Текст книги "Каменные сердца (СИ)"

Автор книги: Елена Мельникова

Соавторы: Иван Мельников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Шаман (Владилен Михайлович Птицын)

Война застала Владилена Михайловича Птицына на рабочем месте – в лесу. Безбрежные зеленые угодья Гроссии требовали неустанного присмотра – узкоглазые желтолицые гатайцы в поисках дармовой древесины перебирались через плохо охраняемую, существующую, по сути, только на картах, границу сотнями. Особо обнаглевшие пригоняли передвижные лесопильни и приносили дрянное автоматическое оружие. По замыслу Гроссийского департамента лесного хозяйства, на пути азиатских орд должны были бесстрашно вставать Владилен Михайлович и его коллеги, коих распределили по одному на каждые двадцать квадратных километров территории.

Лесничему не стукнуло еще и тридцати, но повидать он успел всякого. Чащи восточной Симбири полнились противоречащими здравому смыслу явлениями: местный фольклор пестрел упоминаниями о духах, оборотнях и прочей малоприятной нечисти. Однако сказочные существа, хоть и вели свою таинственную жизнь прямо под боком у Владилена, регулярно снабжая его материалом для детских (и не только) страшилок, беспокоили куда реже, чем понятные и простые, как еловая шишка, гатайцы.

Владилен любил одиночество – именно это и определило в свое время выбор профессии, – но иногда его становилось много. Поскольку проводного контакт-нета в лесу не предвиделось, а мобильная связь работала скверно (не иначе как из-за происков волшебного народца), с избытком одиночества он боролся крайне неоригинально, по-гроссийски: пил водку, гнал самогон (и тоже его пил), почитывал книги, газеты, играл по рации в шахматы с соседом-лесником. Еще он иногда вязал крючком, чего стыдился, а потому приписывал плоды своего труда выдуманным сердобольным родственницам.

Почти весь свежий номер газеты «Аргументированные факты» был посвящен политике. Владилен наискось пробежал несколько статей, в которых одни крикливые горлопаны восхваляли непреклонный характер гроссийского президента, дающего решительный отпор лармериканской гегемонии, другие – беззубо журили правительство за рост коммунальных тарифов и цен на продукты. Открыв посвященный войне на Умбраине разворот, напичканный фотографиями погибших в стычках противоборствующих сторон мирных умбраинцев, лесник возмущенно сунул в печь ура-патриотическую писанину. «Мир обезумел, – мысленно огорчился Владилен. – Стальнина на них нет…»

Да, что-нибудь в таком духе сморозил бы сейчас его покойный дед. Чем конкретно помог бы Виосиф Иссарионович в столь напряженной ситуации, сам Владилен представлял слабо.

Другие издания не развеяли, а только усугубили мрачное настроение. К одной из заметок прилагалось бравурное десантников в береточках и полосатых тельняшках, снявшихся на фоне здоровенного, страшного как бес, боевого робота. На человекообразную машину тоже умудрились натянуть тельняшку, неохватные плечи обернули гроссийским триколором.

Достойным завершением и так уже испорченного дня стала замолчавшая рация. Вероятно, сосед либо завалился спать пораньше, либо отлучился по делам, а может, вообще заночевал в лесу.

Владилен достал из погреба банку соленых огурцов и копченый сыр. Он решил напиться. С неодобрением повертев в руках бутыль «Жутинки», с этикетки которой то ли на Владилена, то ли в светлое будущее излишне оптимистично смотрел гроссийский президент, лесник убрал бутылку в сервант. Ей на смену он бережно извлек из тумбочки трехлитровую банку прозрачного самогона. Еще четыре таких же призывно подмигивали яркими бликами из-за стопки соболиных шкурок, которые Владилен на прошлой неделе не успел сдать перекупщику.

Жидкость с отдающим осенней грустью пряным ароматом разлилась по жилам приятным теплом. В какой-то момент пол под ногами лесника закачался, но, как опытный потребитель крепкого спиртного, он не придал этому особого значения. Банка опустела гораздо быстрее, чем ожидалось, но лесник не нашел в себе сил продолжать посиделки.

Утро поприветствовало Владилена гадкой ломотой в теле и плотными пепельно-серыми облаками, задевавшими верхушки сосен. С недоумением оглядывал он изломанные деревья. На поленнице в осколках шифера обнаружился труп жирного бурундука. Рация не работала. Но Владилен предпочел нудному кропотливому ремонту необременительную прогулку в Краснознаменск, районный центр, расположенный километрах в восемнадцати от его избушки. К тому же утренний воздух наверняка разгонит нечаянное похмелье (себе лесник готовил исключительно высококачественный продукт, поэтому столь тяжкое пробуждение оказалось для него непривычным).

Краснознаменск пустовал. Нет, здесь никогда не было особо людно, но сейчас он напоминал город-призрак из лармериканских вестернов: выбитые окна, поваленный на бок пивной ларек, следы панического бегства. «Уж не ураган ли так напугал жителей?» – глупое, но закономерное предположение напрашивалось само собой.

Ответы не заставили себя ждать. Углубившись в покинутый Краснознаменск, Владилен увидел в расплескавшемся пожарном пруду самолет – огромный, с нелепым, тупоугольной формы, рылом, черный как мазут. Внутри он еще тлел. Одно крыло оторвалось и валялось в стороне, раздавив корпус местного детсада. Владилен проходил срочную службу в мотострелковых войсках, но и ежу было ясно: самолет военный, причем из новой серии Бо-300.

Потоптавшись недолго вокруг, боязливо заглянув в мертвые недра машины, лесник со всех ног бросился к зданию горадминистрации. Хотя вернее сказать: торопливо зашагал – ломота в теле не только не исчезла, но усилилась, а ведь Владилен слыл великолепным ходоком, не знавшим устали. Страшные догадки теснились в голове, понуждая, вопреки изнурению, двигаться быстрее.

Вот и трехэтажный кирпичный дом, место работы председателя и сонма чиновников рангом поменьше. В палисаднике под немыслимыми углами застыло несколько иномарок. Папки с казенной надписью «Дело №…» на обложках громоздились в луже у крыльца. На доске объявлений криво висели набранные крупным шрифтом плакаты, предписывающие населению в виду угрозы атомной бомбардировки прибыть в гражданское убежище 412 в ста пятнадцати километрах, под селом Зайчанским. Владилен тоскливо вздохнул и присел на бетонные ступени, машинально подложив под зад папку посуше. О нем просто-напросто забыли в суматохе, а, судя по датам на воззваниях, он, в довершение, умудрился проспать и начало, и, скорее всего, конец войны.

Для очистки совести лесник попытался завести парочку брошенных автомобилей, но быстро убедился в бесполезности этого занятия. Оставалась слабая надежда переждать бедствие в избушке. В конце концов, места здесь глухие и, возможно, радиация обойдет их стороной так же, как раньше обходило вниманием гроссийское правительство. Конечно же, тяжесть в ногах – от долгой прогулки и скверного самогона, а не… Владилен тряхнул головой, точно налитой свинцом, и зашаркал к зеленеющему за окраинами Краснознаменска лесу.

Обратный путь занял остаток дня, лишь около полуночи лесничий в изнеможении плюхнулся на свою крепкую дубовую кровать. Несмотря на сокрушительную усталость, сковавшую тело, кушать не хотелось. Владилен заставил себя доесть полбуханки черного хлеба, глотнул из стоящего у изголовья бидона и провалился в тревожный, без сновидений, сон.

Разбудила лесника струйка воды, стекающая на пылающий лоб. Похоже, во время позавчерашнего «урагана» пробило крышу. Кряхтя и матерясь сквозь зубы, Владилен кое-как передвинул свое ложе. Взгляд его случайно упал на маленькое запыленное оконце. Увиденное побудило лесничего прервать борьбу с кроватью и выбежать на крыльцо.

Лес, наполненный шелестом ливня, мерцал иссиня-фиолетовым. Светилось низкое небо, вздрагивающая под ударами капель листва, подлесок, устланная хвоей земля, светился даже владиленовский колун, по рассеянности забытый в полене у дровяного сарая. Зловещее потустороннее зрелище завораживало и означало конец всему.

«Теперь землю наследуют крысы, тараканы и феи», – отстраненно подумал Владилен, выплюнул во влажную траву зуб и, пошатываясь, воротился в дом. Четыре банки самогона оказались там же, где он их оставил, застывшие в безмолвном ожидании. Предпочитая смерть от алкогольного отравления всем прочим ее видам, лесник выстроил банки в рядок на столе, полюбовался игрой отражений на стеклянных боках и методично принялся вливать в себя терпкую жидкость.

**

Затхлый запах пощекотал ноздри, Владилен чихнул и повернулся на другой бок. Откуда-то издалека доносились голоса.

– Вот, извольте, милсдарь, взглянуть, что принес народу большевизмъ, – бархатистый приятный бас говорящего убаюкивал, но Владилен прислушался, борясь со сном. – Вы, несомненно, изрядная сволочь, но должны же понимать: царь в своей стране есть хозяин в доме. Вот станете вы, простите, срать в собственную кровать? Не будете, верно. А коммунист, он как мышь в амбаре: пока пшено родится – живет, а как прекратится – кучу навалит да дальше пойдет. Он, батенька, везде в гостях. Президенты всякие да парламенты ничуть не лучше – ворье ворьем. Знаете ли, у родимой матери украсть способны, а царь воровать не может – себя-то любимого не обворуешь.

Пространная тирада завершилась приятным звоном питейных принадлежностей.

– Все ты, генерал, с больной головы на здоровую валишь, – возражал резкий дребезжащий фальцет, показавшийся Владилену смутно знакомым. – Есть коммунисты, а есть редиски – снаружи красные, внутри белые. Ты вот про царя своего ноешь, а в толк не возьмешь: не коммунисты страну погубили, а буржуины навроде тебя. И окружающая разруха – их рук дело. По-твоему, Стальнин Гроссию разворовал? Ильич? Нет! Всем буржуйским миром душили ее, матушку, натравили Тиглера, а в итоге вот – бомбами ядовитыми закидали. Ну теперь-то пролетариат гроссийский сплотится и перестреляет капиталюг поганых. Да ты рожу-то не криви, генерал, тебе чего бояться? Тебя-то уже давно того…

Дробный хриплый смешок почему-то напомнил Владилену о деде.

– Какую вы, однако, херню городите оба! – третий голос, женский, звучал холодно и полнился неприкрытым отвращением. – Еще жидомасонов приплетите сюда. Иногда глупость – это просто глупость, без всякого второго дна. Ваш несчастный мирок заплатил страшную цену за выбор горстки людей, сделавших своими правителями истеричного ниггера с заячьими яйчишками и упрямого самодура, вообразившего себя великим вождем. Я скажу вам, говнюки, в чем заключается политика! Настоящая политика заключается в усвоении мысли, очевидной даже для дождевого червя: не бросай гранату в свой собственный сортир. Не развязывай войну там, где живешь.

«Даже на том свете обсуждают, как обустроить Гроссию, – подумалось Владилену. – Только многовато разговоров о говнах и сортирах…» Тут он почувствовал, что и сам бы с удовольствием поразмыслил о судьбах страны, засев в уютном нужнике в сенях, в двери которого, следуя традиции, на уровне глаз собственноручно выпилил лобзиком окошечко в форме сердечка. Но хотелось дослушать беседу.

– Ну, это вы вздор ляпнули, милочка, – пробасил давешний генерал. – Как же можно без войны? Есть вещи для самолюбия несносные.

– Есть вещи куда более несносные для всего остального! – ответствовала таинственная дама. – Например, радиоактивные осадки. Хотя перед кем я распинаюсь? Ты ж ничего сложнее сабли в руках-то, поди, не держал. Радуйся, что местные не вывели на орбиту турболазер, иначе ни водки бы вам не видать, ни вот этого упыря, притворяющегося спящим.

Повисло молчание. Владилен резко сел на кровати – та с хрустом переломилась под ним, подняв тучу пыли. Он все еще находился в своей избушке. Но сквозь осевшую дырявую крышу лился серый утренний свет, в районе стойки для обуви ветвился куст поганок с радужными разводами на шляпках, пол густо порос лишайником.

За скособоченным столом сидели люди, в одном из них Владилен с удивлением признал своего деда по отцовской линии. Тот был пьяницей, отставным майором советской армии и ярым коммунистом.

Справа от неведомо как оказавшегося здесь предка устроился на плетеном коробе пухлый лоснящийся господин в мундире, увешенном орденами. На его широких плечах красовались богатые эполеты, пуговицы сияли маленькими золотыми солнцами, темно-синюю ткань на груди прочерчивали витые шнуры аксельбанта.

Слева от деда развалилась на стуле дамочка с копной иссиня-черных волос. Точеную фигуру плотно облегал блестящий, наверное, кожаный, наряд, весьма легкомысленный на вид и напомнивший леснику иллюстрации к любимой им фантастике за авторством Ларри Ларрисона. Дамочка, единственная из троих, была вооружена, по крайней мере, кобура на поясе имелась. Взгляд ее ясно давал понять, какого она мнения обо всех присутствующих в комнате.

– Да вы не кипятитесь, Бэллочка, – примирительно проворковал генерал, галантно пододвигая к женщине Владиленову кружку с павлином, в которую заботливо нацедил, если верить облезлой, вздувшейся пузырями, этикетке, той самой, отвергнутой лесником, «Жутинки». – Вы лучше вот водочки выкушайте, а то сидите, чесслово, как не родная.

– Конечно не родная, кретин! – Бэлла, запрокинув голову, осушила кружку одним быстрым глотком. Владилен заметил на ее шее тонкий извивающийся шрам. – Я, как у вас выражаются, жила давным-давно в далекой-далекой, мать ее, галактике. А тут, если угодно, по чистой случайности.

Генерал, привыкший, видимо, к общению с истеричными роковыми красотками, молча подлил в кружку еще «Жутинки».

– Знаем мы ваши буржуйские случайности, – Владиленов дед осуждающе покосился на Бэллу. – Тому дала, этому дала, и вот она, ваша случайность, орет и пачкает пеленки. Везде так: хоть в загнивающей Лармерике, хоть в далекой-далекой глаптике – дармоеды, они всюду одинаковые.

Среди шума яростной перепалки, вот-вот грозящей перерасти в потасовку, отчетливо рокотал поучающий бас – генерал увещевал Владилена тщательнейшим образом подготовиться к «выходу в свет». Неизвестно, какой еще ахинеи насмотрелся бы лесничий в своем безумном сне, если бы Бэлла в запале не опрокинула бутылку с остатками водки на замшелый пол. Раздался пронзительный звон – Владилен широко распахнул глаза.

Наваждение исчезло. Однако бутыль лежала именно там, куда упала, сбитая «героиней из научной фантастики». Был ли это сон? Мозг пронзило мучительное воспоминание: Лесник ринулся к покосившейся двери, задержавшись только у завешенного густой паутиной зеркала. Он осунулся, поседел, постарел, правый глаз слегка подрагивал, но передний зуб, который выпал в ту страшную ночь, торчал на месте. Лесник толкнул дверь, сорвав ее с гнилых петель, и ветер бросил ему в лицо горсть пыли. Мертвые поваленные стволы деревьев сюрреалистично устилали сыпучую ржаво-серую почву. «Отныне я не лесничий, а », – заскреблась в мозгу Владилена непрошеная шуточка. За спиной с грохотом, завалив кровать, рухнул потолок.

Прислушиваясь к шепчущим голосам в голове и изредка присаживаясь отдохнуть, лесник собирался в дорогу. Неожиданно вспомнилось: прабабка по матери слыла колдуньей и в детстве нередко пугала маленького Владика рассказами о духах, привидениях и прочей бесовщине. Может статься, он унаследовал ее талант.

Владилен даже не пытался осмыслить случившееся с ним, приняв ситуацию как должное. Если ему понадобится совет духов (Владилен окинул прощальным взглядом следы пиршества странной троицы), он знает, как с ними связаться. Опираясь на выцветшую лыжную палку, лесник резво зашагал, спеша заново открыть для себя мир.

Солдат (Захария Джонстон)

Заки сидела на покоробившейся облезлой палубе «Полярного медведя». Она плакала, продолжая тем не менее обсасывать ребрышко Малькольма. Малькольм Бэй оказался очень даже неплохим на вкус, но Захария Джонстон, еще недавно рядовой лармериканской морской пехоты, а теперь – тощая и перепуганная Заки, все равно плакала. Потому что она осталась одна на огромном полузатопленном авианосце, потому что холодильник отключился на минувшей неделе и сегодня Малькольма пришлось-таки прикончить. Потому что Заки боялась умирать.

Тогда, словно в чужой жизни, все было иначе. Президент произносил пламенные речи о роли лармериканской демократии в мире, об особой судьбе лармериканского народа, который обязан, подобно пастуху, беречь стадо от взбесившегося волка. Под «волком» политик подразумевал Гроссию, впервые за много лет осмелившуюся схватиться с Лармерикой на равных. К «овцам» следовало причислять все прочие страны, кроме, вероятно, Гатая, придерживавшегося вооруженного до зубов нейтралитета.

Заки вспоминала, как рыдала ее бабушка, слушая безупречно срежиссированные выступления обаятельного негра, которого за несколько лет до того народ единодушно избрал президентом. Бабуля еще застала времена, когда ниггеров не пускали в один вагон подземки с белыми людьми. А нынче ниггер указывал всему миру, как жить. Захарии тоже это нравилось, и, конечно же, она была патриотом своей страны.

Вряд ли Заки с первого раза нашла бы на карте Умбраину, из-за которой, собственно, все и началось, но она неплохо стреляла и считалась лучшей на курсах женской самообороны. Ее молодость и вера в торжество лармериканской демократии и не позволили Захарии отсиживаться в стороне. Посему, когда ей предложили принять участие в экспериментальной военной программе, Захария Джонстон без колебаний поставила в бланке свою подпись.

Ее с неделю кололи какой-то «супердрянью», повышавшей остроту зрения и скорость реакции до предела; мышцы после инъекций будто вибрировали от переполнявшей их энергии. Великолепные общие результаты не позволяли зацикливаться на побочных эффектах вроде боли во всем теле, щетины, пробивавшейся на груди и подбородке, шелушащейся кожи и прогрессирующей близорукости. В итоге врач, почему-то очень неохотно, раздобыл для Заки очки. Но, в конце-то концов, борьба за правое дело всегда требует известной степени самоотверженности. Тренировки проходили по жесткому, если не жестокому, графику: ни единой потраченной впустую минуты, каждое движение строго подчинено общему ритму – «Дядя Пэм меня призвал! Чтоб я грусских в жопу драл! Раз, два, три, четыре, ОШЛ нет круче в мире…» Есть, срать, спать, умирать только с разрешения сержанта!

К тому времени гроссийские ублюдки вели военные действия в открытую, применив атомных боевых роботов и прочие нелепые, но внезапно весьма эффективные средства. Захария рвалась в бой. Но вместо этого ее и еще несколько тысяч участников программы погрузили на «Полярного медведя» и загнали в рекреаторы.

Рекреаторы! Тогда Заки испытывала безудержную гордость за свою страну. Пребывание в вонючей густой жиже являлось обязательным для поддержания «суперсолдат» в надлежащей форме до прибытия к месту военных действий. Родное правительство напичкало Заки препаратами, к концу курса изуродовавшими ее молодое красивое тело, после засунуло в гроб, и все ради двадцати четырех часов убийств и разрушений. Выполнив боевое задание, то есть, одержав победу, Захария Джонстон и остальные, чересчур опасные для мирной жизни, согласно плану заснули бы вечным сном. В крайнем случае (при провале миссии) они стали бы очередным примером бесчеловечности грусских, оправдывающим любые ответные действия Лармериканского военного департамента.

Рекреаторы исправно снабжали «суперсолдат» питательными веществами, поддерживая в близком к коме состоянию, когда «Полярный медведь» потерял управление, несколько пострадав в штормах, вызванных атомной бомбардировкой на континенте. Почти никто из солдат так и не очнулся – «суперсыворотка» медленно, но верно прикончила их. При перераспределении энергии в постепенно угасающих системах покинутого экипажем авианосца компьютер отключал отсеки один за другим. В результате уцелело тринадцать «везунчиков»: жидкость, предназначенная для баков погибших, направлялась туда, где еще теплилась жизнь.

Разбуженные автоматикой, зарегистрировавшей истощение запасов веществ, необходимых для работы рекреаторов, они долго не понимали, что произошло. Затем иссушенные мумии сослуживцев по всем правилам – с горном, поднятием флага и ружейной пальбой – предали океану. В этом не раз раскаивались позже, когда вслед за скудными запасами пищи закончились ремни, обивка кресел и другие очень условно съедобные вещи.

Заки обсосала ребро Малькольма дочиста, но голод и чувство вины продолжали донимать ее. Кстати, именно Бэй предложил тянуть жребий. Говнюк мухлевал с самого начала и получил по заслугам. Но почему-то легче от этой мысли не становилось.

Малькольм Бэй, с виду такой тихоня, подал кошмарную, но неожиданно быстро одобренную идею. Кое-кто пробовал рыбачить, однако небогатый улов не подошел для изнеженных желудков – отравившиеся вне очереди пополнили запасы провизии своими телами.

– И знаешь, дорогой друг, – рассказывала Захария голосу у себя в голове, – что мы сделали потом… когда съели тех счастливцев (она называла их так совершенно искренне)? Разумеется нет, откуда? Парни сразу же пошли бриться, ведь наконец-то появились силы. А я до блеска начистила ботинки.

После того как по жребию забили Фила, Заки и Малькольм остались на «Полярном медведе» вдвоем. Вес спутника Захарии, тщедушного даже до своего заточения в рекреаторе, сейчас едва ли достигал сорока килограммов. Рослая, крепкая, как все чернокожие, Захария могла бы прикончить его голыми руками. Но она чувствовала себя не вправе пойти на такой шаг. Пока не вскрылся обман.

Заки с содроганием вспомнила, как подвесила связанного, извивающегося Бэя на крюк для говяжьих туш, обнаруженный на камбузе, и с трудом подавила тошноту. Там засранец болтался с неделю. Захария колола ему морфин и умело пережимала крупные кровеносные сосуды, не позволяя говнюку загнуться раньше срока, ведь холодильник к тому моменту уже отрубился. Может быть, содеянное лучше расценивать как чудовищный акт возмездия, а не как банальную борьбу за выживание? Из-за высокого содержания опиатов в мясе Малькольма и безумия всей ситуации в целом Заки с трудом сохраняла черты цивилизованного индивидуума.

Шатаясь, Захария подошла к облупившемуся проржавевшему фальшборту и выбросила останки Бэя в воду. Подняв подслеповатые глаза, она заметила на востоке мутную полоску. Поскольку на вечер Заки ничего не запланировала, она не поленилась дотащиться до своей каюты и надеть очки. Километрах в двух, по ее прикидкам, виднелся берег. То, что не удалось совершить кучке отчаявшихся людей, с легкостью выполнили океанские течения.

Человек – поразительно жизнелюбивое существо. Выползая на четвереньках из серых волн на пляж спустя полтора часа, Заки уже обдумывала свои дальнейшие действия и жалела об оставленном на авианосце снаряжении. «Полярный медведь» еще маячил размытым пятном на горизонте. Захария сжала потрескавшиеся губы и быстро отвернулась.