сказала Женечка, едва сдерживая смех.

Он удовлетворенно кивнул и продолжил:

– Но потом ты вернешься, но не для себя, а для того, чтобы видеть только меня. Ты будешь желать стать мной. И единственный способ для этого – слиться со мной. Но я удержу тебя (он показал, как будет удерживать), я буду томить тебя долго, очень долго, а потом слегка коснусь губами твоих губ (он показал, как коснется). Ты почувствуешь ожог, ожог, ожог! И ты будешь умолять меня молча или вслух, чтобы я сжалился. И я сжалюсь. (Он показал, как сжалится.) И ты не поверишь, что так бывает, и…

– Извини, – сказала Женечка. – Но я хочу спать.

Матвей замер с распростертыми руками и изогнутым телом.

– То есть?

– Спать хочу, – повторила Женечка.

– Ты что, ненормальная, что ли?

– Почему?

– Это на всех действует. Абсолютно! У меня стопроцентный гипнотизм! – убеждал Матвей Женечку. – Даже на писателя подействовало, хотя он сам текст писал. Я выучил, а потом показал ему, он говорит: «Перестань, а то я сейчас голубым стану!» Представляешь? Он мне сказал: «У тебя стопроцентный гипнотизм!» Мне даже тут в одном ночном клубе предлагали шоу сделать – раз в неделю для обеспеченных и голодных теть. Но я боюсь, что эти тети через пять минут меня разорвут просто.

– Я все понимаю. Но я хочу спать.

– Ты, конечно, врешь. Ты сумела сдержаться. У тебя потрясающая сила воли. Ничего, впереди два дня. Быть рядом со мной и не захотеть меня – все равно что неделю идти в пустыне, встретить родник и не напиться!

– Это тебе тоже писатель написал?

– Нет, это я сам говорю. От себя.

– Слушай, а у тебя образование есть вообще? Да ты садись, чайку на ночь выпьем.

Матвей сел к столу.

– Образование есть, – сказал он. – Средняя школа. Но мне больше и не нужно при моем таланте.

– Но таланта мало, нужна еще и молодость. А когда она пройдет?

– Что значит – пройдет? – изумился Матвей, будто впервые услышал о том, что молодость проходит, и не желал этому верить.

– Ну, будет же тебе когда-нибудь сорок лет, пятьдесят, шестьдесят…

– Никогда! Я всегда буду таким же. А если начну меняться, я покончу с собой.

Он сказал это абсолютно серьезно.

Потом они пили чай и он рассказывал о своем детстве – детстве единственного в семье избалованного ребенка. Рассказывал о том, как первую девочку свою поцеловал в пять лет – и прекрасно это помнит. А первая женщина у него была в двенадцать лет, это была его родная тетка, которой было около тридцати. А он выглядел на четырнадцать, он был выше ее, он уже тогда был вовсю красив и мускулист. Они были на даче, все ушли на реку купаться, а он остался, чтобы в одиночестве насладиться сам собой. Это понятно?

– Да, – сказала Женечка.

Итак, он остался, а тетка вернулась с полдороги, сослалась на головную боль. Она тихо-тихо прокралась в дачу, и он заметил ее лишь тогда, когда она была уже в двери комнаты. Конечно, он смутился и испугался. Но она успокоила его. Она села рядом и, не позволяя ему одеться, сказала, что в этом нет ничего страшного и ненормального. Но, само собой, лучше эту жажду утолять естественным путем. И в общем-то не важно с кем, можно даже и с родной теткой. Не обязательно помнить, что она тетка, она тоже женщина, вот и все. И она может помочь…

Ну, и помогла. А потом просто с ума сошла, каждый день находила способы остаться с ним наедине в домике, на берегу реки, когда стемнеет, в лесу, в лодке, когда заплывали в уединенную протоку. В результате в двенадцать лет он знал и умел все, что знает и умеет взрослый и опытный мужчина. Тетке же надо было уезжать. Она не находила себе места, но делать было нечего. И она уехала домой, в Сибирь, к мужу и детям, и через месяц покончила с собой, и до сих пор никто из родственников не знает настоящей причины смерти. Знает только он.

Матвей печально умолк, опустив голову.

Женечка вздохнула.

Он тут же бодро поднял голову и спросил с надеждой:

– Действует?

– Что?

– Ну, вот эта история? Она всех женщин почему-то очень возбуждает.

– Да? Ее для тебя, случайно, не тот же самый писатель написал?

– Он! Он вообще специалист по таким делам. Нашел себе отличную кормушку. Секс по телефону знаешь?

– Читала.

– Ну вот. Там мало голос приятный иметь, там же фантазия нужна. А это не у всех. У меня, например, фантазии нет совсем. И вот он пишет для этих телефонных барышень заготовки. И большие деньги берет, зараза!

– Что ж, – сказала Женечка, – каждый зарабатывает, как умеет. Давай спать. Там, за печкой, раскладушка есть.

– Ты мне ее предлагаешь?

– А кому же?

– При моем росте на раскладушке спать?

– Ладно, я буду на раскладушке.

И они стали укладываться.

И Матвей вдруг спросил:

– Слушай, а может, без всяких фокусов, а? Просто, ну, обычным способом. Ты мне так понравилась! Мне никто так не нравился.

– Это прогресс, – сказала Женечка. – Раньше, наверное, тебе нравился только ты сам.

– Да, – честно признался Матвей. – Так как? А?

Женечка не ответила, она уже засыпала.

Среди ночи послышался страшный грохот в сенях: кто-то наткнулся в темноте на помойное ведро. Дверь распахнулась, зажегся свет.

Это был Дмитрий. Он был пьян, взлохмачен, в руке он держал ржавый топор, который валялся до этого у крыльца.

– Ага! – закричал он. – Для конспирации по разным местам разбежались! Ты даже одетая! А этот зато – голенький! Не успел, не успел! Так голеньким и помрешь! Ясно тебе? Голым пришел ты в этот мир и голым уйдешь!

Матвей перепугался страшно.

Он, закрываясь одеялом, отполз к стене и тихо просил:

– Дима, не надо! Дима, у меня нервы! Дима, не пугай меня! Ничего не было!

– А почему ты голый?

– Я привык так спать! Я не могу спать одетым! Я привык, спроси кого хочешь!

Женечка встала, подошла к Дмитрию, взяла у него топор и вышвырнула его за дверь.

– Чудак, – сказала она. – В самом деле ничего не было.

– Почему?

– Тоже вопрос! Я не захотела, он не захотел.

– Не может быть! Он не мог не захотеть! И ты не могла не захотеть!

– А вот могла. Мне не нравятся мужчины без мозгов. А он безмозглый оказался.

– Абсолютно! – закивал, подтверждая, Матвей, продолжая бояться, хотя Дмитрий был уже без топора.

Дмитрий подумал.

Тяжело сел возле стола.

– Рано я пришел, – сказал он. – Не вытерпел. Надо было завтра или послезавтра.

– Ничего бы не изменилось, – сказала Женечка.

– Ты уверена?

– Конечно.

– Что ж ты? – спросил Дмитрий Матвея. – Где твой талант, твое мастерство? Ты меня, получается, обманывал?

– Я не обманывал, не обманывал! – запротестовал Матвей. – Спроси кого хочешь. Я пытался, но…

– Ага! Все-таки пытался, сволочь!

– Но ты же сам просил! Я пытался, а она не полюбила меня, – развел руками Матвей. – Мало ли что в жизни бывает!

– Ладно, – сказал Дмитрий. – Проваливай.

И Матвей за одну минуту оделся, забрал свою кассету, сказав Дмитрию:

– Это моя, можешь посмотреть.

– Ладно.

Открыв дверь и чувствуя себя в безопасности, Матвей выкрикнул:

– Вы плохие люди! Жаль, что я не умею остроумно ругаться! Я бы вас высмеял! Вы мне все нервы издергали!

Он хлюпнул носом, жалея себя, и ушел, хлопнув дверью.

– Где ты откопал этого монстра? – спросила Женечка.

– А тебе нужен не монстр? Будет тебе не монстр.

– А может, хватит?

– Нет, – сказал Дмитрий. – Не хватит. Иди ко мне. Я страшно соскучился. Я тебя смертельно люблю, подлая ты женщина.

Глава 6

Цвел май.

Дмитрий завершил наконец оформление холла, получил одобрение и деньги. Заглянул в отдел, где сидела Женечка, подошел к ней и тихо сказал:

– Сегодня отпросись пораньше, сходи домой и переоденься. То платье, что я тебе на прошлой неделе купил. И пиджак – вдруг вечером холодно будет. А в половине седьмого будь возле ресторана «Волна».

– Хорошо, – сказала Женечка.

Она выполнила все указания. Она надела маленькое черное платье, которое Дмитрий углядел в обычном универмаге, но довел до ума (он умел шить на швейной машинке), через руку повесила пиджак – женский, из довольно легкой материи белого цвета с полосатой подкладкой, но мужского покроя, двубортный, он каким-то нелепым образом превосходно и эротично сочетался с платьем, особенно когда на ногах туфли на высоком каблуке, простые черные туфли, которые, однако, не так просты, их Дмитрий тоже отыскал по случаю: носик у них маленький, вокруг стопы они облегают узко и изящно, каблук почти шпилькой, эффект получается такой, что красивый изгиб стопы, в сущности, обнажен, но одновременно и подчеркнут. (Вообще Дмитрий, если бы захотел, мог бы стать модным и богатым дизайнером одежды. Кутюрье, как в России у нас говорят.)

Итак, она стояла – и подкатил черный большой автомобиль. Оттуда вышли Дмитрий в неизменных джинсах и футболке и молодой человек в черном элегантном костюме, сам из себя тоже элегантный весь и, как и обещал Дмитрий, красавец: очи черные, очи жгучие, голос бархатный, галстук в клеточку, плечи твердые, шея крепкая и рука приятно тяжелая.

– Гордей! – познакомил Женечку Дмитрий. – От фамилии Гордеев. Были мы с ним одноклассники, а теперь я нищий художник, а он богатый богач. Он, скотина, у меня четыре картины купил по дешевке, понимает, тварь такая, что через пять лет после моей смерти на аукционе «Сотби» за них за каждую по десять тысяч фунтов дадут. Обаятельный, собака, до смерти, я никогда таким не был. И при этом умница. Ну и подлец скорее всего, этого я не знаю, в дела его не вникал.

Гордей слушал это, покачиваясь на каблуках, со снисходительностью короля, возле которого злобно ехидствует и беснуется карлик-шут.

– Никогда не любил и не уважал ни одну женщину, – продолжал расхваливать Гордея Дмитрий. – Женится лет в сорок только по расчету и никак не меньше, чем на какой-нибудь принцессе из Монако или всемирной топ-модели. Для этого и богатеет, может быть. Я обещал ему показать такую женщину, какой он никогда не видел и не увидит, тебя то есть.

Гордей, глядя в глаза Женечке глубоким (как ему, наверное, казалось) взглядом, сказал:

– Внешность приятная.

– Спасибо, – поблагодарила Женечка.

Гордей слегка склонил голову.

Они пошли в ресторан «Волна», вернее, не в сам ресторан (тот был для простых), а в соседнее укромное помещение, которое было клубом для своих.

Металлическая дверь с большой флюоресцирующей буквой «Z». Кнопка звонка и окошко. Нажимаешь на кнопку, окошко открывается, выглядывает мрачная харя. Предъявляешь удостоверение члена клуба или собственную физиономию, если ты завсегдатай, дверь открывается. Тех, кого ты приводишь с собой, ты обязан рекомендовать. Не обязательно называть имен, но обязательно произнести слово: «Ручаюсь».

Это был зал на десять-двенадцать столов, справа от входа – стойка бара, слева несколько дверей вели куда-то, напротив входной двери – небольшая сцена.

Публики было очень мало. И время раннее, и первые посетители предпочли пройти на террасу, куда и наша троица проследовала через одну из дверей.

Терраса нависала над рекой, и было приятно сидеть за столиком у перил и глядеть на воду, ощущая свежесть, чистоту, простор.

Дмитрий, который, как и Женечка, попал сюда впервые, с беспардонным любопытством оглядывал сидящие здесь пары. Это все были джентльмены в костюмах с молодыми красивыми дамами.

– Веди себя прилично, – укорил его Гордей.

– Отвали! – огрызнулся Дмитрий. – Я здесь в первый и последний раз, надо же мне все рассмотреть! Здесь чуждый дух, здесь пряной гнусью пахнет! Небось и постельные нумера есть?

– Небось нет, – ответил Гордей. – Это приличное заведение.

– А что есть?

– Карточная комната, бильярдная комната, комната для мужских деловых бесед. Ну и еще гримуборные за сценой.

– Для кого?

– Для стриптизерш. С девяти часов тут стриптиз-шоу начинается.

– Стриптиз-шоу это хорошоу! – одобрил Дмитрий. – Это мы посмотрим! А пока давайте жрать и выпивать!

Гордей не подал голоса, не щелкнул пальцами и даже не кивнул, он просто посмотрел куда-то – и тут же возле столика возник официант.

– Мне как обычно, – сказал Гордей. – Вам? – спросил он Женечку и Дмитрия.

– Не знаю, – сказала Женечка.

– Три бифштекса без гарнира и салат «оливье»! – распорядился Дмитрий.

– Извините, не держим.

– «Оливье» не держите?

– Бифштексов тоже, – брезгливо сказал официант.

– Сделайте! – приказал Гордей.

– Хорошо, – пожал плечами официант. – Но придется немного подождать.

– Мы не торопимся. Пока – фрукты и мое вино, – распорядился Гордей, и официант удалился.

– «Мое вино»! – передразнил Дмитрий. – У тебя, что ль, собственные виноградники уже есть?

– Да, – просто ответил Гордей. – Двадцать гектаров на Северном Кавказе. И уже селекционеры вывели новый сорт.

– И вино называеется «гордеевка»?

– Нет. Пока – «Воспоминание».

– Ух ты! Со смыслом! А почему пока? А потом?

– А потом будет другое, – сказал Гордей.

– Видишь, какой он загадочный! – обратил Дмитрий внимание Женечки. – Слов на ветер не бросает.

Принесли фрукты и вино, а потом и все остальное, беседа проходила довольно однообразно: Дмитрий наскакивал, подзуживал, ехидничал, Гордей говорил спокойно, умно и дельно, а Женечка была будто ни при чем, потому что ее даже не пытались вовлечь в разговор. Гордей вообще посмотрел на нее прямым взглядом пока лишь один раз – когда спросил:

– Вам нравится вино?

– Очень! – ответила Женечка.

Вот и весь разговор.

Дмитрий же на Женечку поглядывал беспрестанно.

И вдруг поднялся:

– Где тут сортир?

Гордей указал.

– А тебе не нужно? – спросил Дмитрий Женечку.

По его тону она поняла, что ей придется следовать за ним.

Что она и сделала.

Дмитрий затащил ее в мужской туалет, в одну из кабин, запер дверь, толкнул к стене, поставил так, как, судя по фильмам и документальным видеосъемкам, ставит пойманных преступников заграничная полиция и наша милиция. Но не для обыска, конечно. Делая свое дело, он вцепился ей рукой в волосы и шипел в ухо:

– Что, нравится он тебе? Роскошный мужчина, да? Нравится, гадина ты такая?

– Нравится, почему бы и нет, – ответила Женечка. – Но не более.

– Будет и более, я чую!

– Но ты ведь хотел этого?

– Да, да, да! – зарычал Дмитрий.

И вдруг совершенно спокойно, застегиваясь:

– Но он, кажется, совершенно не клюет.

– Это обычное дело, я привыкла. Ты единственный оказался такой смелый.

– Быть не может! У него нет ни одного комплекса! Он монолитный! Я же с детства его знаю. Это патологически храбрый и самоуверенный человек! Помоги ему: улыбнись, глазами поведи. От этого любой с ума сойдет.

– Попробую.

Они вернулись, и Женечка честно хотела выполнить указание Дмитрия: и улыбнуться, и глазами повести. Но как-то не улыбалось. И глазами не велось. И вообще она ничего не чувствовала, кроме скуки и желания вернуться домой.

– Вам скучно? – спросил вдруг Гордей.

– Да, – сказала Женечка.

– Вам хочется домой?

– Да.

– Что ж, мы поужинали, поговорили. Так что могу вас отвезти.

– А стриптиз? – закричал Дмитрий. – Я никогда не видел живого стриптиза!

Гордей посмотрел на Женечку. Она пожала плечами, показывая, что ей абсолютно все равно.

Тогда пожал плечами и он и повел их в зал, где человек в белом и черном тут же провел их за свободный столик.

Стриптиз уже начался. Девицы разных мастей выходили, танцевали сообразно выучке и таланту, раздеваясь догола, но какова бы ни была выучка и талант каждой, все они обязательно в темпе крещендо вихляли задом и грудями. Дмитрий смотрел во все глаза, похохатывая, Женечке было по-прежнему скучно, а Гордей вообще не обращал внимания на сцену, он глядел перед собой, держа в ладонях бокал с вином, будто грел его, отпивал маленькими глотками и о чем-то думал, чуть прищурясь.

– Я всегда говорил, что голая женщина, изображающая акт без мужчины, это уродство! – радовался подтверждению своих предположений Дмитрий. – Со смеху умереть, какая мерзость. Я просто налюбоваться не могу!

Но вот вышли две девушки и стали имитировать телесную любовь друг с другом.

– Нет! Это не то! – не одобрил Дмитрий. – Гениальность посредственности совершенно исчезает! Чем ближе к истине, тем дальше от искусства!

Когда же любовь стали изображать мужчина в телесного цвета трико и девушка, Дмитрий совсем приуныл:

– Это уже полная правда. Соцреализм! Скука смертная!

И отвернулся.

– Ну? – спросил он Гордея. – Понравилась она тебе?

Гордей внимательно и задумчиво посмотрел на Женечку:

– Да, пожалуй.

– Можешь взять ее на ночь. Я разрешаю.

– Я не хочу, – сказала Женечка.

– Ты хочешь, – сказал Дмитрий.

– Ладно, – сказала Женечка.

– Нет, – сказал Гордей. – Она хочет домой.

– А я хочу в сортир! – заявил Дмитрий. – Один!

И удалился.

– Вы, конечно, понимаете, что нелепо выглядите рядом с ним? – спросил Гордей.

– Да. Но я его люблю. И разве хорошо за спиной друга так о нем отзываться? Дружба с детства – разве не святое?

– Для меня ничего святого нет, – сказал Гордей.

– Ничего?

Он старательно подумал. И твердо подтвердил:

– Ничего. Но! – Он сделал паузу, чувствуя ее значительной и красивой и продлевая ее как можно дольше. – Но! Но я ведь видел вас и раньше.

– Когда? Где?

– На улице. Два раза. Третьего февраля и семнадцатого апреля.

– Вы так хорошо запомнили?

– Просто у меня такая хорошая память.

Он опять сделал паузу, рассеянно глядя на сцену и явно не видя, что там происходит. И продолжил:

– Кажется, вы первая женщина, которую я чувствую достойной меня. Вам бы только немного поглупее быть.

– Уж извините.

– Но Дмитрий прав, он знает, что я до сорока лет не только не собираюсь жениться, но даже и увлекаться кем-то более или менее серьезно не собираюсь. Я смотрю на женщину только как на предмет потребления. Правильно это или нет, это мое личное дело, ведь так?

– Так.

– И есть много женщин, очень много, уверяю вас, которые согласны быть предметом потребления. Так?

– Так.

– То есть отношения «спрос – предложение». Но вы в эту схему не укладываетесь. Вы ведь предметом потребления стать не пожелаете?

– Нет. Не была и не буду.

– А для Дмитрия?

– Я же сказала: я люблю его.

– Вот и хорошо. Вы начинаете меня беспокоить. Вы слишком мне нравитесь. Поэтому мы сейчас расстанемся, шофер отвезет вас с Дмитрием домой. И больше никогда не увидимся.

– А если на улице?

– Проеду мимо. Как тогда, третьего февраля и семнадцатого апреля. Я хотел остановиться, я уже останавливался, но присмотрелся и понял, что в вас какая-то опасность. Я чувствую опасность, как зверь. Я ведь высокоинтеллектуальный зверь.

– Белокурая бестия, – усмехнулась Женечка.

– Можно сказать и так. Кстати, я русский нацист. Как вы относитесь к нацисткой русской идее?

– Равнодушно.

– Правильно. Женщины не должны интересоваться этими вопросами. Я вам симпатичен хоть чем-то? – неожиданно спросил он.

Женечка внимательно осмотрела его лицо:

– Вы обидитесь.

– Говорите.

– Мне кажется, вы не выросли. Даже Дмитрий, подросток в душе, и тот старше вас. А вы остались где-то в девятом школьном классе, хотя вам и тридцать лет. Что там Дмитрий! – даже я чувствую себя старше вас. Вы так рано и так упорно начали бороться со своим детством, что незаметно для себя сделали это целью и делом всей жизни. Вы до старости будете бороться с детством – пока не впадете в детство от этой самой старости. И круг замкнется.

– Вы, конечно, понимаете, что эти слова меня дразнят? – спросил Гордей.

– Конечно.

– Для чего же говорите это? Для обольщения?

– Нет. Просто захотелось вам сказать то, что я о вас думаю. Кстати, как вас зовут?

– Виктор. Почему захотелось?

– Виктор – победитель. Имя вас тоже смущало – всегда. Победитель без побед не бывает! Потому что… не знаю. Потому что вдруг показалось, что вы страшно одинокий человек. Настолько одинокий, что вам даже не от кого услышать честное мнение о себе.

– Вы меня пожалели?

– Да.

– Почему?

– Не знаю. Когда вы стали изображать сверхчеловека: ничего святого, нацизм и так далее, я увидела в вас человеческое. Оно понравилось мне.

– Вы с ума сходите. Вы знаете, как вы смотрите на меня?

– Нет.

– Вы смотрите так, будто вы уже любите меня до смерти.

– Всего лишь легкий интерес.

– Как же вы смотрите, когда действительно любите?

– Не знаю.

– Если бы у нас что-то началось, я рано или поздно просто убил бы вас.

– Вот и слава богу, что ничего не начнется.

– Слава богу, – абсолютно серьезно согласился он.

Тут подошел Дмитрий.

Женечка поднялась:

– Мы едем домой.

– А Гордей?

– А я остаюсь, – сказал Виктор.

– Мы так не договаривались! Ты обещал мне помочь, братан! Ты слово дал!

– Беру свое слово обратно.

– Сволочь!

…Всю дорогу до дому и весь остаток вечера Дмитрий допытывался у Женечки, о чем она говорила с Виктором.

Она честно ему все пересказала.

– Вот и славно! – повеселел Дмитрий. – А я уж думал, совсем дело швах. Скоро он тебя будет искать, а потом ты его будешь искать, у вас начнется романец, я тебя взревную, возненавижу, прогоню – и заживу наконец нормальной жизнью!

– С чего ты взял?

– С того, что я страшно умный. И вообще, будь благодарна мне до самой смерти. Если б не я, к тебе бы никто не притронулся. А я тебя расколдовал. Разве нет?

Женечка промолчала. Ее поразило, как Дмитрий сумел угадать вот это слово, которое она сама себе твердила столько раз до встречи с ним: РАСКОЛДОВАТЬ? Нет, все-таки он гениален, если не как художник, то просто как необычайно чуткий человек.

И Женечка в эту ночь так любила его, словно прощалась с ним, хотя прощаться не собиралась.