Текст книги "Анималотерапия (СИ)"

Автор книги: Елена Зайцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

После школы Люся поступила в училище («в педагогическое, между прочим!»). И в сентябре их, благопоступивших, отправили на картошку. Тогда всех на эту картошку гоняли. На картошку, на капусту, а кое-кого и в плодопитомник, на ягоды. Тем, кто работал в плодопитомнике, даже повезло: смородину собирать – дело муторное, конечно, но они оставались жить в городе, и только на полдня уезжали, что называется, по ягоды. А вот Люсину группу в село завезли, на целых две недели. Поселили в двухэтажном общежитии, на втором этаже (на первом строители из каких-то жутко жарких стран разместились), и буквально в тот же день отправили на бескрайние картофельные поля.

Работать было скучно. Скучно и тяжело – грядки уходили куда-то за горизонт, никакой юношеский задор не помогал. Но как-то развлекаться, разумеется, пытались – кто-то картошкой кидался, кто-то кривлялся в меру способностей, кто-то в ближайший лесок отлынуть норовил (лесок к полю – вплотную)...

И вот однажды из этого леска голубь вылетел. Летел он как-то странно – болтало его из стороны в сторону. А потом и вовсе упал – прямо к нашим земледельцам под ноги!

Крыло в крови, глаза плёночкой затягиваются, а клюв то и дело открывается, как будто ему воздуха не хватает – «в общем, бедный птиц!»...

Девчонки, конечно, сразу его на руки – несчастный голубок, что же с тобой такое. А одна девочка – Вера Иващенко – так даже в слёзы: «Он умрёт? он умрёт?..».

«Не умрёт, а сдохнет!» – И один из наиболее хулиганистых хулиганов – «масло масляное, но он такой и был, этот Мартыненко!» – выхватывает голубя, швыряет его на землю и начинает топтаться по нему прямо своими сапожищами. Бодренько так топтаться, как будто это очередная шкода какая-нибудь, и все вот-вот закудахтают что-то вроде «и ко-ко-когда ты успокоишься, Мартышка!».

Но воцарилась полнейшая тишина. Полнейшая. Мартышка понял, что переборщил.

Начал было оправдываться, мол, просто помог голубю, всё равно тот не жилец, и глупо было стоять и смотреть, как он долго и мучительно... Но никто не отвечал, все только смотрели – на голубя, а не на Мартышку. А потом Вера Иващенко тихо сказала: «Будь ты проклят!..». Она это буквально прошипела – хотя в этих словах и нет, казалось бы, шипящих... Прошипела – и пошла дальше работать. И другие пошли. Кто-то из пацанов прикопал голубя. Мартышка попытался кривляться, но получил хороший тычок...

Поздно вечером девчонки услышали визг. Поскольку все они – восемь девиц – жили в одной комнате, и все они в данный момент там и находились, оставалось думать... на мальчишек?

Визжал Мартышка. Оказывается, он курил в окно и увидел, как откуда-то из-за деревьев появилось странное существо: огромное (метра два если не больше), фигура человека, а голова – лошади. Направлялось оно куда-то ОТ общежития – и Мартышку с собой позвало. Рукой помахало – мол, иди сюда, иди за мной...

Мартышка был близок к истерике. Его напоили валерьянкой и кое-как спать уложили.

Снизу даже один из «жарких» строителей пришёл – узнать, в чём дело. Особо его в курс дела вводить не стали, но так, в общих чертах. Но и от этих «общих черт» он сильно расстроился, покачал головой: шайтан приходил! Хорошо, что Мартышка не слышал. Он и так неделю ходил как в воду опущенный. А через неделю...

Через неделю возвращались наши горе-агрономы с полей не на грузовике, как обычно, а своим ходом. Водитель просто забыл за ними заехать. Вспомнил – и понёсся как сумасшедший. На полдороге их встретил. Резко затормозил – и повело его в сторону. А в той стороне Мартышка был...

 

– А потом? – спросила Яна, потому что Люся замолчала.

– Потом – повезло. Мартышке повезло. Что в больничку увезли, а не на кладбище. Грузовик тебе не велосипед! Переломы, сотрясение, ушиб там чего-то... Хорошо, что жив остался! – Люся допила чай, с хозяйственным видом стряхнула крошки с тарелки (на пол!) и удовлетворённо, как хорошо подкрепившийся человек, вздохнула.

– Так это что, привидение было? А почему у него голова лошади? А почему...

– Ты глотку-то побереги. Откуда я знаю, почему?

– Не знаете?

– Не знаем. Знаем только, что Мартыненко сделал лишнее, а Иващенко – сказала. Лишнее у них получилось, вот что. Как если бы шили платье – и хвост присобачили. Об этот хвост непременно кто-нибудь споткнулся бы. Споткнулся-запнулся-ударился. Хорошо бы не убился!.. Ох, ладно. Давай-ка о хорошем. Смотри-ка сюда, – приглашающе махнула Люся и потихоньку вытянула из-под кровати ящик. Трапеция, вытянувшись во весь рост, мирно спала, а под брюшком у неё пригрелись детёныши. В углу лежало погрызенное печенье...

– Твоё? – кивнула Люся. И тут же сама себе ответила: – Твоё... Ты только не думай, что она его украла. Она с тобой подружиться хочет. Хочет, чтобы ты её заметила...

Дверь резко распахнулась. Люся – одним молниеносным движением – загнала ящик под кровать.

В палату буквально влетела Казакова, а за ней – буквально вползла – какая-то поникшая Диля.

– Мыши, крысы – имеются? – нависла Казакова над струхнувшими крысоводами...

8.

Покурив в процедурке – под охраной предполагаемо влюблённого Тарутина – Диля не успокоилась. В том смысле, что ей это окончательно и бесповоротно понравилось. Не то что в курилке: замусоленные лавки, а под ними (а то и на них!) – ржавые заплёванные банки-пепельницы, фу!.. Ничего не получилось и с аварийной второй палатой, на которую Диля поначалу понадеялась. Зря надеялась – когда рабочие уходили, Казакова её на ключ закрывала. В общем, оставалась – нравилась! – процедурка. После ужина Диля решила повторить этот трюк.

Тарутин, правда, слегка заупрямился (так, может, всё-таки не он?..), но пошёл. Пошёл, а толку? Увлёкся плакатами о гепатите В, раз – и Казакова уже в процедурке!

Диля медленно, как под гипнозом, тушит тонкую сигаретку в безупречно чистой чашке Петри (ещё одна добыча, выпросила у бактериологов), и тут... и тут взгляд её падает на охотящуюся за окном кошку. «Мыши, наверно... Крысы...» – проносится у неё в голове...

– Я давно вам говорила, Любовь Алексеевна, – у нас крысы! – победно выпрямляет спинку Диля.

– Крысы? Какие ещё...? Почему курим, я спрашиваю!!

– Я захожу – под столом во-от такая крыса! Я в шоке, естественно. Но не бегать же за ней по отделению. Решила выкурить!

– Как?

– Как всегда крыс выкуривают! Вы что, не знаете?

– Знаю, конечно! – возмутилась Казакова. Слов «я не знаю» она старалась не произносить. Тем более на работе. Тем более при Диле. – Знаю, но здесь... Здесь нужна другая методика... И что значит «давно вам говорила»? – взвилась она под самый потолок. – Получается, я была в курсе и не принимала мер?!

Диля поняла, что это её «говорила» было ошибкой и снова опустила плечи. Теперь ей точно несдобровать. Ох!

– Никто мне этого не говорил. Никто! – подчеркнула старшая. – Попрошу со мной, – вдруг сказала она спокойно (о, Диля знала это зловещее спокойствие!), и они отправились в «информационный рейд» по палатам – «Мыши, крысы – имеются?».

– Мышей, крыс – не имеется! – по-солдатски бодро ответила Люся.

Казакова глянула на неё косо.

– В понедельник вызываю санэпидстанцию. Как раз и рабочих во второй до обеда не будет... – напомнила Казакова уже самой себе, продолжая с каким-то неудовлетворением вглядываться в Люсю. – Начнём с вашей секции, прямо с утра!

– Но ведь их не имеется, – повторила Люся.

Диля ощерилась.

– Имеются!

– Будем бороться, – резюмировала Казакова. И они удалились – одна улетела, другая уползла.

– Будут бороться...– расстроилась Яна. – А мы что будем делать?

– Что да что... Придумаем что-нибудь! Сегодня только пятница, до понедельника времени – вагон. Завтра мы с Гошей, правда, уходим...

– Куда?

– Туда. На выходные уходим, вот куда. Врачей не будет, процедур не будет – чего здесь сидеть? Тебя ведь тоже заберут – или?..

– Или, – вздохнула Яна.

Ей ужасно захотелось пожаловаться – на всё, на всех. На то, что и в выходные она здесь останется, на то, что даже позвонить не получается – после какой-то «оздоровительной» передачи мама окончательно уверилась во вреде сотовой связи! Яне даже кулончик с часами был куплен, чтобы она время не по телефону смотрела. Позвонить можно тёте Наташе. Но смысл?..

Жаловаться Яна не стала. Со своим вернувшимся наконец даром речи она и так... словно уменьшилась. Стала младше (говорят же – помолчи, сойдёшь за умного! ну, в данном случае, за старшего). А теперь, начни она жаловаться да канючить, превратится и вовсе в малышку...

– Не заберут и не надо, – сказала она беззаботно (постаралась беззаботно, но получилось... натуральный SOS получился!).

– Эй, эй, ты мне тут зареви ещё! – замахала руками Люся. – У меня Гоша – и тот не ревёт!.. В общем, пойдёшь с нами. Тут недалеко...

– Меня не отпустят!

– Кто?! – Люся состроила такую изумлённую мину, что Яна улыбнулась. – Вот так-то лучше. Отпросим мы тебя, дурочку. Яночку, я хотела сказать! Так... Отпрашиваются: первое – у родителей, второе – у врачей. Неси телефон, начнём с первого!

– Я тёте Наташе позвоню...

Вернулась Яна, уже прижимая трубку к уху. Тётя Наташа была не против!

Люся встала, поправила безумный малиновый шнурочек на своём куцем хвостике и отправилась «заниматься пунктом вторым, отпрашивать дурочку» («Яночку то есть!» она хотела сказать)...

9.

Ночью Яне стало страшно. Она сама не знала, чего боялась, просто ей стало как-то неуютно в этой большой тёмной палате. И с каждой минутой становилось всё неуютнее.

Она попыталась отвлечься, припоминая такой длинный прошедший день. Потом попредставляла, что ожидает её завтра (наверняка что-то интересное – Люся отпросила её! правда, только до вечера субботы, без ночёвки, но разве этого мало?). Потом поглотала слюну, проверяя, как заживает горло. Вроде заживало. Однако тревога росла и росла и, наконец, доросла до того, что пришлось встать и включить свет. И это было бы хорошим выходом – умей Яна спать при свете!

Она вышла из палаты. В коридоре сонно, по-ночному гудели голубые лампы.

Подошла к окну и положила руки на батарею – почему-то это всегда успокаивало.

Шестая палата приоткрыта... Яна подкралась и заглянула.

Люся шила! Шила у маленького светильника, склонив голову, склонив всю себя – она буквально нависла над этим своим шитьём. Что она шьёт? Зайти и спросить? Спросить не заходя?.. Нет. Не заполночь же! Да и что-то в самой Люсе говорило: я ОЧЕНЬ занята! только попробуй меня отвлечь! Пробовать Яна не решилась.

Она постояла ещё немножко и вдруг надумала... посмотреть на привидение! На то, за толстым ребристым стеклом.

Странно это, конечно: когда и так боишься, пойти и испугаться ещё больше. Но если подумать, разве не со всеми так бывает? Бывает, что грустно, а ты ещё и о чём-нибудь жалостливом подумаешь – вот уже и слёзы рекой, а ты возьми, да ещё какую-нибудь печаль припомни! Или наоборот: и так весело, но нет же, надо так разбеситься, чтобы что-нибудь разнести, на кого-нибудь налететь, искры из глаз просыпать и... и вообще!

За зеленоватым стеклом было темным-темно. Ну разумеется! Ночь. Что там можно разглядеть? С другой стороны: ну хорошо, ночь. Но ведь если знать, что там есть это самое привидение – там, на расстоянии руки, пусть его и не видно – ведь страшно? Прижалась носом к стекляшке и... и ничего такого не почувствовала. Только холод. Потёрла нос – и чихнула! Стало не только не страшно, стало... смешно!

Никакого привидения не было и нет – и вот надо же понять это ночью! Но тогда – кто же там ходил?..

Яна вернулась в палату с твёрдым намерением об этом всём поразмыслить. Но выключила свет, легла – и уснула. И проснулась только от того, что кто-то тряс её за плечо.

– А? Что?

– Вставать пора, вот что! – перед ней, руки в боки, стояла Люся – уже одетая. На одной её руке висел – одетый же – Гоша, на другой – холщовая сумка, сильно напоминающая мешок. Да и сама Люся, пожалуй, мешок напоминала: серая куртка – как с чужого плеча, карманы где-то у самых коленей, а широче-енная... На голове какой-то землистый мохнатый платок, каких уж сто лет никто не носит, а на ногах – валенки!

Совсем другое дело Гоша: какой-то фантастический сиреневый комбинезон, отливающий жёлтым и зелёным, весь в замочках, кнопочках и пимпочках, вязанная шапочка-будёновка, блестящие сапожки, пуховые рукавички...

– Ой, а у меня одежда в гардеробе, – вспомнила Яна, – а гардероб...

– А гардероб в подвале. Только нам это не интересно. – Люся шагнула в сторону, и Яна увидела свою шубку на кровати напротив...

На улице было морозно. Морозно, сине, розово – и волшебно. Неужели это просто улица? И неужели всё так волшебно просто потому, что она со вторника здесь не была?

Яна не просто дышала, она нюхала воздух. Он пах снегом – но не белоснежным и пушистым, а прилежавшимся, заледеневшим. Снегом со льдом. Февральским...

– Ты дышишь как собака, – усмехнулась Люся. Потом сама шумно подышала. – Да, пахнет... улицей!

Было около восьми.

– Зачем мы идём так рано?

– Что значит «рано»? Выспались – и пошли. Забери-ка у меня сумку. – И Люся протянула ей свой «мешок». Он был довольно лёгким. Лёгким и мягким.

– А что там? – простодушно спросила Яна.

– Дело, – так же просто ответила Люся. – А ты всегда выспрашиваешь, что у кого в сумке?! – вдруг остановилась она так резко, что подпрыгнули Гошины ручки-ножки.

– Нет... – растерялась Яна.

– То-то же! – развеселилась Люся. Похоже, её рассмешил Янин испуг. – Р-р-р! – зарычала она, показывая железный забор зубов. – В сумке у меня – дело. Материалы. Пряжа, тканьки, поролонки, вата... Я кукол делаю, ясно?

– Правда?

– А как ты думаешь? На что это похоже, по-твоему? На шутку? Делаю и продаю. Дорого. Здесь у меня, – ткнула она в сумку, – Русалка. Но не покажу, не покажу и ещё раз не покажу. Я суеверная, понятно? На пол-работы и сама смотреть боюсь, не то что там... показывать. Вот рассказать – это да, это могу...

– Расскажите!

– Да что там рассказывать... – отмахнулась Люся. Как будто не сама предложила! – Ну ладно. Если уж очень хочется. Очень?..

 

Что рассказала Люся о куклах. О куклах – и не только

 

В садик Люся не ходила, она была «несадиковским» ребёнком, таким, что парочка дней в саду – месяц в больнице. От садика пришлось отказаться. А сидеть с Люсей было некому.

Договорились кое-как с соседкой. С одним условием – «выгуливать» Люсю она не будет.

Это условие можно было бы расценить как странное и даже, пожалуй, жестокое, но объяснялось оно просто: тётя Зоя (так звали соседку) была «полуходячей». Одну ногу она и вовсе волочила, а вторая работала, что называется, по желанию – не по тёти Зоиному, а по своему собственному. И возникало оно не всегда.

Тётя Зоя присматривала за Люсей до самой школы. Иногда Люся приходила к ней, а иногда она к Люсе – большой разницы не было. Была всё та же игра «в одно лицо», пока тётя Зоя растирала очередным чудодейственным снадобьем свои опухшие ноги. Большая разница была в выходные – когда можно было выйти во двор. И они выходили – Люся и мама. И они играли – Люся и мама. Другие дети к ним не подходили.

Другие дети были садиковские, у них уже сложились свои команды и анти-команды, выявились свои лидеры и свои «рыжие» – у них была своя жизнь. Без Люси. А у Люси – своя. Без них. И эти две «свои» жизни шли себе параллельненько, друг другу, в общем-то, не мешая. Да, Люся поглядывала на детей, и да, дети поглядывали на Люсю. И всё-таки – не мешая. Пока однажды ни произошло неизбежное. Пока ни произошла школа.

И вдруг стало ясно, что Люся не просто одна, она непозволительно одна. Непозволительно, неудобно и... отвратительно. Что не с кем ей торчать у подоконника в ожидании следующего урока, не с кем ходить в столовую и в туалет, не к кому обратиться за ручкой или карандашом, в общем, что ни возьми, всё не с кем и не к кому, и это очень и очень трудно. И нужно что-то менять. А как менять, Люся понятия не имела. Как вообще приобретают этих самых друзей и знакомых??..

Как-то на трудах они делали куколку из пряжи. Простенькую такую, сделали и забыли. А вот Люся не забыла, принесла её с собой и на следующий день. Стояла одна у этого самого «ожидательного» подоконника и продолжала её всевозможными способами совершенствовать: переплела волосы, приделала маленькие башмачки из каких-то пухлых семян с коридорного цветка...

– Ух ты! – заметила Таня Ермакова, проносившаяся мимо. Рванула к своей парте и вернулась с такой же «усовершенствованной» куколкой. Пожалуй, Таня с ней даже посерьёзней повозилась – одни бусики из бисера чего стоили!

Оказалось, что мама у Тани работает в краеведческом музее, а увлекается – куклами. В музее у неё целая экспозиция кукольная: из соломы, из тряпочек, из дерева... Из чего только кукол ни делали! Раньше. А ведь можно и сейчас. Можно: шить, лепить, вязать, можно просто пучки ниточек перевязывать – и всё это Танина мама умела. А Таня – училась. И Люся захотела.

После школы они отправлялись к Таниной маме в музей, и так каждый день, изо дня в день... Не надоедало! Надо ли говорить, что Люся с Таней стали не разлей вода?..

 

– Ну, надо – не надо, а приятно. Приятно вспомнить первую подругу! – заключила Люся.

– А теперь она где?

– Где... А где вчерашний день? Давно это было...

– И с тех пор вы делаете кукол, чтобы появлялись друзья?

– И с тех пор я делаю кукол, потому что их у меня покупают, – сказала Люся. – А насчёт друзей... Мама – моя мама – когда узнала, почему мы с Таней подружились, сказала: «Всё правильно. Куклы – это дело. Найдётся дело, найдутся и друзья. К делу, а не к телу люди притягиваются...». Хорошо сказала? – наклонила голову Люся.

– Хорошо... – согласилась Яна. Не спорить же!

– Пррр. Приехали! – сообщила Люся в манере извозчика.

«Приехали» они к парочке деревянных домиков. Один был ещё ничего, а вот другой... другой «чего», он вообще набок завалился. Чудо, что его до сих пор не снесли. Да и «напарника» его – тоже, хоть он и посимпатичнее будет. Были они тут явно чужими, среди этих многоэтажек...

Люся – ногой – приоткрыла некрашеную калитку (о нет, наш именно завалившийся!):

– Пойдём! – обернулась она к застывшей Яне. – Что? Ты думала, мы в хоромы идём?

– Да нет...

– Да или нет?.. Смотри, зарычу!

В сенцах (Яна и сама не поняла, откуда вспомнила, что эта «холодная прихожая» называется сенцы!) Люся разулась и заставила разуться Яну. Сразу, у самых дверей. Не успели войти, что называется. Пол жёг таким холодом, что в комнату пришлось бежать вприпрыжку!

– Ничего. Щас мы печку... – приговаривала Люся, располагая Гошу на широкой кровати.

Яна озиралась и не могла поверить, что здесь живут современные люди, что здесь живёт ребёнок. Пусть, конечно, не просто люди, а Люся с Гошей, и всё-таки...

На полу – тоненькие грязные дорожки, больше похожие на неразрезанные метражные полотенца. Железная кровать, застеленная каким-то доисторическим клетчатым одеялом. Стол, стул. На столе серая скатерть. В углу, под самым потолком – паутина. Не малюсенькое бесформенное «облачко», а огромная, круглая, чёрная – как на картинках! Что ещё? Печка за простенком. Больше ничего... Да, ещё закрытая серо-зелёная дверь. Может, там телевизор, там компьютер, там игрушки?.. Не похоже. А проверять, расхаживать по комнатам как-то не хотелось. Двигаться вообще не хотелось – вот бы сжаться в комочек и замереть. Только под чем-нибудь тёплым...

Люся занялась печкой, а Яна села на стул. Стул был холодный, она поёрзала и пересела на кровать, к Гоше.

Гоша? Лежал. Яна принялась было его рассматривать – но ей стало как-то не по себе, и она отвернулась.

Надо сказать, от Гоши ей было не по себе всё время. Всё то время, пока он находился рядом. И даже не совсем рядом – за стенкой, в другой палате. Когда Люся рассказывала свою кукольную историю, Яна то и дело поглядывала на другую «куклу», на Гошу. Что-то было неправильное в том, как он висел, как он не слушал, как его вовсе не замечали... Нет, Яна-то замечала, но как-то... исподтишка...

Гоша кашлянул и сморщил личико.

– Ой... Ему, наверно, что-нибудь нужно! – ужаснулась Яна.

Люся опустила перевязанную кипу бумаги на пол (она собиралась впихать её в печь).