Текст книги "Анималотерапия (СИ)"

Автор книги: Елена Зайцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

– Не рановато для сказки на ночь?

– Это же... не сказка, наверно.

– Наверно, – усмехнулась Люся. – Покроши ей печенья, – кивнула она на крысу, – возьми его на руки, – ткнула в Гошу, – и садись слушать...

Трапеция так сосредоточенно изучала клетку, что не обратила на печенье никакого внимания.

 

Что рассказала Люся о темноте – и что сама бабушка о ней говорила

 

Около года назад бабушка Закира начала слепнуть. Врачей это нисколько не смутило (ей было хорошо за восемьдесят), зато очень удивило саму Закиру. «Темно... Карангылык!» – озадаченно повторяла она вперемешку со своим обычным бормотанием, а вещи перекладывала всё более и более крупные. Часов, ободков и расчёсок она уже не видела...

Лечилась бабушка по-своему. Она таскала откуда-то новенькие кирпичи, нагревала их на печи и прикладывала то к одному, то к другому глазу. После такого прогревания кирпич становился «нехорошим», и она прятала его в сундук, чтобы никто его не подобрал. Навещавшая её Люся то и дело порывалась выкинуть эти кирпичные залежи, но это только злило бабушку. А ведь бабушка и без того Люсю не жаловала...

Наконец, кирпичей накопилось так много, что в сундук они не помещались. Очередную их порцию Люся обнаружила уже на сундуке. А вокруг сундука – всё, что бабушка смогла передвинуть. Тазы, вёдра, лампы, лопаты... Стремянки и огнетушитель! Сама Закира, без сил, лежала на кровати.

Люся решила было разобрать эту свалку, но скоро поняла, что и ей это не по силам – она ведь уже Гошу ждала («И ещё как!»). Пришлось Иннокентия звать. Кешу то есть...

(– Опять Кешу? – перебила Яна. – Но Люся только цыкнула – «Цыц!».)

Удивительно, но стоило ему появиться, как бабушка поднялась. Разбирать она ничего не дала, а стала слезливо упрашивать Кешу о странной услуге – смастерить для неё лампу с железными боками. Чтобы свет из неё не уходил. Огромную лампу с огромными железными боками. Чтобы много света не уходило. Весь свет – внутри...

– Так ведь лучше, чтобы снаружи! Светлее будет.

– Нет, нет... – мотала головой Закира и снова показывала, как убегает свет. «Туда, туда!» – махала она руками. И опять убеждала, что ей-то нужно наоборот – чтобы весь свет внутри...

– С бабушкой не договоришься, – нахмурилась Люся. – Она темноты боится. А это – слепота!

– Када темно, все боятся, – обиженно отозвалась Закира.

– Не все.

– Все!

– Не все! – Люся уже устала от этих перебранок.

– Там – не все, – согласилась бабушка, махнув рукой куда-то за окно, – а тут... ТУТ – ВСЕ!

И Закира схватилась за сердце. («Валидол у тебя где?» – испугалась Люся.)

– Тут – конечно, все, – бормотал Кеша, щёлкая выключателями и критически поглядывая на лампочки. – Всем темно, когда лампы на шестьдесят... Сюда прожектор надо – и безо всяких «боков»!

Дня через четыре была у бабушки лампа «с боками» – огромная, закрытая со всех четырёх сторон металлическими листами. С четырёх сторон – и сверху. Беда только, что эта конструкция сильно грелась. Но была зима, так что... бедой решили не считать. Поначалу. А потом, когда стало ясно, насколько этот куб прогревает комнату, оставалось счесть удачей. Побочной, так сказать. Главная-то удача была в том, что Закира перестала слепнуть. Да. Перестала. Что это было? Совпадение? Самовнушение? Или бабушка показала свету, как не нужно уходить? Оставаться внутри, а не убегать «туда, туда!»?

 

– Но почему опять Кеша? – не успокоилась Яна.

Люся не ответила. Не обратила ни малейшего внимания. Она спросила:

– Вот ты – боялась темноты, когда была в том доме?

– Нет, но я другого...

– Подумай!

– Так вы... поэтому повели меня туда?!

– Долго-долго-долго сидела я в темноте... – прогудела Люся. – Ну не боюсь я её, хоть ты тресни!

– А я другого боялась: что вы не придёте.

– Да? А я – что вы! Такие мрачные картины наплывали, что я даже свечку зажгла! Чтобы отвлечься...

– Но искать нас не пошли.

Люся покривилась, как будто её укололи.

– Ты умничка, Яна. Ты... золотко. Но не становись злюкой... Мне трудно это объяснить. Я сожалела, волновалась, представляла чёрт-те что – но знала, что вы придёте, понимаешь?

– А будет ли Гоша дураком – не знаете...

– Нет, – нисколько не рассердилась Люся, – не знаю. Зато с темнотой этой чёртовой начинаю разбираться. Закира не про дом говорила. «Тут» – это не дом...

В палату громко постучались.

– Всегда пожалуйста, навеки открыто! – раздражённо крикнула Люся. А Яне, тихонько: «Почему да почему... Кеша – Гошин папа, вот почему!»...

25.

В дверях мялись Колмановская и Алина. Колмановская держала за хвосты «муляжи» крысят.

– В общем, это, – громко сказала Колмановская, помахивая крысятами, – вот! – И она положила крысят на пол.

Алина с насмешливой улыбкой уставилась на Трапецию.

– Можно? – двинулась она к клетке.

– Нет, – спокойно сказала Яна, не глядя на Алину. – Вы извиняться пришли? – обратилась она к Колмановской. Тоже спокойно. Даже слишком. Даже, пожалуй, как-то свысока получилось.

Но Колмановская не запротестовала, а быстренько ответила:

– Она извиниться хочет. Я-то что... Захарченко её заставляет!

Алина едва заметно передёрнулась, но промолчала, тут же снова заулыбалась и опять двинулась к Трапеции:

– Хорошенькая...

– Клетка – ага, – согласилась Колмановская.

Люся закинула ногу на ногу и с нескрываемым интересом разглядывала «извиняющихся». С нескрываемым интересом разглядывающих клетку...

– Ну что, делегаты... – вздохнула, наконец, Люся. – Сожаление – где? Не проняло? – И она стала вглядываться в Алину. Даже потянулась к ней. Даже прищурилась. А потом наоборот – широко раскрыла глаза...

Алина продолжала улыбаться.

Люся продолжала смотреть.

Алина улыбалась...

– Всё, пошла вон, – сказала Люся.

– Так не разговаривают с детьми! – возмутилась Колмановская.

Алина молчала. Она продолжала улыбаться!

– Яна... выведи отсюда это, – попросила Люся. Попросила так, как будто Яна может это сделать. Как будто может – и сделает. Как будто ей ничего не стоит это сделать.

И Яна сделала. Она пересадила Гошу на подушки, подошла к Алине и взяла её за руку – за запястье...

Колмановской даже посторониться пришлось, чтобы их выпустить.

– Почему вы назвали её это? – спросила она.

– Не знаю, – пожала плечами Люся. – Не знаю, как оно правильно называется...

– Что... называется?

– То, что у неё внутри.

– А что у неё внутри?

– Ничего, – сказала Люся. – Ни-че-го...

26.

Как только Яна с Алиной оказались в коридоре... Если бы у Алины была шерсть, она поднялась бы дыбом, если бы у Алины были клыки, если бы, если бы, если бы!.. И если бы не спасительное пиликанье телефона. Из палаты номер пять. Ура.

Конечно, Алина запросто могла бы рвануться за Яной, юркнувшей в палату. Могла, но не стала. Момент был упущен. Алиной. А Яне – повезло!

И тут же повезло ещё и ещё: тётя Наташа звонила отнюдь не для того, чтобы напомнить, как страшно она занята. Она приехала. И привезла сюрприз! Даже два сюрприза. Сидит на первом этаже и с нетерпением ждёт свою выздоровевшую племянницу!..

– ...Так и сказала твоя Хохлачёва – выздоровела, говорит, забирайте! Ну не прямо сейчас, конечно. Завтра! Смешная она такая – вместо «алло» говорит «ау»!.. В общем – завтра! Ну, как сюрприз? – Тётя Наташа подмигнула.

– Здорово... – вяло улыбнулась Яна. Может, хоть второй сюрприз будет... посюрпризнее! Наверно, это он – там, на полу...

– А посмотри, что я купила! – И тётя Наташа выдвинула из-под кушетки плоскую длинную сумку. – Корзинка для младенцев! Мама обалдеет. Красотища-то какая! Я как раз из «Бэби-бума» еду, вот, решила заехать, тебе показать...

Яна опять беспомощно улыбнулась. Теперь ей полагалось долго разглядывать это благоприобретение, интересоваться подробностями... Иначе тётя Наташа обидится.

– Это всё натуральное, да? – спросила Яна.

– Да, это... – И тётя Наташа разлилась в песне «О подробностях».

Яна же, делая вид, что разглядывает корзину, смотрела вовсе не на неё.

На противоположной кушетке сидела очень серьёзная и очень правильная женщина. Лицо у неё было очень серьёзное, а поза – очень правильная. И в этом было что-то очень и очень забавное. Она сидела как... как на картинке! Или как будто её попросили так посидеть. А ещё... она кого-то Яне напоминала... Кого она ждёт?

Да Грача, вот кого! Это его мама!

– Здравствуй, мама, – поздоровался Грач так ненатурально, что Яна даже замерла. Так не здороваются! Может быть, они в ссоре?

– Здравствуй, Даниил, – поздоровалась мама не менее ненормально. – Как твоё здоровье?

– Мне лучше, мама.

– Я принесла тебе продукты, – и мама стала доставать банку за банкой, монотонно перечисляя: «Парная рыба...», «Парные овощи...», «Тефтели на пару...»...

– Я не ем парного!! – взвыл Грач. Даже тётя Наташа отвлеклась от «подробностей», и они переглянулись с Яной.

– Почему? – терпеливо спросила мама.

– Ты знаешь почему! Знаешь... – закашлялся Грач.

– Успокойся.

– Потому что мне не нравится!!

– Потому что тебе не нравится? – умеренно удивилась мама.

– До свидания, мама! – бросил Грач уже на ходу.

Мама вздохнула и озадаченно взглянула на Яну.

– Девочка, ты из какого отделения?

– Из его... – кивнула она вслед Грачу.

– Возьми, пожалуйста, эти продукты. Передай их Даниилу. Я уверена, что он передумает.

– Не возьму.

– Как-как?.. – переспросила мама.

– Не возьму.

– Почему? – удивилась мама уже не так умеренно.

Заволновалась и тётя Наташа – «Ты-то чего!».

– Он не передумает, – сказала Яна. – Ему – не нравится!

27.

– Парной эдем! Да, забавно, – усмехнулась Люся, почёсывая Гошиной ручкой Трапецию. Та штурмовала белоснежные прутья, но и против почёсывания ничего не имела. Во всяком случае, мордочка у неё была довольная.

– Нет, – вспыхнула Яна, – не забавно! От этого Грач... инвалид какой-то! Только одно и понимает... Два точнее: нравится – и не нравится!

Люся нахмурилась.

– Даже слышать не хочу... Слышать не хочу о несчастных детках, которым приносили неправильные тефтельки. Тебе вот – никаких не принесли, а? – хохотнула она.

Теперь нахмурилась Яна. Обидная шутка. Действительно – никаких... Но ведь речь не об этом! Не о Яне, да и не о тефтельках даже. Вряд ли эта мама-Грач хоть какие-то «нравится – не нравится» своего Грачёнка учитывает. Вот он крыльями и машет: нет, я хочу не это, нет, мне нравится то! Не переставая машет, даже там, где это и не надо вовсе... А с другой стороны: Яне-то – и впрямь ничего не принесли, тётя Наташа решила, что это ни к чему перед выпиской... И что теперь, в истерике биться? Просто жаль, что тут скажешь... Разве что:

– Не принесли и не надо...

– Ладно, – примирительным голосом сказала Люся, копаясь в тумбочке, – у нас ведь яблоки... О, да у меня ещё и баранки завалялись! Это тебе, это мне, это – одному грызуну, – кинула она баранку Трапеции на второй этаж, – а это – другому...

И Гоша взял баранку! Правда, сразу же выронил, но ведь брал, брал!..

– Даже боюсь говорить... – выдохнула Люся после длиннющей паузы.

Следующие десять минут она говорила...

– ...Ты знаешь, всё-таки дело в крысе. Он смотрит на неё! Ты же видела, да? Смотрит! И пальчиками шевелил несколько раз – когда гладил!

– ...Ты знаешь, это настоящее улучшение! Не то что там... когда тебе померещилось, что он заморгал. Так вот это – другое! Не показалось!

– ...Знаешь, ты ушла, а мы тут играли, – бросила она благодарный взгляд на Трапецию. – И я вдруг подумала: болезни, страхи... Может быть, это и есть темень? Вот сюда наползает, – прижала она руку к груди, – и все способы хороши, лишь бы не наползла. Бабушке тогда – дурацкая лампа помогла. С боками! А мне – а нам – может быть, крыса? Тоже, между прочим... с боками!

Люся вынула Трапецию из клетки и как следует погладила по этим самым бокам. Гоша – поглядывал. Нельзя было сказать, что он смотрит внимательно, нельзя было сказать, что он смотрит всё время. Но он поглядывал! Что-то отражалось в его глазах, они не были чистым безразличным стеклом, действительно не были, это – не померещилось!

Люся усадила его поудобнее.

– Это – крыса, – поучительно сказала она. – Ты уже помнишь, да? Помнишь, как мы играли? Гладим крысу, гладим... – И крысу погладили – Люся и Гошина ручка.

– Крысу зовут Тра-пе-ци-я, – продолжила Люся.

Яна улыбнулась:

– Он это прямо сейчас должен выговорить?

– Цыц!.. Что Трапеция умеет? Трапеция умеет: прыгать, – и Люся её «попрыгала», – бегать, – Люся пустила её пробежаться, – и...

– У... – тихонько сказал Гоша.

– О боже... – ещё тише охнула Люся.

А Яна сказала громко:

– Точно. Не показалось!

Весь вечер ушёл на «крысотерапию». Люся радовалась как дитя. Глаза у неё засияли (ну просто две круглые зелёные лампочки!), да и всё лицо как-то засветилось. Это своё «о боже» она повторила на десять ладов, не меньше. А Гоша сказал «у» – ещё раз. А вот Яна... Яна не сказала, что завтра выписывается. Ей не хотелось расстраивать Люсю.

Почему она решила, что Люся расстроится? Почему-то решила. Может, потому что расстраивалась сама. Хоть это было и странно! Разве не странно грустить из-за того, что ты выздоровела и пойдёшь домой? Но она смотрела на сияющую Люсю – и уходить не хотелось. Казалось, что всё интересное и нужное будет здесь. Здесь, где Люся. Как будто к ней всё привязано. Всё – и Яна... Может быть, это и есть те самые «глубокие эмоциональные связи»?

В конце концов, Яна не выдержала:

– Мы с вами так подружились!

Получилось как-то слишком восторженно, она даже немного испугалась. Но Люся не сочла это ни смешным, ни странным. Кивнула:

– Угу. Иди-ка сюда... – И развязала свою холщовую сумку-мешок. А там...

Нежно-сиреневое личико.

Изумлённые сине-зелёные глазки.

Длинные-предлинные голубые волосы.

И сверкающий всеми цветами радуги хвост.

Русалка!

– Это шёлк, это бисер... – деловито поясняла Люся, – это вообще папье-маше...

Какое там папье-маше! Русалка, свесив хвост, сидела на Люсиной ладони и смотрела прямо на Яну. Разве шёлк или папье-маше умеют смотреть?!

– Неужели вы её... сделали?

– Разумеется, сделала уже. Иначе бы не показывала... Ну ладно, ладно. Хватит глазеть. Спать она легла, видишь? – Люся наклонила ладонь, и, вильнув Русалкиным хвостом, прикрыла им сиреневое личико.

– Спокойной ночи! – сказала Яна так, как будто Русалка её прекрасно слышит и действительно легла спать.

– Я не могу тебе её подарить, – ровно отозвалась Люся.

– Я и не...

– Если бы ты НЕ, – перебила Люся, – мне бы и шить не стоило. – Но подарить не могу. Это кукла на заказ. Её уже ждут, понимаешь?

– Понимаю... Вы говорили. И Кеша говорил...

– Кеша! – хмыкнула Люся, пряча куклу. – Вот только не надо мне на ночь о Кеше. А то присниться кошмар: алкоголик-аккуратист, любящий посчитать...

– Но ведь он Гошин папа?..

– Конечно. И знаешь почему? Потому что мы, взрослые, страшно мудрые. Всё-превсё делаем правильно. Никогда не ошибаемся! Никогда – и ни в чём...

– Ой, что это с ним?.. – испугалась Яна. Гоша часто и как-то дрожаще заморгал. Перестал. И снова...

– Устал, наверно. А может быть, чувствует что-нибудь. Пред-чувствует. Экстрасенс, я же говорила... Ты думала, шучу?

– Иногда я не понимаю, шутите вы или нет...

– И тогда ты думаешь, что я ужасная!

– Противная, – уточнила Яна.

– Ужасно противная, – переуточнила Люся.

– Но потом я думаю...

– Что, ещё хуже?!

– Нет, лучше. Потом я думаю, что вы хорошая, – сказала Яна. И на этот раз с восторженностью не переборщила. Получилось как-то очень просто и искренне.

– Да, хорошая, – так же просто согласилась Люся. – Ладно: этот моргает, эта зевает... Пока-пока?

– Пока-пока... В смысле, пора!

– Да, в смысле пора прощаться.

– Ну, тогда прощайте, – шутливо помахала рукой Яна.

Люся кивнула.

Ночью Яна слышала какой-то шум, какую-то возню, но слышала сквозь сон, не просыпалась.

28.

Диля несла Янин выписной лист, помахивая им, как веером. Настроение у неё было превосходное. Вот что произошло с ней сегодня утром.

Сдавая смену, Валя сдала ей и крысу! «Она там, в шестой. В клетке...».

Оказывается, мамочка из шестой держала её для своей ляльки. Ночью у ляльки случился тяжелейший припадок, и их куда-то увезли, в областную, кажется. Не важно. Важно, что увезли, а крыса осталась.