Текст книги "Странные женщины"

Автор книги: Елена Белкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Глава 13

Лиза вернулась домой.

На расспросы Игоря сказала, что абсолютно ничего не помнит. Абсолютно. Полный провал. Обнаружила себя сегодня утром идущей по улице. Словно только что была в каком-то четвертом измерении, а сделала шаг – и вернулась в привычные три. Это ужасно. Это страшно.

– Да, – сказал Игорь. – Но ты ведь звонила Люське каждый вечер.

– Не знаю. На каком-то автомате звонила. Помнила: надо позвонить. А что говорила?

– Да ничего! Что жива – и все. Я с ума тут сходил, хотел в милицию даже обратиться.

– Прости.

– Чего уж тут. Ты ведь не виновата, – сказал Игорь. И отвернулся.

Настя же, по счастью, была опять в кого-то сильно и безудержно влюблена и исчезновения матери будто и не заметила.

А Лизе было нехорошо. Она чувствовала, что стала хуже, чем была до потери памяти. И хуже, чем во время беспамятства. Хуже – в смысле тягостной и давящей пустоты души.

И очень кстати было предложение Игоря встретиться с его боссом Чукичевым и поговорить насчет какой-нибудь работы.

Вячеслав Чукичев, тридцатилетний воротила купли-продажи-чего-только-можно, тоненький, остроглазый, подвижный, усадил тут же Лизу за компьютер и попросил показать, что она может. Она показала. После этого он попробовал поговорить с нею по-английски. Она с грехом пополам сумела. (Игорь стоял рядом, рдея от гордости.)

И Чукичев дал Лизе работу, и не какую-нибудь, а именно ту, которую она хотела получить, с солидным названием должности: офис-менеджер.

И она с головой ушла в свои обязанности, она была доброжелательна с сотрудниками и подчиненными, но достаточно строга. Она сумела стать незаменимой, и это ее радовало, как любого нормального человека. Но любой нормальный человек не замечает своей нормальности, как здоровый не чувствует своего здоровья, Лиза же была наполнена ежедневной радостью от сознания именно нормальности, обыденности, будничности своей жизни.

Они зажили с Игорем обеспеченно, спокойно и хорошо, и так прошло полтора года.

Однажды она поехала покупать билеты на поезд для Чукичева и еще нескольких в Москву на какую-то международную ярмарку.

Шофер был новый, недавно принятый на работу взамен прежнего, который чем-то Чукичеву не угодил: требования к персоналу в фирме жесткие. В рабочее время безусловно исключались личные дела. А тот шофер то ли в обеденный перерыв решил подзаработать, поехав к московскому поезду в надежде на денежного пассажира, то ли к любовнице съездил и задержался, в общем – проштрафился.

О новом шофере Лиза знала только, что зовут его Андрей. Обычный человек лет под сорок, неразговорчивый, замкнутый. Лизу смущали только его взгляды, которые он исподтишка бросал на нее, во взглядах этих сквозило что-то странное.

И вот в этот день, выйдя из здания, где были билетные кассы, Лиза почему-то не выдержала (давно она не чувствовала себя такой раздраженной!). Она села в машину на переднее сиденье. Повернулась к Андрею и сказала:

– Ну, рассматривайте!

– Извините?

– Мне надоело ваше… как бы это сказать… Вы будто подглядываете за мной. Будто хотите что-то увидеть, но никак не получается. Вот вам, смотрите и находите, что вы там хотели найти. Могу глаза закрыть, чтобы вам не мешать.

– Да нет, – смутился Андрей, – я вовсе не… Я просто… Просто жаль, что вы из театра ушли.

– Вы меня знаете?

– Как зритель. Вы были моя любимая актриса.

– Спасибо. Но буду вам признательна, если вы не станете об этом напоминать.

– Понимаю.

– И понимать не обязательно! – резко сказала Лиза.

– Конечно, конечно, – сказал Андрей. – Все правильно. Надо держать дистанцию. Ох уж это шоферское запанибратство! Шоферюга должен крутить баранку и молчать. Но, между прочим, – повернулся он к ней и говоря почти со злостью, – между прочим, я кандидат технических наук, у меня изобретения есть, я… И я оказался без работы. И без жены. И без детей. В однокомнатной квартире на окраине и с этой вот машиной, с этим «Опелем», который своими руками восстановил, мне его за бесценок продали. И никто не скажет, что битый. Все. Вопрос исчерпан.

Он был, похоже, недоволен, что не выдержал и разоткровенничался.

Лизе было неловко.

– А сейчас вы ходите в театр? – спросила она.

– Да. Не только же из-за вас я ходил.

– Это ваше увлечение?

– Вроде того. Сам когда-то мечтал, но понял, что данные не те. Но в студенческой самодеятельности вовсю участвовал. Понимаете, я в жизни вахлак вахлаком. А на сцене почему-то совсем другой. Раскрепощаюсь.

– Мне это известно… А я сто лет не была в театре. Давайте сходим?

– С удовольствием. А как муж ваш на это посмотрит?

– Никак не посмотрит. Скажу, что у меня работа. Без подробностей. Мы привыкли доверять друг другу.

Лиза лукавила. На самом деле у них за эти полтора года просто не было повода в чем-то друг друга подозревать. Игорь, удачно делающий карьеру, работал по двенадцать часов в сутки, почти не зная выходных, она сама вечно была занята, фирма Чукичева не устраивала, как многие другие ей подобные, празднований дней рождений сотрудников, междусобойчиков, выездов всем коллективом на лоно природы и т. п. Супруга Чукичева, фактически держащая в руках бразды правления, была категорической противницей таких мероприятий, считая, что неофициальные общения вредят работе, так как между сотрудниками появляются неформальные отношения и связи, и когда требуется кого-то наказать, уволить или вообще стереть с лица земли, эти отношения и связи могут оказаться нежелательным препятствием. Короче говоря, у Игоря и Лизы не было возможности, да и желания изменять друг другу и даже обзаводиться какими-то легкими увлечениями.

Поэтому Лиза чувствовала себя непривычно, когда на другой день звонила мужу (они работали в разных зданиях) с тем, чтобы сказать, что она вечером задержится по делам. Не в офисе. Игорь, занятый каким-то разговором, сказал: да, да, ладно, я тоже. И все.

И она пошла с Андреем в театр.

Они смотрели спектакль, в котором Лиза когда-то была занята. Вместо нее играла молодая, незнакомая Лизе актриса, наверное, недавняя выпускница. Играла жеманно, приторно, плохо, озабоченная лишь тем, чтобы как можно чаще демонстрировать свои длиннейшие ноги. Впрочем, публике, кажется, это нравилось. Да и Андрею тоже.

– Нет, я понимаю, что это не высший класс, – сказал он в антракте. – Но я благодарный зритель. Когда актер хоть что-то может, я преклоняюсь. Я ведь и этого не могу.

Это было не самоуничижение и даже не преувеличенная скромность, а просто, как поняла Лиза, умение радоваться тому, что есть.

После спектакля он провожал ее.

Был гололед, они шли под руку.

Женщины, которым не раз случалось ходить под руку с разными мужчинами (не обязательно по какой-то неприличной склонности натуры, а, например, в силу профессии, той же актерской или журналистской, – в общем, тех профессий, когда приходится много общаться с людьми), прекрасно знают, что это совершенно невинное соприкосновение рук может дать важную информацию. Не рост провожатого имеет значение, как ошибочно думает большинство мужчин, не мощь их мышц, которые они напрягают, немилосердно сдавливая ладошку дамы, доверчиво устроившуюся в сгибе локтя. Имеет значение лишь то, что не обозначить словами, но женщина чувствует это безошибочно – сквозь материю пиджака, рубашки, куртки, пальто – безразлично. Это можно очень приблизительно назвать словом – СОВМЕСТИМОСТЬ. Или ее отсутствие. Откуда берется это чувство, как оно угадывается, неизвестно. Но, едва доверив свою руку руке провожающего, любая (почти) женщина сразу понимает: ЭТО НЕ МОЙ МУЖЧИНА. (Не мой, потому что в большинстве случаев так и оказывается.) И очень редко, крайне редко бывает: ЭТО – МОЙ. Такое понимание не подразумевает мгновенную симпатию или тем более влюбленность. Это всего лишь констатация. Правильнее, пожалуй, выразиться так: ОН МОГ БЫ СТАТЬ МОИМ. Потому что возникает ощущение совместимости, покоя, уюта, близости, родственности…

Лиза ощутила именно это и удивилась: Андрей вовсе не из тех мужчин, какие нравятся ей. В нем нет ничего особенного. Откуда же это?

Проводив ее до дому, он деликатно откланялся.

Лиза стала замечать, что при виде Андрея в ней вспыхивает неконтролируемая радость. Ерунда, думала она. Он приятный человек. Мне приятно его видеть. Мне приятно о нем думать. И все.

Но думала все чаще. И это уже были не просто приятные мысли, в них присутствовали и тревога, и смятение, и растерянность.

И настал вечер, когда она сказала себе, что пора перестать обманывать себя. Она влюбилась. Она влюбилась так, как до этого никогда не влюблялась. Десятки раз игравшая любовь на сцене, испытывавшая нечто похоже в жизни, особенно по отношению к Игорю, она поняла, что все это было не то, что все это бледно и вяло по сравнению с той мукой, с той тоской, которая навалилась на нее, но это были счастливая мука и счастливая тоска.

Ей хотелось поделиться с кем-то – но с кем? Лучшая подруга Люська куда-то исчезла, с людьми театра она утратила связь, на работе со всеми отношения только служебные…

Она подсела к Насте, которая лежала с книгой. (А Игорь был еще на работе.)

– Ты что-то все дома и дома, – сказала Лиза. – Где твои мальчики?

– А ну их на фиг, – спокойно ответила Настя. – Одна морока только. Нет, пока школу не окончу, никаких больше мальчиков. Все они сволочи, – сказала она с подростковым равнодушным трагизмом.

– Ты любишь папу? – спросила Лиза.

– Вовсю, – сказала Настя.

– А меня?

– Вовсю! – повторила Настя дурашливо, стесняясь говорить серьезно об этом.

– Ты ведь понимаешь, что мы уважаем друг друга?

– А что вам еще делать? – странно ответила Настя.

– Но любовь уже не та, что в молодости. Все-таки шестнадцать лет вместе живем.

– Ужас, – сказала Настя. – Я больше двух месяцев ни с кем не могу, а вы шестнадцать лет. Кошмар. Я больше пяти лет ни за кем замужем не буду. Если буду вообще. Ты давай не тяни. Вы разводиться, что ль, собрались? Валяйте, дело обычное. Только чтобы без скандалов. И меня не делите. Я с тобой жить буду до конца школы, а потом поеду в Москву поступать. В театральный какой-нибудь – куда примут.

– Ты актрисой собралась быть?

– А ты не знала?

– Нет… Это слишком серьезно. Актерский труд только на первый взгляд развеселый, а на самом деле…

– Я все знаю, извини! – перебила Настя.

– Хорошо… Нет, мы пока не разводимся. Но, понимаешь, как бы тебе сказать…

– У него женщина завелась?

– Нет.

– У тебя мужчина завелся?

– Да. То есть нет. Я влюбилась.

– Серьезно?

Настя почему-то очень обрадовалась этому обстоятельству. Может, до нее впервые дошло, что мать ее, как и она сама, нормальный человек, умеющий влюбляться и вообще иметь нормальные человеческие чувства.

Лиза тоже засмеялась.

– Но я не знаю, как быть, – сказала она. – Я даже не знаю, он-то меня любит или нет.

– Ерунда! – высказалась Настя. – Ты его любишь – и нет вопросов. Он тебя тоже любит. Или полюбит. Чтобы такую женщину не полюбить! Он слепой или дурак? А как ты его? Ты его просто хочешь, как мужчину, или пожить с ним хочешь?

– Не знаю. Все сразу хочу.

– Тогда – вперед. Выходи замуж, пока молодая еще. Братика мне родишь. От папы ты же не хочешь уже рожать?

– Нет. Извини.

– Какие извинения! – воскликнула Настя. – Я что, не понимаю? Рожать надо только от любимого мужчины! Только от любимых людей получаются хорошие дети, я недавно в газете какой-то прочитала. Ты когда меня рожала, ты папу любила?

– Очень.

– Вот! Поэтому я такая замечательная и получилась! А если сейчас родишь, то получится урод или станет пьяницей, бездельником и наркоманом! Так что даже не думай, выходи замуж и рожай. Но я с отцом останусь тогда, ладно? Потому что отчим – это не для меня.

– Я понимаю. А если отец захочет привести в дом мачеху?

– Не захочет. Он будет ждать, когда ты вернешься. А когда поймет, что ты не вернешься, мне семнадцать или восемнадцать будет и я уже удочки смотаю, я буду уже учиться.

– Ты так уверена, что тебя примут?

– А кого же, если не меня? – возмутилась Настя.

– Значит, ты меня заранее прощаешь?

– За что? Странные люди! Хотят счастливыми стать – и за это прощения просят!

– Ты у меня чудо, – сказала Лиза.

– А ты у меня.

На другой день Лизе нужно было ехать с Андреем в магазин офисных принадлежностей: купить бумагу, дискеты для компьютеров, авторучки и прочую мелочь.

Она выбирала, расплачивалась, а Андрей относил все в машину. Взяв пакет с ручками, карандашами, фломастерами, скрепками и т. п., Лиза споткнулась, все рассыпалось по полу. Андрей стал помогать ей собирать, они были рядом, почти соприкасаясь головами, и Лизе вдруг ясно представилось, что это не магазин, а их с Андреем дом и они, муж и жена, посмеиваясь дружелюбно, с семейной обыденностью делают мелкое, но необходимое общее семейное дело.

– Андрей… – тихо сказала она.

Он застыл. Он словно предчувствовал, что сказано будет что-то не совсем обычное. Вернее, совсем необычное.

– Андрей, я хочу за тебя замуж.

Он промолчал.

Он закончил собирать рассыпанное и пошел к машине.

Когда она тоже села в машину, он сказал ей:

– Учти, каждую субботу я смотрю по телевизору или видео дурацкие боевики со стрельбой и драками и выпиваю четыре бутылки пива.

– Значит, придется купить второй телевизор, – сказала Лиза.

Эпилог

Прошло почти два года.

У Лизы родился сын.

Она была счастлива.

Игорь завел себе подружку, но жениться пока не собирался.

Настя старательно училась и ходила в театральную студию.

Андрей нашел работу по специальности, с не очень большой, но регулярно выдаваемой зарплатой.

Все было хорошо.

Однажды утром она проснулась как-то странно. Тяжело размыкались веки. Тяжело ощущалось собственное тело. Что-то лежало рядом. Она повернула голову и чуть не вскрикнула, увидев незнакомое мужское лицо.

Она отвернулась и закрыла глаза…

Жизнь в розовом цвете

Глава 1

Это контора. Или учреждение. Или фирма. Все равно.

Называется это ЦНИИР-ИУХЗ. Или «Межоблтрансснабсбыт». Или «Буревестник и Ко». Все равно.

Это комната на восемь столов, за которыми сидят восемь женщин. Или двенадцать. Или три. Все равно.

Они занимаются цифрами. Или словами. Или графиками. Или вообще какими-нибудь пробирками. Это все равно.

Главное – какие бы вихри ни проносились над страной, какие бы шквалы ни грохотали, какие бы экономические и политические формы государственного безобразия ни сменяли друг друга, атмосфера здесь остается, в сущности, одинаковой, отношения неизменными, разговоры ведутся, как и всегда, о Жизни, Любви и Смерти (пусть это и принимает форму бесхитростного рассказа о том, что «деверь Мариванны от жены в шестьдесят пять лет ушел» или что «вчера щемило что-то вот здесь, щемило, ужас…»).

Неизменны обеденные и промежуточные чаепития. Неизменно при этом (и не годами, а десятилетиями!) лучшим чаем считается чай «со слоном», лучшим печеньем – овсяное, а лучшим певцом всех времен и народов – Лев Лещенко. И это общее мнение. Бывают, конечно, мнения и особые, единоличные, но в семье не без урода. Давления на отмежевавшихся не оказывается, ибо процветает либерализм под негласным девизом: «каждый по-своему с ума сходит».

Неизменно кто-то с кем-то находится в тайной вражде, а кто-то с кем-то в явном приятельстве. Неизменно о каждой из женщин, вышедшей за дверь, тут же кто-то что-то такое сообщит жарким шепотом, что все переглядываются, покачивая головами. Неизменно заходящему изредка в это мирное царство начальству в глаза оказывается снисходительное уважение, за глаза же начальство считают несомненно придурочным и дармоедствующим.

Обязательно здесь есть женщина пенсионного возраста, которая вслух мечтает о том, как она вскоре избавится от этой каторги, но в душе тоскует о грядущем одиночестве, когда не надо будет просиживать на постылом рабочем месте с девяти до шести.

Есть вечная невеста, которой все сватают жениха.

Есть вечная разведенка, запутавшаяся в своих любовных переживаниях.

Есть мать-одиночка, утомляющая подруг-сослуживиц рассказами о гениальности своего сына.

Есть многодетная мать (трое детей), регулярно выгоняющая пьяницу и бездельника мужа, но потом сменяющая гнев на милость, и, поливавшая вчера его грязью, сегодня оправдывает его в глазах подруг, говоря, что у него умная голова, только дураку досталась.

И обязательно, обязательно здесь в уголке сидит девушка или молодая женщина, знакомя с которой новое начальство (а начальство меняется часто), говорят, не сдерживая улыбку: «А это наша Люся!»

И новое начальство (из мужчин, как правило) смотрит на Люсю с каким-то даже недоумением, а выходя из помещения, не удерживается от того, чтобы обернуться и еще раз хотя бы мельком на эту Люсю взглянуть.

Она красавица. Она стройна. Она умна. Она обаятельна. Какая-нибудь всемирно известная топ-модель выглядела бы рядом с ней замухрышкой и замарашкой. В лучшем случае типовой неодушевленной куклой, продающейся во всем мире миллионными тиражами.

И начальство долго сидит в своем кабинете, вспоминая волшебное лицо и думая: что делает здесь этот алмаз и изумруд русского генофонда? Почему не блистает на подмостках? Почему не раскатывает в роскошных лимузинах?

И уже мысли начинают принимать мечтательно-соблазнительный оттенок, но тут начальство со вздохом думает, что хватит с него хлопот и со второй женой, и с двумя детьми от нее, и с дочерью от первой жены, да еще эта парикмахерша Танечка не отклеится никак, да и не хочется ее отклеивать: с ней просто и уютно. А к этой царевне конторской небось подступись, так ошпарит!..

И оно с головой окунается в работу.

Если вам это покажется преувеличением, то пусть всякий, кто захочет убедиться в правоте этих слов, пройдется по бесчисленным конторам, учреждениям и фирмам нашего большого города, переполненным женским служилым персоналом, – и не найдет он места, где не было бы такой красавицы; при этом, само собой, имеется в виду не какая-то идеальная красота, которой, как известно, и не бывает, не какой-то модный стандарт 90-60-90, не та уродливая красота, поражающая гипертрофированной длиной ног или силиконовым объемом груди, а красота штучная, так сказать, эксклюзивная, с некоторыми, если приглядеться, изъянцами, но зато с такими неоспоримыми и оригинальными достоинствами, что любой, самый необъективный человек, не может не умилиться и не воскликнуть вслух или в душе: «Какая прелесть!»

Глава 2

Женечке приснился однажды сон, что она пришла в аптеку и просит продать ей розовые очки. А ей говорят: «Зачем вам розовые очки? Возьмите прозрачные, от них в глазах ясность. Или вот эти, которые называются «хамелеон», они на солнце темнеют, а в тени светлеют».

«Нет, – говорит Женечка, – я хочу розовые очки, дайте мне розовые очки».

А ей отвечают: «Зачем вам розовые очки? Возьмите синие, или зеленые, или желтые, а вот замечательные черные очки для слепых, в них совершенно ничего не видно. Пользуются большим спросом!»

Женечка плачет во сне и просит: «Пожалуйста, очень вас прошу, дайте мне розовые очки, я хочу розовые очки, я люблю розовые очки».

Тут аптекарь, лысый старик с крючковатым носом, отбрасывает вежливость, разевает страшный беззубый рот и кричит со злостью: «Нет у нас розовых очков! Нет у нас розовых очков! Нет у нас розовых очков!» И, каркая, превращается в ворону. Женечка бросает от досады в ворону камнем. И тут же появляются какие-то страшные черные солдаты, они хватают ее, волокут в подземелье, подвешивают к стене и начинают угрожающе допрашивать: «Зачем тебе розовые очки? Зачем тебе розовые очки? Зачем тебе розовые очки?»

«Я хочу все видеть в розовом свете!» – честно отвечает Женечка.

Черные солдаты начинают яростно хохотать, а главный из них, в фуражке с кокардой, достает вдруг черную длинную дубинку и приближается к Женечке, похлопывая дубинкой по руке.

«Не надо! Больно! Мама!» – кричит Женечка и просыпается в слезах.

Она видит, что уже утро. Значит, это был предутренний сон.

Она улыбается.

Входит мама.

– Ты ничего не слышала? – спрашивает Женечка.

– А что?

Женечка не рассказывает ей о страшном сне, чтобы не расстраивать ее.

Впрочем, мама и так расстроена жизнью – раз и навсегда. И тут у них с Женечкой разительный контраст.

Мама расстроена папой, который неизвестно где.

Она рассказала однажды Женечке историю их расставанья, и эта история Женечку изумила.

Мама была из рабочей семьи, но очень деликатная. И полюбила паренька тоже из рабочей семьи, но тоже очень деликатного. «За три года, как мы с ним ходили, ни одного резкого слова и поступка!» – рассказывала мама. И вот они решили пожениться. Справили веселую свадьбу. А уже через день ему надо было на работу. И вот он стал собираться на работу. Он спешил и не мог найти свою любимую клетчатую рубашку. Он начал нервничать. Он закричал: «Люба, где моя клетчатая рубашка, я опаздываю!» Мама не нашла клетчатую рубашку, но нашла другую чистую, в полоску, и вынесла ему ее, готовясь сказать, что она не нашла в клетку, а нашла в полоску, пусть разок сходит в полоску, а она пока найдет в клетку, нельзя же опаздывать. Но она не успела этого сказать, потому что он, как только увидел рубашку в полоску, весь затрясся и закричал: «Дура, ты что, клетку от полоски отличить не можешь?» Но рубашку все-таки схватил, оделся и убежал на работу. А когда вернулся с работы, не было ни молодой жены, ни ее вещей: она ушла к родителям. Он и так и сяк уговаривал ее, прощения просил, она наотрез отказалась возвращаться – и навсегда осталась оскорбленной и одинокой.

– Но почему? – спрашивала Женечка, еле сдерживая смех. – Почему ты его не простила? Рубашка в клеточку, какой пустяк!

– Вот именно! – жестко ответила мама. – Именно пустяк. А он из-за пустяка дурой назвал! Ты пойми, если человек так сразу меняется, что через день после свадьбы называет тебя дурой, то через неделю он тебя может ударить, а через месяц убьет.

– Ну, ты скажешь!

– Как скажу, так и есть! Я знаю жизнь! А ты пропадешь, потому что жизнь видишь в розовом цвете, живешь, как в розовых очках!

Это истинное убеждение и заблуждение мамы. Будучи раз жестоко обманутой, она стала считать весь мир коварным и лживым, задача которого (мира то есть) сводится к тому, чтобы ее (маму то есть, Любовь Юрьевну) на каждом шагу облапошить, объегорить, обжулить, обойти, обмануть, обидеть. Но ее голыми руками не возьмешь: мама считает, что видит этот мир и каждого человека насквозь! В бытовых мелочах это выражается в том, например, что в магазинах она строго следит, чтобы ее не обвесили и не обсчитали, на работе (она трудится полиграфистом) Любовь Юрьевна внимательно стережет свои интересы работницы и члена профсоюза, не позволяя на эти интересы покуситься. Но сводится это к тому, что ухмыляющиеся продавщицы, видя ее настороженный взгляд, одной рукой отвлекают ее внимание, якобы манипулируя, а второй злорадно исподтишка нажимают на чашу весов, давая же сдачу, аккуратно на ее глазах пересчитывают каждую медяшечку, в результате обманув на целую бумажную десятку. На работе же ее принципиальность обернулась тем, что как стала она двадцать лет назад мастером небольшого участка (с небольшой зарплатой), так этим мастером и остается, несмотря на квалификацию и высшее образование.

И в других областях жизни она постоянно попадает впросак, вечно ее обжуливают и объегоривают, но это ничуть не колеблет ее уверенности в своем знании жизни, а наоборот, подтверждает эту уверенность!

Женечке же она с малолетства твердит, что та в жизни ничего не понимает, что она слишком доверчивая, простая, что это очень опасно, надо смотреть на вещи реально и т. д., – и всегда это заканчивается словами о розовых очках. Поэтому и сон такой приснился Женечке.

На самом деле Женечка жизнь знает гораздо лучше мамы. Но все дело в отношении. Все дело в умении найти хорошее, прекрасно зная цену плохому. И вот тут у Женечки с детства талант.

А может, болезнь.

Но если и болезнь, она опять-таки отдает себе отчет в ней и лечиться не собирается!

Ей было семнадцать лет, она оканчивала школу.

Она сидела дома и прилежно делала уроки.

В дверь позвонили, она открыла, вошел сосед Николай, молодой мужчина с золотыми зубами, недавно вернувшийся из тюрьмы. В руках у него была бутылка вина.

– Мать дома? – спросил он.

– Нет, – сказала Женечка.

– Тогда выпьем?

– Я не пью.

– А ты пробовала?

– Нет.

– Тогда попробуй!

– Я не хочу.

– Почему? – удивился Николай.

– Не знаю, – засмеялась Женечка.

– Такая красивая телка, как ты, должна пить, курить и мужиков с ума сводить! – рекомендовал ей Николай, открывая бутылку и одновременно закуривая.

Она принесла стаканы. Он налил по полному. Сам выпил махом, а Женечка пригубила.

– Понравилось? – спросил он.

– Нет. Переслащенное и противное какое-то.

– Это оттого, что мало выпила. Выпей весь стакан – и вкус собьется.

Женечка, морщась, выпила глотками весь стакан, и действительно, к концу стакана вкус стал притупляться и появилось ощущение обволакивающего тепла и дурмана.

– Теперь кайф? – спросил Николай.

Женечка кивнула.

– Закури теперь.

Женечка попробовала:

– Нет, противно.

– А ты еще. Тут тоже не сразу.

Женечка попробовала еще и закашлялась:

– Нет, все равно противно.

– Ладно, не кури, – разрешил Николай. – Если честно, я терпеть не могу телок, которые курят. Целуешься как с пепельницей. Ты трахаешься уже?

– Мне такие слова не нравятся, – сказала Женечка.

– А какие нравятся? Такие?

И он произнес слово гораздо грубее.

Женечка покраснела и сказала:

– Уходите, пожалуйста!

– Те-те-те! – возразил Николай. – Вина выпила – и уходите! Так не положено. Если вина выпила, должна меня поцеловать.

– Почему?

– Если женщина пьет вино, значит, она целуется. А если не целуется, то нечего и вино пить! – выложил Николай часть той житейской железной логики, которой научился в тюрьме.

– Не вижу никакой связи! – заявила Женечка, трезвея и начиная пугаться.

Николай захохотал, услышав знакомое слово:

– Связь прямая – половая! Ты пойми, ты мне нравишься. Я тебя давно люблю уже.

Женечка знала, что это неправда: Николай всего четыре дня как пришел из тюрьмы и не мог успеть ее полюбить, тем более – давно. Но ей было приятно, что ей говорит такие слова взрослый мужчина (раньше писали записки или говорили словами о любви только ровесники). Она понимала также, что Николаю сейчас может казаться, что он ее в самом деле любит: она ведь красива (Женечка знала это о себе спокойно и объективно). На его месте она бы тоже, возможно, призналась в любви. Вот актер Олег Меньшиков. Она его обожает. Если бы она с ним в одной комнате выпила стакан вина, она бы не удержалась и призналась ему в любви.

Поэтому она улыбнулась.

Николай понял это по-своему и полез целовать Женечку.

Вот этого Женечка даже с актером Олегом Меньшиковым никогда бы не стала делать! И она стала отпихиваться и отталкиваться.

Николай был поражен несправедливостью.

– Вино пила? Пила. А целоваться не хочешь? Ну, люди! – успел он мимолетно возмутиться коварством всего людского рода.

И продолжал свое правое дело.

Он повалил Женечку, не понимающую своего счастья, на пол, приговаривая:

– Тебе будет хорошо, дура! Тебе будет хорошо!

Но Женечка не верила и так ударила его коленкой, что он взвыл, дал ей по уху, потом в глаз, и она потеряла сознание.

Когда она очнулась, окровавленная и в разодранном халатике, Николая уже не было.

Ей было плохо – то ли от того, что сделал Николай, то ли от последствий вина.

К приходу мамы она вымылась и заштопала халатик.

Но Любовь Юрьевна увидела с ужасом багровое пятно под ее глазом, а потом материнским чутьем поняла и причину замеченного ею шва на халатике. Еле удерживаясь от истерики, она стала спрашивать дочь.

Женечка не умела от нее ничего скрывать и все рассказала.

Любовь Юрьевна пошла к родителям Николая, людям, между прочим, приличным, тоже полиграфистам (этот дом вообще был, как когда-то называли, ведомственный, построенный полиграфическим комбинатом для своих сотрудников), которых она в свое время жалела, когда их сын из-за пьяной драки сел в тюрьму.

Николай спал хмельным сном, а родители, выслушав Любовь Юрьевну, не знали, что молвить. С одной стороны, они, как приличные люди, понимали, что их сын сделал подлое дело, с другой стороны, как мать и отец, они хотели спасти свое дитя от тюрьмы, чтобы он остался с ними и продолжал их мучить.

И отец Николая сказал с непривычной для себя жесткостью:

– Сучка не захочет – кобель не вскочит!

А мать подошла к вопросу не теоретически, как он, а практически:

– Дочка ваша, Любовь, извините, Юрьевна, сами же сказали, и пила с Колей, и курила.

– Я сказала, что он заставил!

– Кто не хочет, того не заставишь! Я вот когда не хочу, сроду не выпью! – сказал отец Николая, который в самом деле не хотел на работе, а хотел только дома вечером, выпивая в течение его по две бутылки портвейна в свое скромное удовольствие. Пьяниц же и алкоголиков он презирал.

– Значит вы так? – спросила Любовь Юрьевна, в очередной раз получив подтверждение о предательстве людей.

– А как еще? – удивились мать с отцом. – Небось к другой он не пошел, он к вашей пошел!

– Ладно! – сказала Любовь Юрьевна и в тот же вечер поехала к троюродному племяннику-адвокату.

Тот выслушал и сказал:

– Учитывая его рецидивизм, тетя Люба, ему светит полная катушка в виде не меньше десяти лет строгого режима. Вспомним также, что Женечка несовершеннолетняя, отчего факт изнасилования принимает особо злостный характер, а также нанесение телесных повреждений, а также спаивание несовершеннолетней, что тоже является уголовно наказуемым деянием. Пути для вас два. Первый: подать заявление на возбуждение уголовного дела и потом судить его. Его посадят, вы получите моральное удовлетворение и больше ничего. Второй: все равно подать заявление, обязательно срочно обследовать Женечку, чтобы была справка, завести уголовное дело, но потом заявление забрать, если родители насильника заплатят вам деньги. И хорошие деньги! Они вас на пять лет вперед обеспечат, поверьте моему опыту.

– Какие деньги, Олег, о чем ты? – возмутилась Любовь Юрьевна. – Его расстрелять надо!

– Можно и расстрелять, – согласился Олег. – Но, повторяю, вы не будете иметь от этого ничего, кроме морального удовлетворения. Впрочем, подавайте заявление в любом случае, они и без моих советов вам деньги принесут.

Мать поехала обратно домой, чтобы взять дочь и поехать на срочное обследование, а потом в милицию подавать заявление.

И тут тихая нестроптивая Женечка повела себя странно.

– А что ему будет? – спросила она.

– Тюрьма ему будет! Или расстрел! – в запальчивости сказала Любовь Юрьевна.

– Тогда я не пойду обследоваться. И заявление не буду подавать, – твердо сказала Женечка.

У матери даже ноги подкосились, она рухнула в кресло.