Текст книги "Странные женщины"
Автор книги: Елена Белкина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)
ОНА
Это был один из лучших дней в моей жизни. Мы катались с ним на лыжах в пригородном лесу. Я не хотела, чтобы нас связывало только… Ну, понимаешь. Мы катались, мороз и солнце, день чудесный. Он разговорился, много говорил. И, надо заметить, довольно оригинальные вещи. Для своего возраста, по крайней мере.
Я была так счастлива, что мне ничего другого не хотелось. Но он напросился. И я не смогла устоять.
Кажется, он влюблен весь, всем собой. Глаз с меня не сводит. Обнимает так, будто каждый раз – первый.
Я уже начинаю с беспокойством думать о том времени, когда кончатся каникулы. Ведь придется входить к ним в класс с таким видом, будто ничего не было. Ужас, ужас. Мне кажется, все посмотрят на него, на меня, и все поймут. И что тогда?
Но я совсем голову потеряла, потому что ничего не боюсь. Ну и пусть узнают. Мы уедем с ним, убежим. Или поженимся. Почему бы и нет? Почему бы и нет, я спрашиваю? Что это за выдумки и условности? Почему нельзя? Если любовь, все можно!
ОН
Тридцать два, пятнадцать, сорок. Это телефон Маши.
Я позвонил ей и сказал, что попал в трудное положение. Не знаю, как выпутаться. Мне нужен совет.
У тебя умная мама, сказала она, посоветуйся с ней.
Я сказал, что мне нужен посторонний совет. Но женский. Именно женский совет.
Как я и рассчитывал, она заинтриговалась. Что ж, говорит, заходи.
Это был рабочий день для всего трудового населения, и ее родителей не было дома.
Я без всяких предисловий говорю ей, что сейчас скажу одну очень секретную вещь. Надеюсь на ее молчание.
Она даже обиделась. Но молчит.
Я гоню дальше.
Говорю: что делать, если тебя любят, а ты нет?
Она говорит: это ты про Вику?
Я говорю: какая Вика, при чем тут Вика?
Она удивилась: а кто тогда?
Я говорю: сиди крепко, а то упадешь. Это Лера.
Какая Лера?
Валерия Петровна!
Она на меня смотрит и не знает, верить или нет.
Тогда я начинаю во всех подробностях. Ну, не во всех. Но почти. Что Лера зазвала меня в гости (что на Новый год, не сказал, само собой) для того, чтобы книгу мне дать. И вместо книги вдруг признается мне в любви и говорит, что если я ей тем же самым не отвечу, то она сейчас же с балкона выбросится. Что мне было делать?
Маша слушала меня с большим вниманием.
Потом спросила: и что теперь?
Я говорю: буквально преследует, звонит постоянно. А мне ее жалко. У нее явно сдвиг по фазе, она просто больной человек!
Маша очень рассудительно говорит: никто не имеет права заставлять другого человека любить себя насильно.
Я говорю: это понятно, но как ей объяснить?
Маша говорит: ничего не надо объяснять, она все равно не поймет. Просто пригрози ей, что все расскажешь.
Кому?
Матери или друзьям. Все равно.
Она прыгнет!
Ничего не прыгнет. Не так это просто. А если прыгнет, туда ей и дорога. Если человек от любви с собой кончает, то это не любовь, а эгоизм.
Мудрая мысль, господа, не правда ли?
Тут я печально говорю: все дело в том, что у меня нет никого. Если бы я пришел и сказал: извините, у меня другая женщина есть, она бы, может, успокоилась.
Маша задумалась, а потом говорит: в этом есть логика. Да, говорит, впутался ты в историю!
И при этом посматривает на меня так, как никогда не смотрела.
Я на это и рассчитывал! Я знаю человеческую психологию. Она у всех одинаковая, независимо от возраста. Вот я рассказал Маше эту историю. И она тут же увидела меня в другом свете. Как взрослого мужчину. Она увидела, что меня нужно спасать и защищать. Она стала ревновать меня к Лере, даже если не любила.
А я говорю с тяжелым мужским вздохом: господи, как тяжело!
А она говорит: просто ты слишком добрый. И гладит меня по голове. А я целую ее руки. А потом целую ее губы.
То есть, господа, случилось то, о чем я всю жизнь мечтал: любимая женщина в моих руках! Но я обнимаю ее, целую ее и чувствую, что ничего не чувствую! Какой-то кошмар.
А она шепчет: глупенький, как ты мог сказать, что у тебя никого нет, у тебя я есть.
А я думаю: ну, допустим, пока еще нет. Но чувствую: она уже ко всему готова.
А я не готов!
Нет, можете вы себе это представить?
Держу ее, мечту свою, в руках и думаю о том, что ни черта у меня не выйдет.
Нет, слишком я нервный. То ли это возрастное, то ли я от природы такой.
Короче говоря, чтобы не облажаться, как говорит мой верноподданный народ, я решил изобразить страшное благородство. Вот что, говорю, я сначала должен с ней объясниться.
Она говорит: успеешь. И млеет вся. И как-то некрасиво млеет. И я вдруг замечаю, что у моей «Мисс губернии», между прочим, возле носа прыщик. И лицо какое-то… все блестит, будто она блинов объелась.
Я говорю: нет, я так не могу.
Она говорит с ехидством: какой деликатный, скажите! Джентльмен!
И мне это ехидство очень неприятно. И голос вообще какой-то сварливый. И с гнусавинкой, между прочим. Такой, знаете, простонародный.
Короче, я не понимал, что со мной происходит.
Да, говорю, вот такой я джентльмен.
И начинаю одеваться.
Она злится. Не сердится, а именно злится.
И я тоже злюсь.
И она говорит: катись к своей Лере и ко мне больше не приходи.
И тут я вдруг четко понимаю, что никакой любви у нее ко мне нет, а просто привыкла она, чтобы ее обожали. Наверно, жених перестал ее обожать, вот она и решила на меня перекинуться.
Короче, я покатился к Лере, как Маша и советовала.
Покатился очень злой почему-то и очень решительный.
Она вся засветилась. Мне ее жалко стало. Но мне все надоело. Мне надоело в эти игры играть.
И я все ей выложил. Начистоту. Сказал, что с самого начала валял дурака. Все эти признания, сочинения и так далее.
Она говорит: для чего?
Я говорю: не знаю.
Она говорит: для самоутверждения?
Я говорю: скорее всего.
Она говорит: но ты понимаешь, что ты подлец?
Я говорю: вполне понимаю.
Она говорит: ладно, я все поняла, уходи.
И тут же на шею мне. И говорит: Сашенька, бог мой, не уходи, я не смогу. Может, ты испугался, что я тебя люблю? Не бойся, я тебя не люблю, это смешно, вспомни, сколько мне лет и сколько тебе. Просто ты мне нравишься и я без тебя не могу. Не уходи. Или не сейчас, дай мне привыкнуть. Через неделю хотя бы. Нельзя же так сразу.
То есть сама не понимает, что говорит. А мне страшно тошно. У человека настоящее горе – из-за кого? Из-за сопляка, который захотел над людьми и над собой эксперименты ставить. Я бы на ее месте просто оттаскал меня за уши, как щенка, вот и все. А она как с человеком со мной говорит!
И говорю: Валерия Петровна, простите меня. Я, говорю, просто неврастеник и шизофреник, мне лечиться надо.
Она печально говорит: всем лечиться надо. Мне тоже. Прощай, говорит.
ОНА
Я хочу сказать… Я не могу говорить… Я сейчас допью эту бутылку – и все. Что все?
Все.
Окончательно.
Я не хочу жить.
Я думала, ты самый большой подлец на свете. Оказывается, не самый. Но кто виноват? Я виновата. Больше никто. И вся жизнь. Которой не будет.
(Грохот.)
Я уронила магнитофон.
Работает?
Вроде работает.
Сейчас я возьму все кассеты, все эти письма к тебе, подлецу, и начну стирать. И запишу на них веселую музыку. Пусть она играет громко. Войдут, а музыка наяривает. Это очень страшно, когда в квартире музыка наяривает, а в квартире никого нет.
Все страшно.
Саша, Саша, Саша… За что ты со мной так? Что я тебе сделала? Что я тебе не сделала?
С шестого этажа – это насмерть или покалечишься?
(Шаги, звук работающего магнитофона. Долго и однообразно – пока не кончилась магнитофонная лента.)
ОН
Прошло много времени. И было много всего. С чего начать?
Шестого января я вспомнил, что обещал быть с Викой.
Пришел к ней.
Она: ба, какие гости!
Я говорю: извини, семейные проблемы.
Она говорит: а врать не надоело?
Я говорю: ладно, не буду врать. И начинаю ей рассказывать то же самое, что рассказал Маше. То есть о Лере.
Но она не дослушала.
Ну ты и сволочь, говорит.
Я говорю: ты постой, я еще не все сказал. Я у нее был недавно и говорил с ней начистоту. Во всем признался.
Она говорит: нет, ты не потому сволочь, что Лере мозги задурил. Можешь гордиться. Ты потому сволочь, что это мне рассказываешь.
Я говорю: я же по-товарищески.
Она говорит: щас прям! Ты просто так ничего не делаешь. Ты мне рассказываешь, чтобы цену себе набить. Смотрите, он какой, взрослые женщины от него с ума сходят. А раз взрослые с ума сходят, то я вообще расстелиться должна. Так или нет?
Я говорю: так.
Нет, серьезно, так и сказал, потому что захотелось вдруг – только правду.
Она говорит: спасибо, хоть признался.
Я говорю: а Рождество мы вместе проведем или нет?
Она говорит: нет, не проведем. Ты сволочь, и я сволочь. Ты над Лерой подшутил, я над тобой подшутила. Я же тебя шантажировала, в самом деле.
Я говорю: это сначала. А теперь я без всякого шантажа.
Она говорит: конечно, удобно, когда по соседству девушка есть, с которой можно в любой момент трахнуться.
Я говорю: дело не только в этом.
Она говорит: разве? Ну, давай ври опять. Что ты там приготовил?
Тут я повернулся, вышел и пошел вниз по лестнице. Дошел до первого этажа.
И прозрел.
Как будто стукнули меня по голове, и вылетело все, что я сам про себя придумал, а осталось только то, что в голове было само по себе, без моих придумок. Осталось вот что. То есть такие вот мысли. Мысли такие: Маша – это никакая не любовь была, а мое тщеславие. И Лера – то же самое. А любовь моя, если разобраться, это Вика. И давно уже. И так она в меня тихо вошла, что я даже не заметил.
И стою, господа, совершенно счастливый. Потому что все-таки это что-то вроде счастья, когда ты живешь в тумане каком-то и вдруг все ясно. Пусть даже неясно, чем кончится, но зато хотя бы ясно, где ты и кто ты.
Короче, я поднялся к Вике. Она открыла, усмехается и говорит: да не бойся ты, я таблеток пить не буду. И не собиралась, между прочим. Из-за такого дерьма! Я тебя просто на понт взяла.
Я говорю: ты не выражайся, пожалуйста, а послушай. Можешь мне не верить. Можешь думать, что хочешь. Я даже не войду, и вообще я не из-за этого. Просто я понял, что я тебя люблю, вот и все.
И повернулся, и пошел.
А она говорит сверху: ты, говорит, еще большая сволочь, чем я думала!
Я поворачиваюсь и говорю: спорить не собираюсь. Думай, что хочешь. Я сказал. И это правда.
И вижу, она растерялась. Как я, когда Маша мне записку написала. То есть не знает, верить или нет. То есть она, может, об этом мечтала – и вдруг. Поэтому поверить боязно даже.
И она спускается прямо босиком по лестнице, спускается ко мне – и как залепит по роже. И еще раз, и еще. А я смеюсь, как дурак.
И она тоже начинает смеяться.
И мы стоим и хохочем.
Потом она начинает меня целовать и приговаривает: какой же ты негодяй, какой ты весь крученый-верченый, как мне тяжело с тобой будет, как ты меня изведешь, сволочь, и ведь бросишь потом, я это точно знаю, но черт с тобой, сколько будем дружить, столько и будем.
А мне все смешно. И слово «негодяй» смешно, и слово «дружить» тем более смешно.
И счастлив я прямо до седьмого неба.
И мы с ней поднялись к ней, и…
Хотел прерваться на полчаса, а получилось на два дня. Разные дела помешали.
Что там было?
(Проматывает ленту, слушает.)
«И мы с ней поднялись к ней, и…»
Это все ясно. С этого дня уже неделя прошла.
Кончились каникулы, и тут случился полный кошмар.
Еще первый урок не начался, входит Лера.
Кофточка на ней какая-то странная, джинсы. У нас учительницам строго-настрого запрещено в джинсах ходить. Только старшеклассницам. Мы немного причумели, но не сразу въехали.
Мы говорим: что, Валерия Петровна, расписание поменялось, первый урок литература у нас?
Она говорит: какая Валерия Петровна, где Валерия Петровна? Я Лера. Можно Лерочка. У вас новичков не обижают? А что, первый литература? А я не выучила ничего. Я только помню: мороз и солнце, день чудесный, еще ты дремлешь, друг прелестный… А дальше забыла.
И тут она заплакала, а потом утерлась рукавом и идет на заднюю парту. Идет, садится, достает тетради, учебники.
Нас прямо жуть взяла.
Меня, само собой, больше всех.
При этом Маша посматривает на меня, и Вика на меня смотрит. Будто я виноват. То есть я виноват, конечно, но если у человека психика слабая…
Короче, все притихли. Тут входит биологиня Кузя, она же Кузьмина Евгения Леонтьевна. Что, говорит, Валерия Петровна, решили на уроке поприсутствовать? То есть у нас бывает, что классные наставницы на чужих уроках сидят, обязанность у них такая. Вот она и подумала.
А Лера опять: какая Валерия Петровна, где Валерия Петровна? Я Лерочка. Можно я пойду к доске отвечать?
Кузя тетка умная, сразу все сообразила. Выгнала нас из класса: мне с Валерией Петровной надо поговорить.
О чем говорила, неизвестно, через полчаса видим, ведет ее под руку.
А Лера плачет и говорит: я больше не буду, вы только родителям не сообщайте!
Мы тут сами все чуть с ума не сошли.
Ну а потом психиатричка приехала и Леру увезли в кукушкин дом.
ЭПИЛОГ
Это последняя запись, больше не буду. Надоело.
Я целый месяц в трансе был, думал, сам в кукушкин дом попаду.
А Леру, кстати, уже выписали. На амбулаторное лечение перевели. Из школы она уволилась и, по слухам, собирается квартиру поменять или продать и вообще в другой город уехать.
В школе я сижу не с Машей теперь, а с Викой.
Маша на меня смотрит как на чудовище. Но, спасибо ей, слово держит и никому не рассказывает то, что я ей про себя и Леру рассказал.
А Вика…
Я ей в тот день, когда Леру увезли, сказал: не бросай меня, пожалуйста.
Она говорит: на жалость бьешь, сволочь?
Я говорю: да.
Она говорит: убить тебя мало. Приходи сегодня, я тебя убью.
И я пришел с магнитофоном. И весь день мы слушали, что я туда наговорил.
Ее тошнило, конечно.
Но она все прослушала.
И говорит: тебе повезло, другая бы тебя точно убила бы.
Я говорю: хочешь, сотру прямо сейчас все?
Она говорит: нет уж. Пусть там и меня касается, и не в лучшем виде, все равно оставь. И слушай раз в неделю. Очень полезно будет.
И я оставил, хотя слушать пока не собираюсь.
И вот я живу, продолжаю жить.
Я с Викой, я ее люблю.
Я знаю, что вечной любви не бывает, я только одного хочу: раз уж любовь всегда кончается, то пусть она первая разлюбит и прогонит меня к черту.
Конец связи.
(Пауза.)
…Если, когда я вырасту, мне кто-нибудь предложит стать политиком, я скажу: нет, ребята, нет, господа, идите вы куда подальше. Я уже был политиком и точно знаю, что это самое поганое на свете занятие.
Исчезающая женщина
Глава 1
Она проснулась как-то странно. Тяжело размыкались веки. Тяжело ощущалось собственное тело. Что-то лежало рядом. Она повернула голову и чуть не вскрикнула, увидев незнакомое мужское лицо.
Она отвернулась и закрыла глаза.
Сон. Это должен быть сон.
Но во сне не чувствуют такого реального привкуса во рту. Неприятный привкус – отчего он? Вчера я выпила лишнего, подумала она. Попыталась вспомнить, что именно пила, где и с кем, и не смогла.
Неужели она так, грубо говоря, напилась, что вот теперь – в постели с чужим мужчиной?
Пересиливая себя, она опять взглянула на лежащего рядом.
Небрит, морщинистый лоб, свалявшиеся жирные темные волосы, большой и пористый нос, рот приоткрыт. Зауряднейшее лицо.
Она оглядела окружающее пространство. Не похоже на жилище холостяка, хотя и особого уюта нет. Пестренькие в голубых цветочках обои, которые давно нужно сменить. Два кресла, мягкие и глубокие, слишком большие для этой комнаты, обтянуты бордовой в бледно-серебристых узорах тканью. Платяной трехдверный массивный шкаф красноватого оттенка, без одной ручки. Шкаф книжный, не в пару платяному, светлее и старее. На стенах какие-то дурацкие репродукции, условная графика, доморощенный абстракционизм.
Женщине хотелось встать, но она боялась разбудить мужчину. Она даже имени его не помнит!
Но решилась. Осторожно приподнялась и стала придвигаться к изножью кровати, опираясь руками. Благополучно слезла. Стала искать свою одежду. Было бы легче, если б она знала, в чем была! Но – хоть убей, не помнит. Единственное, что валяется в кресле, – домашний халат, байковый, желтый, ужасный. Но белье-то где? Ведь на ней сейчас ничего нет!
Ладно, разберемся.
Она брезгливо надела халат, пахнущий дешевым дезодорантом. (Халат его жены?)
Слава богу хоть, что в типовом жилье легко разобраться и найти туалет с ванной.
Но по дороге женщина заметила дверь и не могла удержаться, чтобы ее не открыть.
Она увидела комнату, в которой не было ничего приметного. Да она и не стала рассматривать, потому что другое привлекло внимание: на узкой раздвижной софе спала девочка лет пятнадцати, очень миловидная. Ужас какой-то. Она что, была с этим мужчиной, а его дочь спала вот тут, рядом? Может, и его жена здесь же находится? – с нервическим смешком подумала она. Однако третьей комнаты нет, только еще кухня. Там – никого. Шкафчики настенные, газовая плита, холодильник, стол. Все довольно убого. На окне розовые шторочки с оборочками. На столе крошки, пустые стаканы, пустая бутылка из-под водки. Неряшество.
Но все. Хватит путешествовать.
Ванна и туалет оказались совмещенными. Она включила свет, вошла – и отпрянула, закрыв дверь и чуть не сказав: «Извините!»
Там была женщина. Женщина глянула на нее изумленно.
Но почему-то не выходит. И молчит.
Надо бежать, бежать, но где одежда?
А, черт побери! – разозлилась вдруг она. В конце концов рано или поздно ситуация должна проясниться!
И резко открыла дверь.
И, стоя на пороге, что-то начала понимать.
Перед нею было зеркало. Зеркало показывало ей женщину в желтом халате, стоящую в двери.
Она сделала шаг, и женщина сделала шаг.
Не веря своим глазам, она приблизилась, убедилась, что зеркало точно отражает ее движения. Стала рассматривать свое лицо.
Хотя как можно назвать своим лицо, незнакомое ей?
И все же – свое. Вот она касается его, кожа лица чувствует пальцы, пальцы чувствуют кожу лица, а зеркало подтверждает, что это она ощупывает сама себя.
«Амнезия», – вспомнила она. Есть такое слово. Есть такая болезнь. Потеря памяти. Господи, она не думала, что это так страшно! Не помнить себя, своего имени, ничего не помнить!
Но как же – ничего? Что-то ведь должно помниться?
Она ведь помнит, что существуют ванна и туалет.
Или: она – вот только что, мысленно – решила отыскать свой паспорт и узнать, кто она. Значит, помнит, что у человека есть паспорт! И кстати, что она вообще человек. И умеет говорить.
– Умею, – тихо произнесла она. И поняла, что это русский язык. И обрадовалась, насколько важная вспомнилась вещь: она русская, она живет в России. В каком городе? Ну, вспоминай, вспоминай! Нет…
Сейчас она найдет паспорт, и будет уже легче.
Но прежде, чем это сделать, она вгляделась в свое лицо. Что ж, не самый худший вариант. После сна, а свежее, чистая кожа, светлые волосы пепельного оттенка, темно-синие глаза, смугловатые, чуть припухлые губы. Ничего себе женщина. Лет двадцати пяти, не больше.
Она хотела выйти и чуть не вскрикнула, столкнувшись с мужчиной, открывавшим дверь. Он оказался довольно высокого роста. Плечи, правда, узковаты, а живот великоват. Глаза припухли.
– Прр… – сказал он.
– Что?
– Привет. Чего так рано? Понедельник же.
И, не закрыв дверь, мужчина стал делать свое первое утреннее дело. Она чуть было не сделала ему замечание, но потом подумала: а ведь это мой муж! Это должен быть мой муж, кто же еще? Но почему он такой старый? То есть относительно старый: ему не меньше сорока. Зато дочка очень хороша, очень, спасибо.
И почему в понедельник не надо вставать рано? Выходные дни ведь суббота и воскресенье! (Она помнит это, помнит!)
Она пыталась отнестись к ситуации юмористически.
Потому что если отнестись серьезно, можно сойти с ума.
Главное, надо верить, что память вернется. Вот уже в голосе мужчины почудилось что-то знакомое.
Мужчина поплелся обратно, улегся. И тут же стал похрапывать.
Она подошла к платяному шкафу.
Вот ведь, помнит! Помнит, что документы должны быть где-то здесь!
Открыла. Справа отделение для верхней одежды, слева полки для белья. На одной полке – парфюмерия. Дешевые флакончики. Неужели они так бедно живут?
(Вспышка: ВСЕ НАЛАЖИВАЕТСЯ! Я УЖЕ ПОНИМАЮ, ЧТО ТАКОЕ БЕДНОСТЬ!)
Впрочем, женщина в любом беспамятстве отличит хорошую косметику от плохой. Если только Бог не отнимет у нее последнюю память: о том, что она женщина. И она мимолетно порадовалась, что с нею этого не произошло.
Ага, вот какая-то старая сумочка. Точно, документы. А еще – фотографии.
Она села в кресло и стала перебирать содержимое сумочки.
Вот паспорт. Но это – его.
Молодое и, пожалуй, красивое мужское лицо.
Игорь Евгеньевич Литовцев.
Ему, оказывается, всего тридцать пять лет. Да, поистаскался… А вот и адрес. Вот где мы живем! Не самый худший город.
(Вспышка: ОТКУДА ОНА ЗНАЕТ, ЧТО ЭТО НЕ САМЫЙ ХУДШИЙ ГОРОД? Наверное, так будет возвращаться память: одно слово, предмет, понятие тут же будут вызывать из памяти другие? Торопливо она вспоминала, как школьница, отвечающая урок: Москва, Санкт-Петербург, Казань, Киев, Париж, Европа, Азия, Америка, Билл Клинтон и Моника Левински! Ура! Она даже помнит эту историю, было время, каждый день по телевизору бормотали о ней, она помнит, что такое телевизор! Оставайтесь с нами! «Тефаль», ты всегда думаешь о нас! Лучше «Аса» может быть только «Ас»! Если так дело пойдет, то она все вспомнит в считанные часы! Кстати, а кто у нас-то президент?.. Никак… Помнится, что болеет часто. Ладно, потом.)
Итак, город. Улица Меченая, дом 7, квартира 43. Отлично. А какие другие улицы, ну-ка, вспоминай!
(Вспышка… Вспышка! Ну!..…………………………………)
Увы…
Видимо, возвращение памяти не такой уж бесперебойный механизм. В одном случае срабатывает, в другом нет.
А вот ее паспорт. Елизавета Андреевна Литовцева. Лицо точно такое же, как сейчас. А возраст? Тридцать пять лет?! Как и ему?
Быть этого не может!
Она отложила сумочку, тихо прошла в ванную, внимательно посмотрелась в зеркало. Двадцать пять, никак не больше!
Но вряд ли в паспорте ошибка.
Просто это называется: молодо выглядеть.
Неизвестно, огорчаться или радоваться.
Будем радоваться.
Она вернулась.
Что тут еще? Вот свидетельство о браке. Они поженились шестнадцать лет назад!
Но чего она хотела, ведь дочери Насте, вот ее свидетельство о рождении, пятнадцать! То есть поженились и тут же зачали, через год она родила. Все правильно, ей тридцать пять, дочери пятнадцать. Настя, Настя… Память молчит.
Фотографии…
Девочка в школьной форме. Дочь?
Посмотрела на обороте дату. Дата есть, и, судя по дате, это не дочь, а она сама. А вот дочь. Совсем маленькая, повзрослее, вот они с мужем и дочерью, их свадебные фотографии, какой красавец, однако! Вот опять-таки свадебные, но многолюдные. Совершенно незнакомые лица. Кто этот толстяк с усами? Кто эта высокая женщина, хохочущая во весь рот? А эти люди в возрасте старше среднего? Родители? Его? Ее?
Ей опять стало страшно: как же так, не помнить собственных родителей! Где они? Наверно, там, где она, судя по паспорту, родилась: Калининград Московской области. А муж (странно даже мысленно так его называть!) родился вообще в Казахстане. Как они оказались здесь? Как и где познакомились друг с другом?
А вот как и где: рядышком в сумочке лежат две массивные темно-синие книжечки, состоящие только из толстых обложек – дипломы. Театральный институт! Ну конечно же, в этом городе есть театральный институт! Почему они поступали в него, а не в Москве? Наверное, поступали, да не поступили. Бездари оба?
(Вспышка: ВОТ ПОЧЕМУ В ПОНЕДЕЛЬНИК НЕ НАДО РАНО ВСТАВАТЬ! Понедельник – выходной в театре! Память – молодец, память – умница!)
Специальность: актер театра и кино, актриса театра и кино.
Что, неужели снимались? Занятно было бы посмотреть!
Вкладыши с оценками. Сценическая речь… Сценическое движение… Античная литература… Современная драматургия… И так далее… Ничего не помнит. Ничего…
(Вспышка: А ЕСЛИ ЗАВТРА ВЫХОДИТЬ НА СЦЕНУ?! Она не помнит ни одной роли! Она не помнит, в каком театре работает! Кошмар, кошмар! Уволят ведь безжалостно, театр – жестокое устройство! А может, и полечат за счет театра? Вдруг она – ведущая актриса? С такой-то внешностью!)
Трудовая книжка. Его. Мужа. Почему она здесь, дома? Он не работает? Последняя запись – за прошлый год: «Уволен по собственному желанию (ст. 31 КЗОТ РФ). И печать: «ООО «Ритм». Какой «Ритм»? Что за «Ритм»? Театр с таким названием? А что такое «ООО»? Неясно. Запись три года назад: «Принят кладовщиком».
Кладовщиком?!
(Вспышка: А ОТКУДА ОНА ЗНАЕТ, ЧТО ТАКОЕ «КЛАДОВЩИК»? Неизвестно откуда. Знает. По крайней мере, что это совсем не актер.)
И та же печать: «ООО «Ритм».
Что они там ритмически хранят на своих складах?..
Ага, вот и добрались до объясняющей записи. Которая ничего не объясняет. «Уволен по собственному желанию». И печать: «Академический драматический театр им. Горького».
Как МХАТ. Бывший. То есть один из двух. (Помнит!) МХАТ. Чайка. Чехов. Ефремов. Доронина. Раскол. Ефремов умер. Табаков. Все хорошо, все налаживается!
Почему ушел из театра? Или его «ушли»? Пил? Профнепригодность? Надоела нужда актера средней руки? (А вдруг не средней?)
Надо будет выяснить.
Так Лиза ворошила документы и фотографии, все больше узнавая о себе, но узнавая все же как-то посторонне, словно не чувствуя воспоминания своими, а загружаясь ими так, как компьютер механически загружается той информацией, которую в него накачивают. Что-то принимает свободно, что-то отвергает: несовпадение принимающего устройства и носителя информации – дискеты или диска.
(Вспышка: ОТКУДА ОНА ЗНАЕТ О КОМПЬЮТЕРАХ? Актерам незачем знать о компьютерах!)
Мужчина на постели зашевелился.
Она почему-то почти с испугом быстро положила сумочку на место, нашла белье на полке, пошла в ванную и приняла душ.
Выйдя, увидела, что мужчина (никак, никак не произносится слово «муж»!) сидит на кухне в трусах и пьет кофе.
– Игорь… – сказала она.
– Что?
– Ничего.
(Вспышка: ДОПУСТИМ, ЕЙ НЕ НАДО В ПОНЕДЕЛЬНИК В ТЕАТР, НО ПОЧЕМУ ОН ДОМА? Безработный?)
Открыла холодильник.
– Надеешься, что за ночь что-то появилось? – спросил Игорь.
– Да нет…
В холодильнике почти пусто. Полпачки масла, головка чеснока, луковица, две морковины, несколько картофелин. Закрыла. Открыла хлебницу: половина батона. Отрезала кусок, намазала маслом, из баночки с надписью «Coffee Premium» зачерпнула ложечку кофе, насыпала в чашку, залила кипятком. Заоглядывалась.
– Сахар за ночь тоже не появился, – сказал Игорь.
– Что ж, – сказала она. И отпила глоток. – Какая гадость!
– Спасибо, хоть такой есть, – проворчал Игорь. – Вчера не гадость была, а сегодня гадость, видите ли. На последние деньги водку пили, видите ли, юбилей свадьбы!
Он раздраженно убрал пустую бутылку со стола.
– Сам предложил, – вдруг наугад сказала Лиза.
– Мало ли! Мое дело предложить, твое – отказаться! Черт, надоело. Опять придется к сестре идти, кланяться, взаймы просить. Сестра-то ничего, но козел ее этот… Две извилины в мозгу, а туда же: бизнесмен!
(Вспышка: У ВАС ЕСТЬ СЕСТРА? Откуда это? Боже мой, голова лопнет, откуда это, откуда?)
– У вас есть сестра?
– Ты чего? Кипяточком душ приняла, ошпарилась?
– Откуда это? У вас есть сестра? Откуда это? Вспомни, пожалуйста!
– Сама помнить должна.
– У вас есть сестра… У вас есть сестра…
– Есть, – сказал Игорь.
(Вспышка: СКАЖИТЕ – ПОХОЖА Я НА НЕЕ?)
– Скажите, похожа я на нее?
Он почему-то усмехнулся:
– О нет. Вы гораздо лучше.
Она – торопливо:
– Как это можно! Ваша сестра… я бы желала быть на ее месте.
Он – с усмешкой и с грустной теплотой в голосе:
– Как? Разве вы желали бы быть теперь в нашем домишке?
Она – почти лихорадочно, с надрывом:
– Я не то хотела сказать!.. У вас домик маленький?
Он – с раздражением, почти со злостью:
– Очень маленький! Не то, твою мать, что здесь!
Она:
– Да и на что так много комнат?!
Игорь со стуком поставил чашку в мойку и сказал:
– Все, хватит! Надоело!
– Игорь, откуда это? Я забыла! Смешно: слова помню, а откуда – забыла! Напомни! Пожалуйста!
Он недоверчиво посмотрел на нее:
– Хватит дурить.
– Я серьезно!
– Тургенев, «Месяц в деревне», я играл Беляева, ты Веру, дипломный спектакль, все ты помнишь, и перестань, хватит!
Лиза ничего не вспомнила.
Но хотя бы – слова. Пока эти, потом придут и другие.
– Вот и позавтракали, – сказал Игорь. – К сестре в самом деле поехать? Она на работе. На работе у нее денег нет. Деньги у нее дома. Значит, вечером. А вечером этот козел дома. Он, правда, позже приезжает. Как бы приехать так, чтобы она уже была, а его еще не было?
Лиза посмотрела на телефонный аппарат, стоявший на подоконнике:
– Позвони.
– Ты меня нарочно сегодня изводить собралась?
Она сняла трубку. Потрескивание и слабый звук музыки.
(Вспышка: ОТКЛЮЧЕН ЗА НЕУПЛАТУ.)
– Отключен за неуплату, – сказала Лиза. – Извини.
– Какая новость! – закричал Игорь. – Какая свежая новость, всего три месяца как отключили! Я понял! – сказал он вдруг с догадавшимся лицом. – Ты выбрала такую тактику издевательства надо мной. Наконец решила напомнить мне, что я восемь месяцев без работы, что я тунеядец? Ну, хорошо, пойду дворником, возьму пять участков, буду в месяц зарабатывать столько, сколько этот козел, муж сестры, за день! Этого тебе надо?
– Это лучше, чем ничего, – задумчиво сказала Лиза. – И не кричи, Настю разбудишь.
– Ты серьезно?
– Что?
– Серьезно советуешь мне устроиться дворником?
– У тебя есть предложения лучше?
– Сколько раз тебе говорить: со дня на день Чукичев решит мой вопрос! И это будет работа, это будут деньги!
– Но пока он решает вопрос, можно бы и улицы помести…
– Обоспалась ты, что ли, примадонна? Я же не долблю тебя тем, что тебе третий сезон главных ролей не дают! Не долблю?
– Долбишь.
– Когда?
– Вот сейчас.
– Слушай, или ты замолчишь, или… Ты же знаешь, что меня нельзя волновать! Знаешь же! Ведь знаешь же! – кричал Игорь, на глазах наливаясь какой-то болезненной, подстегиваемой изнутри яростью.
И вдруг нелепо подскочил к ней, схватил за ворот халата, потрепал, отскочил.
Было не столько больно, сколько странно, почти смешно. Но, однако, и страшновато немного.
– Что ты делаешь? – спросила Лиза тихо.
– Я предупреждал!
(Вспышка: ПОЩЕЧИНА. Было? Или хотелось? Отчего сама поднимается рука?)
Лиза медленно встала и дала Игорю пощечину.
Тот остолбенел.
Он глядел на нее выпучеными глазами и вдруг затопал ногами, как капризный ребенок, и закричал:
– Убью! Из окошка выкину! Сука!
И замахнулся.
Лиза спокойно взяла со стола нож и выставила перед собой.
Она не позволит этому щетинистому ублюдку прикоснуться к себе. Неизвестно, что было в ТОЙ жизни, которую она не помнит, но в ЭТОЙ – не позволит.
Раскрылась дверь комнаты, вышла Настя, равнодушно глянула на нож, на багрового отца в трусах с поднятой рукой. Произнесла с заспанной хрипотцой:
– Опять веселимся?
И проследовала в ванную.
