Текст книги "Анималотерапия (СИ)"

Автор книги: Елена Зайцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Яна улыбнулась.

– Тогда почему про неё – «Это крыса, это крыса!»?

Яна прикрыла рот ладонями, изображая смех. Действительно – почему?? Она поставила тирешку после «КРЫСЫ» и дописала: «ЛАРИСА!».

– Нет-нет-нет, – запротестовала Люся. – Её зовут Трапеция. Она мать-полугероиня!

Оказывается, у Трапеции пятеро крысят. Было бы десять – была бы героиней!

– Я тебе всё покажу. Вот только Гошка проснётся. Скоро уже...

Но Диля пришла скорее...

Яна не решилась пойти в шестую. Она вернулась к себе, намочила салфетку («ух ты, тут оба крана работают!») и занялась уничтожением следов своей «разговорчивости». Какая всё-таки жирная помада!

5.

Вернувшись на пост, Диля занялась своей «помадо-добычей».

Сначала она разглядывала её, развернувшись к окну, потом включила лампу – и сразу выключила (свет был слишком жёлтым, весь цвет портил). Затем прочертила тонкую, а рядом толстую линию на запястье и долго их рассматривала. Поискала, чем бы это вытереть, и заметила маленький бумажный квадратик на медкартах.

– Хм... Ну надо же! Явасэл!

«Я вас л.» было написано на бумажке. Дурацкие детишки, даже объясниться как следует не могут. Надо же написать это косое «Я вас л.» вместо симпатичного, скажем, «I love you»! Кто это у нас такой умный?

Нет, Диле было, конечно, приятно. И всё-таки в каждом таком «желторотиковском» объяснении была какая-то неправильность. Как будто Диле давали яблоко, которое нельзя съесть. Вот что ей делать с этим «явасэлом»? Ей двадцать три, она безумно, ну просто безумно красива, ей замуж пора, а вместо этого...! Почему-то её безумная красота действовала исключительно на этих цыплят. Она даже в магический салон ходила, снимать венчик безбрачия. Не снялся! Иногда ей даже казалось, что она его чувствует, вот он...

Диля решительно стёрла полосы с запястья – этим «явасэлом» и стёрла – и направилась в четвёртую палату, к старшим мальчишкам.

– Кто? – помахала она смятой бумажкой.

Репка пнул валявшуюся у кровати расчёску без половины зубьев и, присвистнув, пронаблюдал её траекторию. «Явно не он...».

Тарутин – а он сидел на спинке кровати – заглянул в бумажку и расцвёл. Такая у него была манера, прямо сакура, а не Тарутин. На первом этаже, на УЗИ, тётка его работает (подумать только – Сусанна!), так вот и она такая же, палисадник да и только... А может, дело не в манере, может, просто – «Он?»...

Грач (чем-то он действительно грача напоминал – нос длинный, какие-то лоснящиеся, чёрные рубашки – «Фи, только не он!») закрыл глаза и так, с закрытыми глазами, спросил:

– А что?..

– Птица, ты спишь, вот и спи, – прервал своё цветение Тарутин. И тут же снова зацвёл. Глаза у него такие... пёстрые. Кудри... И он сильный! Вон как он Грача!

«Он!».

– Тарутин, пойдёшь со мной!

Диле всегда хотелось, чтоб хоть шерсти клок. Раз уж этот Тарутин её «эл», пусть возле процедурки подежурит. Покараулит её от всяких там Казаковых, пока она в окно курит. Курить хочется (в курилку – не хочется)!

– Может быть, я тебя тоже «эл»! – кокетливо добавила Диля.

Грач закашлялся.

– Ох, Грач... – вздохнул Тарутин. – Знаешь, какая ты птица на самом деле? Фарингинго!

Они ушли, а Грач всё кашлял. Потом поднялся и тоже куда-то ушёл.

6.

С кварца Яна вернулась сонной. Такой сонной, что прямо среди покрошенных печенек улеглась. Смахни их – и придётся подметать, а подметать сил не было.

Сквозь сон она слышала, как её приходили будить на обед, но сон был каким-то тяжёлым, совершенно непреодолимым. Она и дальше бы, наверное, спала, если бы не эти странные повторяющиеся звуки – стучали в стену. Негромко, но навязчиво. Раздражающе. Да что же это такое?

И Яна всё-таки встала.

Стучали, похоже, в соседней палате. Из соседней палаты – к ней в стенку. Пора, наверно, в гости! Тем более, что там обещали что-то показать.

Яна вышла и осторожно поскреблась в двери, прямо в синюю циферку «6». Никто, разумеется, не отозвался – стук из палаты начисто перебивал такую мягкую форму заявить о себе. Она приоткрыла дверь...

На кровати сидела Люся. Перегнувшись через ворох одеял, она методично стучала ложкой в стену. Методично и... ритмично. Несомненно, она выбивала какой-то ритм! Именно это в стуке и раздражало – он что-то значил, сообщал, звал. Звал – вот Яна и явилась...

Она уверенно вошла в палату – как ей показалось, уверенно. И сразу перестало казаться, как только Люся прекратила стучать и обернулась.

– Пришла? – зачем-то спросила она. Совершенно по-птичьи раскопала одеяла, достала оттуда ляльку и плюхнула к себе на колени. – Знакомься: Гоша!

Да, Гоша был именно лялькой, так в отделении звали младенцев. Лялька. Не хулиган и не экстрасенс. Пожалуй, ему и младенцем-то быть не так просто...

Почему?

Да потому, что он практически не двигался.

– Год ему скоро, – пояснила Люся, возвращая Гошу обратно, в одеяла. – Умница! А смотри, какой толстяк! – И Люся похлопала «умницу» по оголившемуся и действительно выпуклому пузику. А вот ручки и ножки были тоненькими, и в этом было что-то... паучье?

«Толстяк» и «умница» по-прежнему не подавал признаков жизни. Он лежал в одеялах, глазки в потолок, и эти глазки не были вполне признаком: а смотрит он или просто они открыты?

– А вот ещё глянь-ка... – Люся одним движением извлекла из-под кровати пластмассовый ящик. Это была тара из-под мандаринов – чёрные ящики-корзины, такие за овощным магазином всегда валяются, а крышками от них соседка клумбу огораживает...

– Ну, иди, иди... – подозвала Люся, хотя Яна и так стояла совсем рядом. И уже увидела, уже поняла, кто в ящике. Крысята!

– Хорошо хоть санитарку убедила, что нечего ей тут делать. А то вот бы ей сюрпризик, да? – Люся сняла крышку и принялась всё показывать и рассказывать: – Это – поилка. Обрезала стаканчик, прикрутила, чтоб не переворачивали. Это – подстилка. Почему такая? Больше не было! А этот линолеум тут за батареей валялся... Мы с тобой как-нибудь во вторую палату спутешествуем. Там, говорят, ремонт, может, мы и другую подстилку... Так... Это – вход. На входе что? Правильно. Шторка. Почему большая? Меньше не было!

Шторка – носовой платок – действительно была великовата. Яна, состроив вопросительную мордочку, показала двумя пальцами ножницы.

– Чик-чик? – переспросила Люся. – Да нет, чик-чик не нужно. Вот так я подворачиваю – и детсадик этот не разбегается. И в то же время Трапеция свободно заходит. И выходит, и заходит – полная свобода, у нас же отель, а не тюрьма. Вот сейчас её, как видишь, нету. Есть только эти...

Эти – четверо – носились по «отелю», а пятый спал.

– Соня она, это точно, – расплылась Люся в улыбке, перехватив Янин взгляд. – Они, знаешь, все разные! Абсолютно. Соня спит, Бегун бежит, Ройка что-то копает, Виля красуется, а вот это – Философ. Он всё время наружу выглядывает. Родную морду – да в окружающий мир. И как же, ты думаешь, окружающий мир реагирует? – Люся щёлкнула Философа по высунутому носу. Тот отпрянул и замер. – Задумался!

Яна сделала жалостливое лицо.

– А как ты думала, детка! Философия. Философия – это ж всегда пО носу, по-другому не бывает!

Из одеял послышалось кряхтенье. Яна вздрогнула. Вздрогнула и замерла – прямо как Философ. Ей вдруг стало страшно не по себе. Ведь она – только что – забыла о Гоше. Просто забыла и всё. Пока на крысят смотрела, на весь этот детсад-отель...

– Перевернуться хочет, – погладила Люся тонкую Гошину ножку. – Опять хулиганит! А разве не эгоист? Видит же, что мы разговариваем!

Яна, преодолевая смущение, повнимательнее вгляделась в «эгоиста» и «хулигана». Почему-то ей страстно захотелось, чтобы он действительно «похулиганил», чтобы захотел перевернуться – или вообще хоть чего-нибудь захотел! Но он лежал. И даже не кряхтел больше.

– Хотя... – засомневалась Люся, копаясь в одеялах, – это у него сопли, наверно... – Наконец, она выудила откуда-то из одеяльных складок мятую салфетку:

– Сморкайся. Сморкайся давай. Сморкайся...

Яна отвела взгляд. О том, что такие маленькие дети не сморкаются, знала даже она.

– Сморкайся, ну. Сморкайся...

Яна нетерпеливо затопталась.

– Уходишь? – повернулась к ней Люся, продолжая водить салфеткой у «хулигана» под носом. – Ты знаешь что... У тебя печенье – есть?

Яна быстро кивнула (слишком быстро! горло!..).

– Ну, неси! – скомандовала Люся. – Эти кашалоты его знаешь как любят! Особенно Философ...

Но печенья не оказалось. На кровати валялась только пачка. Пустая. И крошки – самые мелкие. Те, что покрупнее, – исчезли! «Вот заразка!..».

К Люсе Яна возвращаться не стала. Она легла и уставилась в потолок. Интересно, как это – быть Гошей? Лежать и смотреть, смотреть в этот самый потолок? И что же у него за болезнь такая? И что же у него за мама?..

7.

На ужин Яна решила сходить. Сначала не собиралась, но... Есть-то хотелось! Голод не тётка, как бы горло ни болело. К тому же был в этом болении и плюсик. Маленький – и такой, в котором Яна даже и себе, наверно, не призналась бы. Словами не призналась, а так – так-то, конечно, знала.

Дело в том, что Яна боялась заходить в столовую. Да, боялась. Почему-то там – практически каждый раз – происходили какие-то глупые бои. Бои за место – за стул, за стакан, за чашку, за то, чтобы локоть на стол поставить или хлеб со стакана на стол переложить. За стулья цеплялись как в последний раз (хотя их вполне хватало, только некоторые были расшатанными), локти спихивались, хлеб, если не лежал на стакане, исчезал (если лежал – тоже!), и вовсе не потому что кто-то по хлебу соскучился. А просто – «И снова бой, покой нам только снится!»...

Если этот бой кого-то и веселил, то не Яну. Когда в первый раз пропал её хлеб, она растерялась до того, что едва ни ушла. Она не могла понять, шутка это, случайность или «злонамерение». И если «злонамерение», то насколько злое. Потом оказалось, что она ещё и сидит на чужом стуле...

Половина детей признавали это разделение на своё и чужое, а другая половина, в свою очередь, делилась на тех, кто протестовал, и тех, кому было «по фигу». Попытки прийти в столовку раньше остальных смысла не имели – раньше она была попросту закрыта. Позже – Яна было попыталась, но воевать пришлось уже с санитаркой («Где тебя носило? Со всеми есть надо!»). Так что – боёв было не избежать, в боях принимали участие все. Все – пришлось и Яне...

...Так в чём плюсик? Яна надеялась, что сегодня ей – как особо больной – не придётся «сражаться». Как Фроловой, когда та температурила: вид у неё был настолько далёкий, что сама Захарченко подвинулась, «Иди сюда, что ли...». Правда, ужинать Фролова всё равно не смогла. Села, потом встала и ушла. Уплыла, как сомнамбула. И никто её не трогал. Болеет, что ж... Вот на это «что ж» надеялась теперь и Яна.

Напрасно надеялась.

И долго собиралась.

Заглянула в столовку – а там уже все по отвоёванным местам...

– О-о, Шмакова! – обрадовалась Колмановская. – Ну?!

Яна решительно не знала, что ей ответить на это «ну», даже если бы и могла, даже если бы и не болело у неё это несчастное горло...

Куда же сесть? Вон четыре пустых стула, но они по другую сторону, а туда сейчас – через всех – просто не пробраться... Странно, что вот этот, металлический, стоит в углу, никому не нужный. Ведь он-то уж точно не расшатанный. Но никто его почему-то не взял...

Яна застряла в дверях, придерживая горло.

– Чё встала? – возмутился Машуков, как будто она стоит не где-нибудь, а у него на дороге.

– Хватит умирающего лебедя изображать! – разозлилась Колмановская. – Ну выдрали тебе гланды, ну и что? Тут всем чего-нибудь выдрали!

– Тебе, жалко, язык оставили... – проворчала в тарелку Захарченко.

Но Колмановская услышала.

– Мне? Язык-то при чём? У меня уши вообще-то... – немного опешила она. С Захарчиком ей ссориться вовсе не хотелось.

– Не уши, а ухи! – усмехнулась Захарченко. Откровенно говоря, ссориться ей тоже не хотелось. Ни с кем. – А ты, Шмакова, действительно, чего встала? Бери стул и садись...

– Как сами так не сели! – с полным ртом сообщил Машуков. «Ак хами так не хели!» – получилось у него. – Не хадись, этот хтул... м-м, м... – дожевал он, наконец, – для привидения!

И Яна сразу всё поняла.

Про привидение ей рассказали буквально на входе – ещё во вторник, сразу, как она в палате появилась. Вичка просветила, до этого разъяснявшая «где столовка, а где что». Даже как-то странно получилось: как будто привидение – часть планировки, столовка там-то и там-то, а привидение... На служебной лестнице оно было. Это как раз между секциями, за толстой стеной из зеленоватых стеклянных блоков. Стекло толстенное, ребристое, за ним почти ничего не видно. Видно только окно. Очень плохо – саму лестницу. Дверей туда – по крайней мере, на этом этаже – нет...

– Оно там ходит, и ходит, и ходит... Ты тоже увидишь! – пообещала Вичка.

– Ну и пусть ходит... – Честно говоря, Яна просто не поверила. Но как-то, по пути из туалета, она остановилась у стеклянной стенки и сама заметила – там кто-то есть! Действительно ходит! Вернувшись в палату, она так и сказала:

– Действительно ходит...

– А знаешь почему? – встрепенулась Колмановская.

– Почему?..

– Потому что сесть ему не на что! Стул ему нужен, понимаешь? – И Колмановская расхохоталась. Да что там «расхохоталась» – заржала. Остальные тоже захихикали, и Яна решила больше не озвучивать этих своих испугов. Этих – да и вообще каких-либо...

А история у привидения была такая (эту стандартную страшилку Яне тоже Вичка поведала, мистическим таким шёпотом):

– Поставили девочке не то лекарство. Но на ней был крестик, и она выжила. Только заболела ещё сильней. Тогда ей поставили другую капельницу – уже ту. И забыли вовремя снять. И воздух попал прямо в вену, и она сразу же умерла, а крестик – почернел. Теперь она приходит по пятницам, потому что в пятницу умерла...

Яна отмахнулась. То ли потому что видела «её» в среду, то ли чтобы не подумали, что всё это ей хоть капельку интересно. Опять заржут! Не хватало...

Вот это «опять заржут» она почувствовала и сейчас. Резко развернулась – и вышла из столовой.

Да, это был наилучший вариант. Тем более учитывая горло. Может, сильней заболело, может, плохо ей! Как тогда Фроловой...

Быстрым шагом Яна вернулась в палату и опять легла.

Этот быстрый шаг ей и самой не понравился – как будто убегает... Когда получалось вот так убегать, попадать впросак, попадаться таким, как Колмановская, Яна чувствовала себя странной. Нормальные люди так не попадаются. Вот и теперь – нормальные люди сидят за столом. Ужин – и они на ужине. А у Яны тридцать три препятствия, чтобы там оказаться. Хотя так хочется есть! Глупо. Глупо и странно...

В палату постучали, и дверь тут же приоткрылась:

– Эй, приятельница, а ты чего не на ужине? – Люся не вошла в палату, а просунула только голову. Но как просунула! Так, что её лицо – каким-то фантастически крупным планом – оказалось прямо перед Яниным. Лицо – и глаза, как будто они, как у улитки, на стебельках, и где-то рядом, рядом, совсем рядом. Цвет у них – жёлто-зелёный, «Грушевый...» – подумала Яна. Всё-таки есть она хотела не на шутку!

– Эй! – повторила Люся.

Яна села на кровати.

– Пойдём к нам! – предложила Люся. – Мы с Гошей там чаи гоняем. И Трапеция вернулась. Где-то черти её целый день носили, спит теперь... Вставай!

Чаи погонять Яна была ой как не против, но что-то её насторожило. Может быть, это «мы с Гошей»? Как Гоша ест, вот в чём вопрос! Ведь он же не двигается совершенно... Может быть, не совсем удобно оказаться при этом – наверняка непростом – кормлении?

– В общем, мы тебя ждём, – сказала Люся, и её большая голова исчезла за дверями.

Яна покопалась в пакете и вытащила яблоки. Яблоки были красивые, крепкие. Такие ей в ближайшие пару-тройку дней всё равно не есть, а вот Люсе с Гошей... Или – без Гоши всё-таки? Вряд ли он ест яблоки... А что он ест? Яна вздохнула и решительно встала. Чаи так чаи! А что ей ещё остаётся?

Чаи Люся с Гошей гоняли по-разному.

Жующая Люся устроилась на кровати, закинув ногу на ногу. Перед ней стояла табуретка c кружкой и пластмассовой тарелкой, усеянной мелкими бутербродиками. Ну а Гоша – Гоша по-прежнему безучастно лежал в окружении одеял.

Видимо, Яна посмотрела на него так выразительно, что Люся поспешила уверить:

– Он ел, ел, ел. – И кивнула на детское питание на подоконнике. Баночки, баночки... – Может, и тебе?..

«И мне!» – осенило Яну. Она вдруг поняла, это – точно сможет есть, эти баночные пюрешки в любом случае пролезут в её пораненное горло.

Спрятав яблоки где-то в недрах тумбочки, Люся вручила Яне баночку с загадочным зеленоватым пюре («А оно из чего?», – «Там написано!», написано было по-корейски) и снова увлеклась своими бутербродами. Ела она молча. Каждый бутерброд долго выбирала, а один почему-то вообще вернула обратно в тарелку.

Яна сидела на кровати напротив и тоже ела молча. Молча – пока не сказала:

– А вкусно...

Сказала – и застыла.

И Люся замерла, не дожевав очередной бутерброд.

– Деточка! Да к тебе дар речи вернулся!

– Вернулся... – хрипло согласилась Яна – больше для того, чтобы сказать что-нибудь ещё, убедиться, что получается.

Получалось. Какое-то саднение в горле, конечно, оставалось, но было вполне терпимо. Прямо чудо-пюре какое-то! Яна решила, что помогло оно. Оно, больше просто нечему!

– Ну, ну. Говори, говори, – Люся подпёрла рукой подбородок. Какая она всё-таки смешная! Ручки маленькие, коротенькие – и огромная голова! Неваляшка да и только...

Яна невольно улыбнулась. Что говорить-то?

– Говори, говорю! – рассердилась Люся.

Яна молчала.

– О господи! Ну... хоть спроси что-нибудь! Послушаем твой волшебный голосок...

– А привидения существуют?..

– Вот те ра-аз. Ну ты спросила!!..

Яна и сама от себя такого вопроса не ожидала, наверно, просто часто думала об этом, и вот, теперь брякнула...

– Ты серьёзно?

– Мугу...

– Ты не мычи, не мычи. Тоже мне, волшебный голосок. Волшебного мычания я не просила. – Люся вздохнула. – Ну, если серьёзно... Понимаешь ли, деточка. Не важно, существуют они или нет их. Важно, что мы их видим. И важно, почему. Чаще всего мы сами эти свои «виделки» и зарабатываем...

– Как это... зарабатываем?

– Да по-разному. Насмотришься ужастиков про злых зубастиков – вот и боишься под кровать заглянуть...

– Да нет!

– Да нет, ты не про это? Ну... Бывает и посерьёзнее. Одно такое «посерьёзнее» как-то и со мной... Даже не со мной, а как бы это сказать... У меня на глазах. Что, рассказывать?

– Рассказывать! – Зря Яна, конечно, так крикнула. Горло ответило ощутимой резью.

– Ты не ори, не ори, – уловила Люся её гримаску. – Слышу я. Поняла. Вспоминаю...

 

Что рассказала Люся о привидениях. О привидениях – или почти